Текст книги "Основание Иерусалимского королевства. Главные этапы Первого крестового похода"

В 1078 году Михаил VII был низложен. Услышав об этом, Григорий сразу же отлучил узурпатора Никифора Вотаниата. Вскоре после этого в Италии появился некий авантюрист и заявил, что он и есть сверженный император. Нормандцы какое-то время склонялись к тому, чтобы ему поверить, и Григорий оказал ему свою поддержку. Когда Никифор, в свою очередь, был сменен в апреле 1081 года Алексеем Комнином, нового императора тоже постигло отлучение. В июне Алексей написал папе, стремясь вернуть себе его расположение и заручиться его помощью в сдерживании агрессивных поползновений Роберта Гвискара, но не получил ответа. Тогда император нашел более многообещающего союзника в лице германского монарха Генриха IV. Между тем он закрыл латинские церкви в Константинополе. Византийцам казалось очевидным, что папа объединился с вероломными безбожниками-нормандцами. Они из уст в уста передавали фантастические истории о том, как он горд и немилосерден; а когда папа умер, запутавшись в сети несчастий, сотканных его же политикой, они с радостью встретили эту новость, увидев в ней Божий суд.

В 1085 году, когда скончался Григорий VII, отношения между восточным и западным христианством никогда еще не были настолько холодны. Восточный император был отлучен римским папой, который открыто подстрекал беспринципных авантюристов к нападениям на их же единоверцев-христиан, а главный враг святейшего отца король Германии открыто получал финансовую помощь от Византии. Ненависть и злоба росли с обеих сторон. Но фактически раскола еще не произошло. Государственная мудрость еще могла бы сохранить единство христианства. В императоре Алексее Восток получил государственного мужа, достаточно гибкого и мудрого. А теперь и на Западе суждено было подняться деятелю того же калибра.

Одо де Лажери родился в благородном семействе в области Шатильон-сюр-Марн около 1042 года. Получать образование его послали в школу при Реймсском соборе под руководством святого Бруно, позднее основавшего орден картузианцев. Он остался в Реймсе, стал каноником, а затем архидиаконом собора, но все это его не удовлетворяло. Внезапно он решил уйти в Клюнийское аббатство. В 1070 году его принял туда аббат Гуго, распознавший его таланты. Он пробыл там некоторое время приором, а затем был переведен в Рим. Вскоре он получил возможность проявить себя, и в 1078 году Григорий VII назначил его кардиналом-епископом Остии. С 1082 по 1085 год он был легатом во Франции и Германии и по возвращении оставался с Григорием в последние несчастливые дни его папства. После смерти Григория в ссылке, когда в Риме царил антипапа Гиберт, верные кардиналы избрали вместо него слабого и не желавшего такой чести аббата Монте-Кассино, который взял имя Виктор III. Кардинал Остии не одобрил его избрания и не скрывал этого. Но папа Виктор не таил на него зла и на своем смертном одре в сентябре 1087 года рекомендовал кардиналам выбрать его своим преемником. Было известно, что и Григорий VII желал его восшествия, но конклав встретился в Террачине лишь в марте 1088 года, где и избрал его папой под именем Урбан II.

Урбан прекрасно подходил для своей задачи. У него была импозантная внешность, высокий рост, красивое лицо и борода, обходительные манеры и убедительная речь. Если ему и не хватало огня и целеустремленности Григория VII, то он превосходил своего предшественника широтой кругозора и умением общаться с людьми. Также он не был настолько горд и упрям, как Григорий, но не был и слаб. За свою верность папе и собственным убеждениям он отсидел в германском узилище по приказу Генриха IV. Он мог быть суров и безжалостен, но предпочитал действовать мягко, избегая споров, которые могли бы привести к озлоблению и распрям.

