Текст книги "Бессонница"

Ральф обдумал это предложение, потом кивнул и поднялся с тахты.

– И лучше, наверное, не откладывать. Сейчас – самый что ни на есть подходящий момент. Не хочешь пойти со мной, Луиза?

Она задумалась, а потом покачала головой.

– Я устала, – сказала она. – Если честно, я сильно переволновалась. Я, пожалуй, прилягу. Может быть, даже вздремну.

– Да, наверное. А то вид у тебя и вправду усталый. И еще раз спасибо за угощение. – Поддавшись внезапному порыву, Ральф шагнул к ней и поцеловал в уголок рта. Луиза даже вздрогнула от неожиданности, и в ее взгляде была удивленная благодарность.

6

Сразу после вечернего выпуска новостей, как только Лизетт Бэнсон передала слово спортивному обозревателю, Ральф выключил телевизор. Демонстрация у Женского центра отошла на второй план – вечерний выпуск был в основном посвящен разбирательству по делу губернатора Греты Пауэрс, которая вроде как баловалась кокаином, когда училась в университете, – так что ничего нового он не узнал, кроме того, что Дэн Далтон оказался главой движения «Друзья жизни». Ральф подумал, что было бы правильнее назвать его «номинальным главой». Интересно, Эду уже предъявили официальное обвинение? Этого Ральф не знал, но даже если и не предъявили, то скорее всего предъявят – причем, наверное, еще до Рождества. И вот что еще интереснее: как работодатели Эда относятся к его похождениям в Дерри. Ральф почему-то не сомневался, что сегодняшнее происшествие им понравится куда меньше того, что случилось месяц назад, когда Эд избил свою жену; Ральф недавно прочел в газете, что уже совсем скоро Лаборатория Хоукинса станет пятым по счету исследовательским центром на северо-востоке страны, который будет работать с эмбриональной тканью. И тамошнее начальство уж точно не придет в восторг, когда узнает, что один из сотрудников лаборатории швырял кукол, начиненных фальшивой кровью, в окна клиники, где делают аборты. А если они узнают, что он вообще невменяемый…

А как, интерсно, они узнают? Кто им об этом расскажет, Ральф? Неужели ты?

Нет. Ральф не хотел заходить так далеко, по крайней мере – сейчас. Это совсем не то, что пойти в полицейский участок в компании Макговерна и рассказать Джонни Лейдекеру о прошлогоднем происшествии возле аэропорта. Это уже настоящая травля. Все равно что написать УБИТЬ ЭТУ БЛЯДЬ под портретом женщины, с чьей точкой зрения ты не согласен.

Полный бред, и ты сам это знаешь.

– Ничего я не знаю, – сказал Ральф вслух, поднялся с кресла и подошел к окну. – Я слишком устал, чтобы хоть что-то соображать. – Но пока он стоял и смотрел на улицу и на двух мужиков, которые вышли из «Красного яблока» с упаковками пива в руках, ему вдруг вспомнилась одна вещь, и он понял, что все-таки кое-что знает, и как только он это понял, его прошиб холодный пот.

Сегодня утром, когда он вышел из «Первой помощи» и увидел ауры – когда ему показалось, что он поднялся на новый уровень восприятия, – он упорно твердил себе, что да, это красиво и необычно, но верить в это нельзя; что если он перестанет разграничивать реальность и вымысел, он станет таким же, как Эд Дипно. И именно эти мысли разбудили какую-то смутную ассоциативную память, и Ральф почти вспомнил… что-то важное… но ауры отвлекли его, и он не смог ухватить ускользающее воспоминание. Но теперь он вспомнил: Эд тоже что-то такое говорил насчет аур… что он их видит.

Нет, может быть, он имел в виду ауры, но говорил другое слово. Цвета. Я точно помню. Это было сразу после того, как он говорил о мертвых детях, которые видятся ему повсюду, даже на крышах. Он сказал…

Ральф тупо уставился на мужиков с пивом, которые забрались в потрепанный фургон, и подумал, что ему ни за что не вспомнить, что именно сказал Эд, – он слишком устал. Но потом, когда фургон выехал со стоянки, оставив после себя облачко дыма, которое напомнило Ральфу о той багровой субстанции, которая вырывалась из выхлопной трубы грузовика со свежей выпечкой у аптеки сегодня утром, в голове у него что-то как будто сдвинулось, и он вспомнил.

