Текст книги "Акционерное общество «Больше не курим» (сборник)"

И тут я заметил за окном предмет, при виде которого внутри у меня все похолодело. Анемометр! Небоскреб стоял возле озера, и рядом не было высоких зданий, которые могли бы защитить от ветра. А ветер был холодным, наверняка проберет насквозь. Сейчас стрелка стояла, почти не двигаясь, на отметке в 10 миль в час, но при порыве могла запросто подскочить до 25, а потом снова упасть.

– А, вижу, вы заметили мой анемометр! – весело воскликнул Кресснер. – Вообще-то ветер сильней на противоположной стороне, а здесь дует не так сильно. Но сегодня ночью довольно тихо. Я помню вечера, когда сила ветра достигала восьмидесяти пяти и даже здание раскачивалось. Ощущение такое же, как на марсовой площадке мачты парусника. Для этого времени года сегодня, можно сказать, довольно тепло.

Он сделал жест в сторону небоскреба банка слева – неоновые цифры на верху здания показывали температуру. Семь градусов тепла, а на таком ветре ощущение будет, как при минус трех.

– У вас есть пальто? – спросил я. На мне был только легкий пиджак.

– Увы, нет. – Теперь цифры на небоскребе показывали время. 20.32. – Мне кажется, вам лучше поспешить, мистер Норрис, чтобы я мог позвонить Тони и дать команду насчет плана номер три. Он – хороший парень, но уж больно нетерпеливый. Вы меня понимаете?

Я его хорошо понимал. Даже слишком хорошо.

Но мысль о Марше, выскользнувшей из щупалец Кресснера, и деньгах, которые позволят нам начать новую жизнь, подтолкнула меня к раздвижной двери, и я оказался на балконе. Там было холодно и влажно, а ветер трепал волосы, залепляя глаза.

– Желаю вам приятного вечера, – послышался за спиной голос Кресснера, но я не стал оборачиваться и подошел к перилам. Смотреть вниз было еще рано, и я начал делать глубокие вдохи.

Это даже не столько специальное разминочное упражнение спортсменов, сколько способ самовнушения. С каждым вдохом-выдохом голова постепенно очищается от посторонних мыслей, а внимание концентрируется на предстоящей игре. После первого вдоха-выдоха я уже не думал о деньгах, после второго забыл о Кресснере. С Маршей было труднее – ее лицо все время стояло перед глазами, она словно умоляла не делать глупостей и не идти на поводу у Кресснера. Пусть он и не жульничал при пари, но уж точно всегда подстраховывался на случай возможного проигрыша. Я не слушал доводов рассудка. Я не мог себе этого позволить. Если я проиграю это пари, то дело не обойдется выставлением пива и подтруниванием приятелей. От меня останется лишь кровавое пятно, а разлетевшиеся останки будут собирать по всей Дикман-стрит.

Решив, что достаточно собой овладел, я посмотрел вниз.

Стена здания, похожая на гладкий каменный утес, уходила вертикально вниз и упиралась в крохотную мостовую. Машины казались миниатюрными игрушечными моделями вроде тех, что продаются в любом сувенирном киоске, а их движение можно было уловить по крошечным огонькам. Если сорваться с такой высоты, то хватит времени и понять, что происходит, и увидеть, как ветер раздувает одежду, а земля стремительно несется навстречу. И еще – издать долгий, долгий крик. А при ударе о мостовую звук будет как от лопнувшего перезревшего арбуза.

Я понимал, почему тот парень сдрейфил. Но альтернативой для него были какие-то жалкие шесть месяцев рабства. Меня же ожидала разлука с Маршей на долгие сорок лет, которые я проведу за решеткой.

Я взглянул на карниз. Пять дюймов, а кажется, не больше двух. Хорошо хоть, что здание не старое и карниз не будет осыпаться под ногами.

Во всяком случае, я на это надеялся.

Я перелез через перила и, держась за прутья декоративной чугунной решетки, начал осторожно сползать вниз. Наконец подошвы уперлись в карниз, и я встал на него: каблуки висели над пропастью. Низ балкона действительно оказался на уровне груди, и я бросил взгляд на апартаменты Кресснера. Он стоял в дверях и курил, внимательно наблюдая за мной, совсем как ученый за подопытной морской свинкой после сделанной инъекции.

– Звоните, – сказал я, не отпуская прутьев решетки.

– Что?