Ему досталось тяжелое наследство. Он мог спокойно жить только на территории нормандцев, а нормандцы были эгоистичными и ненадежными союзниками. Римом же владел антипапа Гиберт. Урбан мог проникнуть на римские окраины, но не прошел бы дальше без кровопролития, а он отказывался проливать кровь. На итальянском севере Матильда Тосканская упорно поддерживала его во всех своих обширных владениях. В 1089 году она укрепила свое положение, цинично заключив брак с германским герцогом Вельфом Баварским, мальчиком вдвое младше ее. Но в 1091 году германский король Генрих разбил ее войска в битве при Триконтае. Генрих был в расцвете своей силы. В 1084 году антипапа короновал его императором, и теперь он был владыкой Германии и одерживал победы в Северной Италии. Находясь в столь неуверенном положении, Урбан не мог рассчитывать на повиновение и других.

Но Урбан не опускал рук, проявляя упорство и дипломатичность, пока в 1093 году все не переменилось. С помощью денег, а не оружия он сумел провести в Риме Рождество этого года, а следующей весной обосновался в Латеранском дворце. Позиции императора Генриха ослабели из-за мятежа, поднятого его собственным сыном Конрадом, чье недовольство Урбан исподтишка подстегивал. На родине Урбана во Франции он благодаря своим организаторским способностям сумел взять под свой контроль всю церковную структуру. В Испании его влияние было наиболее сильным, и постепенно все более дальние страны Запада начинали признавать его духовный авторитет. Урбан забыл о притязаниях Григория VII на политическое господство. Со всеми мирскими князьями и государями, за исключением своих открытых врагов, он выказывал едва ли не безграничную сдержанность. К 1095 году он уже стал духовным властелином всего западного христианства.

А тем временем он обратил свой взгляд на восточное христианство. После смерти Роберта Гвискара его брат Рожер Сицилийский выдвинулся на первое место среди нормандцев, и Рожер не желал больше причинять обид византийцам. С его согласия Урбан вступил в переговоры с византийским двором. На соборе в Мельфи в сентябре 1089 года в присутствии императорских послов он снял отлучение с Алексея. На этот жест Алексей ответил тем, что в том же месяце созвал в Константинополе синод, на котором выяснилось, что имя папы не поминалось в диптихе «не по каноническому решению, а, так сказать, по небрежности», и было высказано предложение вернуть его туда после получения интронизационного послания от папы. Синод постановил, что для споров между церквями нет никаких серьезных причин, и рекомендовал посоветоваться с патриархами Александрии и Иерусалима. Патриарх Антиохийский присутствовал на синоде лично. Патриарх Николай III Константинопольский написал Урбану об этих решениях и попросил его прислать интронизационное послание в течение полугода. Он заверил папу, что латинские церкви в Константинополе могут беспрепятственно проводить богослужения по своему обряду. Ни слова не было сказано о богословских вопросах. Это не понравилось императорским послам в Италии – митрополиту Трани Василию и архиепископу Россано Роману, греческим клирикам, – их весьма тревожили посягательства папы на их территорию, и они с возмущением восприняли заявление папы о том, что в действительности к его сфере должны относиться и Фессалоники, причем на это у него имелись определенные исторические основания. Оба они предпочли бы, если бы Алексей встал на сторону антипапы. Но Алексей уже решил, кого поддержать, и, как человек прагматичный, понимал, что византийская Италия потеряна, притом и Гиберт вскоре оскорбил своих греческих друзей, устроив в Риме собор, на котором были осуждены браки священников[31]31
  Из формулировки процитированных выше постановлений синода, очевидно, следует, что патриарх Сергий II действовал в 1009 году, не посоветовавшись ни с синодом, ни с другими патриархами.


[Закрыть].

