Текст книги "Долгая прогулка"

Часть вторая
Вперед по дороге

Глава 3

У тебя будет тридцать секунд, и не забудь, что ответ давать ты должен в форме вопроса.

Арт Флеминг

«Опасность»

В три часа на дорогу упали первые капли дождя – крупные, круглые, темные. Тучи нависали над головами – черные, страшные и притягательные. Высоко над ними раздавались раскаты грома, похожие на оглушительные хлопки. Далеко впереди в землю ударила голубая вилка молнии.

Гаррати накинул куртку вскоре после того, как Эвинг получил билет; теперь он застегнул «молнию» и поднял воротник. Харкнесс, возможно, будущий писатель, заботливо упаковал свою тетрадь в пластиковый пакет. Баркович надел желтую широкополую виниловую шляпу. Лицо его от этого невероятно переменилось, хотя трудно было бы в точности определить, в чем именно состояла перемена. В шляпе он был похож на угрюмого смотрителя маяка.

Сокрушительный раскат грома.

– Начинается! – воскликнул Олсон.

И дождь хлынул. В первые минуты он был настолько силен, что Гаррати почувствовал себя надежно отрезанным от мира сплошной пеленой. Он мгновенно промок до нитки. Волосы превратились в мокрую шапку. Он запрокинул голову и улыбнулся дождю. Ему хотелось бы знать, видят ли их солдаты. Ему хотелось бы знать, возможно ли сейчас незаметно…

Он еще не сформулировал последний вопрос полностью, как первый бешеный натиск стал ослабевать, и теперь можно было что-то разглядеть за дождевой завесой. Гаррати оглянулся через плечо на Стеббинса. Стеббинс шагал сгорбившись, прижав руки к животу, и Гаррати сначала показалось, что у него начались судороги. На мгновение его охватила отчаянная паника; в случаях с Керли и Эвингом он не ощущал ничего подобного. Ему больше не хотелось, чтобы Стеббинс рано сломался.

Однако он тут же разглядел, что Стеббинс просто-напросто защищает от дождя оставшуюся у него в руках половину сандвича. Тогда он отвернулся и с облегчением стал снова смотреть вперед.

Наверное, решил он, мать Стеббинса – набитая дура, раз не догадалась завернуть эти дурацкие сандвичи в фольгу на случай дождя.

Учения небесной артиллерии продолжались. Гаррати почувствовал оживление, как будто дождь смыл вместе с потом часть его усталости. Ливень опять усилился. Впрочем, довольно скоро он перешел в легкую изморось. Облака над головой начали понемногу рассеиваться.

Рядом с Гаррати шел теперь Пирсон. Вот он подтянул джинсы. Они были слишком большого размера, и ему часто приходилось их поддергивать. Он носил очки в роговой оправе со стеклами, похожими на донышки бутылок из-под колы; сейчас он как раз протирал их полой рубашки. Он беззащитно моргал, как все близорукие люди, когда им приходится снимать очки.

– Что, Гаррати, хорош душ?

Гаррати кивнул. Впереди, на значительном расстоянии от остальных, Макврайс шагал спиной вперед и мочился на ходу.

Гаррати посмотрел на солдат. Разумеется, они тоже промокли, но если дождь и доставил им какие-либо неудобства, они этого не показывали. У них деревянные лица. Интересно, подумал Гаррати, что они чувствуют, когда им приходится стрелять в человека? Он вспомнил, как целовал девушку с транспарантом, как щупал ее ягодицу. Как ощущал трусики под велосипедными шортами. И как тогда почувствовал себя сильным.

– Тот парень сзади что-то неразговорчив, правда? – неожиданно сказал Бейкер, указывая большим пальцем назад на Стеббинса. Брюки Стеббинса, намокнув, из темно-красных стали почти черными.

– Да. С ним не поговоришь.

Макврайс сбавил скорость, чтобы застегнуть ширинку, и заработал предупреждение. Прочие поравнялись с ним, и Бейкер повторил ему свое замечание насчет Стеббинса.

– Одиночка по натуре, так что с того? – заметил Макврайс и пожал плечами. – Я думаю…

– Э-эй, – перебил его Олсон. Заговорил он впервые за довольно долгое время, и его голос звучал как-то странно. – Что-то у меня с ногами.

