Текст книги "Опоссум Шрёдингера. Смерть в мире животных"

Наконец, принцип эволюционной парсимонии основан на наших знаниях о биологической эволюции и естественном отборе. Все виды родственны друг другу. Мы можем выбрать два совершенно любых вида, и у них обязательно найдется общий предок. Чем ближе родство, тем больше они похожи друг на друга. Это относится и к интеллектуальным способностям. Те виды, которые находятся близко друг к другу на древе жизни, с большой вероятностью будут иметь аналогичные умственные способности. Когда мы замечаем у представителей видов, близких к нашему, поведение, которое, как мы знаем, требует развитых интеллектуальных навыков, мы можем предположить, что представители этих видов также обладают разумом, – и это наиболее простое объяснение. Принцип парсимонии подразумевает, что чем ближе родство других видов с нашим либо с теми видами, которые демонстрируют развитую психологию, тем выше вероятность, что у особей этих видов есть разум[12]12
  Для ознакомления с вопросом о разуме животных с философской точки зрения рекомендую великолепную книгу: Andrews K. The Animal Mind. 2-nd edition. Abingdon & New York: Routledge, 2020.


[Закрыть].

Теперь предположим, что по крайней мере некоторые животные способны мыслить, несмотря на отсутствие языка. Это необязательно значит, что они обладают понятиями, поскольку некоторые формы мышления могут быть принципиально не понятийными. Представим, например, белку, планирующую перебраться с ветки, на которой она сидит, на ветку дерева напротив. Для этого в принципе ей не нужны понятия ветки и дерева. Ей хватит, например, способности мыслить образами: составить мысленную карту дерева, а на ней мысленно опробовать возможные маршруты. Это не значит, что у белок нет понятий, но для этой конкретной формы мышления они просто не нужны. Чтобы о животном можно было сказать, что оно обладает понятиями, оно должно продемонстрировать не только способность мыслить вообще, но и некоторые специфические мыслительные механизмы.

Во-первых, животное, обладающее каким-либо понятием, сможет с известной степенью достоверности различать сущности, к которым применимо это понятие. Например, если у Карлы есть понятие собаки, Карла должна быть способна отличить собаку от других сущностей, таких как ботинок или зонтик, а также от других живых существ, например лягушки или летучей мыши. Но представим себе, что Карла не сможет безошибочно идентифицировать разные породы собак. Если все собаки, которых она видела в жизни, – пиренейские мастифы, то, впервые встретив чихуахуа, Карла, возможно, подумает, что перед ней другое животное, но это еще не значит, что она утратит понятие собаки. Поэтому обладание неким понятием не защищает от возможных ошибок при классификации; необходима также способность учиться и совершенствовать наши понятия. Если объяснить Карле, что чихуахуа – тоже собака, Карла сможет убрать ее из раздела «вероятно, грызуны» и перенести в раздел «собаки», и в следующий раз, встретившись с одной из них, она классифицирует ее правильно.

Во-вторых, обладание понятием предполагает не только умение отличать сущности, к которым применимо данное понятие, но и определенное понимание семантики этого понятия, его значения. Что касается Карлы, она не только может отличать собак от других объектов, но и обладает некоторыми знаниями о том, что собой представляет собака. К примеру, она знает, что собаки – млекопитающие, имеют четыре лапы, лают, покрыты шерстью или что они с ума сходят от беготни за мячом. Это значит, как и предполагал Дэвидсон, что все понятия связаны друг с другом в определенную семантическую сеть. Понятие собаки связано с такими понятиями, как «млекопитающее» и «лай».

В то же время содержание каждого понятия не является статичным и постоянным. Напротив, оно меняется в зависимости от времени, культуры и конкретного человека. Так, понятие собаки, которым мы обладаем сегодня, очень отличается от понятия, которое было в ходу две тысячи лет назад, когда научное знание было гораздо менее развитым. Понятие собаки, которое используется в Европе, где собаки главным образом являются домашними животными, будет отличаться от понятия, принятого в других обществах, где собаки могут считаться, например, изысканным деликатесом. Наконец, мое нынешнее понятие собаки – а я прожила со своей шестнадцать лет – наверняка отличается от понятия, которое было у меня в детстве, когда я ужасно боялась собак. Кроме того, мое понятие также будет отличаться от понятия, которым оперирует моя двоюродная сестра Альмудена, поскольку она ветеринар и обладает огромными знаниями в области собачьей анатомии и физиологии, я же в этом мало что смыслю.

