Текст книги "Утраченное Просвещение: Золотой век Центральной Азии от арабского завоевания до времен Тамерлана"

Харун ар-Рашид: приверженец джихада и покровитель искусств

Аль-Мансур умер в 776 году, и престол унаследовал его сын, а потом, в 786 году, – внук, двадцатилетний Харун ар-Рашид (Харун аль-Рашид). Харун (арабская интерпретация имени Аарон) правил почти четверть века, нося похвальное прозвище Справедливый. Его также запомнили и как Творца богатства, поскольку во время его правления Багдад стал самым богатым городом на земле, а его правление было образцом щедрости. Харун использовал деньги во благо. Историки, которые в иных случаях спорят друг с другом, в один голос говорят о Харуне как об одном из основных покровителей золотого века Багдада и как о движущей силе мощнейшего интеллектуального бума в период между Античностью и эпохой Возрождения[395]395
  См., например: Andre Clot, Harun al-Rashid and the World of the Thousand and One Nights (London, 1986), 33ff.


[Закрыть].

Менее единогласны они в том, сам ли Харун способствовал культурному апогею, с которым навсегда связано его имя, или он просто позволил ему произойти под руководством других людей. С одной стороны, этот вопрос мог встать под влиянием историков, которые пересматривают устоявшиеся мнения. С другой – это ключевой момент, поскольку он проливает свет на деятельность Бармакидов.

Одно несомненно: никто из предыдущих халифов (ни четырнадцать Омейядов, ни четыре аббасидских правителя) не извлек столько пользы из фундаментального образования, как Харун. Его отец доверил воспитание своего сына образованному и дальновидному сыну Халида ибн Бармака Яхье[396]396
  Там же. С. 36; Kennedy, When Baghdad Ruled the Muslim World, 53.


[Закрыть]. Программа обучения включала чтение античных и современных текстов, а также практические занятия. Помимо классического образования Яхья мог опираться на свой опыт службы в качестве визиря у предыдущего халифа.

Если Харун к чему-то относился серьезно, так это к джихаду – распространению ислама посредством оружия[397]397
  Это не отрицает другого значения термина «джихад» – нравственного самосовершенствования, борьбы с грехами и пороками.


[Закрыть]. Он вкладывал огромные суммы денег в свое войско и лично возглавлял каждый военный поход. С того времени, как он стал халифом, его идея правления заключалась в завоевании Константинополя. Даже несмотря на то, что осада города закончилась неудачей, борьба против Византии продолжала занимать его. Поэтому вскоре он обосновался в городе Ракка в Северной Сирии и не занимался нуждами Багдада более 10 лет. Он не только перестал заниматься управлением, но и вкладывал в военную сферу так много ресурсов, что по всей империи, от Северной Африки до Центральной Азии, поднялись волнения. Таким образом, упадок Аббасидов начался уже во время золотого века халифата[398]398
  Kennedy, When Baghdad Ruled the Muslim World, 211.


[Закрыть].

Бармакиды не только помогли привести Харуна к власти (посодействовав отстранению его брата), но и впоследствии, из-за длительных отъездов халифа из Багдада, город оставался в руках его наместников (в частности, в руках тех же Бармакидов). При трех халифах они были визирями и советниками и продолжали эту работу при Харуне. Таким образом, выходцы из Центральной Азии были фактически правителями халифата.

Связь с властями сделала Бармакидов невероятно богатыми, что в конечном итоге оказалось гибельным для них. Но в тот момент они жили и тратили средства с завидной легкостью. Считается, что Яхья отделал комнату в собственном доме золотой плиткой, в то время как его сын Джафар, запомнившийся дружбой с Харуном, потратил 20 миллионов золотых монет на свой дворец. Расточительность их развлечений нашла отражение в выражении «пир Бармакидов» из «Тысячи и одной ночи». Но род не прервал своих связей с Центральной Азией. Когда этот регион снова начал выказывать беспокойство, сам Яхья вернулся туда в качестве правителя всей Центральной Азии (в том числе и «родового гнезда» в Балхе). Он, понимая тяготы жизни местного населения, оставил все поступления от налогов внутри региона – акт неповиновения Багдаду, который привел к тому, что Яхью заменили человеком, вернувшим территорию в старый порочный круг эксплуатации и бунтов[399]399
  Kennedy, The Prophet and the Age of the Caliphates, 145.