Гаррати внимательно посмотрел на него и увидел, что у него в глазах уже поселилась паника. И ни следа былой бравады.

– Что с ними? – спросил Гаррати.

– Как будто все мышцы… обвисли.

– Расслабься, – посоветовал Макврайс. – У меня было то же самое пару часов назад. Это проходит.

Во взгляде Олсона сверкнуло облегчение.

– Правда?

– Точно тебе говорю.

Олсон ничего не сказал, хотя губы его шевелились. Гаррати решил, что он молится, но потом понял, что тот просто считает шаги.

Внезапно они услышали два выстрела, затем крик и третий выстрел.

Они увидели, что впереди на дороге, уткнувшись лицом в лужу, лежит парень в синем свитере и грязных белых брюках. Одна туфля слетела у него с ноги. Гаррати заметил, что на нем белые спортивные носки. Совет Двенадцатый рекомендовал надевать такие.

Гаррати перешагнул через тело, мельком глянув на дыры в голове. Прошелестел слух о том, что этот погиб оттого, что просто сбавил скорость. Никаких волдырей или судорог, он всего лишь слишком часто сбавлял скорость.

Гаррати не знал ни его имени, ни номера. А может быть, и никто не знал. Может быть, этот парень был таким же одиночкой по натуре, как и Стеббинс.

Участники Долгой Прогулки отшагали двадцать пять миль. Они шли теперь вдоль нескончаемой череды лесов и полей, и лишь изредка им на пути попадался одинокий домик или перекресток, где их поджидали, невзирая на стихающий уже дождик, радостные зрители. Была среди них, например, одна старая дама, неподвижно стоящая под черным зонтиком. Она не махала Идущим, не кричала, не улыбалась. Никаких признаков жизни в ее фигуре, ни единого движения, если не считать развевающегося на ветру подола черного платья. На среднем пальце ее правой руки был широкий перстень с малиновым камнем. А у ворота – потускневшая брошь.

Они пересекли давным-давно заброшенную железнодорожную ветку – ржавые рельсы, заросшие сорняком шпалы. Кто-то споткнулся, упал, получил предупреждение, поднялся на ноги и продолжил путь, несмотря на разбитое в кровь колено.

До Карибу оставалось всего девятнадцать миль, но до темноты они туда не доберутся. «Никакого отдыха, идти нам как проклятым», – подумал Гаррати, и это показалось ему забавным. Он рассмеялся.

Макврайс подозрительно взглянул на него:

– Устаешь?

– Нет, – отозвался Гаррати. – Я уже давно устал. – Он как будто с раздражением посмотрел на Макврайса. – Хочешь сказать, ты не устал?

– Ты, Гаррати, танцуй со мной так, как танцевал до сих пор, – ответил Макврайс, – и я никогда не устану. Мы только сотрем башмаки до дыр и добредем до звезд и до луны.

Он быстро поцеловал Гаррати и отошел.

Гаррати посмотрел ему вслед. Он не знал, что ему думать про Макврайса.

К трем сорока пяти небо расчистилось, и на западе, там, где за золотыми краями облаков пряталось солнце, появилась радуга. Косые лучи предвечернего солнца расцветили недавно вспаханные поля, и борозды, проложенные поперек склонов холмов, казались глубокими и черными. Тихий шум мотора автофургона почти убаюкивал. Гаррати уронил голову на грудь и погрузился в полудрему на ходу. Где-то впереди – Фрипорт. Но не сегодня и не завтра. Очень много шагов. Долго еще идти. И он чувствовал, что у него накопилось слишком много вопросов и слишком мало ответов. Вся Прогулка представилась ему как один большой смутный вопросительный знак. Он сказал себе, что такая штука должна быть исполнена глубокого смысла. Несомненно, так оно и есть. У такой штуки должен найтись ответ на любой вопрос; только бы ноги не сбились с ритма. И если только ему удастся…

Он ступил в лужу и окончательно проснулся. Пирсон недоуменно взглянул на него и поправил очки.

– Знаешь того пацана, который споткнулся и ободрал коленку, когда мы переходили железнодорожный переезд?

– Да. Зак, по-моему.

– Ага. Я сейчас услышал, что у него все еще течет кровь.

– Эй, маньяк, далеко еще до Карибу? – спросил его кто-то. Гаррати обернулся. Это был Баркович. Он затолкал свою желтую шляпу в задний карман, и она нагло похлопывала его по заднице.

