Текст книги "Империя. Роман об имперском Риме"

Клавдий округлил глаза, утомленный собственной эрудицией. От долгих речей у него пересохло во рту; он осушил чашу и потребовал еще.

– Род Пинариев очень древний, даже древнее нашего. Мой предок, сабинянский полководец Аппий Клавдий, прибыл в Рим сравнительно поздно, в первые годы республики. Но вы, Пинарии, были здесь до нее, до царей и даже до самого города – еще в ту эпоху, когда по земле ходили полубоги, подобные Геркулесу. И «безделушка» у тебя на шее, дражайший Луций, служит звеном, которое напрямую связывает тебя с глубокой древностью.

Луций взглянул на фасинум, будучи должным образом впечатлен, хотя все еще чуть сомневаясь.

– Но, Клавдий, мы даже не знаем точно, фасинум ли это.

– Луций, Луций! У меня чутье на такие вещи, а оно никогда не подводит.

– В том и состоит историческая наука? – спросил Луций. – Рыться в старых списках и обрывках пергамента, составлять генеалогические древа, связывать случайные факты и перескакивать к выводам, опираясь на догадки, чутье и желаемое, выданное за действительное?

– Совершенно верно! Ты уловил самую суть! – пьяно рассмеялся Клавдий.

Луций ни разу не видел его в таком подпитии и настолько расслабленным. Он вдруг осознал, что с момента прибытия в таверну Клавдий заикался считаные разы.

– Конечно, Луций, история, в отличие от предсказаний, наука неточная, потому что имеет дело с прошлым, которое кануло навсегда, и его не в силах изменить ни боги, ни люди. Но пророчества относятся к настоящему и будущему, воле богов, которую еще предстоит раскрыть. Их можно назвать точной наукой – при условии, что прорицатель обладает достаточными познаниями и навыками. – Клавдий глянул на вход и вздрогнул. Он сел прямо, глаза у него расширились. – Прямо гонец из пьесы, который является в нужный момент!

Пришел Эфранор. Шагнув из ясного дня в темное помещение, он не увидел их, пока Клавдий не помахал и не крикнул:

– Ищешь меня, Эфранор?

– Правду сказать – нет. Я только что прибыл в город, и мне нужно выпить.

– Тогда присоединяйся к нам. – Клавдий подвинулся и похлопал по скамье.

Эфранор сел и поморщился.

– Долго пробыл в седле, – пояснил он. – Мне лучше бы постоять, но я слишком устал. – Его плащ и туника изрядно запылились.

– Какие н-новости, Эфранор?

– Во имя любви Венеры, позволь сначала выпить! – Эфранор кликнул служанку и стремительно осушил две чаши подряд. Он мутным взглядом уставился на Луция и его отца. Судя по виду, говорить ему не хотелось.

– Давай же, Эфранор, – поторопил Клавдий. – Излагай свободно. Ты наверняка помнишь Луция Пинария, а рядом – его отец.

Эфранор надолго смежил веки, затем произнес почти шепотом:

– Я прибыл первым, и в Риме еще не знают. Император мертв.

– Нумины[10]10
  Нума Помпилий – по легенде, второй царь Древнего Рима.


[Закрыть] яйца! – выдохнул Клавдий. – Теперь нам всем надо выпить! – Он махнул служанке. – Когда, Эфранор?

– Пять дней назад.

Клавдий и Луций переглянулись. Август умер ровно через сто дней после удара молнии.

– Где?

– В Ноле.

– Чуть восточнее Везувия. Почему новости шли так д-д-долго?

– Тиберий приказал обождать.

– Но почему?

– Я могу рассказать лишь о том, как развивались события, – буркнул Эфранор. – Август скончался. Тиберий строго-настрого запретил оповещать всех без его дозволения. Вскоре прибыл гонец с известием, что молодой Агриппа мертв…

– Внук императора? – произнес отец Луция.

– Убит солдатами, которые стерегли его на острове, где он находился в ссылке. Услышав об этом, Тиберий велел мне во весь опор мчаться в Рим и сообщить о случившемся императорскому окружению.

– Понятно, – прошептал Клавдий. – Ты намекаешь, что дядя Тиберий придерживал весть о смерти Августа, пока не избавился от соперника. Бедный Агриппа!