В-третьих, понимание семантического содержания понятия также позволяет делать выводы с помощью этого понятия. Например, представим, что мы хотим обмануть Карлу, сделать так, чтобы она поверила, будто наша кошка Матильда – это фокстерьер, и для этого мы ее нарядим и придадим ей как можно более собакоподобный вид. Может быть, Карла поначалу обманется (если мы мастера переодевания, а она не слишком сообразительна), однако чем точнее ее понятие, тем скорее она поймет, что то, как Матильда двигается и размахивает хвостом, не очень-то соответствует движениям, которые можно ожидать от собаки. В тот момент, когда Матильда замяукает или неожиданно выпустит острые когти, обман окончательно раскроется и Карла поймет, что Матильда на самом деле никакая не собака. И, может быть, что мы – не очень-то хорошие люди, раз попытались так жестоко над ней пошутить.

В-четвертых, понятия не связаны с конкретным сенсорным стимулом. Понятие собаки, которым оперирует Карла, применимо не только к собакам конкретной породы или к собакам с шерстью того или иного цвета; с помощью этого понятия собаками можно признать животных с очень разной внешностью. Понятие собаки, которым обладает Карла, также необязательно связано с визуальными стимулами, ведь она может распознавать собаку с помощью других органов чувств. Например, если она услышит лай или скулеж, то поймет, что где-то рядом собака. Если она зайдет в дом и учует определенный запах, то сделает вывод, что у хозяев дома есть питомец. Если ночью она почувствует, как в руку тычется мокрый нос, то поймет, что ее собака пришла ее разбудить. В целом Карле даже не нужен сенсорный стимул, чтобы подумать о собаке. У нее могут возникнуть, например, такие мысли: «Я бы хотела приютить еще одну собаку» или: «Что сейчас делает пес моей бабушки?» – и для этого ей необязательно иметь перед глазами реальную собаку. Поэтому ее понятие достаточно независимо от сенсорных стимулов.

Наконец, понятия не вызывают фиксированной поведенческой реакции. Реакция Карлы на собаку будет зависеть от сложности понятия, которым Карла обладает, от ее настроения, личных качеств, вкусов, жизненного опыта и целого ряда убеждений и желаний, которые она испытывает в данный момент. Возможно, если она встретит собаку в парке, то подойдет к ней, чтобы погладить, поскольку знает из своего опыта, что собаки обычно открыты для такого взаимодействия. Но если собака в ответ покажет клыки, возможно, в следующий раз Карла дважды подумает, прежде чем приближаться, или попробует сделать это как можно более миролюбиво. Реакции Карлы, в свою очередь, будут отличаться от реакций других людей, у которых есть понятие собаки. Возможно, Лидия, у которой в детстве был травмирующий опыт общения c немецкой овчаркой, не отважится приблизиться ни к одной собаке этой породы, а Беа, страдающая от ужасной аллергии на собачью шерсть, будет всеми силами избегать собак вообще.

Итак, понятия обладают пятью основными характеристиками – они: 1) позволяют с определенной степенью надежности отличать сущности, к которым они применяются; 2) подразумевают определенное семантическое содержание, которое может варьироваться от человека к человеку и изменяться со временем; 3) позволяют делать выводы; 4) не связаны с конкретным сенсорным стимулом; и 5) не вызывают фиксированной поведенческой реакции. Учитывая все это, теперь можно вернуться к примеру с муравьями и разобраться, почему мы можем быть достаточно уверены в том, что эти насекомые не оперируют понятием смерти. Для этого давайте сосредоточимся на некрофорезе – склонности муравьев выносить своих мертвых сородичей из гнезда, поскольку именно такое поведение наиболее явно указывает, что у этих насекомых, возможно, есть понятие смерти.

Для того чтобы говорить о присутствии понятия смерти у муравьев, мы должны быть уверены, что муравьи умеют различать сущности, которые охватывает это понятие. То есть они должны уметь отличать мертвых муравьев от живых. Как мы уже увидели, они и в самом деле умеют это делать благодаря химическим маркерам смерти, таким как олеиновая кислота. Однако процесс распознавания мертвых муравьев неразрывно связан с этими химическими маркерами. Поэтому их так просто обмануть и заставить принять живого муравья за мертвого. Насколько нам известно, они не могут понять, что совершили ошибку в процессе распознавания. Муравей, который в изумлении наблюдает за собственным погребением, не может сообщить другим, что они ошиблись и на самом деле он жив.