– А я-то откуда знаю?

– Ты же вроде здесь живешь?

– Осталось миль семнадцать, – проинформировал его Макврайс. – А теперь иди, малыш, и займись своими делами.

Лицо Барковича приняло обиженное выражение, и он отошел.

– Претендент на билет, – заметил Гаррати.

– Нечего принимать его близко к сердцу, – отрезал Макврайс. – Подумай лучше о том, как втоптать его в землю.

– Есть, тренер.

Макврайс похлопал Гаррати по плечу:

– Ты победишь, друг.

– Мне кажется, мы идем вечно. Правда?

– Да.

Гаррати облизнул губы. Ему хотелось выразить свою мысль, но он не находил слов.

– Ты когда-нибудь слышал, что у тонущего человека проходит перед глазами вся жизнь?

– По-моему, где-то читал. Или в кино кто-то об этом говорил.

– А тебе не приходило в голову, что такое может случиться с нами? Во время Прогулки?

Макврайс нарочито вздрогнул.

– Господи, надеюсь, такого не будет.

Гаррати помолчал, затем заговорил снова:

– А тебе не кажется… нет, ничего. К черту.

– Нет, продолжай. Что мне не кажется?

– Тебе не кажется, что на этой дороге мы проведем весь остаток жизни? Вот что я хотел сказать. Ту часть жизни, которая оставалась бы у нас, если бы мы… не… Ну, ты понял.

Макврайс достал из кармана пачку сигарет «Мэллоу».

– Закурим?

– Я не курю.

– Я тоже.

С этими словами Макврайс сунул сигарету в рот, нашел в кармане упаковку спичек в виде книжечки с напечатанным на ней рецептом томатного соуса, зажег сигарету, затянулся и закашлялся. Гаррати вспомнился Совет Десятый: берегите дыхание. Если вы курите, постарайтесь не курить в ходе Долгой Прогулки.

– Думаю, я научусь, – с вызовом сказал Макврайс.

– Чепуху несешь, – грустно возразил Гаррати.

Макврайс удивленно взглянул на него, затем отшвырнул сигарету.

– Да, – сказал он. – Наверное, да.

Радуга пропала к четырем часам. С ними поравнялся Дейвидсон, номер 8. Симпатичный парень, только прыщ на подбородке его портил.

– Знаете, Зак действительно здорово пострадал, – сказал он.

Когда Гаррати в последний раз видел Дейвидсона, у того на спине был рюкзак, но с тех пор Дейвидсон успел его выбросить.

– Кровь все течет? – спросил Макврайс.

– Как на бойне. – Дейвидсон покачал головой. – Как все непонятно, правда? Бывает же, что упадешь – и только царапина. А ему нужно накладывать швы. Смотрите. – Он указал на дорогу.

Гаррати увидел маленькие черные пятна на твердом покрытии.

– Кровь?

– Да уж не меласса[3]3
  Меласса – кормовая патока, отход свеклосахарного производства.


[Закрыть], – мрачно отозвался Дейвидсон.

– Он испугался? – отрывисто спросил Олсон.

– Говорит – ему по фигу, – ответил Дейвидсон. – А вот я боюсь. – Он смотрел на них широко раскрытыми серыми глазами. – Я боюсь за всех нас.

Они шли вперед. Бейкер показал Гаррати очередной транспарант с его фамилией.

– Да пошли они, – сказал Гаррати, даже не взглянув. Он не отрывал взгляда от следов крови Зака, словно ковбой, выслеживающий раненого индейца. Цепочка пятен крови шла вдоль белой полосы, немного отклоняясь то вправо, то влево.

– Макврайс! – окликнул Олсон.

В последние часа два его голос сделался заметно тише. Гаррати давно решил, что ему нравится Олсон, несмотря на его показную рисовку. Ему не хотелось думать, что Олсон испуган, но это слишком бросалось в глаза.

– Что? – отозвался Макврайс.

– Это не проходит. Ну, то ощущение, что мышцы обвисли. Я говорил. Оно не проходит.

Макврайс не ответил. В лучах заходящего солнца его шрам казался совершенно белым.

– У меня такое чувство, что ноги вот-вот откажут. Они – как ненадежный фундамент. Так ведь не случится? А? – Голос Олсона почти сорвался.

Макврайс не отвечал.