– Звоните Тони. Я не тронусь с места, пока вы не позвоните.

Он вернулся в гостиную, которая с улицы казалась на удивление теплой и уютной, и взял трубку. Правда, из-за свистевшего ветра я все равно не мог ничего услышать. Положив трубку, он вернулся.

– Все в порядке, мистер Норрис.

– Надеюсь.

– До свидания, мистер Норрис. До встречи… если, конечно, она состоится.

Пора приниматься за дело. Время разговоров позади. Я в последний раз позволил себе подумать о Марше, вспомнил ее светло-каштановые волосы, большие серые глаза, чудесное тело и решительно выбросил из головы. И смотреть вниз тоже больше нельзя! На такой высоте легко растеряться от страха и холода, оступиться, а то и вообще отключиться. Сейчас самым важным было думать только о карнизе и сосредоточиться на движении: правая нога, левая нога.

Я устремился, держась за решетку, пока была такая возможность. Почти сразу выяснилось, что при висящих над пропастью пятках основная нагрузка будет ложиться на носки и тяжесть тела придется выдерживать сухожилиям лодыжки.

Добравшись до конца балкона, я никак не мог решиться отпустить прутья спасительной решетки. Но выбора не было, и я разжал пальцы. Черт побери, пять дюймов – это же очень много! Да будь этот карниз на высоте фута от земли, а не четырехсот, как сейчас, я бы обежал это здание за четыре минуты. Значит, из этого и нужно исходить и все время помнить об этом.

Ну да, только если не удержишься на карнизе на высоте одного фута, можно просто выругаться и повторить попытку. А здесь другой попытки точно не будет.

Я осторожно подвинул правую ногу, перенес на нее тяжесть тела, подтянул к ней левую… и отпустил решетку. Раскинув руки, прижался ладонями к шершавой облицовке здания, нежно погладил ее и даже был готов поцеловать.

Налетел порыв ветра, и я невольно пошатнулся, а воротник пиджака больно хлестнул по лицу. Сердце гулко стукнуло и замерло, словно отказываясь биться, пока ветер не стихнет. Сильный порыв просто сорвет меня с этой жердочки и швырнет прямо в ночную мглу. А с другой стороны здания ветер точно сильнее.

Я повернул голову влево и прижался щекой к стене. Кресснер, уже в пальто из верблюжьей шерсти, перегнулся через перила и внимательно за мной наблюдал.

– Нравится? – поинтересовался он дружелюбным тоном.

– А мне вы сказали, что пальто у вас нет.

– Я солгал, – невозмутимо признался он. – Мне часто приходится лгать.

– И как это понимать?

– Да никак… Не обращайте внимания. Или, наоборот, задумайтесь. В психологическом противостоянии все средства хороши. Верно, мистер Норрис? Хочу обратить ваше внимание, что вам лучше поторопиться. Лодыжки скоро устанут, а если они не выдержат… – Он вытащил из кармана яблоко, надкусил и швырнул вниз. Очень долго ничего не было слышно, а потом раздался глухой шлепок. Кресснер с довольным видом хмыкнул.

Ему удалось-таки выбить меня из колеи, и я почувствовал, как волна паники стискивает разум железными клещами и подавляет волю. Я отвернулся и принялся делать глубокие вдохи, чтобы выдавить из себя страх. На здании высотки горела другая надпись: «20.46. Мы ждем вас у себя в банке».

Когда часы показали 20.49, мне наконец удалось вновь обрести самообладание. Кресснер, судя по всему, решил, что на холоде мне не удастся сделать ни шагу и я примерз к стене. Увидев, что я продолжил движение, он издевательски захлопал в ладоши.

Я начинал замерзать. Напитавшись влагой озера, ветер пробирал насквозь, и ощущение было такое, будто в кожу вонзились тысячи острых иголок. Легкий пиджак пузырился на спине и мешал переставлять ноги, но я упрямо шел дальше, изо всех сил стараясь избегать резких движений. Как бы мне ни было холодно, я понимал: единственный шанс не сорваться и выжить заключался в крайней осторожности. Поспешность неминуемо обернется гибелью.

Когда я добрался до угла, на часах горели цифры 20.52. Карниз опоясывал все здание и заворачивал за угол, так что в плане опоры под ногами все оставалось по-прежнему. Однако стоило мне завести за угол правую руку, как ощутился порыв встречного ветра. Малейшая ошибка – и меня швырнет вниз.