– Я только изложил последовательность событий и не собираюсь гадать, что и почему, – ответил Эфранор с бесстрастным выражением лица, столь частым у императорских слуг. – Получив известие о смерти Агриппы, Тиберий немедленно и публично снял с себя всякую ответственность.

Клавдий кивнул:

– Возможно, сам Август распорядился, чтобы после его смерти Агриппу убили. Или Ливия позаботилась. Строго говоря, дядя Тиберий может быть н-н-неповинен в убийстве Агриппы.

– Но что теперь будет с тобой, Клавдий? – встревожился Луций.

– Со мной? Безобидным слабоумным заикой Клавдием? Думаю, мне предоставят заниматься любимыми книгами и орудовать литуусом.

Служанка подлила вина. Отец Луция отмахнулся от ее предложения подать воды и поднял чашу с неразбавленным напитком. Луций поступил так же.

– Как умер император? – спросил Клавдий.

Эфранор внезапно сник, сраженный усталостью и вином.

Плечи сгорбились, лицо осунулось.

– Мы покинули Капри и направились в Рим. Императору недужилось – слабость, боли в животе, понос, но он как будто шел на поправку. Однако в пути ему стало хуже. Мы свернули в Нолу, к родовому дому. Император лег в тех самых покоях, где умер его отец. Он оставался в здравом уме почти до конца. Похоже, он смирился. Даже как будто немного… веселился. Собрал родных и спутников, включая Ливию, Тиберия и меня, и принялся цитировать строки какой-то пьесы, словно ищущий признания актер: «Если я был убедителен в этом фарсе, то аплодируйте мне, прошу. Аплодируйте!» И мы рукоплескали. Похоже, ему было приятно. Но потом сделался беспокойным, испуганным. Он видел вещи, незримые для других. Он выкрикнул по-этрусски: «Huznatre!» А потом: «Они уносят меня! Меня уносят сорок юношей!» И наступил конец.

Клавдий и Луций обменялись понимающими взглядами.

– Бред умирающего, – предположил отец Луция.

– Не бред, а пророчество, – возразил Эфранор. – Тиберий собрал сорок преторианцев, дабы с почестями доставить тело императора в город.

16 год от Р. Х.

Стояло ясное майское утро. В сей долгожданный день Луцию Пинарию и Ацилии предстояло пожениться.

Их брак наконец стал возможен благодаря великодушию усопшего Августа. В своем завещании, помимо объявления Ливии и Тиберия главными наследниками, император сделал множество менее важных, но очень щедрых распоряжений. Луцию Пинарию досталась крупная сумма денег. Римские сплетники, которые обсуждали подробности завещания, словно этрусские прорицатели, гадающие по потрохам, предположили, что император подобным образом хотел загладить вину перед сородичами Пинариями, которых не замечал всю жизнь. Возможно, так оно и было, но юный Луций решил, что наследство – еще и посмертная плата за участие в истолковании знамения. Так или иначе, благодаря Августу Луций стал состоятельным человеком.

Родитель Ацилии тем не менее, несмотря на неожиданную удачу жениха, настоял на отсрочке свадьбы. За истекшее время Луций выплатил семейные долги, вложил оставшиеся деньги в египетскую зерноторговлю, восстановил дедовы деловые связи, а также купил и обставил для себя и невесты дом. Он не смог позволить себе жилье на Палатине, но ему хватило средств на резиденцию с более фешенебельной стороны Авентинского холма, с видом на Тибр, Капитолийский холм и самый краешек Большого цирка, чему очень радовалась мать.

На закате от дома Ацилии тронулась свадебная процессия. Ее возглавил самый младший в семье – братишка невесты, шагавший с сосновым факелом, который зажгли от семейного очага. По прибытии на место огонь предстояло соединить с пламенем в очаге жениха.

За факельщиком шла дева-весталка, облаченная в льняные одежды. Чело охватывала узкая повязка из сплетенных нитей красной и белой шерсти – витта; головной платок суффибул скрывал коротко остриженные волосы; с плеч ниспадало покрывало. Весталка несла лепешку из освященного зерна, посыпанную святой солью; по окончании церемонии блюдо отведает молодая чета, после чего лепешку разделят между гостями.