– Можно мне сигарету? – Голос опять обрел низкий тембр.

– Да. Забирай всю пачку.

Олсон привычным, уверенным движением зажег сигарету и показал нос солдату, наблюдающему за ним с фургона.

– Они пасут меня уже час или около того. У них шестое чувство. – Он возвысил голос: – Вы такое любите, ребята? Скажите, что я прав! Я прав, черт возьми!

Несколько ребят оглянулись на крик и тут же отвернулись. Гаррати тоже не хотел на него смотреть. В голосе слышалась истерика. Солдаты бесстрастно взирали на Олсона. Гаррати подумал, что, должно быть, по группе сейчас пройдет слух об Олсоне, и не смог сдержать дрожь.

К половине пятого они прошли тридцать миль. Солнце уже наполовину зашло, и над горизонтом зажглась кроваво-красная полоса. Грозовые тучи ушли к востоку, и небо над дорогой стало синим и быстро темнело. Гаррати снова подумал о своем воображаемом тонущем. Не таком уже, впрочем, воображаемом. Надвигающаяся ночь скоро поглотит их всех, как море.

Паника снова охватила его. Он почувствовал внезапную уверенность, что видит дневной свет в последний раз в жизни. Ему захотелось, чтобы этот день был долгим. Ему захотелось, чтобы он продолжался. Ему захотелось, чтобы сумерки длились много часов.

– Предупреждение! Предупреждение сотому! Сотый, у вас третье предупреждение!

Зак обернулся. Мутный, непонимающий взгляд. Правая штанина пропитана кровью. И вдруг, совершенно неожиданно, Зак начал набирать скорость. Он помчался вперед, лавируя между Идущими, как футболист с мячом в руках несется к воротам[4]4
  Речь идет об американском футболе. Эта игра напоминает регби.


[Закрыть].

Автофургон увеличил скорость. Зак услышал, что он приближается, и побежал еще быстрее. Бежал он неловко, спотыкаясь, прихрамывая. Рана на колене вновь открылась, и Гаррати увидел, как на дорогу упали свежие капли крови.

Зак вырвался вперед основной группы, сделал еще одно ускорение. В течение нескольких секунд его черный, неестественно неподвижный силуэт вырисовывался на фоне красного неба, как высокое пугало, а затем он пропал. Автофургон последовал за ним, двое солдат спрыгнули с него и унылой походкой зашагали рядом с группой. Лица их были пусты.

Никто не произносил ни слова. Все лишь прислушивались. Очень долго ничего не было слышно. Поразительно, неправдоподобно долго. Только птица пролетела, только ранние майские цикады стрекотали, и еще откуда-то сзади доносился гул самолета.

Затем – резкий окрик, пауза, второй окрик.

– Хотят убедиться, – с тоской сказал кто-то.

Одолев подъем, они увидели фургон, стоящий на обочине примерно в полумиле впереди. Из выхлопной трубы вырывался синий дым. И – никаких следов Зака. Совершенно никаких следов.

– Где Главный? – закричал кто-то. Голос принадлежал круглоголовому парню по фамилии Гриббл, номер 48. В голосе слышалась подступающая паника.

Солдаты не ответили, они молча шли по краю дороги. И никто не ответил.

– Он что, опять речь говорит? – снова завопил Гриббл. – Этим он, наверное, и занимается! Так вот, он убийца! Убийца он, вот кто он такой! И я… Я скажу ему! Думаете, не скажу? Я все выскажу ему в лицо! Выскажу ему в лицо!

Он так разбушевался, что сбился с шага, почти остановился, и солдаты в первый раз обратили на него внимание.

– Предупреждение! Предупреждение сорок восьмому!

Гриббл остановился и тут же двинулся вперед, набирая скорость. Он шагал и смотрел на свои ноги. Скоро Идущие поравнялись с поджидавшим их автофургоном, который медленно пополз с ними рядом.

Примерно без четверти пять Гаррати пообедал: тюбик паштета из тунца, несколько крекеров с сырным порошком и много воды. Он буквально заставил себя ограничиться этим. Флягу можно получить в любой момент, а вот новых порций концентратов не будет до девяти утра… а он, возможно, захочет перекусить ночью. Черт возьми, возможно, ему понадобится перекусить ночью.

– Может, для нас сейчас решается вопрос жизни и смерти, – заметил Бейкер, – только аппетит от этого явно не убывает.