Я терпеливо ждал, пока уляжется ветер, но ожидание затянулось. Казалось, Кресснеру удалось заполучить ветер себе в союзники. Он налетал на меня, стегал колючими невидимыми шипами и пробирал до костей. Наконец после очередного и особенно яростного порыва, заставившего меня покачнуться, я понял, что так можно ждать до бесконечности – ветер и не думал стихать.

Улучив более или менее подходящий момент, я завел правую ногу за угол и перенес на нее центр тяжести. На меня обрушились сразу два воздушных потока, и я снова покачнулся. На какую-то долю секунды меня охватил ужас и мелькнула мысль, что Кресснер все-таки выиграл пари, но каким-то чудом мне удалось прижаться к стене. Только теперь я позволил себе выдохнуть – изо рта вырвался воздух, царапая пересохшее горло.

И тут прямо над ухом что-то громко взорвалось.

Я невольно вздрогнул, пошатнулся и, отпустив стену, отчаянно замахал руками, пытаясь восстановить равновесие. Думаю, задень я стену хотя бы одной рукой, все было бы кончено. И все же через пару мгновений, показавшихся мне вечностью, сила тяжести сжалилась надо мной и прижала к стене, а не отправила вниз на мостовую с высоты сорока трех этажей.

Воздух со свистом вырывался из легких. Ноги стали ватными. Сухожилия на лодыжках гудели, как высоковольтные провода. Никогда прежде смерть не подбиралась настолько близко, что я физически ощутил ее дыхание.

Я повернул голову и поднял глаза. Из окна спальни, примерно на четыре фута выше меня, высовывался улыбающийся Кресснер. В правой руке он держал новогоднюю хлопушку.

– Помогаю вам стоять на мысочках! – крикнул он.

Я не стал отвечать. Все равно, кроме хрипа, из горла ничего бы не вырвалось. Сердце бешено колотилось. С неимоверным трудом я сумел продвинуться еще на пять-шесть футов, чтобы лишить его возможности похлопать меня по плечу, на случай если это вдруг взбредет ему в голову. Затем я остановился, закрыл глаза и глубоко дышал, пока не почувствовал, что немного успокоился.

Теперь я находился на торце здания. Справа виднелись далекие башни небоскребов, а слева темнела гладь озера, по которой еле заметно двигались крошечные огоньки. Ветер не унимался, продолжая яростно завывать.

Следующий угол я прошел легче – там уже не было встречных порывов. А потом меня кто-то укусил в ногу.

Я дернулся и судорожно вдохнул. Опасаясь снова потерять равновесие, сумел прижаться к стене. И тут меня снова укусили. Нет, не укусили, а клюнули. Я опустил взгляд.

На карнизе стоял голубь и смотрел на меня блестящими ненавидящими глазами.

Голуби в городе – такая же привычная картина, как таксисты, у которых никогда не бывает сдачи с десятки. Эти птицы не любят летать и крайне неохотно уступают дорогу на тротуаре, который считают своим по праву рождения. И еще они часто оставляют свои визитные карточки на капотах машин. Но обычно мы не обращаем на них внимания, просто не замечаем. Конечно, они могут нас раздражать, но наш мир все-таки принадлежит нам.

И вот сейчас я вторгся на его территорию, я был беззащитен, а голубь, казалось, это понимал. Он снова больно клюнул меня в правую лодыжку.

– Прочь! – крикнул я. – Убирайся!

В ответ голубь клюнул меня в очередной раз. Я вторгся в его владения и нарушил неприкосновенность жилища: эта часть карниза была усеяна пометом – как старым, так и свежим.

Сверху послышался писк.

Я задрал голову, чтобы посмотреть, и перед глазами мелькнул клюв. Я невольно дернул головой в сторону, и если бы не удержался, то стал бы первым человеком – жертвой голубей в нашем городе. Клюв принадлежал самке, защищавшей птенцов в гнезде, устроенном под самой крышей. По счастью, гнездо располагалось слишком высоко, и дотянуться до меня оттуда она не могла.

Ее супруг снова меня клюнул, теперь уже до крови. Я чувствовал, как по ноге побежала струйка. Я чуть переместился вперед, надеясь, что мне удастся его испугать и прогнать с карниза. Но не тут-то было! Голуби ничего не боятся, во всяком случае, городские голуби. Если даже мчащийся грузовик заставляет их лишь слегка ускорить неспешную поступь, то что с ними может поделать человек на карнизе на такой верхотуре?