– Он сказал, что иногда мир полон цветов, – сказал Ральф, обращаясь к пустой квартире. – Но в какой-то момент они все потемнели, и все стало черным. По-моему, он так сказал.

Да, похоже на то. Но все ли это? У Ральфа было стойкое ощущение, что Эд сказал что-то еще – что-то, что он упустил и никак не мог вспомнить. А впрочем, какая разница? Стоит ли забивать себе голову? Но что-то ему подсказывало, что стоит. И неприятный холодок, пробежавший по спине, был явным тому доказательством.

У него за спиной зазвонил телефон. Ральф резко обернулся и увидел, что аппарат окружен красным сиянием – густо-красным, похожим на кровь из носа или на гребешок (бойцового) петуха.

Нет, простонал внутренний голос. Пожалуйста, Ральф, не надо. Не начинай все по новой…

Каждый раз, когда телефон звонил, красное свечение вокруг аппарата становилось ярче. Когда звонок затихал, оно тускнело. Это было похоже на призрачное сердце, внутри которого почему-то оказался телефон.

Ральф крепко зажмурился, потом открыл глаза – красная аура вокруг телефона исчезла.

Нет, не исчезла, просто сейчас ты ее не видишь. Я не уверен, но может быть, ты просто хочешь не видеть. Как в осознанных снах, где ты управляешь событиями силой мысли.

Пока Ральф шел к телефону, он твердил себе – причем очень решительно, – что эта идея была такой же безумной, как и то, что он видит какие-то ауры; что это уже полный бред. Но вот в чем проблема: это был никакой не бред, и Ральф это знал. Потому что если это был бред, то как же он догадался – по одному только взгляду на ярко-красную ауру, по цвету похожую на гребешок петуха, – что это звонит Эд Дипно?!

А вот это действительно бред. Ты решил, что это Эд, потому что в последнее время Эд не идет у тебя из головы… и еще потому, что ты так измотался, что ничего уже не соображаешь. Давай возьми трубку, и ты увидишь. Это не сердце пророка, и даже не телефон-пророк. Это наверняка какой-нибудь идиот, который обзванивает всех подряд, пытаясь продать подписку на какой-то дурацкий журнал, или дамочка из банка крови – звонит, чтобы поинтересоваться, почему ты давно у них не был.

Хорошо бы, конечно. Вот только не дамочка это и не идиот с подпиской.

Ральф поднял трубку:

– Алло.

7

Нет ответа. Но кто-то там был – на том конце линии. Ральф слышал, как он дышит в трубку.

– Алло, – повторил он.

Опять нет ответа. Ральф уже собирался сказать: «Ну тогда ладно, я вешаю трубку», – и тут Эд Дипно произнес:

– Я вот что хотел сказать, Ральф. Твой длинный язык не доведет тебя до добра.

Ральф невольно поежился. Пробиравший его холодок превратился в сплошную пленку льда, которая покрыла всю спину от шеи до копчика.

– Здравствуй, Эд. Я тебя видел сегодня по телевизору, в новостях. – Ничего более умного он не придумал. Его рука с такой силой сжимала трубку, что та, казалось, вот-вот сломается.

– Это фигня, старик. Ты вот лучше о чем подумай. Сегодня меня навестил этот наш проницательный детектив, который арестовал меня в прошлом месяце. Лейдекер. Ушел только что, долго сидел.

У Ральфа упало сердце, но пока что он оставался спокойным. В конце концов это вполне понятно, что Лейдекер зашел к Эду. Детектива очень заинтересовала история Ральфа о ссоре Эда с водителем синего пикапа возле аэропорта летом 92-го. Очень-очень заинтересовала.

– Да? – спросил Ральф спокойно.

– Детектив Лейдекер почему-то решил, что я вбил себе в голову, будто какие-то люди – или даже какие-то сверхъестественные существа – вывозят из города мертвых детей и эмбрионов на грузовиках, трейлерах и пикапах. Глупость какая, а?