– Но мы не можем себе позволить идти у него на поводу, – возразил Гаррати. – Мне не улыбается упасть в обморок где-нибудь часа в два ночи.

Вот уж воистину неприятная перспектива. Наверное, ты ничего не узнаешь и не почувствуешь. Просто проснешься посреди вечности.

– Поневоле задумаешься, правда? – мягко сказал Бейкер.

Гаррати посмотрел на него. Доброе, юное, красивое лицо, освещенное заходящим солнцем.

– Ага. Пропасть вопросов, над которыми я задумываюсь.

– Например?

– Вот он хотя бы. – Гаррати кивком указал на Стеббинса, который двигался все тем же шагом, каким шел с самого начала Прогулки. Брюки у него уже почти высохли. Лицо казалось сумрачным. Он все еще берег половинку последнего сандвича.

– А что такое?

– Мне непонятно, зачем он здесь, почему он ничего не говорит. И еще – выживет он или умрет.

– Гаррати, все мы умрем.

– Будем надеяться, не сегодня.

Гаррати говорил по-прежнему тихо, но его вдруг пробрала дрожь. Он не знал, заметил ли это Бейкер. У него заныл мочевой пузырь. Он повернулся спиной вперед и на ходу расстегнул ширинку.

– А что ты думаешь про Приз? – спросил Бейкер.

– Не вижу смысла о нем думать, – ответил Гаррати и выпустил струю. Закончив, он застегнул ширинку и снова пошел вперед лицом. Он испытывал легкую радость от того, что сумел сделать свое дело и не заработать предупреждение.

– А я вот думаю о нем, – мечтательно проговорил Бейкер. – Даже не столько про Приз, сколько про деньги. Про всю сумму.

– Богатому не попасть в Царство Небесное, – отозвался Гаррати и взглянул на свои ноги – единственное, что пока не позволяло ему доподлинно узнать, где же находится Царство Небесное.

– Аллилуйя, – сказал Олсон. – После встречи нас ждет отдых.

– А ты как, верующий? – спросил Бейкер у Гаррати.

– Нет, не то чтобы. Но я на деньгах не зацикливаюсь.

– Тогда, наверное, ты вырос на картофельном супе и каше, – сказал Бейкер. – А свиное ребрышко – только когда твой отец мог себе позволить.

– Да, пожалуй, это сыграло свою роль, – согласился Гаррати и помолчал, обдумывая, стоит ли продолжать. – Но это далеко не самое важное.

Он понял, что Бейкер смотрит на него непонимающе и с легким упреком.

– Ты хотел сказать, что деньги с собой не возьмешь, – пояснил Макврайс.

Гаррати взглянул на него. На губах Макврайса играла уже знакомая ему раздражающая кривая улыбка.

– Пожалуй, да, – ответил Гаррати. – Мы ничего не приносим в этот мир и ничего не можем из него унести.

– Верно, но тебе не кажется, что в промежутке между приходом и уходом нам лучше было бы пожить в комфорте? – спросил Макврайс.

– Да к черту комфорт, – сказал Гаррати. – Если те козлы, что едут на этой вот игрушке, пристрелят тебя, то ни один врач в мире не оживит тебя, даже если запихнет тебе внутрь кучу двадцаток и пятидесяток.

– Я не умер, – просто сказал Бейкер.

– Да, но ты можешь умереть. – Вдруг его мысль показалась ему столь важной, что он поспешил высказать ее вслух: – Но предположим, ты выиграл. Ты просидишь дома шесть недель, рассчитывая, что бы делать с деньгами, – я про Приз не говорю, только про деньги. И вот ты выходишь за покупками и попадаешь под такси. Что тогда?

Харкнесс приблизился к ним. Теперь он шел рядом с Олсоном.

– Со мной-то такого не будет, – заявил он. – Если я выиграю, то куплю себе целый караван «чеккеров». Если я здесь выиграю, я вообще, наверное, больше пешком ходить не буду.

– Ты не понял, – сказал Гаррати. Еще никогда в жизни он не был так рассержен. – Ешь ты картофельный суп или филе из телятины, живешь в лачуге или в особняке, когда ты умрешь, все кончится и тебя положат в холодильную камеру в морге, как Зака или Эвинга, вот и все. Я хочу только сказать, что лучше получать время от времени, понемногу. Когда человек получает понемногу, он гораздо счастливее.