Урбан на самом деле так и не прислал послания византийцам, видимо, потому, что не хотел вдаваться в теологические тонкости; да и его имя так и не вернулось в константинопольские диптихи. Однако добрые отношения были восстановлены. В 1090 году у Урбана побывало посольство от Алексея и привезло с собой его заверения в сердечной дружбе. Официальная точка зрения византийцев изложена в трактате Феофилакта, архиепископа Болгарского. Он просит читателя не придавать излишнего значения вопросам обрядности. Он сожалел о добавлении филиокве в Символ веры, но объяснял, что неизбежной причиной недопонимания стала скудость богословских терминов на латыни. Претензии папы на власть над восточными церквями он не рассматривал всерьез. В самом деле, нет никаких основания для раскола. Другие восточные богословы продолжали обсуждать различия в обрядах, но их полемика была умеренной по тону. Среди этих авторов был патриарх Иерусалимский Симеон II, осудивший латинский обычай совершать причастие на пресном хлебе, однако в таких выражениях, которые никто не назвал бы желчными[32]32
  Лейб, Deux Inedits Byzantins sur les Azymites, сомневался в авторстве Симеона, так как трактат, по-видимому, написан в ответ на другой, написанный Бруно Астийским около 1108 года. Однако Михель, Amalfi und Jerusalem im griechischen Kirchenstreit, показал, что он является ответом на сочинение некого Лаика из Амальфи, у которого Бруно списал свой трактат.


[Закрыть].

В начале 1095 года папа Урбан II отправился из Рима на север и пригласил представителей всех западных церквей встретиться с ним на первом великом соборе своего правления, который должен был состояться в марте в Пьяченце. Там собравшееся духовенство выпустило декреты против симонии и браков священников, а также против церковной схизмы. Обсуждался адюльтер короля Франции Филиппа, но было решено не предпринимать никаких действий, пока сам Урбан не побывает во Франции. Прибыли посланцы от сына императора Генриха Конрада, чтобы организовать его встречу с папой в Кремоне. Супруга Генриха, императрица Евпраксия Русская из правившей в Киеве скандинавской династии, лично прибыла рассказать о тех бесчестьях, которым подвергал ее муж. Собор взял на себя функции верховного суда западного христианства, а папа возглавил его как судья.

Среди съехавшихся на собор были и посланники от императора Алексея. Он одерживал успехи в войнах с тюрками. Сельджуки очевидно утратили былую мощь. И с помощью нескольких удачных, своевременных кампаний можно было бы сломить их навсегда. Но Византийской империи не хватает солдат. На анатолийских территориях, откуда раньше приходил поток новобранцев, царила неразбериха, а многие из них были потеряны. Императору приходилось в значительной мере полагаться на чужеземных наемников, на полки печенегов и других степных племен, которых в основном использовали в качестве пограничных войск и военной полиции, на варяжскую стражу, набранную в большинстве своем из англосаксов-изгнанников из завоеванной Англии, и на искателей приключений с Запада, которые временно поступали на службу в его армию. Самым знаменитым из них был граф Роберт I Фландрский, который воевал за императора в 1090 году. Но даже если прибавить к ним все местные войска, которые Алексей еще мог бы собрать, этого было недостаточно для решения его задач. Он вынужден был охранять протяженную дунайскую границу от набегов северных варваров. На северо-западе ему не давали покоя сербы, да и болгарские подданные не успокаивались надолго. Еще постоянно оставалась опасность нормандской агрессии из Италии. В Малой Азии все оставшиеся ресурсы забирала оборона нечетко проведенной границы и аванпостов, а также поддержание общего порядка и коммуникации. Для наступательных действий ему понадобится гораздо больше солдат. Если бы он смог воспользоваться папским влиянием для того, чтобы найти себе новобранцев, его политика по отношению к папству принесла бы хорошие плоды. Урбан выслушал послов благосклонно. Это входило в папские планы – убедить драчливых рыцарей Запада обратить свой пыл на более возвышенные и более далекие цели. Он предложил византийским послам выступить перед собравшимися.

Их речи до нас не дошли. Но, по всей видимости, чтобы убедить слушателей в том, что служба у императора – дело достойное, они постарались особо ярко изобразить, какие бедствия и дальше ждут христиан Востока, пока не удастся отбросить иноверцев. Если церковь поддержит призыв, то обещания щедрой оплаты будет недостаточно для убеждения. Более сильным аргументом будет призыв исполнить христианский долг. Момент был неподходящий для того, чтобы оценивать, чего именно достигла и чего добивалась Византия. Пусть епископы вернутся домой, веря, что благополучие христианства под угрозой, и тогда они будут горячее призывать свою паству ехать на Восток сражаться с христианской ратью.