Ральф стоял возле дивана, нервно теребил в руках телефонный провод и видел – вот именно, видел, – как тусклый красный свет сочится из провода, словно пот, и пульсирует в такт голосу Эда.

– Это ты наплел ему сказок, старик.

Ральф молчал.

– Меня не сильно задело, что ты вызвал полицию, когда я преподал этой суке урок, на который она сама и напросилась, – продолжал Эд. – Я списал это на… гм… ну, скажем, дедушкину заботу. Или, может, ты втайне надеялся, что она будет так тебе благодарна, что согласится с тобой потрахаться, хотя бы просто из милосердия. В конце концов ты еще не такой дряхлый, чтобы сдать тебя в Парк юрского периода. Ну, на крайняк, ты бы удовлетворил ее пальцем.

Ральф молчал.

– Да, старик?

Ральф молчал.

– Ты думаешь, ты меня очень смущаешь своим молчанием? Даже и не надейся. – Но теперь голос Эда звучал чуть взволнованно; первоначальное самоуверенное превосходство исчезло. Можно подумать, что, когда он звонил, у него в голове уже был готовый сценарий будущего разговора, а Ральф отказался играть по писаному и тем самым выбил Эда из колеи. – Ты не посмеешь… тебе лучше не…

– Стало быть, когда я позвонил в полицию после того, как ты избил Элен, это тебя не задело и не взволновало. А вот сегодняшний разговор с Лейдекером очень даже взволновал, как я погляжу. С чего бы это? А, Эд? У тебя вдруг возникли сомнения по поводу собственного поведения? Или ты пересмотрел свое мировоззрение?

Теперь пришла очередь Эда молчать. Наконец он прошептал в трубку, и его голос не предвещал ничего хорошего:

– Если ты не принимаешь меня всерьез, Ральф, это будет самой большой ошибкой…

– Ну что ты, я тебя очень даже всерьез принимаю, – ответил Ральф. – Я видел, что ты сделал сегодня… и в прошлом месяце со своей женой… и в прошлом году возле аэропорта. Теперь и полиция тоже об этом знает. Я тебя выслушал, Эд. Теперь ты послушай меня. У тебя серьезное психическое расстройство, у тебя бред…

– Я не обязан выслушивать эту чушь! – Эд чуть ли не закричал.

– Действительно не обязан. Можешь повесить трубку. В конце концов это твой четвертак. Но пока ты не бросил трубку, я все же продолжу. Потому что раньше ты очень мне нравился, Эд, и мне бы хотелось, чтобы ты снова стал прежним. Сейчас у тебя обострение, но вообще-то ты умный парень, и ты, я думаю, сможешь меня понять: Лейдекер все знает, и он будет следить…

– Ты уже видишь цвета? – вдруг спросил Эд. Его голос опять стал спокойным. И в этот момент красное сияние вокруг телефонного шнура исчезло.

– Какие цвета? – спросил Ральф после длительной паузы.

Эд как будто не слышал его вопроса.

– Ты сказал, что я тебе нравился. Ты тоже мне нравишься, Ральф. Ты мне всегда нравился. И только поэтому я тебе дам один ценный совет. Ты сейчас заплываешь в открытое море, на глубину, где обитают такие твари, каких ты даже представить себе не можешь. Ты думаешь, я сошел с ума, но вот что я тебе скажу: ты понятия не имеешь, что такое настоящее сумасшествие. Ты вообще ничего не знаешь. Но ты узнаешь, если будешь и дальше вмешиваться в дела, которые тебя не касаются. Это я тебе обещаю. А те самые твари…

– Какие еще твари? – Голос у Ральфа по-прежнему звучал спокойно, но он с такой силой сжимал телефонную трубку, что у него онемели пальцы.

– Силы, – сказал Эд. – В Дерри сейчас задействованы такие силы, о которых тебе лучше не знать. Есть некие… ну, давай назовем их просто существа. Пока что они тебя не заметили, но если ты будешь и дальше валять дурака и ставить мне палки в колеса, они обязательно тебя заметят. А тебе это не нужно. Уж поверь мне на слово: не нужно.

Силы. Существа.

– Ты как-то спросил, откуда я все это знаю и кто мне это показал. Помнишь, Ральф?