У нас также нет индикаторов, которые указывали бы, что эти насекомые могут понимать, что значит быть мертвым. Они просто по умолчанию обладают рядом поведенческих реакций, которые запускаются сенсорными стимулами, связанными со смертью. Они не могут сделать вывод о том, что муравей жив, когда получают противоречивые сигналы, и не могут совершенствовать свое представление о смерти. Также нет причин считать, что они способны думать о мертвых, и тем более делать это без конкретного сенсорного стимула.

Пример с муравьями и история, с которой я начала эту главу, позволяют нам выделить два типа отношения к смерти, наблюдаемых в животном царстве: стереотипное и когнитивное (таблица 1).

Таблица 1. Основные различия между стереотипными и когнитивными реакциями

Муравьи демонстрируют реакции, относящиеся к группе стереотипных: это те поведенческие реакции, которые активируются автоматически в результате сенсорного обнаружения некоего стимула, связанного со смертью. Эти поведенческие реакции наследуются генетически и не требуют никакого обучения – животное уже рождается с предрасположенностью к ним. Наиболее частые стереотипные реакции на смерть – это некрофорез и некрофобия – чувство отвращения к трупам и стремление их избегать. Обе реакции обычно начинаются с выявления маркеров смерти и позволяют организмам снизить риск заболевания, вызываемого контактом с умершим. У этих реакций, таким образом, есть четкая функция, которая обычно связана с предотвращением заражения.

Стереотипные поведенческие реакции развились столь сильно потому, что в среде обитания данного вида эта защитная функция дает явное эволюционное преимущество. Поэтому тот факт, что в них мало осознанности, обычно не является проблемой. В среде обитания муравьев редко встречаются зловредные люди, опрыскивающие живых муравьев олеиновой кислотой. Обычно олеиновая кислота служит очень достоверным маркером смерти. Поэтому стереотипные реакции могут выполнять свою функцию, и при этом муравьям необязательно размышлять о смерти. Однако в этом кроется и недостаток, который состоит в том, что в редких случаях, когда рядом оказывается человек с недобрыми намерениями и большим количеством свободного времени, эти насекомые не могут догадаться, что муравей, который пахнет как мертвый, но двигается, на самом деле жив.

История о девочке, которая хотела рассмотреть муравья под микроскопом, иллюстрирует второй класс реакций на смерть, которые можно назвать когнитивными. В отличие от стереотипных, когнитивные реакции не наследуются генетически, а вырабатываются в результате обучения каждой особи и приобретения жизненного опыта. Люди не рождаются со склонностью ловить муравьев в пробирки и рассматривать их под микроскопом. Хотя мое поведение отчасти определяется моими генами, на него также повлияли среда, в которой я росла, и мой личный опыт. Если бы я выросла в другом окружении, мне бы, возможно, и в голову не пришла такая невероятная мысль и я бы предпочла потратить время на другие свои любимые занятия, например, играла бы в видеоигры или изводила младшего брата.

Заметим также, что когнитивные реакции не связаны с конкретными чувственными стимулами. На самом деле для когнитивной реакции на смерть не нужно, чтобы рядом был кто-то мертвый. В моей истории муравей остался жив, и поэтому не было никакого трупа, который мог бы повлиять на мое поведение. И все-таки я смогла мысленно предвосхитить смерть муравья, когда подумала сначала о том, как ее спровоцировать, а затем – как ее предотвратить.

Когнитивные реакции на смерть не формируются через естественный отбор, а потому не имеют четкой функции и необязательно дают эволюционное преимущество. При этом они могут приводить к адаптациям вида, выполняющим важную функцию. Например, мое решение освободить муравья было следствием врожденной склонности человека к эмпатии, которая способствует кооперации и жизни в коллективе. Хотя не все люди проявляют эмпатию к муравьям, большинство из нас приходят в мир со способностью сопереживать другим.

Когнитивные реакции на смерть не связаны с конкретными стимулами и не имеют прочной генетической основы, а потому отличаются высокой межличностной изменчивостью. Сусана в детстве восприняла бы мертвого муравья как возможность испытать свой новый микроскоп, а другой человек посчитал бы муравья мусором или чем-то не заслуживающим большого внимания. Даже у одного и того же индивида можно наблюдать очень разные когнитивные реакции на одно и то же событие в зависимости от времени и ситуации. То, что Сусане в то утро показалось блестящей идеей, тем же вечером вызвало у нее ужас. А ведь это была все та же девочка!