Византийцам удалось произвести впечатление и на епископов, и на папу. По дороге в Кремону, где Урбан принял присягу от юного Конрада, и дальше по альпийским перевалам во Францию он начал обдумывать уже более далеко идущий и блистательный план, рисуя в своем уме картину священной войны.

Глава 3. Призыв

Послушайте Меня, жестокие сердцем, далекие от правды.

Книга пророка Исаии, 46: 12

Папа Урбан прибыл во Францию в конце лета 1095 года. 5 августа он находился в Валансе, а 11-го въехал в Ле-Пюи. Оттуда он отослал письма епископам Франции и соседних земель, прося их приехать на встречу с ним в Клермон в ноябре. Тем временем он повернул на юг, провел сентябрь в Провансе, Авиньоне и Сен-Жиле. В начале октября он побывал в Лионе, а оттуда отправился в Бургундию. В Клюни 25 октября он освятил высокий алтарь большой базилики, которую начал строить аббат Гуго. Из Клюни он поехал в Сувиньи возле Мулена, чтобы поклониться гробнице самого праведного из клюнийских аббатов – святого Майоля. Там к нему присоединился епископ Клермонский и проводил его в столицу своей епархии, уже готовой к проведению собора.

В пути Урбан занимался делами церкви во Франции, налаживая и исправляя, расточая похвалы и укоры тем, кто их заслуживал. Но разъезды позволили папе способствовать исполнению и его более грандиозного плана. Мы не знаем, встречался ли он, находясь на юге, с Раймундом Сен-Жильским, графом Тулузским и маркизом Прованским, который уже прославился как предводитель священной войны в Испании. Однако папа поддерживал с ним связь и должен был знать о его свершениях. В Клюни он имел возможность поговорить с теми, кого волновали паломничества и в Компостелу, и в Иерусалим. Они могли рассказать ему о непреодолимых трудностях, с которыми сталкивались идущие в Палестину богомольцы после распада там власти тюрок. Святейший отец узнал, что преграждены не только дороги через Малую Азию, но и сама Святая земля буквально закрыта для паломников.

Собор в Клермоне заседал с 18 по 28 ноября 1095 года. Туда съехалось около трехсот иерархов, и они рассмотрели широкий спектр вопросов. В целом собор повторил постановления против светской инвеституры, симонии и брака священников, а также выступил за Божье перемирие. Что касается конкретных решений, то собор отлучил короля Филиппа за супружескую измену, а епископа Камбре – за симонию, а также установил главенство Лионской епархии над епархиями Санса и Реймса. Но папа хотел воспользоваться случаем для достижения более масштабных целей. Было объявлено, что во вторник 27 ноября он выступит перед народом и сделает важное объявление. Здание собора не могло вместить в себя стекшихся толп мирян и духовенства. Трон для папы установили на помосте прямо в открытом поле за восточными воротами города, и, когда народ собрался, Урбан встал и обратился к нему.