– Да.

Теперь Ральф вспомнил. Это было последнее, что сказал ему Эд перед тем, как приехали полицейские. Я вижу цвета с тех пор, как он пришел и сказал мне… Мы еще поговорим об этом. Потом.

– Мне сказал доктор. Маленький лысый доктор. Я так думаю, именно перед ним тебе и придется отчитываться, если ты еще раз попытаешься сунуться в мои дела. И тогда, спаси тебя Бог.

– Маленький лысый доктор, прелесть какая, – усмехнулся Ральф. – Да, я понимаю. Сначала были Кровавый Царь и его Центурионы, теперь – маленький лысый доктор. А следующим будет, наверное…

– Избавь меня от своего сарказма, Ральф. Просто держись от меня подальше. И от моих дел, понятно? Держись подальше.

Раздался короткий щелчок, и Эд отключился. Ральф еще долго стоял и смотрел на телефонную трубку, которую так и сжимал в руке, а потом медленно положил ее на рычаг.

Просто держись от меня подальше. И от моих дел тоже.

Да, все правильно. У него своих дел выше крыши.

Ральф медленно пошел на кухню, засунул в микроволновку свой «ужин-полуфабрикат» (а именно филе пикши) и попытался выкинуть из головы и протесты против абортов, и ауры, и Эда Дипно, и Кровавого Царя заодно.

И у него получилось.

И даже быстрее, чем он ожидал.

Глава 6

1

Лето кончилось почти незаметно, как это обычно бывает в округе Мэн. С каждым днем Ральф просыпался все раньше и раньше, и к тому времени, когда листья на деревьях вдоль Харрис-авеню заиграли всеми красками осени, он открывал глаза уже около 2.15 ночи. Это было невесело – прямо сказать, даже очень погано, – но на начало октября у Ральфа была назначена встреча с чудо-доктором Джеймсом Роем Хонгом, которую он очень ждал; да и таких огненных фейерверков, который привиделся Ральфу после его первой встречи с Джо Вайзером, больше не повторялось. Иногда появлялись короткие вспышки и свечение вокруг предметов, но Ральф быстро понял, как с этим бороться: если закрыть глаза и досчитать до пяти, все проходило.

Ну… обычно проходило.

Выступление Сьюзан Дей было назначено на пятницу, восьмое октября, и, поскольку сентябрь уже заканчивался, протесты и публичные дебаты на тему абортов становились все более ожесточенными и, разумеется, все было закручено вокруг приезда Сьюзан в Дерри. Эд Дипно еще не раз выступал по телевизору – Ральф часто видел его в местных новостях, – иногда в компании Дэна Далтона, но все чаще один. Он много и убедительно говорил, и теперь ирония проскальзывала у него не только во взгляде, но и в голосе.

Он нравился людям, и «Друзья жизни» пользовались все большим уважением и поддержкой у широкой общественности. Они больше не швыряли кукол в окна клиники, да и вообще не использовали насилие в качестве аргумента, но проводили множество маршей «за» и соответственно контрмаршей «против», называли имена, потрясали кулаками и писали длинные гневные письма во все городские газеты. Проповедники предрекали вечные муки; учителя с трудом удерживали дисциплину в школах; с полдюжины молодых женщин, которые называли себя «Малышками гомо-лесбо в поддержку Иисуса», угодили в полицейский участок – за то, что прохаживались перед Первой баптистской церковью с плакатами ПОШЛИ ВСЕ НА ХЕР ОТ МОЕГО ТЕЛА. Один полицейский, пожелавший остаться неизвестным, сказал в интервью какой-то газете, что он очень надеется, что Сьюзан Дей внезапно свалится с гриппом или случится еще что-нибудь, что помешает ей приехать в Дерри.

Эд больше не звонил Ральфу, но зато двадцать первого сентября он получил открытку от Элен. Всего двенадцать ликующих слов, наспех нацарапанных на обороте:

«Ура, работа! Публичная библиотека Дерри! Выхожу со следующего месяца! Скоро увидимся – Элен».

Очень довольный и радостный – еще даже более радостный, чем в тот день, когда Элен позвонила ему из больницы, – Ральф спустился вниз, чтобы показать открытку Макговерну, но его не было дома.