Следующей шествовала невеста. Золотистые волосы Ацилии были убраны с лица и тщательно заколоты шпильками из слоновой кости. Вуаль и обувь были желтого цвета. Длинную белую тунику перехватывал пурпурный кушак, завязанный сзади особым геркулесовым узлом; в дальнейшем Луцию предоставят право его развязать. Ацилия несла ручную прялку и веретено с шерстью. Справа и слева шествовали ее двоюродные братья – мальчики немногим старше факельщика.

За невестой следовали ее мать, отец и остальные участники брачного торжества, распевая древнюю свадебную песню «Талассий», повествующую о похищении сабинянок Ромулом и его присными. По легенде, самая прекрасная сабинянка была захвачена приспешниками некоего Талассия. Несомая ими, она взмолилась, прося сказать, куда ее забирают. Участвующие в брачном обряде женщины задавали вопросы, а мужчины давали ответы.

 
Куда, к кому вы несете меня?
К Талассию верному, вот к кому!
Почему же к нему вы несете меня?
Потому что понравилась ты ему!
Какая же участь постигнет меня?
Ты станешь верной женой ему!
Какой же бог упасет меня?
Все боги тебя отдают ему!
 

Свадебная процессия прибыла в дом Луция Пинария. Под открытым небом освежевали и возложили на алтарь овцу. Шкуру набросили на два стула, куда уселись жених и невеста. Клавдий в качестве авгура попросил богов благословить союз и получил ауспиции: он счел весьма благоприятным знамением двух воробьев, пролетевших в темнеющем небе справа налево.

Не выпуская веретена и прялки, Ацилия поднялась и встала перед входной дверью, украшенной гирляндами цветов. Мать обняла девушку. Все знали, что будет дальше, и толпа загудела в трепетном возбуждении. Луций продолжал сидеть, будто не мог решиться, и отец крикнул ему:

– Давай же, сынок!

– Да, Луций, давай! – подхватил Клавдий.

Остальные со смехом принялись бить в ладоши и скандировать:

– Давай! Давай! Давай!

Краснея и смеясь, Луций соскочил со стула и вырвал Ацилию из материнских объятий. Она взвизгнула, когда он подхватил ее на руки, распахнул пинком дверь и перенес невесту через порог, точно пленную сабинянку. Публика, ликуя и рукоплеща, столпилась у входа, чтобы засвидетельствовать последний акт церемонии.

Луций поставил Ацилию на коврик из овечьей шкуры. Девушка отложила веретено и прялку. Жених вручил ей ключи от дома.

– Кто ты, объявившаяся в моем доме? – спросил он с колотящимся сердцем.

– Когда и где будешь ты, Луций, тогда и там буду я, Луция, – ответила она.

Церемония наделила Ацилию тем, чего не было у незамужних женщин: первым именем; оно являлось женской формой имени мужа и могло звучать только меж супругами в минуты уединения.

В разгаре последовавшего пира Луций отыскал Клавдия. Они отошли в тихое место под окружавший сад портик. Было полнолуние. Воздух благоухал ночным жасмином.

– У тебя з-з-замечательный дом, Луций.

– Благодарю тебя, Клавдий. И отдельно – за ауспиции.

– Мне в радость послужить тебе авгуром. Но дом твой так хорош, а невеста столь мила, что вряд ли тебе нужны еще и от меня подтверждения – Фортуна явно вам улыбается.

– Фортуна или Фатум?

Клавдий рассмеялся:

– Вижу, ты последовал моему совету и занялся астрологией! Болос пишет в «Симпатиях и антипатиях», что каждый, кто ее изучает, рано или поздно сталкивается с парадоксальным противостоянием Фатума и Фортуны. Если Фатум есть путь, проложенный для нас звездами, свернуть с которого невозможно, то какая польза в молитвах Фортуне и прочим божествам? Однако люди взывают к Фортуне постоянно и во всех обстоятельствах. Такова наша природа: умилостивлять б-б-богов и просить их благословения, а значит, тут должна быть некая польза вопреки неумолимому Фатуму. По моему мнению, наша личная судьба подобна широкой дороге. Мы не можем ни повернуть назад, ни сойти с нее или сменить направление, однако в пределах колеи способны делать небольшие петли и повороты. Так мы обретаем выбор, а расположение богов вносит свою лепту.