– Какой красивый словесный понос, – вмешался Макврайс.

– Разве? – закричал Гаррати. – А ты-то какие планы строишь?

– Ну, сегодня сфера моих интересов здорово изменилась, это верно…

– Еще бы она не изменилась, – проворчал Гаррати. – Разница только в том, что сейчас мы все на грани смерти.

Наступило молчание. Харкнесс снял очки и принялся их протирать. Олсон заметно побледнел. Гаррати пожалел о своих словах: он зашел слишком далеко.

Сзади кто-то явственно произнес:

– Слушайте, слушайте!

Гаррати обернулся, уверенный, что это сказал Стеббинс, хотя он еще ни разу не слышал голоса Стеббинса. Но Стеббинс шел, как и раньше, глядя себе под ноги.

– Кажется, я чересчур увлекся, – пробормотал Гаррати; он понимал, однако, что по-настоящему увлекся не он. По-настоящему увлекся Зак. – Кто хочет печенья?

Он раздал печенье товарищам. Случилось это ровно в пять часов. Солнце, наполовину опустившись, как будто зависло над горизонтом. Наверное, прекратилось вращение Земли. Трое или четверо самых рьяных ходоков, ушедших вперед от пелетона, сбавили скорость и шли теперь меньше чем в пятидесяти ярдах впереди основной группы.

Гаррати чудилось, что дорога проложена вдоль нескончаемого подъема и идти под гору им теперь вообще не суждено. Он подумал, что если бы это было правдой, то им в конце концов пришлось бы дышать через кислородные маски. Вдруг он наступил на валяющийся на дороге пояс с карманами для концентратов. Он с удивлением огляделся. Это пояс Олсона. Ладони Олсона как раз шарили по животу. На его лице было написано мрачное изумление.

– Я уронил его, – объяснил Олсон. – Хотел взять поесть и выронил его. – Он засмеялся, словно желая показать, какая же глупая штука с ним приключилась. Смех тут же резко оборвался. – Я хочу есть, – сказал Олсон.

Никто не ответил. К этому времени все уже прошли мимо пояса, и никто не имел возможности подобрать его. Гаррати оглянулся и увидел, что пояс Олсона лежит как раз поперек белой линии.

– Я хочу есть, – терпеливо повторил Олсон.

Главному нравится видеть крутых ребят; кажется, так сказал Олсон, когда вернулся к ним, получив свой номер? Сейчас он уже не назвал бы Олсона крутым парнем. Гаррати исследовал карманы собственного пояса. У него осталось три тюбика концентратов, крекеры и кусок сыра. Правда, сыр довольно грязный.

– Держи, – сказал он и протянул Олсону сыр.

Не сказав ни слова, Олсон съел сыр.

– Мушкетер, – сказал Макврайс все с той же кривой улыбкой.

К половине шестого уже достаточно стемнело; в воздухе висела дымка. Первые светлячки носились туда-сюда. Молочно-белый туман клубился в низинах. Впереди кто-то поинтересовался:

– А что будет, если туман сгустится и кто-нибудь случайно сойдет с дороги?

Немедленно откликнулся легкоузнаваемый отвратный голос Барковича:

– А ты как думаешь, дурила?

Сошли четверо, подумал Гаррати. За восемь с половиной часов ходьбы сошли всего четверо. Он почувствовал толчок в желудке. «Мне ни за что не пережить их всех, – подумал он. – Не пережить всех. А с другой стороны, почему бы и нет? Кто-то обязательно будет последним».

Вместе с дневным светом угасли разговоры. Наступила гнетущая тишина. Обступившая их тьма, влажный воздух, лужицы на дороге… Впервые все это показалось ему абсолютно реальным и совершенно ненатуральным, ему захотелось увидеть Джен или маму, вообще какую-нибудь женщину, и он спросил себя, какого черта он здесь делает и как можно было так влипнуть. Он не мог даже обмануть себя – не знал, мол, заранее, ибо все знал. И влип-то не он один. В этом параде сейчас принимали участие еще девяносто пять придурков.

В горле опять образовался слизистый шарик, мешающий глотать. Гаррати заметил, что впереди кто-то тихо всхлипывает. Он не знал, давно ли слышит этот звук, и никто вокруг не обращал на него внимания, словно этот звук ни к кому из них не имел отношения.