Тогда Луиза… но ее тоже не было: может, пошла к подруге сыграть пару партий в карты, а может, поехала за покупками – к примеру, за пряжей, чтобы связать очередной платок.

Ральф был слегка раздосадован. Вот незадача: те люди, с которыми в первую очередь хочется поделиться хорошими новостями, почему-то всегда исчезают как раз в тот момент, когда ты буквально готов взорваться от переполняющей тебя радости. Размышляя об этой странной закономерности, он побрел к Строуфорд-парку и именно там и нашел Билла Макговерна, который сидел на скамейке у софтбольного поля, где буквально два дня назад закончился внутренний городской чемпионат, и плакал.

2

Возможно, «плакал» – сказано слишком сильно. Скорее тихонько пускал слезу. Макговерн сидел, зажав в кулаке носовой платок, и наблюдал за тем, как мама с маленьким сыном играют в мяч на первой базе площадки. Периодически он подносил платок к лицу и вытирал глаза. Ральф, который в жизни не видел, чтобы Макговерн плакал – даже на похоронах Каролины, – на пару минут задержался на подступах к полю, не зная, как поступить: все-таки потревожить Макговерна или потихоньку уйти, пока тот его не заметил.

В итоге он все же собрался с духом и пошел к скамейке.

– Привет, Билл, – сказал он.

Макговерн взглянул на него красными мокрыми глазами, вытер слезы и попытался улыбнуться.

– Привет, Ральф. Ты застал меня врасплох. Я тут немного расклеился, извини.

– Поздно. – Ральф присел рядом с Биллом. – Я уже все видел. А что случилось?

Макговерн пожал плечами и снова поднес платок к глазам:

– Да так, ничего особенного. Просто переживаю из-за парадоксов природы.

– А в чем парадокс?

– У одного моего старого друга – у человека, который принял меня на мою первую преподавательскую должность – случилась радость. Он умирает.

Ральф удивленно приподнял брови, но ничего не сказал.

– У него пневмония. Его племянница, я так думаю, сегодня-завтра отвезет его в больницу, и его, наверное, положат под капельницу. Только ему это вряд ли поможет: он умирает. И когда он умрет, я буду радоваться его смерти, и это, как я понимаю, меня больше всего и расстраивает. – Макговерн пару секунд помолчал. – Ты вообще ничего не понимаешь, правда? Ну, что я пытаюсь тебе сказать?

– Неа, – подтвердил Ральф – Но все нормально.

Макговерн заглянул ему в лицо, на секунду задумался, а потом фыркнул. Из-за слез было не очень понятно, что означает это глухое фырканье, но Ральф решил, что это все-таки смех, и позволил себе улыбнуться.

– Я сказал что-то смешное?

– Нет. – Макговерн похлопал его по плечу. – Просто я посмотрел на твое лицо, такое честное и серьезное – а ты и вправду как открытая книга, Ральф, – и подумал, что ты мне ужасно нравишься. Иногда я даже жалею, что я – это не ты.

– Только, пожалуйста, не становись мной в три ночи, – тихо сказал Ральф. – Тебе не понравится.

Макговерн вздохнул и серьезно кивнул:

– Бессонница.

– Да, бессонница.

– Извини, что я засмеялся, но…

– Не извиняйся, Билл.

– …но, пожалуйста, поверь мне, это был не просто смех, а смех восхищения.

– А кто он, этот твой друг, и почему это радостно, что он умирает? – спросил Ральф, хотя давно уже догадался, в чем заключается тот парадокс, о котором говорил Макговерн; он был совсем не таким наивным дурачком, каким считал его Билл.

– Его зовут Боб Полхерст, и его пневмония – хорошая новость, потому что у него болезнь Альцгеймера. С лета 88-го года.

О чем-то таком Ральф и подумал… хотя первым на ум пришел СПИД. Макговерн, наверное, был бы в шоке от подобного предположения, вдруг подумалось Ральфу, и от этой дурацкой мысли ему стало почти смешно. Но потом он взглянул на Билла, и ему стало стыдно за свое веселье. Он знал Билла уже много лет и давно заметил, что, когда случалось какое-то по-настоящему большое несчастье, Билл всегда становился особенно язвительным и ироничным, но его горе от этого не становилось менее искренним.