[Закрыть]. Что более важно, ученые Центральной Азии были частыми гостями у Бармакидов и на многих вечерах, организованных членами этой знаменитой семьи.

Неформальное разделение обязанностей между Харуном ар-Рашидом и Бармакидами возникло в сфере культуры. В то время как халиф благоволил поэтам и музыкантам, почти все из которых были арабами, Бармакиды сконцентрировали свое внимание на естественных и гуманитарных науках, где блистали ученые иранского и тюркского происхождения – в основном жители Центральной Азии. Яхья, его сыновья Джафар и Фадль (самый серьезный из всех) стали в Багдаде последователями нового мышления в философии, математике, астрономии и медицине[400]400
  Clot, Harun al-Rashid, 54–56.


[Закрыть]. Многие, а в некоторых случаях и большинство ведущих светил в этих областях происходили не из тех земель, которые сейчас занимает Иран, а из Центральной Азии.

Самым выдающимся вкладом Бармакидов в мировую цивилизацию было то, что они способствовали переводам с древнегреческого языка. Халиф аль-Мансур оплатил несколько переводов, но его интересы едва ли выходили за рамки астрологии[401]401
  Gutas, Greek Thought, Arabic Culture, 33.


[Закрыть]. Харун ар-Рашид мог бы продолжить начатое, если бы этим не занялись Бармакиды. В течение нескольких веков этот род выступал в качестве культурных посредников между Индией и Центральной Азией. Наряду с другими центрами в Согдиане и Хорасане сообщество верующих в Навбахаре было центром, в котором переводили и редактировали буддийские тексты из Индии и передавали их на восток – в Китай. Теперь же Бармакиды продолжили традицию, но уже как мусульмане, являясь связующим звеном между восточным учением и Багдадом. Именно Яхья ибн Бармак руководил переводом индийских работ по медицине и впоследствии выступал покровителем медицинских наук в Багдаде.

Опыт Бармакидов со временем сделал их убежденными космополитами. Как у центральноазиатских буддистов, у них не было сомнений, что достижения других культур, особенно индийской, могут намного опережать их собственные и что местные жители только выиграют от более широкого взгляда на мир. Конечно же, они знали о переводах с санскрита, вавилонского и греческого, которые выполнялись в Мерве, и о том, как они могут обогатить жизнь их современников[402]402
  D. I. Evarnitsky, цит. в. Yazberdiev, «The Ancient Merv and Its Libraries,» 142.


[Закрыть]. Находясь в Багдаде, они узнали, что сасанидская Персия в течение многих веков использовала тот же подход к достижениям других народов. Они узнали, что в III веке Сасаниды учредили в Гундешапуре центр по переводу и изучению древних текстов, в основном с греческого и древне-сирийского языков. Наконец, они узнали, что Сасаниды покровительствовали переводчикам, несмотря на то, что те были христианами, которых изгнали из византийских земель и которые нашли пристанище среди персов[403]403
  Gutas, Greek Thought, Arabic Culture, 13; Cyril Elgood, A Medical History of Persia (Cambridge, 1951).


[Закрыть].

Поскольку задачей этих переводчиков было переложение классических греческих и древнесирийских текстов на пахлеви, язык персидского двора, они представляли модель космополитизма, которой придерживались Бармакиды. Также внимание в Гундешапуре было приковано к медицине, которой Бармакиды особенно интересовались. В срочном порядке первые несторианские переводчики начали прибывать в Багдад, чтобы работать под покровительством влиятельного рода.

Бармакиды также оплачивали переводы с санскрита. Кевин ван Бладель после подробного исследования деятельности Бармакидов пришел к заключению, что почти все переводы с санскрита в эпоху Просвещения были выполнены по инициативе этой семьи бывших буддистов из Балха, в особенности Яхьи[404]404
  Van Bladel, «The Bactrian Background of the Barmakids,» 43, 82–83.