Различия между когнитивными и стереотипными реакциями очень значимы, но не следует интерпретировать их как строгую дихотомию. У некоторых животных, например муравьев, преобладает стереотипная реакция на смерть, а у других можно обнаружить комбинацию обеих. Скажем, крыса, наткнувшись на разлагающийся труп другой крысы, станет его закапывать. Это стереотипное поведение, вызванное обнаружением запаха кадаверина и путресцина – веществ, которые выделяются в процессе разложения. Мы знаем, что такое поведение обусловлено узнаванием этих маркеров смерти, потому что крысы склонны закапывать и кусочки дерева, спрыснутые кадаверином и путресцином, а крысы, лишенные обоняния, так себя не ведут[13]13
  Pinel J. P. J., Gorzalka B. B., Ladak F. Cadaverine and putrescine initiate the burial of dead conspecifics by rats // Physiology & Behavior. 1981. 27 (5). P. 819–824.


[Закрыть]. При этом их поведение не столь ригидно, как у муравьев. Чтобы крыса заживо закопала другую крысу, видимо, недостаточно пометить последнюю этими химическими веществами; вдобавок жертва должна быть подвергнута анестезии. Это говорит о том, что реакция, которую вызывает трупный запах, недостаточно сильна, чтобы компенсировать очевидные признаки того, что крыса, пахнущая смертью, на самом деле жива-здорова и машет хвостиком[14]14
  Pinel et al. Op. cit. Вообще говоря, этот эксперимент не включал проверку, во время которой крысам, опрысканным кадаверином и путресцином, не вводили бы анестезию. Поэтому я не могу утверждать, что эти вещества, примененные к крысе без анестезии, не спровоцировали бы попытку погребения со стороны ее сородичей. Однако крысы гораздо умнее, чем предполагает расхожее представление о них, поэтому весьма вероятно, что этот механизм не является таким же ригидным, как некрофорез муравьев. Для ознакомления с социальным интеллектом крыс см.: Schweinfurth M. K. The social life of Norway rats (Rattus norvegicus) // eLife. 2020. 9. P. e54020.


[Закрыть].

Вероятно, у большинства видов реакции на смерть стереотипны, по крайней мере до определенной степени. Действительно, мы знаем, что некрофобия в природе очень распространена, поскольку разлагающиеся трупы служат пристанищем болезнетворных микроорганизмов[15]15
  Yao M. et al. The ancient chemistry of avoiding risks of predation and disease // Evolutionary Biology. 2009. 36 (3). P. 267–281; Prounis G. S., Shields W. M. Necrophobic behavior in small mammals // Behavioural Processes. 2013. 94. P. 41–44.


[Закрыть]. Поэтому запах разложившегося трупа многим животным кажется неприятным, вызывает у них отвращение и желание держаться от него как можно дальше.

У представителей нашего вида такая некрофобия тоже присутствует. Отважных читателей я призываю загуглить слово «разложение» и постараться не поддаться сразу же чувству брезгливости к изображениям на экране. Отвращение – очень важный механизм защиты от возможных заболеваний. Этот механизм так надежен, что даже фотографии достаточно, чтобы спровоцировать гадливое чувство, хотя оно и не будет связано с реальным риском. В данном случае мы имеем дело с реакцией, вызванной зрительным стимулом, но у нас также есть стереотипные реакции, связанные с обонятельными маркерами смерти. В ходе недавно проведенной серии экспериментов было установлено, что запах путресцина не просто отталкивает человека. Он также сокращает время ответной реакции, заставляет нас двигаться быстрее и повышает вероятность возникновения ощущения опасности или угрозы и чувства враждебности к тем, кто не относится к нашей социальной группе[16]16
  Wisman A., Shrira I. The smell of death: evidence that putrescine elicits threat management mechanisms // Frontiers in Psychology. 2015. 6. DOI: 10.3389/fpsyg.2015.01274.


[Закрыть]. Запах путресцина, таким образом, играет роль сигнала тревоги и автоматически активирует механизм «бей или беги». Это происходит не только потому, что трупы – источник патогенов, но и потому, что близкое присутствие мертвеца указывает на наличие возможной физической опасности.