Я осторожно продвигался вперед, а голубь медленно пятился, не сводя блестящих глаз-бусинок с моего лица и изредка отвлекаясь, чтобы снова клюнуть в лодыжку. Боль стала острой – птица уже не просто клевала, а терзала живую плоть и… кто знает, может, даже глотала ее.

Я отпихнул голубя правой ногой. Но довольно неуверенно, страшась оступиться. Голубь только взмахнул крыльями и снова перешел в наступление. Я же чуть не свалился.

Голубь снова меня клюнул, потом еще и еще. Налетевший порыв ветра едва не лишил меня равновесия, но мне удалось вцепиться пальцами в стену и удержаться. Прижавшись левой щекой к стене, я замер, с трудом переводя дыхание.

Кресснер не мог бы придумать более изощренной пытки, даже если бы потратил на это годы. Один удар клювом был не страшен. Два и три тоже. Но проклятая птица клюнула меня раз шестьдесят, пока я наконец не добрался до решетки на балконе пентхауса, располагавшегося напротив апартаментов Кресснера.

Ухватившись руками за прутья, я испытал настоящее счастье. Я любовно сжимал пальцами холодный металл, словно не веря, что он внезапно не исчезнет.

Опять больно кольнуло в лодыжке.

Голубь нахально разглядывал меня блестящими глазками, уже ничуть не сомневаясь в моей полной беспомощности и своей безнаказанности. Совсем как Кресснер, когда выставлял меня на балкон на противоположной стороне здания.

Ухватившись за прутья покрепче, я с размаху наподдал по птице ногой, и она закувыркалась в воздухе. Отчаянно забив крыльями, голубь издал громкий крик, от которого у меня потеплело на душе. Несколько сизых перьев остались на карнизе, и еще несколько зависли в воздухе и, медленно кружась, поплыли вниз навстречу ночной мгле.

Судорожно хватая ртом воздух, я перелез через решетку и без сил свалился на пол балкона. Несмотря на холод, я был весь мокрый от пота. Не знаю, сколько времени я пролежал, собираясь с силами. Здание банка с электронным табло было с другой стороны, а наручных часов я не ношу.

Пока мышцы не успели остыть, я сел и осторожно спустил носок. Исклеванная правая лодыжка кровоточила, но на вид ничего серьезного. Надо будет обязательно обработать рану, если, конечно, удастся выйти из этой переделки живым. Кто знает, какую заразу мог занести голубь. Я хотел перевязать рану, но передумал, сообразив, что могу нечаянно наступить на повязку. Сначала следовало закончить дело, а с двадцатью тысячами долларов в кармане недостатка в бинтах точно не будет.

Я поднялся и с тоской посмотрел на темные окна соседского пентхауса, казавшегося заброшенным и необитаемым. Балконная дверь укреплена защитным экраном на случай непогоды. Впрочем, при желании мне удалось бы проникнуть внутрь, но тогда я бы нарушил условия пари. А на кону стояли не только деньги.

Решив, что тянуть с возвращением нельзя, я перелез через перила и снова ступил на карниз. Голубь, лишившийся нескольких перьев, уже вернулся и злобно на меня смотрел, устроившись под гнездом, где помета было особенно много. Но я не думал, что он снова начнет меня доставать, тем более что я удалялся от него.

Отпустить прутья решетки здесь оказалось даже труднее, чем на балконе Кресснера. Я, конечно, понимал, что надо идти, но буквально каждая моя клеточка и особенно лодыжки взывали к благоразумию и умоляли остаться в этом безопасном убежище. И все-таки я отправился дальше: образ Марши, возникший перед глазами, придал мне сил.

Я добрался до следующего угла, обогнул его и, медленно переступая по карнизу, миновал вторую торцевую стену. Чем ближе я подбирался к балкону Кресснера, тем труднее становилось сдерживать желание ускорить движение, чтобы побыстрее покончить с этим смертельно опасным испытанием. Но любая спешка неминуемо привела бы к гибели. И я не торопился.