[Закрыть]. Список переведенных работ включал несколько справочников по астрономии, медицинские тексты, которые могли быть использованы в лечебнице Бармакидов. Благодаря этому центральноазиатскому каналу крупные работы индийской мысли вошли в исламский мир одновременно с греческой классикой.

Имели ли переводы, оплачиваемые Бармакидами, еще и религиозные цели? Переводческая деятельность их семьи в Навбахаре, несомненно, имела целью продвижение буддизма. Зороастрийцы также переводили определенные религиозные тексты на арабский язык, используя их как средство распространения своих верований[405]405
  Gutas, Greek Thought, Arabic Culture, 46–47; Kennedy, When Baghdad Ruled the Muslim World, 44; Ahmad Shalaby, History of Muslim Education (Beirut, 1954), 26ff.


[Закрыть]. Но Бармакиды и двор Багдада выбрали для перевода в основном книги по медицине и философии. Таким образом, утверждение, что деятельность по переводу греческих научных текстов на арабский язык не преследовала явной религиозной цели, может быть верным, однако оно не означает, что переводы не имели никакого отношения к религии.

В конце концов, как пишет философ Джон Купер: «Древние люди считали философию единственной авторитетной основой и руководством для всей человеческой жизни»[406]406
  John M. Cooper, Pursuits of Wisdom; Six Ways of Life in Ancient Philosophy, from Socrates to Plotinus (Princeton, 2012), 6–7.


[Закрыть]. Теперь же это было именно то, что христиане называли религией откровения, а мусульмане – руководящим откровением. Иными словами, классическая греческая философия и ислам оказались на встречном курсе, с риском столкнуться. С течением времени и христианские, и мусульманские мыслители сконцентрировались на работах более поздних последователей Платона с его особым вниманием к нематериальному миру и душе в противоположность более материалистичным мыслителям греческой классической эпохи. И христиане, и мусульмане думали, что они объединили работы этих неоплатоников, но, возможно, верным было бы и обратное утверждение. С самого начала приверженцы обеих религий беспокоились, что философия становится не приложением к религии, а альтернативой ей. Конечно, эта идея распространялась очень медленно и не затрагивала большинство мусульман, особенно в Центральной Азии. Однако, когда это произошло, в мусульманском мире началось затухание не только классической традиции философии, но и греческой мысли в целом.

Оплачивая переводы, Бармакиды вскоре оказались вовлечены в книжный бизнес. Они представляли свои переводы будущим читателям, и те, естественно, хотели получить свой собственный экземпляр. Чтобы удовлетворить этот спрос, Бармакиды основали первую бумажную фабрику в Багдаде[407]407
  Clot, Harun al-Rashid, 209.


[Закрыть]. Один из сортов тонкой бумаги был даже назван в честь представителя рода Бармакидов[408]408
  Gutas, Greek Thought, Arabic Culture, 13.


[Закрыть]. Растущий спрос на книги также привел к необходимости увеличения числа переписчиков. Вскоре стали появляться книжные лавки и даже книжные аукционы, и Багдад превратился в центр по производству и продаже печатных изданий[409]409
  Shalaby, History of Muslim Education, 26ff.


[Закрыть].

«Слепые пятна» переводческого проекта Бармакидов

Переводческое движение, запущенное родом Бармакидов в Багдаде, являлось культурным достижением первого ряда. Впервые быстро растущий круг арабских читателей получил доступ к классическим авторам. Среди тех, чьи труды были переведены в течение века, – Аристотель, Птолемей, Евклид, Аристарх, Архимед, Никомед, Гиппарх, Герон. Чтобы проделать эту работу, халифат позаимствовал модель научного и переводческого центра, которую их предшественники Сасаниды много лет назад финансировали в Гундешапуре. Персы основное внимание уделяли трудам, полезным в практической деятельности, а не истории и беллетристике.