Слова папы сохранили для нас четыре современных ему летописца. Один из них – Роберт Монах – утверждает, что лично присутствовал при этом. Бальдерик Дольский и Фульхерий Шартрский пишут так, будто тоже находились на месте. Четвертый – Гвиберт Ножанский, вероятно, получил свою версию из вторых рук. Но никто из них не утверждает, что приводит точную запись речи, и все они писали свою хронику годы спустя, и их описания хранят на себе отпечаток последовавших событий. Мы лишь приблизительно представляем себе, что на самом деле сказал Урбан. По всей видимости, он начал речь с того, что рассказал слушателям о том, что необходимо помочь братьям на Востоке. Восточное христианство обращается к ним за помощью, ибо тюрки проникли в самое сердце христианских земель, терзают местных жителей и оскверняют святыни. Но он говорил не только о Романии (то есть Византии). Он подчеркнул особую святость Иерусалима и описал страдания паломников по пути в святой город. Нарисовав такую мрачную картину, он озвучил свой великий призыв. Пусть западное христианство придет на помощь Востоку. Пусть отправятся в путь и богатые, и бедные. Пусть они перестанут убивать друг друга, а ведут лучше праведную войну, делая богоугодное дело, и тогда их возглавит сам Господь. Тех, кто падет в бою, ждет прощение и отпущение грехов. Здесь люди влекут жалкую и порочную жизнь, изнемогая, ввергая в погибель свои тела и души. Здесь они бедны и несчастны, там будут радостны и преуспеют и станут истинными содружениками Богу. Медлить нельзя. Следует приготовиться выступить в дальний путь следующим летом, а поведет их войско сам Господь[33]33
  Речь Урбана приводят пятеро хронистов: Фульхерий Шартрский, Роберт Монах, Бальдерик Дольский, Гвиберт Ножанский и Вильгельм Малмсберийский. Вильгельм писал примерно тридцать лет спустя, но другие четверо говорят так, будто слышали речь своими ушами. Бальдерик и в самом деле утверждает, что присутствовал при этом. Однако и Бальдерик, и Гвиберт признают, что их варианты речи могут быть не вполне точны. Все варианты значительно отличаются друг от друга. Манро анализирует различия между ними в надежде установить фактический текст, собрав те пункты, по которым летописцы соглашаются. Однако ясно, что все авторы записали речь в том виде, в котором, по их разумению, должен был произнести ее папа, и добавили в нее собственные излюбленные риторические приемы.


[Закрыть].

Урбан говорил со всем пылом и красноречием великого оратора. Его призыв встретил немедленный и оглушительный отклик. Крики «Deus le volt!» – «Этого хочет Бог!» – прервали его речь. Едва только папа смолк, как тут же со своего места поднялся епископ Пюиский и, преклонив колена перед престолом папы, просил разрешения участвовать в святом походе. Сотни людей последовали его примеру. Потом кардинал Григорий пал на колени и громко прочел Confiteor[34]34
  «Исповедую» – краткая покаянная молитва, произносимая в начале католической мессы. (Примеч. пер.)


[Закрыть], и вся огромная толпа вторила за ним. Когда молитва отзвучала, Урбан снова поднялся, отпустил собравшимся грехи и отправил по домам.

Энтузиазм оказался еще сильнее, чем рассчитывал Урбан. Он еще не успел решить, как им распорядиться. В Клермоне не присутствовало ни одного из великих сеньоров. Все новобранцы были людьми скромного сословия. Предприятию требовалась более надежная поддержка со стороны светских властей. Тем времени Урбан снова созвал епископов на совет. Собор, скорее всего по его просьбе, уже принял общее постановление о том, все, кто примет участие в священной войне с благочестивыми намерениями, будут освобождены от мирских наказаний за их проступки. Теперь же к этому добавилась оговорка, что церковь возьмет под свою защиту и попечение все земные владения участников на время их отсутствия. За сохранность будет отвечать их местный епископ, который вернет все в целости и сохранности, когда воины возвратятся домой. Каждый участник похода как символ своего призвания должен поместить на одежду знак – крест из красной ткани, нашитый на плечо сюрко. Всякий, кто наденет на себя крест, должен дать обет отправиться в Иерусалим. Если он вернется слишком быстро или вовсе никуда не поедет, его ждет отлучение. Клирики и монахи не должны надевать креста без разрешения своего епископа или аббата. Пожилых и немощных следует отговаривать от попытки принять участие в походе, а также никто не должен отправляться в дорогу, не посоветовавшись предварительно со своим духовником. Это не будет простая война ради завоеваний. Во всех отвоеванных у неверных городах следует вернуть восточным церквям все отнятые у них права и владения. Все участники должны быть готовы покинуть дом к празднику Успения (15 августа) следующего года, после сбора урожая, и армии соберутся в Константинополе.

Далее следовало назначить главу предприятия. Урбан хотел, чтобы все себе четко уяснили, что поход будет проходить под контролем церкви. Его должен возглавить церковный служитель, папский легат. С единодушного согласия собор назначил таковым епископа Пюиского.