На четвертом углу я снова оказался во власти встречных порывов ветра, и мне удалось благополучно его обогнуть скорее за счет везения, нежели за счет ловкости. Я ненадолго замер, чтобы восстановить дыхание, и вдруг поймал себя на мысли, что теперь окончательно уверился: я точно выиграю пари! Руки, похожие на замороженные отбивные, надсадно ныли, лодыжки горели (особенно исклеванная голубем правая), глаза заливал пот, но я был уверен! Впереди показался балкон Кресснера, залитый мягким желтым светом. А за ним светилась реклама банка, похожая на приветственный транспарант. 22.48, но ощущение было такое, будто на этом карнизе шириной в пять дюймов прошла вся моя жизнь.

И не дай Бог Кресснеру попытаться сжульничать! Обретя уверенность, я почувствовал, что теперь никуда не спешу, и стал двигаться нарочито медленно. В 23.09 я ухватился за прутья решетки сначала правой рукой, потом левой, подтянулся и перебрался через перила. Слава Богу – наконец-то я оказался в безопасности, на полу балкона… И тут мне в висок уперся холодный ствол пистолета.

Я поднял глаза и увидел ухмыляющегося верзилу с такой отвратительной физиономией, что от испуга остановились бы даже часы Биг Бена.

– Отлично! – послышался из гостиной голос Кресснера. – Примите мои поздравления, мистер Норрис. – В подтверждение своих слов он зааплодировал. – Тащи его сюда, Тони.

Тони рывком поднял меня и поставил на ноги так резко, что у меня подогнулись колени. Пошатываясь, я прошел в гостиную.

Кресснер стоял возле горевшего камина и потягивал бренди из огромного бокала размером с аквариум. Деньги были упакованы в пакет, по-прежнему лежавший на рыжем с подпалинами ковре.

Я бросил на себя взгляд в зеркало на противоположной стене. Волосы взъерошены, мертвенно-бледное лицо, лишь два ярких пятна на щеках. Глаза горят как у безумца.

Рассмотреть себя получше я не успел. Мощный удар Тони в солнечное сплетение отбросил меня на несколько футов, и я, налетев на шезлонг, плюхнулся на пол и скорчился, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Немного придя в себя, я сел и с трудом выдавил:

– Жалкий двурушник! Ты все рассчитал заранее!

– Рассчитал, – подтвердил Кресснер, осторожно ставя бокал на каминную доску. – Но я не двурушник, мистер Норрис. Просто я не умею достойно проигрывать. Тони здесь только для того, чтобы вы не сделали… чего-то предосудительного. – Он с довольным смешком поскреб свой подбородок. Кресснер совсем не походил на человека, расстроенного проигрышем. Скорее он был похож на кота, полакомившегося канарейкой и не успевшего очистить прилипшие к морде перья.

Я поднялся. Мне вдруг стало страшно. Даже страшнее, чем на карнизе.

– Ты смошенничал, – медленно произнес я. – И наверняка что-то задумал.

– Вовсе нет. Героин из багажника убрали, машину отогнали на прежнее место. Деньги здесь. Можете их забрать и идти.

– Отлично, – сказал я.

Тони, по-прежнему похожий на ряженого в канун Хэллоуина, встал у стеклянной двери. В руке он держал пистолет. Я подошел к пакету, поднял его и направился к двери нетвердой походкой, не сомневаясь, что получу пулю в спину. Дойдя до двери, я, как и на карнизе после четвертого поворота, поймал себя на мысли: у меня все получится!

Меня остановил насмешливый голос Кресснера.

– Вы ведь не рассчитывали всерьез, что старый трюк с туалетом может кого-то обмануть? – лениво произнес он.

Не выпуская пакета из рук, я медленно повернулся:

– И что это значит?

– Я же говорил, что всегда держу слово, и это правда. Вы выиграли по трем пунктам, мистер Норрис. Деньги, свобода и моя жена. По первым двум расчет вы уже получили, а с третьим разберетесь в окружном морге.

Оцепенев от ужаса, я смотрел на него, не в силах пошевелиться.

– Неужели вы действительно рассчитывали, что я позволю вам уехать с ней? – сочувственно спросил он. – Ну нет! Деньги – да. Свобода – да. Но не Марша! И при этом я вас не обманул. Когда вы ее похороните…

Я не стал к нему подходить. Не сейчас. Для этого еще будет время. Я направился к Тони, который удивленно на меня смотрел, пока Кресснер не произнес устало:

– Пристрели его!

Я швырнул в громилу пакет с деньгами. На карнизе нагрузка приходилась в основном на ноги, а у теннисистов, как известно, лучше всего развиты руки. Удар получился сильным и пришелся точно в руку с пистолетом. Пуля угодила в рыжий ковер, и теперь Тони оказался в моей власти.