Столь же важной была роль, сыгранная Бармакидами. Благодаря их космополитизму и огромному опыту в Балхе и Мерве по переводам и культурному обогащению они ценили возможность создания мусульманского Гундешапура или Навбахара в Багдаде и использовали свои обширные ресурсы, чтобы воплотить эту идею в жизнь. Говоря об этих центрах перевода в Багдаде и Персии, историк Питер Браун справедливо отметил, что они представляли собой последний расцвет античной средиземноморской цивилизации[410]410
  Peter Brown, The World of Late Antiquity (London, 1971), 201.


[Закрыть]. Можно добавить, что Центральная Азия и ее жители сыграли в этом ключевую роль.

В противоположность арабским христианам в Сирии лишь немногие арабские мусульмане или жители Центральной Азии утруждали себя изучением греческого языка, не говоря уже о латинском. Теперь, по крайней мере для изучения некоторых областей науки, им и не нужно было их учить. Благодаря Бармакидам и ряду других людей, способствующих переводам, ученые имели под рукой почти полное собрание классических трудов по математике, геометрии, астрономии, физике, географии и медицине. Самыми известными среди античных авторов, переведенных на арабский язык, были ученые из Александрии Египетской времен Птолемея I (323–283 годы до нашей эры). Среди них особое распространение имели труды Евклида – его «Начала» стали основой для всех последующих работ по математике и геометрии. Именно перевод «Начал», осуществленный с помощью Бармакидов, позволил арабским читателям впервые познакомиться с трудами «отца геометрии». Евклид также был переведен еще одним центральноазиатским ученым из Мерва, Али ат-Табари (около 838–870)[411]411
  O 'Leary, How Greek Science Passed to the Arabs, 110.


[Закрыть].

Отдавая дань уважения Бармакидам, особенно другу и визирю Харуна Джафару ибн Бармаку, относительно поддержки переводческой деятельности, которая в буквальном смысле изменила мир, необходимо также принять во внимание один нюанс – они и их преемники также решали, какие книги переводить, по их мнению, не нужно. Предполагалось, что переводчики Багдада последуют примеру своих предшественников в Гундешапуре и будут работать только над теми книгами, которые имеют практическую ценность[412]412
  Gutas, Greek Thought, Arabic Culture, chap. 5; also Bernard Lewis, What Went Wrong? The Clash Between Islam and Modernity in the Middle East (New York, 2002), 139.


[Закрыть]. Список исключений для перевода получился большим. Среди греческих писателей Бармакиды выбирали математиков, ученых и философов, но игнорировали произведения великих трагиков Эсхила, Софокла и Еврипида. Насколько другой могла быть исламская культура, если бы в ней были выработаны категории трагедии и силы рока. Смеялись бы они над аполитичным, непочтительным, а порой и порнографическим юмором комедий Аристофана и создавали бы подобные произведения? Мы никогда этого не узнаем, потому что сама идея драматургии противоречит всем трем монотеистическим верованиям, чьи приверженцы возглавляли переводческое движение: зороастризму, христианству и исламу.

Более странным является отказ Бармакидов и их современников переводить греческих историков, в частности Геродота и Фукидида, а также значимую работу по греческой политической мысли – «Политику» Аристотеля. Возможно, пренебрежение по отношению к историкам связано с предубеждением против народа, свергнувшего персидское правление и затем, при Александре Великом, уничтожившего первую империю персов и ее столицу Персеполис. Багдаду это предубеждение могло достаться от персов, проживавших в нем, или, возможно, жители выработали собственную враждебность. Может быть, проблема появилась просто из-за отсутствия доступа к этим работам на греческом языке. Какой бы ни была причина, последствия оказались серьезными. Читая Геродота, арабы могли бы осознать истинную слабость таких кажущихся всемогущими повелителей, как Крез или Мидас, а от Фукидида они могли узнать об ужасных последствиях, ожидающих государства, которые ставят во главу угла войска и войну, и сделать вывод о состоянии, в котором находился халифат при Харуне ар-Рашиде.