– Боб стал главой Исторического отделения в средней школе Дерри в сорок восьмом году, когда ему едва исполнилось двадцать пять, и занимал эту должность аж до восемьдесят первого или восемьдесят второго года. Он был гениальным учителем, как говорится, от Бога. Это был замечательный человек, один из тех великолепных чудаков, которые почему-то зарывают свои таланты в землю. Они обычно так и заканчивают: возглавляют какое-то отделение в какой-то школе и ведут еще кучу кружков и секций чуть ли не на общественных началах, просто потому, что не умеют отказывать. Вот и Боб тоже не умел.

Мама с сыном закончили играть в мяч и теперь направлялись к маленькой летней закусочной на открытом воздухе, которую уже очень скоро закроют на зиму. Лицо у мальчика было удивительно красивым, и эту ангельскую красоту подчеркивала еще и розоватая аура, которая клубилась вокруг его головы и переливалась ленивыми волнами перед его выразительным и подвижным лицом.

– Мам, пойдем скорее домой, – сказал он. – Я хочу полепить из пластилина. Хочу сделать пластилиновое семейство.

– Но сначала давай поедим, хорошо? Мама проголодалась.

– Ну ладно.

На носу у парнишки был полукруглый шрам, и в этом месте розовая аура становилась алой.

Выпал из кроватки, когда ему было восемь месяцев, подумал Ральф. Хотел дотянуться до бабочек на игрушке, подвешенной к потолку. Мама до смерти испугалась, когда прибежала на крик и увидела, что сын весь в крови: решила, что он умирает. Патрик, его зовут Патрик. А мама зовет его просто Пат. Его назвали в честь дедушки и…

Он зажмурился. Ощущение было такое, что желудок вдруг резко подпрыгнул и оказался прямо под кадыком, и Ральф вдруг испугался, что его сейчас стошнит.

– Ральф, – встревожился Макговерн. – С тобой все в порядке?

Он открыл глаза. Никаких аур, розоватых или каких-то других; просто мама с сыном идут в кафешку, чтобы чего-нибудь перекусить, и он не знал – он НЕ ЗНАЛ, – что она не хочет вести Пата домой, потому что его отец, который недавно вернулся домой после полугода в море, снова ушел в запой, а когда он уходит в запой, он становится…

Хватит, Бога ради, не надо.

– Ага, все в порядке, – сказал он Макговерну. – Что-то в глаз попало. Ты продолжай. Дорасскажи мне, что там с твоим другом?

– Да тут и рассказывать-то почти нечего. Он был гением, да, но за долгие годы я убедился, что гений – это такой товар, цена на который сильно завышена. Все дело в том, что в этой стране полно гениев, таких умных людей, что в их обществе ты себя чувствуешь идиотом, будь у тебя хоть три диплома с отличием. И я думаю, что большинство из них – именно учителя, скромные и незаметные люди, которые не стремятся к известности и живут и работают в маленьких городках, потому что им это нравится. Я доподлинно знаю, что Боб Полхерст – как раз из таких. Он видел людей насквозь. Меня даже пугала его проницательность… ну, поначалу. Потом-то я понял, что бояться не стоит, потому что Боб – очень добрый человек, действительно добрый… но поначалу это пугает. Такое впечатление, что у него не глаза, а рентгеновские аппараты.

Женщина взяла стаканчик с содовой и уселась за столик в кафешке. Мальчик потянулся к стаканчику обеими руками, улыбнулся, взял его и принялся жадно пить. Вокруг него снова возникла все та же розовая аура, и Ральф понял, что он был прав: мальчика действительно звали Патриком, и мама действительно не хотела идти домой. Разумеется, он никоим образом не мог этого знать, но это было так.