Луций отрешенно кивнул.

– Вижу по лицу, кузен, – вздохнул Клавдий, – что для тебя мои слова ничего не значат.

Луций рассмеялся:

– Откровенно говоря, Клавдий, я не добился особых успехов в изучении астрологии. Она далека от авгурства. Мне не особенно нравилось проводить столько времени с магистром, но его наставления ложились на душу, ибо наука о предсказаниях для меня полна смысла. Авгурством безупречно владели наши предки, оно хорошо им служило, и наш долг – продолжить их дело, дабы сохранить благоволение богов к нам и нашим потомкам. Но астрология… – Луций покачал головой. – Нарекать планеты, классифицировать их воздействие на поведение людей и все прочее – мне это кажется весьма произвольным, как будто выдуманным каким-то давно почившим вавилонянином. И если Фатум, как ты говоришь, существует, то зачем познавать будущее? В отличие от тебя, Клавдий, я сомневаюсь, что астрологию можно примирить с авгурством. По-моему, нужно верить во что-то одно.

– По крайней мере, здесь ты сходишься с дядей Тиберием.

– Ты поступил заботливо, Клавдий, раздобыв для меня сведения о рождении императора, а также те два гороскопа. Тот, что старше, составленный Скрибонием на рождение Тиберия, я расшифровал довольно неплохо. Но более свежий, работы Трасилла, – признаться, я ничего в нем не понял. Мне попросту не удалось разобраться в расчетах. А уж описание характера Тиберия – он, дескать, скромный человек, который не хотел взвалить на себя столь непосильное бремя, но был вынужден подчиниться велению Фатума, – если и верно, совершенно ни из чего не следует.

– Возможно, Трасилл подогнал д-данные и привели в согласие с тем образом, который желает создать дядя Тиберий.

– То есть сказал императору то, что тот хотел слышать.

– Лицемерие астролога, Луций, не отрицает самой науки. Пожалуй, дядя Тиберий – такая же загадка для Трасилла, как для всех нас. Мы получили императора, который отказывается носить лавровый венок и перенимать какие-либо титулы у покойного – «Август», «отец отчества» или «император» после имени. Но он, похоже, не собирается и восстанавливать республику, считая сенаторов «годными в рабы». Действительно ли дядя Тиберий – человек скромный, вознесшийся волею случая, если не принимать в расчет честолюбие моей двоюродной бабушки? Или он просто рисуется, как и предшественник, преподнося себя кротким слугой народа, желающим лишь служить государству?

– Изучение звезд может просветить Трасилла, но не меня, – произнес Луций. – У меня нет способностей к астрологии.

– Ладно, я-то хотел наставить тебя на путь истинный, но не судьба. Улыбнись, Луций! Я просто пошутил о Фатуме.

– У тебя не было выбора.

Клавдий кивнул и посмотрел через сад, где беседовала с матерью Ацилия.

– Если свободная воля существует, то ты сделал отличный выбор. Ацилия прекрасна.

– Верно. И я люблю ее. Забавная история: отец решил выказывать почтение Ацилиям ради их денег, но они больше не имеют значения благодаря наследству, полученному от твоего двоюродного деда. Я волен жениться по любви.

– Счастливец! В наше время большинство людей вступают в брак ради налоговых послаблений. Покойный дед был уверен, что каждый обязан остепениться и плодиться, а потому наказал неженатых и бездетных налогами. Облегчил жизнь семейным мужам, а тем, кто с детьми, – еще больше. Вот ночью и займешься!

Луций не мог отвести взгляд от Ацилии. Казалось, девушка в белой тунике с желтой вуалью мягко сияет в свете луны и ламп.

– Ровно через год у меня уже может быть сын, – проговорил он, потрясенный подобной перспективой. – Помнишь ли ты, Клавдий, детские сандалии, которые нам показал Август?

– Детские сандалии?

– Когда мы говорили с ним там, наверху, он показал обувку твоего племянника.

– Ах да, брат прислал их на память. Маленький Гай уже подрос. В свои четыре он крупный не по годам и настоящий воин. Германик сообщает, что теперь сын получил маленькие воинские сандалии – калиги, как у солдат. Войска без ума, когда видят мальчика на парадах, и называют его Калигула – Башмачок.

– Твой старший брат преуспел. Он оправдал свое имя.