Отказ от перевода «Политики» Аристотеля также имел серьезные последствия. Он не был связан с неприятием политической мысли как таковой, поскольку вся мусульманская мысль является политической. К середине IX века существовали переводы (или пересказы) «Государства» Платона с его апофеозом идеи государства. Но по каким-то причинам «Политика» Аристотеля с ее детальным исследованием практической политической жизни в различных условиях дошла до арабских читателей только в наши дни. Для сравнения: Фома Аквинский размышлял над страницами «Политики» уже в XII веке благодаря латинским переводам с греческого языка[413]413
  Thomas Aquinas, Commentary on Aristotle's Politics, trans. Richard J. Regan (Indianapolis, 2007).


[Закрыть].

Наконец, можно задаться вопросом почему персидско-арабское переводческое движение, возникшее в Багдаде при Бармакидах, проигнорировало почти все труды римских авторов? Латинские тексты не вошли в интеллектуальный багаж знаний сирийских христиан, на которых полагались персидские, а затем и арабские переводчики. Тем не менее интересно поразмышлять, какое бы влияние на Багдад или Бухару оказали латинские тексты, будь они переведены на арабский: работы, подобные речам Цицерона перед римским сенатом, или сочинения Сенеки с их гуманистической заботой о добродетельности либо рассуждения Марка Аврелия о необходимости индивидуальной стойкости и о том, что без нее мир будет бессмысленным.

Какими бы увлекательными ни были такие вопросы, они, конечно, несправедливы, учитывая огромное количество работ, которые в Багдаде смогли перевести[414]414
  См.: Gutas, Greek Thought, Arabic Culture, 152ff.


[Закрыть]. Эти переводы оказали огромное влияние на ученых – от Синьцзяна до побережья Атлантики. И нигде это влияние не ощущалось так остро, как в самом Багдаде и Центральной Азии.

Падение рода Бармакидов

Харун ар-Рашид все больше увлекался идеей священной войны, особенно с Византией. Из-за этого он покинул Багдад на 10 лет. За эти годы власть Бармакидов стремительно возросла, а старый друг Харуна Джафар теперь имел собственное войско, которое он организовал для утверждения своей власти в столице. До Харуна дошли слухи, что население все больше считает его, халифа, марионеткой Бармакидов, которые осмелились превзойти правителя в богатстве и роскоши. Хуже того, экономическое давление, вызванное содержанием огромного войска Харуна, и бесконечные военные походы привели к тому, что многие части империи стали уклоняться от уплаты налогов. Мятежные настроения особенно распространились среди землевладельческой знати Центральной Азии, в чем Харун, разумеется, обвинил Бармакидов.

В желании исправить ситуацию Харун уничтожил семью Бармакидов в 803 году. Он заключил в тюрьму своего старого учителя, его сына Яхью, давно занимающего пост визиря, а также Фадла. Более того, Харун ар-Рашид распорядился, чтобы его бывшего друга Джафара убили, а части его тела выставили на мостах через Тигр[415]415
  О падении дома Бармакидов см.: Clot, Harun al-Rashid, 85ff.


[Закрыть]. Халиф решительно захватывал власть. Но кто займет место правителя? Импульсивный, ищущий новых свершений, Харун отправился в свой последний путь. Он вошел в Мерв и Самарканд, чтобы разрешить ситуацию по поводу сплетен, ходивших там из-за недальновидности местного правителя, а также, чтобы успокоить жителей после очередного восстания, в котором халиф обвинял Бармакидов[416]416
  Kennedy, When Baghdad Ruled the Muslim World, 79.


[Закрыть]. Харун ар-Рашид не пережил похода и умер в городе Тусе, в Хорасане.

Аль-Мамун: догматичный защитник разума

Незадолго до смерти Харун совершил, возможно, один из самых опрометчивых своих поступков. Вместо того чтобы назначить в качестве преемника одного из своих двоих сыновей, Амина или Мамуна, он разделил халифат и приказал обоим братьям поклясться на камне Каабы в Мекке, что они будут править вместе. Это не могло не привести к гражданской войне, особенно учитывая, что мать Амина была арабского происхождения, а мать Мамуна – персидского[417]417
  Clot, Harun al-Rashid, 82–84; Kennedy, When Baghdad Ruled the Muslim World, 70ff.