Адемар Мотейльский, епископ Пюиский, принадлежал к роду графов Валентинуа. Это был человек средних лет, уже побывавший паломником в Иерусалиме девятью годами раньше. Свое назначение он заслужил тем, что первым выступил вперед, отвечая на призыв Урбана, однако он уже принимал Урбана у себя в Ле-Пюи в августе и не мог не обсуждать с ним восточные дела, так что, возможно, его воодушевляющий жест не был совсем уж спонтанным. Это было мудрое назначение. Последующие события показали, что это прекрасный проповедник и тонкий дипломат, человек широкого кругозора, спокойный и незлобивый, всецело достойный уважения, который стремился более убеждать, чем повелевать. Своим влиянием он неизменно пользовался для того, чтобы укрощать страсти и способствовать взаимопониманию, но оно было не всегда настолько сильным, чтобы держать в узде властелинов и сеньоров, которые номинально находились у него в подчинении.

Первым из сеньоров, изъявивших желание участвовать в походе, был граф Раймунд Тулузский. 1 декабря, пока Урбан еще находился в Клермоне, туда прибыли гонцы от графа и сообщили ему, что их господин и многие из его вассалов желали бы возложить на себя крест. Находясь в Тулузе, Раймунд не имел возможности так быстро получить известие о произнесенном в Клермоне великом призыве. Вероятно, его предупредили заранее. Будучи первым человеком, кого познакомили с замыслом, и первым принесшим обет, он полагал, что заслужил стать светским главою похода, чтобы другие суверены и сеньоры находились под его началом. Он желал быть Моисеем при Аароне-Адемаре. Урбан не откликнулся на такие притязания, но Раймунд так полностью от них и не отказался. Но между тем он все же собирался искренне сотрудничать с Адемаром.

Урбан уехал из Клермона 2 декабря. Побывав в нескольких клюнийских монастырях, он провел Рождество в Лиможе, где проповедовал Крестовый поход в тамошнем соборе, затем отправился на север через Пуатье в долину Луары. В марте он уже был в Туре, где созвал собор, а в одно воскресенье пригласил местную общину послушать его на лугу у реки. Стоя на импровизированном возвышении, он прочел долгую и торжественную проповедь, увещевая слушателей покаяться и отправиться в Крестовый поход. Из Тура он снова повернул на юг через Аквитанию, мимо Сента и Бордо в Тулузу. В мае и июне он оставался в Тулузе и имел немало возможностей обсудить Крестовый поход с тамошним сеньором, графом Раймундом. В конце июня он двинулся в Прованс. Раймунд сопровождал его до Нима.

В августе папа снова пересек Альпы, направляясь в Ломбардию. Его путешествие не было увеселительной поездкой. На всем пути он разговаривал со священниками и рассылал послания, стараясь завершить реорганизацию французской церкви и прежде всего продвигать планы Крестового похода. Все епископы Запада получили синодальные послания с изложением принятых в Клермоне решений. В некоторых провинциях проводились специальные соборы, чтобы ознакомиться с ними и обдумать дальнейшие действия. Скорее всего, высшие светские власти также были официально проинформированы о намерениях папы. В конце 1095 года из Лиможа Урбан написал всем верным христианам во Фландрии, сообщая им о постановлениях Клермонского собора и прося поддержки. У него были все причины быть довольным тем ответом, который пришел из Фландрии и соседних с нею регионов. В июле 1096 года, пока папа еще находился в Ниме, ему доставили письмо от короля Филиппа, в котором тот объявлял, что полностью подчиняется церкви в деле о своей супружеской измене, и, вероятно, в то же время сообщал о желании его брата Гуго Вермандуа присоединиться к Крестовому походу. В том же месяце Раймунд Тулузский доказал твердость своих намерений тем, что передал многие свои владения Сен-Жильскому монастырю. Вероятно, именно по совету Раймунда Урбан решил, что для обеспечения экспедиции необходимым снабжением потребуется помощь морской державы. Два легата отправились с письмами в Генуэзскую республику просить у нее содействия. Республика согласилась предоставить двенадцать галер и грузовой транспорт, но осмотрительно отложила их отправку до тех пор, пока не выяснится, настолько серьезно это крестоносное движение. Лишь в июле 1097 года этот флот поднял паруса и вышел из Генуи. Между тем многие генуэзцы записались в крестоносцы.