– Так и есть. Его первым заданием было унять волнения в войсках, после того как дядя Тиберий отменил обещанные Августом выплаты; лишь популярность Германика позволила не допустить массового бунта. Там мы усвоили урок: подлинная императорская в-в-власть опирается не на сенат, а на легионы. Германик не только сплотил отряды на Рейне, но и глубоко вторгся на германскую территорию, где отомстил за разгром в Тевтобургском лесу. Отвоевал два штандарта с орлом[11]11
  Орел легиона, или аквила, – главное знамя и самая почитаемая святыня легиона. Потеря аквилы считалась бесчестьем; легион, утративший аквилу, расформировывался.


[Закрыть] и поклялся вернуть и третий, даже если придется вырвать его из мертвой руки Арминия.

– Весь Рим только и говорит о его успехе.

– Отныне его любят не только войска, но и народ. Когда Германик вернется в Рим, Тиберию почти наверняка придется устроить триумф. Ты только представь грядущую помпезность и славу: германские рабы и трофеи, выставленные напоказ; приветственный хор легионов, а в колеснице с отцом едет маленький Калигула в крохотных воинских башмачках!

Луций дотронулся до висящего на груди фасинума:

– А под колесницу положат священный амулет весталок, дабы отвратить завистливые взгляды.

– Завидовать в данном случае будет Тиберий, – еле слышно промолвил Клавдий.

Луций тоже понизил голос:

– Он видит в Германике соперника?

– Как з-з-нать?

– Если Тиберий чувствует угрозу со стороны твоего брата, то что это значит для тебя, Клавдий?

– Наверное, следует з-з-заглянуть в мой гороскоп.

Луцию вдруг стало не по себе. При Августе власть в Риме на протяжении многих лет была устоявшейся: каждый знал свое место, нравилось оно ему или нет. Однако после кончины императора будущее города и судьбы его жителей представлялись неопределенными.

Но для себя Луций – по крайней мере, в ближайшей перспективе – прозревал только счастье. Возможность послужить Августу сделала его богачом и одарила невестой, которой он желал. Дружба с Клавдием ввела Луция в круг императорской семьи – достаточно близкий, чтобы наслаждаться определенными привилегиями, но не настолько, чтобы провоцировать страх и зависть могущественных людей. Безусловно, изучение астрологии зашло в тупик, но любовь Луция к авгурству пылала ярче прежнего. Так ли уж важно, что новый император всецело доверяет астрологии? Сегодняшнее внимание к вавилонским звездочетам может оказаться преходящей страстью, тогда как в авгурах Рим нуждается всегда и уважает их.

Наконец затянувшееся торжество кончилось и отбыли последние гости. Рабы скрылись на ночь в своих комнатах. Ацилия отправилась готовиться в спальные покои, а Луций принялся в одиночестве расхаживать по дому, осматривая новую обстановку. Клавдий назвал жилище очаровательным и был прав. Лампы мягко озаряли стены, свежерасписанные павлинами и садами, и заливали таким же полусветом все те красивые предметы, которые Луций купил, желая сделать дом достойным Ацилии: столы и светильники, стулья и ковры, обеденные ложа и занавеси. Сколько мебели понадобилось, чтобы заполнить резиденцию, и сколько денег ушло! Разве мог бы позволить себе подобное человек без наследства? Луций понимал, что ему отчаянно повезло.

Он вошел в спальню, где его ждала Ацилия. Дрожащими пальцами распутал геркулесов узел, крепивший пурпурный кушак, и снял с супруги брачную тунику. Ниже оказалась другая: короткая, из поблескивающей и такой прозрачной ткани, что она просвечивала насквозь. Ацилия распустила волосы, и медовые пряди упали почти до пояса. Луций словно прирос к месту и просто смотрел на нее, мечтая остановить время. Какое мгновение достойнее нынешнего – между глубоким удовлетворением от прошедшего дня и наслаждением от предстоящей ночи?

Он погладил золотистые волосы, обрамляющие лицо жены, затем дотронулся до поблескивающей ткани и ощутил тепло тугой плоти.

– Моя Луция! – выдохнул он имя, произносить которое дозволялось только ему, и губы их слились.

19 год от Р. Х.