Если столь стереотипные реакции могут проявляться у нас, чемпионов в области когнитивного осмысления смерти, то ясно, что мы имеем дело не со строгой дихотомией. Важно об этом помнить. Тот факт, что животное демонстрирует определенную стереотипную реакцию на труп, необязательно говорит о том, что оно не способно выработать понятие смерти. Однако мы подробнее рассмотрим когнитивные реакции, поскольку именно они могут указывать, что животное способно осознавать конечность жизни и обладает понятием смерти. Мы сосредоточимся на тех видах животных, которые демонстрируют высокую вариативность и гибкость в своих взаимодействиях с особями, которым грозит смерть, либо с уже мертвыми. Это может свидетельствовать о том, что их поведением не управляют жесткие механизмы «стимул – ответ», лежащие в основе стереотипных реакций.

В последние десятилетия ученые задокументировали реакции множества животных на смерть своих сородичей, и у нас есть обширные свидетельства вариативности и гибкости в поведении многих видов. В одном из наиболее известных случаев ученые наблюдали за реакцией группы шимпанзе на труп одного из молодых членов коллектива[17]17
  van Leeuwen E. J. C. et al. Chimpanzees’ responses to the dead body of a 9-year-old group member // American Journal of Primatology. 2016. 78 (9). P. 914–922.


[Закрыть]. Реакции были самые разные (см. илл. 2). Некоторые шимпанзе с явным интересом принялись изучать труп. Другие просто сидели вокруг тела и молча смотрели на него. Одни подавали сигналы тревоги, другие реагировали агрессивно, демонстрируя доминирование и даже нападая на остальных. Когда члены группы наконец устали и ушли, рядом с трупом остались две самки – мать и дочь. Мать, чья связь с умершим была особенно близкой, внимательно рассматривала его морду, затем взяла веточку и начала тщательно чистить ему зубы. Она занималась этим несколько минут, а ее дочь внимательно за ней следила.

В этом примере шимпанзе явно проявляли когнитивные реакции на смерть, то есть реакции, обусловленные мыслительными и эмоциональными механизмами, а также свойствами их личностей или их прошлым опытом. Поэтому мы видим такие разные способы поведения у представителей одного вида. Впрочем, когнитивную реакцию на смерть и наличие у животного понятия смерти не следует путать. Шимпанзе могли посчитать, что труп – это спящая особь или, может быть, нечто такое, что вызвало у них замешательство или любопытство. Отсюда возникают вопросы: знали ли шимпанзе, что случилось с их товарищем? Есть ли у них понятие смерти? В книге я постараюсь убедить вас, что на эти вопросы следует ответить положительно. Я утверждаю, что в поиске понятия смерти у животных нам даже необязательно обращаться к видам с такими развитыми когнитивными способностями, как у шимпанзе.

Илл. 2. Шимпанзе по-разному реагируют на труп члена своей группы

В этой главе я установила две опоры для аргументации, которую буду строить далее. Прежде всего я обрисовала различие между стереотипным и когнитивным поведением. Хотя стереотипные реакции проявляют многие животные (например муравьи), в следующих главах мы сосредоточимся на когнитивных реакциях. Говоря конкретнее, я рассмотрю вопрос о том, способны ли животные проявлять когнитивные реакции определенного типа, а именно реакции, обусловленные понятием смерти. Кроме того, учитывая, что меня интересует понятие смерти, в этой главе я решила еще одну основополагающую задачу – определила, что такое понятия. Далее я тщательно обрисую, какими мыслительными способностями должно обладать животное, чтобы мы могли утверждать, что у него есть не только понятийное мышление, но и понятие смерти. Но для начала необходимо выявить некоторые предубеждения, которые могут затруднить наше понимание. Этому будет посвящена следующая глава.

Глава 2
Косатка, которая пронесла своего мертвого детеныша через полмира

Летом 2018 года СМИ всего мира облетела история косатки Талекуа, ставшей главной героиней настоящей трагедии. Талекуа потеряла детеныша – он умер вскоре после рождения – и, очевидно, не смогла с этим смириться. Весь мир следил за тем, как она передвигала труп, подталкивая его мордой, чтобы он не утонул. По всем признакам это можно было истолковать как проявление скорби. История продолжалась ни много ни мало семнадцать дней, и за это время Талекуа проплыла за своей семьей больше тысячи миль, унося с собой мертвое дитя. Ученые, наблюдавшие за ней, начали опасаться за ее здоровье, так как Талекуа, слишком занятая телом своего детеныша, мало ела: потребляемой пищи едва хватало, чтобы восстановиться после родов.