К тому времени, когда Урбан вернулся в Италию, он уже был уверен в успехе своего плана. Его призывы встречали активный отклик. Даже из таких дальних мест, как Шотландия, Дания и Испания, люди спешили принести обет. Одни, чтобы раздобыть деньги на путешествие, закладывали свое имущество и землю. Другие, не рассчитывая вернуться, отдавали все имущество церкви. Значительное число крупных сеньоров заявили о намерении участвовать в походе, чем дали ему внушительную военную поддержку. Не считая Раймунда Тулузского и Гуго Вермандуа, к отправке на Восток готовились Роберт Фландрский, герцог Роберт Нормандский и его зять Этьен, граф Блуа. Еще более примечательной была готовность преданных сторонников императора Генриха IV. Главным из них был Годфрид Бульонский, герцог Нижней Лотарингии, который надел знак креста вместе со своими братьями – графом Эсташем Булонским и Балдуином Булонским. Вокруг этих лидеров собралось множество дворян помельче и несколько видных церковников, таких как епископ Байе.

В Италии Урбан встретил такой же душевный подъем. В сентябре 1096 года он письменно поблагодарил жителей города Болоньи за их рвение, но предостерег от него, чтобы они не уезжали на Восток без разрешения своего священника. Также и молодоженам не следует уезжать без согласия супруги. Между тем новости о будущем предприятии достигли Южной Италии, где их с воодушевлением восприняли многие тамошние нормандцы, всегда готовые к новому приключению. Их правители на первых порах не торопились оказать свою поддержку, но сын Гвискара Боэмунд, тогдашний князь Тарентский, честолюбивые стремления которого ограничивали в Италии его брат Рожер Борса и дядя Рожер Сицилийский, вскоре осознал, какие возможности раскрывает перед ним Крестовый поход. Вместе со многими родственниками и друзьями он примкнул к крестоносцам. Благодаря их участию в новое движение влилось множество самых бывалых и предприимчивых вояк Европы. Когда понтифик вернулся в Рим к Рождеству 1096 года, он мог быть уверен, что начало Крестовому походу уже положено.

Фактически же благодаря Урбану зародилось движение куда более великое, чем он мог предполагать. Возможно, было бы лучше, если бы на его призыв отозвалось поменьше великих сеньоров. Ибо, хотя у всех них, кроме Боэмунда, самым сильным мотивом был истинный религиозный пыл, вскоре их мирские мотивы и соперничество приведут к таким бедствиям, с которыми не по силам было справиться папскому легату. Но еще более неукротимым стал отклик, который призыв Урбана нашел среди народа по всей Франции, Фландрии и Рейну.

Папа просил епископов проповедовать Крестовый поход, но гораздо эффективнее оказалась проповедь бедняков, таких ревностных христиан, как Робер д’Арбриссель, основатель ордена Фонтевро, и еще более – странствующего монаха по имени Петр. Петр, родившийся под Амьеном, был уже немолодым человеком. Вероятно, он несколькими годами раньше уже пытался совершить паломничество в Иерусалим, но тюрки плохо с ним обошлись и заставили повернуть назад. Современники знали его как Петра Малого – chtou или kiokio на пикардийском диалекте, – но позднее из-за отшельнической накидки, которую он обычно носил, ему дали прозвище Пустынник, под которым он и вошел в историю. Это был человек небольшого роста, смуглокожий, длиннолицый, ужасно похожий на мула, на котором постоянно ездил и которого почитали едва ли не наравне с самим Петром. Он ходил босым, в грязных лохмотьях. Он не ел ни хлеба, ни мяса, а только рыбу и пил вино. Несмотря на неприметную внешность, он обладал даром трогать людей за душу. В нем чувствовалась какая-то странная властность. «Что бы он ни делал и ни говорил, – рассказывает нам лично знакомый с ним Гвиберт Ножанский, – это казалось чем-то едва ли не божественным».