Путь через Форум холодным октябрьским днем в трабее и с литуусом подарил Луцию чудесное чувство сопричастности и собственной значимости. В свои двадцать девять он был не просто гражданином величайшего города на свете, но и супругом, отцом мальчиков-близнецов (вот бы Август одобрил!) и глубоко уважаемым членом общества.

Только что выполненное авгурство прошло замечательно. На одной из улочек Субуры, что поприличнее, открывалась таверна, и хозяин захотел определить наилучший день для начала приема посетителей. Кружившая чайка, которую редко увидишь так далеко от моря, недвусмысленно указала на послезавтра. Случай не из важных, однако в обязанности авгура входили ауспиции для всех граждан и любых целей. Хозяин таверны выдал ему обычную плату: Луций похлопал по спрятанному в трабее тугому кошельку. Также авгура обещали бесплатно кормить и поить в новой таверне, когда он пожелает туда заглянуть. Луций поблагодарил, но вряд ли когда-то ему доведется воспользоваться приглашением. Он привык к винам куда лучшим, чем могла предложить убогая таверна, и редко появлялся на шумных людных улицах бурлящей Субуры – разве что по официальной надобности. Обедал же и пил он в заведениях на склонах Авентина и Палатина, где собирались люди из более высокого общества.

Сейчас он как раз подумывал завернуть в любимое местечко, очаровательное и укромное, совсем рядом с домом, но налетел на Клавдия. Луций вознамерился было позвать кузена с собой, но тут заметил выражение его лица.

– Клавдий, что стряслось?

– У-у-ужасные новости. У-ужасные! – Глаза Клавдия были полны слез. Какое-то время он не мог выговорить ни слова, застряв на каком-то упрямом согласном, после чего выпалил: – Г-германик мертв! Мой дражайший брат. Мертв!

– Ох, Клавдий, новость и правда ужасная. – Луций повел носом, уловив запах перегара. Друг был пьян. Луций взял его за руку, но Клавдий остался стоять как вкопанный, дрожа и смаргивая слезы.

Годом раньше умер отец Луция. Пинарий-старший страдал недолго; однажды у него развилась сильнейшая головная боль, ночью он впал в беспамятство, а через два дня скончался, так и не придя в сознание. Внезапная утрата потрясла Луция. В дни скорби Клавдий был рядом и утешал его, и Луций намеревался отплатить удрученному товарищу той же монетой.

– Он пал в бою? – спросил Луций.

После пышного триумфа в Риме Германик был направлен Тиберием в Азию, где добился еще большего успеха, нанеся поражение царствам Каппадокия и Коммагена и обратив их в римские провинции. Были планы наградить Германика вторым триумфом. В римской истории лишь величайшие полководцы удостаивались такой чести.

– Нет, он умер в своей п-постели.

– Но Германик же совсем молод!

– Только исполнилось тридцать пять – и он был в р-р-расцвете сил, пока не занемог. Врачи обвиняют какую-то загадочную изнуряющую болезнь, но ходят с-слухи о яде и м-м-магических заклинаниях, начертанных на свинцовых таб личках.

– Но кто мог осмелиться убить Германика?

Клавдий сделал глубокий вдох и взял себя в руки:

– Когда почил Август, мы гадали, кто мог о-отравить императора. Теперь мы гадаем, кого отравит император! И в обоих случаях подозреваемый один.

Луций огляделся по сторонам. Лишь несколько прохожих, и все чересчур далеко, чтобы подслушать. Однако он перешел на шепот:

– Не говори так, Клавдий.

– По крайней мере, насколько нам известно, жив и здоров мой племянник. Б-б-бедняжка Калигула, сирота! Уж семилетнего-то точно никто н-не отравит.

– Конечно, – согласился Луций, думая о собственных сыновьях, которым едва исполнился год. Он поднес руку к груди, но там было пусто: фасинум он сегодня не надел. Ему захотелось поскорее добраться до дома. – Идем, Клавдий. Ацилия пожелает узнать новости. Мать приготовит обед. Переночуешь у нас.

– Нет-нет! У меня много дел. Есть л-люди, которым нужно сказать. Отдать распоряжения.

– Тогда я пойду с тобой, – решил Луций, пытаясь преодолеть собственное нежелание.