[Закрыть]. Халиф аль-Мамун уже захватил дворец в Мерве, где когда-то зарождался аббасидский халифат, и он надеялся возродить его могущество.

Прибытие аль-Мамуна в Мерв было встречено стихотворным приветствием местного поэта по имени Аббас. Хотя Аббас писал обычно на арабском языке, он выбрал свой родной, набирающий силу новоперсидский язык (фарси), для этой важной задачи:

 
«Ни один поэт до меня никогда не воспевал оду таким образом.
В персидском языке недостаточно слов, чтобы начать такой стих.
Но почему я выбрал этот язык, дабы воспеть вам похвалу,
Это потому, что таким образом прославляя и хваля Ваше Высочество, мой стих выиграет в грациозности и получит истинное очарование»[418]418
  A. V. Williams Jackson, Early Persian Poetry (New York, 1920), 17.


[Закрыть].
 

Жители Центральной Азии присоединились к Аббасу в приветствии Мамуна как истинного правителя их региона, он были против тех сил и той власти, которая правила в Багдаде. Это был новый Абу Муслим, но признанный народом. Когда его брат и соперник Амин осмелился отправить войско в Центральную Азию, силы аль-Мамуна, в основном состоящие из тюрков, разбили его. Убрав Амина со своего пути, аль-Мамун двинулся на Багдад. Но местные арабы и жители города объединились, чтобы оказать сопротивление этому вторжению из Центральной Азии, и конфронтация переросла в осаду, длившуюся с августа 812 года по сентябрь 813 года. Это был ужасный год противостояния и стравливания осаждающих и осажденных, год резни среди враждующих групп внутри самого города. Когда наконец город пал, его население было уничтожено, а дома и дворцы лежали в руинах, аль-Мамун был в Мерве, поскольку он все еще сражался со своими соперниками, что продолжалось до 819 года. Таким образом, во время ключевого десятилетия для Центральной Азии Мерв был центром халифата и столицей большей части исламского мира.

Аль-Мамуну, как и халифу аль-Мансуру и Абу Муслиму до него, нравился Мерв. Он уже воздвиг для себя новый дворец сразу за тысячелетними городскими стенами[419]419
  Le Strange, Baghdad during the Abbasid Caliphate. Стены были построены в 250 г. до н. э. преемником Александра Македонского.


[Закрыть]. Сохранившиеся до наших дней фрагменты подтверждают его огромные размеры. Ясно, что аль-Мамун сначала не имел никакого желания снова сделать столицей Багдад. Не хотел этого и его главный советник, визирь и военачальник, иракский новообращенный в ислам по имени Фадль ибн Сахль, который незамедлительно заручился поддержкой для аль-Мамуна среди дехкан Хорасана. Не много известно об этой властной личности, хотя имеются сведения, что он, кроме всего прочего, был под покровительством Бармакидов. Когда аль-Мамун в 819 году наконец-то решил переместить столицу обратно в Багдад, он отдал приказ об убийстве Ибн Сахля. Очевидно, что 33-летний халиф не хотел быть на вторых ролях при богатом и своенравном визире.

Во время пребывания в Мерве аль-Мамун обнаружил в себе интерес к науке, который был гораздо шире, чем у его отца Харуна ар-Рашида. Древняя местная обсерватория продолжала процветать под его покровительством, он поддерживал исследования в ряде других областей, включая инженерию и пневматику. Один из инструментов, изготовленных при поддержке аль-Мамуна, оставался непревзойденным до появления пневматических средств автоматики в ХХ веке[420]420
  D. R. Hill, «Physics and Mechanics, Civic and Hydraulic Engineering,» in Civilizations of Central Asia, vol. 4, pt. 2, 252.


[Закрыть]. В Мерве он также развивал переводческую деятельность, которая велась там с основания Багдада. Благодаря этому многие эпохальные переводы научных работ, приписываемые Багдаду, фактически должны быть приписаны ученым кругам Мерва. На самом деле, как позднее утверждал Де Лейси О'Лири на основе всех известных свидетельств, «Хорасан был каналом, по которому астрономический и математический материал попадал в Багдад»[421]421
  O'Leary, How Greek Science Passed to the Arabs, 83.