До Карибу осталось десять миль, и там по крайней мере будет свет. От этой мысли ему стало чуточку легче. В конце концов, все не так уж плохо. Он жив, и нет смысла думать о том времени, когда он умрет. Как сказал Макврайс, весь вопрос в изменении сферы интересов.

В четверть шестого пронесся слух, что группа нагоняет парня по фамилии Трейвин, одного из прежних лидеров. У Трейвина начался понос. Гаррати услышал об этом и не поверил, но ему пришлось-таки поверить, когда он увидел Трейвина. Парень на ходу подтягивал штаны. Он получал предупреждение каждый раз, когда садился на корточки. Гаррати, содрогнувшись, подумал, что пусть бы уж дерьмо стекало по ногам. Лучше быть грязным, чем мертвым.

Трейвин шел согнувшись, как Стеббинс, прикрывавший свой сандвич от дождя. Всякий раз, когда по его телу пробегала судорога, Гаррати знал, что у него очередной желудочный спазм. Гаррати почувствовал отвращение. Никакой романтики, никакой тайны. У парня схватило живот, только и всего, и по этому поводу можно испытывать только отвращение да еще своего рода животный страх. Гаррати ощутил позыв к рвоте.

Солдаты чрезвычайно внимательно следили за Трейвином. Следили и выжидали. Наконец Трейвин не то согнулся, не то упал, и солдаты пристрелили его – со спущенными штанами. Трейвин перевернулся на спину, и на его обращенном к небу лице застыла неприятная жалобная гримаса. Кого-то вырвало, и он получил предупреждение. Гаррати по звуку показалось, что желудок этого пацана вывернулся наизнанку.

– Он будет следующим, – деловито заметил Харкнесс.

– Заткнись, – сдавленно бросил Гаррати. – Заткнись, будь так любезен.

Никто не отозвался. Харкнесс начал смущенно протирать очки. Тот, кого вырвало, застрелен не был.

Их весело приветствовала компания подростков. Они сидели на одеяле и пили колу. Они узнали Гаррати, вскочили на ноги и устроили ему овацию. Ему стало не по себе. У одной из девушек большие груди. Ее дружок не отрываясь смотрел, как они всколыхнулись, когда она вскочила. Гаррати решил, что становится сексуальным маньяком.

– Посмотрите-ка на эти сиськи, – сказал Пирсон. – Боже ты мой!

Гаррати захотелось узнать, девственница ли она; сам-то он оставался девственником.

Они прошли мимо неподвижного, почти идеально круглого пруда, над которым клубился легкий туман. Пруд был похож на зеркало, задрапированное дымом и украшенное по краям таинственным узором из водных растений. Где-то хрипло квакала лягушка. Гаррати решил, что этот пруд – одно из красивейших зрелищ в его жизни.

– Чертовски здоровый штат, – раздался впереди голос Барковича.

– Этот тип чрезвычайно успешно действует мне на нервы, – медленно проговорил Макврайс. – Сейчас в моей жизни осталась одна цель: пережить его.

Олсон вслух молился Деве Марии.

Гаррати с тревогой посмотрел на него.

– Сколько у него предупреждений? – спросил Пирсон.

– Насколько я знаю – ни одного, – ответил Бейкер.

– Хорошо, но выглядит он неважно.

– Мы все уже выглядим не блестяще, – заметил Макврайс.

Снова наступила тишина. Гаррати впервые отметил, что у него болят ноги. Точнее, ступни, а не икроножные мышцы, которые одно время беспокоили его. Он заметил, что бессознательно ступает на внешнюю сторону стопы, но время от времени наступает на покрытие всей стопой и вздрагивает. Он застегнул «молнию» на куртке и поднял воротник. Воздух по-прежнему был сырой и холодный.

– Эй! Вон там! – весело воскликнул Макврайс.

Гаррати и прочие повернули головы влево. Они проходили мимо кладбища, расположенного на вершине невысокого, поросшего травой холма. Оно было обнесено каменной оградой, а между покосившимися надгробными памятниками собирался туман. Ангел с поломанным крылом таращился на них пустыми глазницами. Птица-поползень сидела на верхушке ржавого флагштока, оставшегося здесь от какого-то государственного праздника, и нагло рассматривала их.