По всей вероятности, Петр не помогал на Клермонском соборе, но еще до конца 1095 года он уже проповедовал Крестовый поход. Он начал путь в Берри, потом за февраль и март прошел через Орлеан и Шампань в Лотарингию, а оттуда мимо городов Мез и Ахен в Кёльн, где провел Пасху. Он собрал вокруг себя учеников, которых посылал в те места, которые сам не мог посетить. Среди них были француз Готье Неимущий (Вальтер Голяк), Рено из Бруа, Жоффруа Бюрель и Готье из Бретея, и германцы Орель и Готшальк. Куда бы ни шел Петр со своими сторонниками, повсюду мужчины и женщины оставляли свои дома и следовали за ним. К тому времени, когда он добрался до Кёльна, его последовали насчитывали около 15 тысяч человек, а в Германии к нему присоединилось еще больше народу.

Необычайный успех его проповеди объяснялся рядом причин. Жизнь крестьянина в Северо-Западной Европе была тяжелой и опасной. Во время варварских нашествий и набегов северян большая часть земли оставалась невозделанной. Плотины разрушались, море и реки заливали поля. Сеньоры часто запрещали вырубать леса, где охотились на дичь. Деревни, не защищенные замком, грабили и жгли разбойники или солдаты, участвовавшие в мелких междоусобных конфликтах. Церковь старалась защитить бедных крестьян и создавать бурги на опустевших землях, но ее помощь была эпизодической и часто ни к чему не приводила. Крупные феодалы порой поддерживали рост городов, но мелкие ему сопротивлялись. Организация землевладения рушилась, но вместо нее не возникало никакой упорядоченной системы. Хотя фактически крепостная зависимость исчезла, люди оставались привязаны к земле обязательствами, которых не могли легко с себя сбросить. Между тем население росло, а земельные участки в деревнях нельзя было делить до бесконечности. «Эта земля, – передает слова папы Урбана в Клермоне Роберт Монах, – едва может прокормить местных жителей. Вот почему вы истощаете ее блага и ведете бесконечные войны между собою». Последние годы были особенно трудными. После наводнения и чумы 1094 года пришли засуха и голод в 1095-м. Наступил такой момент, когда возможность куда-то перебраться казалась весьма заманчивой. В апреле 1095 года метеоритный дождь предсказал великое переселение народов.

К экономическому принуждению добавлялись апокалиптические предсказания. Это была эпоха духовных видений, и Петра считали провидцем. Средневековый человек был убежден, что Второе пришествие уже не за горами. Надо успеть покаяться, пока еще есть время, и идти делать добро. Церковь учила его, что грех можно искупить паломничеством, а пророчества утверждали, что, прежде чем Христос явится вновь, нужно вернуть Святую землю из рук нехристей. К тому же невежественный ум не умел провести четкого различия между просто Иерусалимом и Новым Иерусалимом[35]35
  Новый Иерусалим, или Небесный Иерусалим, – в Откровении Иоанна Богослова небесный град, обиталище святых угодников, место блаженства. (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Многие слушатели Петра верили, что он обещает вывести их из теперешней нищеты в землю, сочащуюся молоком и медом, о которой говорилось в писаниях. Путь будет трудным, придется одолеть антихристовы легионы. Но зато целью был золотой город Иерусалим.

Что папа Урбан думал о Петре и успехах его проповедей, никому не известно. Его письмо к жителям Болоньи позволяет предположить, что его слегка беспокоил столь необузданный энтузиазм, однако он или не стал, или не мог мешать ему разлетаться по Италии. Все лето 1096 года на Восток тянулся неровный, но непрерывный поток паломников, не имеющих ни вождей, ни какой-либо организации. Безусловно, понтифик надеялся, что они и приверженцы Петра благополучно доберутся до Константинополя и там подождут приезда его легата и военных командиров, которые примут их в упорядоченные ряды великого христианского воинства.