– Тогда, – сказал Макговерн, – если ты был родом из центральной части штата Мэн и не являлся стопроцентным гетеросексуалом, тебе оставалось только одно – казаться им, причем стараться изо всех сил. Альтернатива была только одна – уехать в Грин Виледж, жить там, носить берет, а по субботам отдыхать в типа как джазовых клубах, где публика прищелкивает пальцами вместо того, чтобы хлопать. Тогда мысль о том, чтобы «выйти из тени», была чистой воды безумием. Потому что у большинства из нас не было ничего, кроме этой самой тени. Если ты не хотел встретиться с толпой поддатых единомышленников, которых объединяет одно желание – набить тебе морду, тогда тенью становился весь мир.

Пат допил и бросил стаканчик на землю. Мать сказала ему, чтобы он подобрал стакан и выбросил в урну, что мальчик и проделал с удивительной радостью. Затем мать взяла Пата за руку и они медленно пошли к выходу из парка. Ральф наблюдал за ними с некоторой тревогой, надеясь на то, что опасения этой женщины не оправдаются, и опасаясь, что все-таки оправдаются.

– Когда я устраивался на работу на кафедру истории в среднюю школу Дерри – а это было в 1951 году, – я только что отышачил два года черт-те где, в Лубеке, и решил, что если мне удалось прижиться там, значит, я смогу устроиться куда угодно. Но Боб посмотрел на меня – черт, да он просто заглянул в меня – своим рентгеновским взглядом и все понял. Но это его не смутило. «Если я решу предложить вам эту работу, а вы решите согласиться, мистер Макговерн, могу я быть уверен в том, что у нас никогда не возникнет проблем, касающихся ваших сексуальных предпочтений?»

Сексуальных предпочтений, Ральф! Черт побери! До этого дня я и мечтать не мог о такой формулировке, но у него она прозвучала гладко, просто как по маслу прошла. Я начал было нести обычную чушь, мол, я понятия не имею, о чем это он, но все равно оскорблен до глубины души, – но потом я посмотрел на него еще раз и решил не тратить понапрасну силы. Может быть, в Лубеке мне и удалось кого-то одурачить, но с Бобом Полхерстом этот номер не пройдет. Ему тогда еще тридцати не было, может, он за всю свою жизнь всего раз десять выезжал к югу от Киттери, но про меня он узнал все, все, что было для него важно, и на это ему хватило двадцатиминутного собеседования.

«Нет, сэр, проблем не возникнет», – сказал я кротко, прямо как барашек Мэри.

Макговерн снова промочил глаза платком, но Ральфу показалось, что на этот раз жест был скорее театральным.

– К двадцати трем годам, когда я ушел преподавать в общественный колледж Дерри, Боб научил меня всему, что я сейчас знаю о преподавании истории, и игре в шахматы. Он был великолепным шахматистом… он бы запросто обыграл этого хвастуна Фэя Чапина, вот что я тебе скажу. Мне удалось выиграть у него всего один раз, и то, в тот момент болезнь Альцгеймера уже начала есть его изнутри. После этого я с ним не играл.

Было еще кое-что. Он никогда ничего не забывал. Он помнил дни рождения и годовщины людей, которые его окружали, – он не посылал открыток, не дарил подарков, он просто поздравлял, желал всего самого хорошего, и никто никогда не сомневался в его искренности. Он опубликовал около шестидесяти статей по преподаванию истории и по Гражданской войне, он по ней специализировался. В 1967–1968 гг. он написал книгу, которая называлась Позже Лета, о том, что происходило после битвы при Геттисберге. Через десять лет он позволил мне прочесть рукопись, и я считаю, что это лучшая книга по Гражданской войне из всех, которые мне довелось читать, – единственная, которая может сравниться с романом Ангелы-Убийцы, написанным Майклом Шаара. Боб слышать ничего не хотел о публикации. А когда я спросил его, почему, он сказал, что если кто и должен понять его мотивы, так это я.

Макговерн помолчал, глядя на парк, который был полон золотисто-зеленого света и черных вкраплений тени, которые начинали двигаться и менять форму при каждом дуновении ветра.

– Он сказал, что боится публичности.

– Ага, – сказал Ральф. – Я понял.

– Может быть, это характеризует его лучше всего: он любил разгадывать большой кроссворд в Sunday New York Times перьевой ручкой. Я как-то подколол его на эту тему – обвинил его в высокомерии. Он тогда улыбнулся и сказал: «Билл, между гордыней и оптимизмом есть большая разница – я оптимист, вот и все».