– Нет, Луций, у тебя семья. Ступай к ней. Со мной ничего не случится. Кому придет в голову отравить или околдовать н-несчастного Клавдия. – Он развернулся и быстро зашагал прочь.

Луций провожал кузена взглядом, пока тот не скрылся за углом, а после поспешил к себе.

Еще не войдя в дом, он понял: что-то неладно. Дверь была нараспашку. Куда подевался раб, охраняющий вход? В глубине здания заливались плачем близнецы Кезон и Тит. Затем Пинарий услышал более грозные звуки: лающие команды, топот многих ног, грохот переворачиваемой мебели, пронзительный вскрик Ацилии.

Луций ворвался внутрь. В вестибуле оказалось, что эффигии – восковые персоны предков – сдвинуты в нишах, будто за ними что-то искали; отцовская упала. Он вбежал в приемную залу, откуда было видно происходящее в других помещениях. В дом вторглись солдаты, и ныне они проводили обыск. По имперским эмблемам Луций понял, что это преторианцы, отборный отряд центурионов из укрепленного гарнизона, размещенного сразу за городом. Преторианцы охраняли императорскую особу и брали под стражу врагов императора. Что они делают в его доме, зачем рвут обивку, вытряхивают ковры, пробивают дыры в стенах?

– Немедленно прекратить! – крикнул Луций.

Солдаты взглянули на него и прервались. Двое подбежали к нему; один придержал за плечи, второй обыскал.

– Оружия нет! – гаркнул солдат.

Отпустив хозяина дома, они вернулись к своему занятию.

Появилась Ацилия с Титом и Кезоном на руках. Мальчики раскраснелись и всхлипывали. Их мать была мертвенно-бледной. Она бросилась к Луцию.

За нею следовал по пятам высокий человек начальственного вида. Едва он приблизился, близнецы умолкли. Луций узнал его: Сеян, префект преторианцев и правая рука Тиберия. Под его стальным взглядом у Луция застыла кровь в жилах.

– Что тут происходит? – спросил Луций. – Почему твои люди грабят мой дом?

– Грабят? – мрачно улыбнулся Сеян. – В дальнейшем, если выйдет приказ о конфискации, имущество изымут в законном порядке. Но пока, Луций Пинарий, мои люди здесь не ради грабежа. Они ищут улики.

– Улики? Какие?

– Узнаем, когда найдем.

Подошел солдат со свитком в руках:

– Префект, я нашел это среди документов в верхней комнате. – Он кивнул в сторону кабинета Луция.

Сеян взял свиток, сдул с него пыль и внимательно изучил. У него вытянулось лицо.

– Что у нас тут такое? Клянусь Геркулесом, по-моему, гороскоп императора. Чем ты объяснишь, Луций Пинарий, обладание подобным документом?

Луций открыл было рот, но ничего не сказал. Сеян держал копию гороскопа, составленного Трасиллом, которую Клавдий годы назад передал другу в качестве образчика для обучения, а Луций так и не смог постичь астрологическую науку.

– Молчишь? – рыкнул Сеян. – Где ты его взял?

Сказать, что документ вручил ему родной племянник императора? Разумеется, тогда он избавится от подозрений Сеяна, в чем бы они ни заключались. Или нет? У Клавдия только что умер брат, и кузен явно винит Тиберия. Заику и мямлю, его всегда исключали из круга лиц, потенциально опасных для императора, но теперь у Клавдия появились серьезнейшие основания ненавидеть дядю. Если сказать Сеяну, что гороскоп получен от Клавдия, то последний окажется в опасности. А заодно и Луций, ибо его заподозрят в сговоре с товарищем.

– Я купил его у торговца в Субуре несколько лет назад, когда пытался изучать астрологию. Я понятия не имел о значении документа. Если осмотришь кабинет, найдешь несколько астрологических трудов и другие гороскопы, не имеющие никакой важности. Я уже годы к ним не прикасался. Ты сам видел, сколько там пыли.

Сеян впился в него яростным взглядом:

– Я бы не стал префектом преторианцев, не научись я распознавать ложь. Не важно. По новому императорскому приказу все практикующие астрологи, за исключением тех, кого император оставит лично, подлежат высылке из Италии. И я скажу, что этого документа, наряду с прочими, в обладании которыми ты сознался, вполне достаточно для внесения в число ссыльных.