– Вот и первое наше кладбище, – сказал Макврайс. – Оно с твоей стороны, Рей, ты теряешь все очки. Помнишь такую игру?

– Слишком много выступаешь, – неожиданно сказал Олсон.

– Генри, приятель, чем тебе не нравятся кладбища? Здесь царят тишина и покой, как сказал поэт. Славный непромокаемый панцирь…

– Захлопни пасть!

– А, да ты решил пошутить! – невозмутимо продолжал Макврайс. Его шрам горел белым в отблесках уходящего дня. – Ну-ну, Олсон, ты же не скажешь, что тебя не привлекает мысль о смерти? Как говорил поэт: «Но смерти нет, есть долгий-долгий сон в могиле». Тебя не тянет туда, друг? – Макврайс протрубил начало какой-то мелодии. – Выше голову, Чарли! Новый светлый день…

– Оставь его в покое, – тихо сказал Бейкер.

– А почему? Он активно убеждает себя, что может выйти из игры в любой момент, стоит только захотеть. И если он просто ляжет и умрет, это будет не так уж плохо, как кажется другим. Нет, я не собираюсь оставлять его наедине с такими мыслями.

– Не умрет он – умрешь ты, – сказал Гаррати.

– Ну да, я помню. – Макврайс улыбнулся Гаррати напряженной, кривой улыбкой… Только теперь в ней не было ни тени юмора. Неожиданно ему показалось, что Макврайс взбешен, и он почти испугался такого Макврайса. – Это он кое-что забыл. И еще тут этот индюк…

– Я больше не хочу, – глухо сказал Олсон. – Мне все надоело.

– Крутые ребята, – парировал Макврайс, поворачиваясь к Олсону. – Ты ведь так говорил? Ну и к черту их. Так ложись помирай.

– Оставь его в покое, – сказал Гаррати.

– Послушай, Рей…

– Нет, это ты послушай. Хватит с нас одного Барковича. Пусть Хэнк поступает так, как считает нужным. Не забывай, мы не мушкетеры.

Макврайс опять улыбнулся:

– Согласен, Гаррати. Ты выиграл.

Олсон ничего не говорил. Он только поднимал одну ногу, ставил ее на землю и поднимал другую.

К шести тридцати стемнело окончательно. До Карибу теперь оставалось всего шесть миль, и город уже показался на горизонте в туманной дымке. Несколько человек пришли сюда, на дорогу, чтобы встретить Идущих у города. Теперь все они, по-видимому, возвращались домой к ужину. Ноги Гаррати чувствовали прохладную влагу, висящую в воздухе. Звезды стали ярче. Сверкала Венера, и Большая Медведица была на привычном месте. Гаррати с детства хорошо знал созвездия. Он показал Пирсону Кассиопею, но тот только хмыкнул.

Гаррати подумал о Джен, о своей подруге, и почувствовал укол вины за то, что поцеловал ту незнакомую девушку. Он уже забыл, как выглядела та девушка, но помнил, что она взволновала его. Он пришел в возбуждение, когда положил ей руку на зад; а что было бы, если бы он погладил ее между ног? При этой мысли в паху как будто развернулась пружина, и он слегка вздрогнул.

У Джен длинные, почти до талии, волосы. Ей шестнадцать лет. Грудь у нее не такая большая, как у той девушки, с которой он целовался. Он любил играть с ее грудью. От этого он сходил с ума. Она не позволила бы ему заняться с ней любовью, а он не знал, как ее заставить. Ей этого хотелось, но она не согласилась бы. Гаррати знал, что некоторые ребята умеют это – уговорить девушку, но ему, наверное, не хватало характера – а может быть, воли, – чтобы ее убедить. Интересно, сколько девственников среди них? Вот Гриббл назвал Главного убийцей. Девственник ли Гриббл? Не исключено.

Они пересекли городскую черту Карибу. Их встретила большая толпа и микроавтобус телестудии. Ряды фонарей освещали дорогу теплым белым светом. Идущие словно вступили в лагуну солнечного света, им предстоит пройти ее и опять раствориться во мраке.

Толстяк телевизионщик, одетый в костюм-тройку, затрусил рядом с ними. Он подносил то одному, то другому участнику Прогулки микрофон на длинном шнуре и задавал вопросы. Позади него два техника разматывали моток кабеля.

– Как вы себя чувствуете?