История Талекуа всех глубоко тронула. Ей посвящались стихи и эссе, ее сотни раз обсуждали в социальных сетях. Печальную одиссею Талекуа освещали такие СМИ, как The Washington Post, CNN и The Guardian[18]18
  Selk A. Update: Orca abandons body of her dead calf after a heartbreaking, weeks-long journey // Washington Post. 2018. August 12. URL: (дата обращения: 09.12.2020); Pulkkinen L. Grieving orca mother carries dead calf for days as killer whales fight for survival // The Guardian. 2018. July 27. URL: (дата обращения: 09.12.2020); Darran S. Tour of grief is over for killer whale no longer carrying dead calf // CNN. 2018. August 13. URL: (дата обращения: 09.12.2020).


[Закрыть]. На этом дело не кончилось, и через пару лет, когда Талекуа родила здорового детеныша, об этой прекрасной новости писали так, будто речь шла о рождении ребенка какой-нибудь знаменитости[19]19
  Wallington N. Tahlequah the orca – famous for carrying her dead calf for 17 days – gives birth again // The Guardian. 2020. September 7. URL: http://www.theguardian.com/environment/2020/sep/07/tahlequah-the-orca-famous-for-carrying-her-dead-calf-for-17-days-gives-birth-again (дата обращения: 09.12.2020).


[Закрыть].

Почему же этот случай так всех увлек? Если оставить в стороне очарование китообразных в целом, история Талекуа зацепила нас не просто потому, что она удивительна, но потому, что она нашла в нас отклик. Мы считали, что прекрасно понимаем чувства косатки, и видели в поведении матери отражение нашего собственного опыта переживания горя от утраты близкого человека. Эта возможность проявить эмпатию позволила нам на некоторое время почувствовать более тесную связь с миром животных.

Впрочем, некоторые обозреватели выражали обеспокоенность: возможно, мы лишь антропоморфизируем поведение Талекуа[20]20
  Howard J. The ‘grieving’ orca mother? Projecting emotions on animals is a sad mistake // The Guardian. 2018. August 14. URL: http://www.theguardian.com/commentisfree/2018/aug/14/grieving-orca-mother-emotions-animals-mistake (дата обращения: 09.12.2020).


[Закрыть]. Можем ли мы быть уверены, что косатка понимала: ее детеныш умер? Возможно, она несла его как раз потому, что считала его живым и просто помогала ему не отстать? Откуда нам знать, действительно ли чувства, переживаемые косаткой, были сродни тому, что мы называем скорбью? Вполне вероятно, что мы всего лишь проецировали на нее наш собственный опыт, наш человеческий способ видения мира. Описывая Талекуа человеческими категориями, мы, быть может, не уважаем ее «косатскость».

Соблазн антропоморфизации при толковании поведения животных является одним из серьезных факторов, вызывающих озабоченность специалистов по сравнительной психологии и этологии, которые, как правило, стараются не приписывать животным свойств сверх тех, что необходимы для объяснения их поведения. И ни в коем случае ничего не подкрепленного эмпирическими данными. Поэтому вместо нравственности животных говорят об их просоциальности, вместо языка – о коммуникации, а вместо дружбы – об аффилиативных взаимоотношениях. Таким образом ученые защищают свои дисциплины от нашей глубоко укоренившейся склонности толковать любое поведение животных в человеческих категориях.

Сравнительной танатологии как разделу этологии и сравнительной психологии также свойственны опасения по поводу антропоморфизма. Здесь эта опасность еще очевиднее по причинам, связанным с предметом изучения этой дисциплины. В других науках против антропоморфизма можно применить методологические меры ограничения, однако сравнительная танатология, поскольку в ней изучаются реакции животных на смерть, сталкивается с ограничениями этического характера, которые осложняют применение таких мер.

Чтобы лучше с этим разобраться, необходимо вновь сделать небольшое отступление и рассмотреть методы исследования поведения и разума животных. В самом общем смысле существует три метода, которые позволяют изучать, как себя ведут представители определенного вида и какие когнитивные и эмоциональные механизмы лежат в основе их поведения. Это экспериментальный метод, метод наблюдения и анекдотический метод.