– Так или иначе, у тебя уже есть общая картина. Добрый человек, великолепный учитель, острый ум. Он специализировался на Гражданской войне, а теперь он даже не знает, что это такое, не говоря уже о том, кто победил. Черт, да он даже имени своего не знает, и довольно скоро – на самом деле чем скорее, тем лучше – он умрет, понятия не имея о том, что вообще когда-то жил.

Мужчина средних лет в футболке Университета штата Мэн и драных джинсах, шаркая, прошел через игровую площадку, под мышкой у него был зажат мятый бумажный пакет, из тех, что выдают в магазинах. Он остановился около закусочной, чтобы изучить содержимое контейнера для мусора, авось найдется пара бутылок. Когда он наклонился, Ральф увидел темно-зеленую оболочку, которая окружала его, и более светлую веревочку, которая, колыхаясь, поднималась от его головы. И вдруг Ральф понял, что он слишком устал, чтобы закрыть глаза, слишком устал, чтобы захотеть не видеть этого.

Он повернулся к Макговерну и сказал: «С прошлого месяца я вижу вещи, которые…»

– Наверное, мне грустно, – сказал Макговерн, в очередной раз нарочито всхлипывая. – Только не знаю, из-за Боба или из-за себя самого. Разве это не мерзко? Но если бы ты знал, каким он был в те дни… ослепительным… пугающе ослепительным…

– Билл? Видишь вон того парня около закусочной? Который в помойке роется? Я вижу…

– Да, сейчас таких парней всюду полно, – сказал Макговерн, мельком взглянув на бродягу (который нашел две банки из-под «Будвайзера» и засунул их в свой пакет), потом он снова повернулся к Ральфу. – Ненавижу быть старым. Наверное, в этом все дело.

Бродяга, ковыляя на полусогнутых, подошел к их скамейке, запах, появившийся вместе с ним, был отнюдь не ароматом «Английской кожи». Его аура – яркое-зеленая, насыщенная, Ральфу она напомнила украшения в День святого Патрика – странно сочеталась с его заискивающей позой и слащавой ухмылкой.

– Э, привет, парни! Как дела?

– Бывало лучше, – сказал Макговерн, саркастически приподняв бровь, – и я думаю, будут лучше, как только ты отвалишь.

Бродяга с сомнением посмотрел на Макговерна, решил, видимо, что тут ловить нечего, и обратил свой взор на Ральфа.

– У вас лишней мелочи не найдется, мистер? Мне надо до Декстера добраться. Мне дядя звонил оттуда в ночлежку на Нейболт-стрит, говорит, я могу получить свою старую работу на фабрике, но тока если я…

– Отвали, приятель, – сказал Макговерн.

Бродяга встревоженно взглянул на него, потом его налитые кровью карие глаза снова сфокусировались на Ральфе.

– Хорошая работа, понимаешь? И я могу снова получить ее, тока если доберусь туда сегодня. Автобус…

Ральф полез в карман, нашел четвертак и десятицентовик и положил их в протянутую руку. Бродяга ухмыльнулся. Аура, окружающая его, стала на мнгновение ярче, а потом вдруг исчезла. Для Ральфа это было огромным облегчением.

– Во, здорово. Спасибо, мистер!

– Да не за что, – ответил Ральф.

Бродяга отбыл в направлении ШопнСэйв, где всегда в продаже имелись такие вещи, как Ночной Поезд, Старый Герцог и Серебряный Джин.

Вот дерьмо, Ральф, не мог бы ты быть немножечко поснисходительнее, не только на деле, но и в мыслях? – спросил он сам себя. – Если пройти в этом направлении еще полмили, там будет автовокзал.

Это так, разумеется, но Ральф прожил достаточно долгую жизнь и прекрасно понимал, что существует большая разница между снисходительностью и иллюзиями. Если бродяга с темно-зеленой аурой отправился на автовокзал, значит, Ральф собирается в Вашингтон, чтобы стать госсекретарем.

– Не стоило тебе делать этого, Ральф, – укоризненно заметил Макговерн. – Это только вдохновит его.

– Наверное, – устало ответил Ральф.