– Какая нелепость! Я же сказал тебе, что годами в них не заглядывал!

– А если я пристально изучу материалы, найдутся ли среди них астрологические вычисления и гороскопы, начертанные твоей рукой?

Луция бросило в жар.

– Может быть. Годами ранее я составил несколько гороскопов, просто для упражнения. Но я не являюсь и никогда не был астрологом. Я авгур – посмотри на мое облачение. – Луций беспомощно взмахнул литуусом.

Сеян подступил ближе, навис над ним и оглядел сверху вниз. Он оказался так близко, что Луций чувствовал на лбу его дыхание.

– Что же ты за глупец, Луций Пинарий? Неужели не видишь, что я предлагаю тебе выход?

– Не понимаю.

– У большинства врагов императора в случае обвинения нет никакого выбора, но тебе я дам шанс.

– Почему?

– Потому что человек я хороший, – ласково ответил Сеян. – Потому что деток люблю. – Он глянул на близнецов, которые замерли, уставившись на него широко распахнутыми глазами. – Потому что в одном случае у меня прибавится работы, а в другом – убавится, болван ты этакий! Ну а теперь слушай. Вариант первый, – продолжил он. – Обвинение в незаконном владении императорским гороскопом. Сиречь измена. Если я выдвину его против тебя, понадобится всестороннее расследование, и еще неизвестно, куда оно приведет; подумай о друзьях, Пинарий. А наказание – не только твоя смерть, но и конфискация имущества; вспомни о жене и сыновьях. Вариант второй: обычное обвинение в занятии астрологией без ведома императора. Тебя попросту вышлют из Италии, причем место ссылки определю я, а конфискованы будут лишь те материалы, что относятся к астрологии.

Луций посмотрел на дрожащую в страхе Ацилию. Она ответила затравленным взглядом. Тит и Кезон, почуяв горе матери, снова расплакались.

– Возмутительно! – пробормотал Луций. – Мой отец был сенатором. Дед – племянником и наследником Божественного Юлия, двоюродным братом Божественного Августа…

– Тогда как Тиберий – всего лишь пасынок Августа? Ты на это намекаешь? Сомневаешься в законности императорских притязаний на власть? Хочешь сказать, что у тебя на нее больше прав?

– Нет!

– Не для того ли ты держишь у себя копию императорского гороскопа? С целью выяснить, когда он окажется наиболее уязвим, чтобы подготовить его свержение и занять трон?

– Конечно же нет! Я ведь уже сказал… – Луция затрясло, и он не сумел совладать с собой. – Я неизменно хранил верность императору. Не сказал ни слова против него. Никогда! Почему ты вообще явился сегодня? С чего решил, будто найдешь нечто незаконное?

– Ты был первым в списке, – сказал Сеян.

– В каком списке?

– Тех, за кем нужно присмотреть.

– Но почему? С какой стати?

– Полагаю, в силу слишком большой осведомленности. Обычная причина. А мы, несомненно, нашли у тебя в доме средства к получению сведений, которые можно использовать против императора.

– Но это безумие. Сказано же тебе: я не астролог. Я уважаемый член коллегии авгуров, государственный служащий Рима. Я служу Тиберию столь же верно, как служил Августу…

Луций осекся. Внезапно он понял. Он сам ответил на свой вопрос. Почему пришли за ним? Потому что он авгур; он служил Августу; он разъяснил знамение молний. Казалось, сыгранная в том единичном событии роль даровала Луцию счастливую участь: подтверждение его навыков как авгура, сближение с Клавдием, наследство, полученное от императора и изменившее его жизнь. Но теперь участие в том самом событии привело к катастрофе. Почему Август умер в назначенный день – волею Фатума или благодаря людскому вмешательству? Ливия и Тиберий не могли не знать о предсказании: им было ведомо все, что творилось в императорском доме. Луций давно заподозрил, что один из них, если не оба, причастны к кончине Августа. Он никому не говорил о своих сомнениях, даже Клавдию. Но Тиберий был не дурак. Император изо всех сил старался исключить малейшую угрозу собственному правлению – со стороны соперника Германика, со стороны всех астрологов Италии и тех несчастных, что числились в упомянутом Сеяном списке, а Луций находился среди людей, которые могли знать слишком много.