Самым отвратительным в облике этого верзилы было его лицо, и я, вырвав пистолет, с размаху нанес удар ему прямо в переносицу. Тони охнул и осел – совсем как типичный бандит в исполнении незабвенного Рондо Хаттона в дешевом полицейском боевике.

Кресснер был уже в дверях, когда я остановил его выстрелом поверх головы и крикнул:

– Стоять, или я уложу тебя на месте!

Он замер, а когда обернулся, на его лице уже не играла снисходительная улыбка хозяина жизни. Увидев распростертого на полу Тони с залитым кровью лицом, он окончательно растерялся.

– Она жива! – быстро сказал Кресснер. – Не мог же я ничего не оставить себе?! – Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла жалкой и кривой.

– Свой лимит доверия ты уже исчерпал, – глухо ответил я безжизненным голосом. И понятно почему – вся моя жизнь была в Марше, а этот человек безжалостно разделался с ней.

Дрожащей рукой Кресснер показал на пакет с деньгами, валявшийся у ног Тони:

– Это мелочь. Я дам вам сто… Нет, пятьсот тысяч долларов. Или даже миллион! Перевести на счет в швейцарском банке? Ну как? Или…

– Предлагаю спор, – медленно произнес я.

Он перевел удивленный взгляд с пистолета у меня в руке на лицо:

– Что?

– Спор, – повторил я. – Никакое не пари, а старый добрый спор. Спорю, что ты не сможешь пройти по карнизу вокруг здания.

Кресснер побелел как полотно. Я даже испугался, что он хлопнется в обморок.

– Как… – прошептал он.

– Ставки такие, – продолжал я все тем же бесцветным голосом. – Если обойдешь здание, я тебя отпущу. Согласен?

– Нет, – прошептал он с круглыми от ужаса глазами.

– Ты сам выбрал, – сказал я и наставил на него пистолет.

– Нет! – закричал он, взмахивая рукой. – Нет! Подождите! Я… хорошо! – Он судорожно облизнул пересохшие губы.

Я махнул пистолетом в сторону балкона и не спеша направился за ним.

– Ты дрожишь, – заметил я. – А там это лишнее.

– Два миллиона… – прохрипел он, не в силах унять дрожь. – Два миллиона непомеченными купюрами.

– Нет, – отрезал я. – Даже если этих миллионов будет десять. Но если тебе удастся пройти, я тебя отпущу. Честно.

Через минуту Кресснер уже стоял на карнизе. Он был ниже меня ростом, и мне была видна только его голова. Круглые от ужаса глаза молили о пощаде, а костяшки пальцев, вцепившиеся в прутья ограждения балкона, побелели от напряжения. Казалось, он держится за прутья тюремной решетки.

– Пожалуйста… – прошептал он. – Все, что угодно.

– Теряешь время, – бросил я. – Лодыжки быстро устают.

Но он никак не мог решиться, и, чтобы помочь, я уперся дулом пистолета ему в лоб. Тогда он со стоном отпустил решетку и тронулся с места. Я взглянул на светящиеся цифры часов на здании банка. 23.29.

Я думал, он не сможет добраться и до первого угла. Он боялся пошевелиться, а когда все-таки решался на шаг, то двигался резко, рискуя потерять равновесие. Полы халата развевались на ветру.

Он исчез за углом в полночь, почти сорок минут назад. Помня, какой там встречный ветер, я напряженно прислушивался, ожидая услышать удалявшийся крик, но было тихо. Может, ветер улегся. Я помню, как тогда подумал, что ветер, должно быть, с ним в сговоре. А может, ему просто повезло. И сейчас он лежит на балконе соседнего пентхауса, не в силах унять дрожь и заставить себя продолжить путь.

Но он знает, что если я проникну в соседний пентхаус и застану его там, то пристрелю как собаку. И кстати, как ему понравился мой знакомый голубь?

Это был крик, или мне послышалось? Наверное, просто ветер. Но это не важно. Часы показывают 00.44. Еще немного подожду и схожу проверить балкон в соседних апартаментах. А пока я сижу на балконе Кресснера с пистолетом Тони в руках. На случай, если Кресснер все же появится из-за последнего угла в развевающемся на ветру халате.

Он говорил, что всегда держит слово.

Я не могу похвастаться тем же.