В рамках экспериментального метода животное помещают в заданные условия, обычно лабораторные, в которых можно проверить его реакцию на различные ситуации. Преимущество этого метода состоит в том, что он обеспечивает нам достаточный контроль над различными факторами, способными повлиять на поведение животного, и потому позволяет проверить различные гипотезы о том, как функционирует его разум.

Например, в девяностых годах ученые Дэниел Повинелли и Тимоти Эдди провели серию экспериментов, чтобы проверить, обладают ли шимпанзе моделью психического состояния, то есть могут ли они понимать, что другие индивиды обладают разумом с убеждениями, желаниями, восприятием, ощущениями и т. д. Говоря конкретнее, Повинелли и Эдди изучали, могут ли эти приматы понять, когда на них смотрят, а когда нет. Проверялась, таким образом, их способность приписывать другим индивидам восприятие[21]21
  Povinelli D. J., Eddy T. J. What young chimpanzees know about seeing // Monographs of the Society for Research in Child Development. 1996. 61 (3). P. i – vi, 1–152.


[Закрыть]. Для этого одного шимпанзе помещали перед двумя исследователями, чтобы выяснить, у кого из них обезьяна попросит еды соответствующим жестом, очень похожим на человеческий жест, который мы используем, когда чего-то «просим», – протянув руку ладонью вверх. Важной деталью эксперимента было то, что один человек стоял спиной к шимпанзе и только второй мог видеть обезьяну и, соответственно, распознать ее жест. Ученые обнаружили, что шимпанзе просят еду только у того субъекта, который их видит.

Однако результат мог быть связан не с тем, что шимпанзе понимал, что его видит только повернувшийся к нему человек, а с тем, что животное просто выучило правило: «мой жест лучше работает с тем, кто стоит ко мне лицом». Чтобы провести различие между первой гипотезой – гипотезой «разума» и второй – «поведенческой», перед шимпанзе разыграли ситуации, в которых оба человека стояли к ним лицом, но только один мог их видеть, а второй смотрел наверх, носил повязку на глазах или даже ведро на голове (см. илл. 3). В этом случае Повинелли и Эдди обнаружили, что шимпанзе, не разбирая, просят еду у обоих. Так, меняя условия эксперимента, ученые смогли отделить гипотезу «разума» от «поведенческой» гипотезы и пришли к выводу, что поведение шимпанзе подчиняется поведенческому правилу, а не пониманию, когда на них смотрят, а когда нет.

Хотя экспериментальный метод позволяет контролировать переменные и проверять гипотезы, у него есть ряд недостатков, связанных с экологической валидностью. Речь идет о том, что условия экспериментов обычно являются слишком искусственными и имеют мало общего с естественной средой обитания животного. Так, в описанном примере не учитывается, что шимпанзе эволюционировали и росли в среде, где не встречаются маски и пластиковые ведра. Вполне вероятно, что это влияет на их способность распознавать эффект, который эти предметы оказывают на зрение. Эксперимент Повинелли и Эдди также сильно критиковали, поскольку при естественном взаимодействии шимпанзе редко делятся едой друг с другом, а потому предложенные условия могут не соответствовать социальному интеллекту, характерному для этих приматов[22]22
  Hare B. Can competitive paradigms increase the validity of experiments on primate social cognition? // Animal Cognition. 2001. 4 (3–4). P. 269–280.


[Закрыть].

Илл. 3. Некоторые из условий в рамках эксперимента Повинелли и Эдди

В последующих экспериментах вместо кооперативных моделей поведения были выбраны конкурентные, более соответствующие экологии и социальности шимпанзе. В одном из наиболее известных экспериментов[23]23
  Hare B. et al. Chimpanzees know what conspecifics do and do not see // Animal Behaviour. 2000. 59 (4). P. 771–785.


[Закрыть] двух шимпанзе разного социального ранга с противоположных сторон запускали в комнату, в которой лежал банан. В одних случаях зрительный доступ к местоположению банана имели оба примата, в других место, где находится фрукт, видел только нижестоящий шимпанзе. Исследователи обнаружили, что шимпанзе более низкого ранга прекрасно использовал в свою пользу информацию о том, что видит или не видит конкурент, и направлялся к банану только в тех случаях, когда был вне поля зрения доминирующего шимпанзе (избегая тем самым хорошей взбучки).