[Закрыть]. Аль-Мамун в конечном счете осознал, что если он не переедет в Багдад, то рискует потерять всю империю. Когда же он отправился в путь, то включил в свою свиту множество ученых и исследователей из Центральной Азии.

Самым большим отличием аль-Мамуна от его отца в качестве покровителя культуры было то, что в то время лично халиф, а не Бармакиды или кто-либо еще, принимал во всем участие. В этом отражается та черта характера аль-Мамуна, которая окажется важной в последующие годы, а именно его абсолютная уверенность в собственных способностях. Он был умным и преданным своему делу человеком. Но в то же время и эгоистичным, не имел достаточно терпения, чтобы сначала обдумать свои действия. Его амбиции проявились, когда он приказал, чтобы его имя написали на стенах мечети Купол скалы (мечеть над камнем, с которого пророк Мухаммед вознесся на небо, находится рядом с мечетью Аль-Акса) в Иерусалиме[422]422
  Kennedy, When Baghdad Ruled the Muslim World, 209.


[Закрыть]. В Мерве и Багдаде он поднял на новый уровень интеллектуальную жизнь халифата, но его порывистость и неприемлемая самоуверенность привели к серьезному кризису в исламском мире, который сильно повлиял на всю Центральную Азию[423]423
  Отличная биография аль-Мамуна: Michael Cooperson, Al-Ma'mun. (Oxford, 2005).


[Закрыть].

В ранние века ислама халифы считали само собой разумеющимся и естественным, что они должны осуществлять и светскую, и духовную власть. Верно, что особенности характера, потребности военного времени и ежедневное руководство вынуждали некоторых халифов ограничить свою религиозную деятельность выполнением лишь формальных обязанностей. Но это не относится к аль-Мамуну. С самого начала он чувствовал, что его обязанность – быть главным богословом в религиозной сфере. По его мнению, это означало иметь духовную и интеллектуальную власть над всеми богословами. Это приводило его к конфликту с каждым, кто полагал, что знает почти все об исламе, а поэтому ответственен за то, чтобы вести за собой правоверных. Аль-Мамун неуклонно следовал своим убеждениям и, в конце концов, вызвал негативную реакцию, которая придала богословам силы, чтобы противостоять тому, что они считали светской властью.

Со времен Абу Муслима знамя Аббасидов было черным. Таким был и цвет знамен, которые войска Харуна ар-Рашида донесли до самых стен Константинополя. Находясь в Мерве, аль-Мамун сменил черный цвет флага на зеленый, он знал, что под ним выступали силы, ставшие впоследствии шиитами. Возможно, аль-Мамун не намеревался принимать какую-либо сторону в образовывающемся расколе между суннитами и шиитами и просто хотел «успокоить» два противостоящих течения. Но мало кто сомневается в том, что внезапная перемена была попыткой поднять тех людей, которые впоследствии станут называться шиитами в Центральной Азии и Персии, против арабов и становления суннитских сил в Багдаде, которые поддерживали его брата и соперника Амина.

Далее аль-Мамун, все еще находясь в Мерве, вызвал из Медины выдающегося шиитского деятеля (восьмого имама) Али ар-Риду (на персидском – Али Реза) и собрал несколько тысяч человек на церемонию, где провозгласил Али ар-Риду его преемником. Этот неожиданный поступок усилил власть аль-Мамуна в регионе, но ценой полного раскола халифата и отчуждения Багдада. Таким образом, аль-Мамун резко изменил курс еще раз. Когда он начал свой поход для восстановления столицы Аббасидов, то остановился в городе Тусе, недалеко от могилы собственного отца. Очевидно, там он распорядился, чтобы ар-Риду отравили слуги, которых аль-Мамун вскоре убил, уничтожив свидетелей своего преступления. Эта жестокая перемена поразила всех, и родился мощный символ мученичества, ставший позже ключевым элементом шиизма. Сегодня храм Али ар-Риды в Мешхеде является одним из самых главных мест паломничества для шиитов и известной туристической достопримечательностью в Иране.