Хотя психологи всегда стараются скорректировать условия экспериментов в соответствии с экологией и способностями рассматриваемого вида, какое-нибудь животное может не пройти тест по причинам, не связанным с тем, умное оно или глупое. Возможно, условия были неподходящими для того, чтобы животное проявило способность, которую ученые пытаются изучить (как в исследовании Повинелли и Эдди). Или субъект просто может не понять, что от него требуется в эксперименте. В конце концов, для прохождения тестов животным не дают руководства с инструкциями, и сообщить им, что от них в точности требуется, никак нельзя. Бывает и так, что условия эксперимента не вызывают у животного достаточного интереса. Ведь животное не догадывается, что делает вклад в развитие науки (а даже если бы и знало, то вряд ли заинтересовалось бы такой высокой целью).

Альтернативой здесь служит метод наблюдения. Это систематический и продолжительный мониторинг популяции животных, ведущих обычную жизнь в дикой природе. С помощью таких наблюдений можно собрать данные о том, присутствуют ли в данной популяции определенные формы поведения, а также о том, как часто и каким образом эти формы используются. Исследования методом наблюдения близки к описанию естественного поведения животных и часто приводят к неожиданным открытиям. Например, раньше считалось, что использование орудий в естественной среде свойственно только человеку, однако Джейн Гудолл, изучавшая шимпанзе национального парка Гомбе, обнаружила, что в своих сообществах эти животные тоже используют орудия[24]24
  Гудолл, Дж. Шимпанзе в природе: поведение / пер. с англ. Е. З. Годиной, В. В. Свечникова; под ред. Л. А. Фирсова. М.: Мир, 1992.


[Закрыть]. С тех пор благодаря наблюдениям эта способность была зафиксирована среди представителей огромного множества видов – от приматов до насекомых, включая дельфинов, рыб и осьминогов[25]25
  Bentley-Condit V. K., Smith E. O. Animal tool use: current definitions and an updated comprehensive catalog // Behaviour. 2010. 147 (2). P. 185–221; Brown C. Tool use in fishes // Fish and Fisheries. 2012. 13 (1). P. 105–115; Finn J. K., Tregenza T., Norman M. D. Defensive tool use in a coconut-carrying octopus // Current Biology. 2009. 19 (23). P. R1069–R1070; Krutzen M. et al. Cultural transmission of tool use in bottlenose dolphins // Proceedings of the National Academy of Sciences. 2005. 102. P. 8939–8943; Maák I. et al. Tool selection during foraging in two species of funnel ants // Animal Behaviour. 2017. 123. P. 207–216.


[Закрыть].

Исследования-наблюдения обычно имеют высокую экологическую валидность, поскольку в них за животными, как правило, следят в естественной среде или во время спонтанного взаимодействия с другими представителями своего вида. Такие исследования могут многое рассказать о поведении животных. Однако они плохо подходят для определения способностей, лежащих в основе поведения, поскольку при недостаточном контроле над средой повышается вероятность вмешательства неизвестных факторов.

Поэтому метод наблюдений часто дополняется экспериментами, проводимыми в дикой природе. Один из наиболее известных подобных экспериментов провели Роберт Сейфарт и Дороти Чейни. Они хотели изучить сигналы тревоги, которые ранее наблюдали у обезьян-верветок. Ученые подозревали, что эти сигналы различаются в зависимости от того, о каком хищнике они предупреждают – леопарде, орле или змее. Вместе с Питером Марлером они провели эксперимент, во время которого использовали громкоговоритель, спрятанный в месте обитания этих обезьян. Исследователи собирались систематически изучить реакции приматов на различные звуки, издаваемые хищниками, и для этого использовали аудиозаписи[26]26
  Seyfarth R. M., Cheney D. L., Marler. P. Monkey responses to three different alarm calls: evidence of predator classification and semantic communication // Science. 1980. 210 (4471). P. 801–803.


[Закрыть]. В результате гипотеза ученых подтвердилась: каждый сигнал провоцировал разные формы поведения, соответствующие стратегиям защиты от того или иного хищника. Когда воспроизводились звуки, издаваемые леопардами, обезьяны забирались на ближайшие деревья; при воспроизведении криков орлов верветки смотрели вверх и искали кусты, в которых можно спрятаться; звуки змей заставляли приматов рассматривать землю в поисках источника опасности. Эксперимент подтвердил, что сигналы этих обезьян обладают конкретным семантическим содержанием: они соотнесены с отдельной частью внешнего мира и не служат лишь выражением эмоционального состояния животного.