Текст книги "Берлинский блюз"

4. Обед

Cвинину господину Леману незадолго до двенадцати принес его лучший друг Карл со словами «Привет от прекрасной поварихи», а вскоре после этого и сама прекрасная повариха вернулась к его столу и стала смотреть, как он ест.

– Ничего, если я буду курить? – спросила она.

– Пожалуйста.

– Вообще-то не следовало бы.

– Я так не считаю.

– Ну как свинина?

– Очень вкусно, здорово, правда.

– Вот и хорошо.

– Да, здорово. Лучшая свинина, которую я здесь ел.

– Вот только не надо подлизываться.

– Я и не подлизываюсь. Ничего подобного.

– Вот и хорошо.

– Да. А с каких пор ты тут работаешь?

– Это моя вторая смена.

– Тебя Эрвин брал на работу?

– Это тот тип, владелец заведения? Такой… с длинными редкими волосами?

– Ну да. Уже довольно жидкие волосы у него, я бы сказал. – Всегда приятно поговорить об Эрвине, подумал господин Леман, тут особенно не ошибешься.

– Да, он принимал меня на работу. Странный тип.

– Почему?

– Не знаю… какой-то странный.

– Вот как.

– Не знаю…

– Ну да, есть в нем что-то специфическое, – согласился господин Леман. – Эрвин – шваб, они тут всем заправляют.

– Слушай, а ты Карла давно знаешь?

– Ну, мы с ним вроде как старые друзья. Когда-то мы с ним жили вместе. Вначале, когда я только приехал в Берлин. А ты ведь тоже нездешняя, ведь так?

– С чего ты взял?

– Ну, ты звучишь так, будто ты родом из моих краев.

– Что значит «звучишь»?

– Ну, говоришь.

– А где находятся твои края?

– Бремен, то направление.

– Я из Ахима. Если ты знаешь, где это.

– Ахим, это ведь по направлению к Вердену, это не там рядом Подгорное озеро?

– Вообще-то нет.

– Мы однажды жили там в кемпинге. То есть я, мои родители, брат тоже. Когда я был маленький.

– В кемпинге? На Подгорном озере?

– Да.

– Да у тебя, кажется, была чудесная юность. Кемпинг на Подгорном озере, просто шикарно. Высший класс.

– Очень смешно, да? Конечно, для деревенщины это звучит забавно, так, да?

– Так, не хамить.

– Для нас игры с коровьими лепешками были все-таки экзотикой, не то что для вас в Ахиме.

– Да что ты знаешь об Ахиме? Ты даже не знаешь, где он находится.

– Тем не менее на Подгорном озере я научился плавать.

– Это, конечно, достижение.

– Безусловно.

– Научился плавать в Подгорном озере, офигеть.

– Где-то надо учиться.

– Ну конечно, просто потрясающе.

– Кстати, в пресной воде труднее учиться плавать, чем в соленой, – там меньше выталкивающая сила.

– Железная логика. Очень точное наблюдение.

– К тому же было жутко холодно.

– Это создает дополнительные трудности.

– Да.

– Вот и хорошо.

– А как в Ахиме можно стать поваром?

– Поварихой!

– Хорошо, хорошо, так как же в Ахиме становятся поварихами?

– Я училась в Бремене. В гостинице «Ибис».

– В гостинице «Ибис»?

– Да, черт побери, в гостинице «Ибис», я что, невнятно говорю?

– Нет-нет, но это тоже не особенно шикарно – учиться на повара в «Ибисе».

– Да ты, кажется, из тех, кто во всем разбирается? В жареной свинине, в Подгорном озере, в Ахиме, в плавании, в пресной и соленой воде, в гостиницах, в поварах… – везде ты эксперт, верно? Тогда давай, можешь выступать.

– А кто первый начал с этой ерундой, шикарно не шикарно. Если наезжаешь на Подгорное озеро, то подумай и о том, что гостиница «Ибис» – это практически Подгорное озеро среди гостиниц.

– Я что, должна теперь защищать эту поганую гостиницу? И я вовсе не наезжала на Подгорное озеро. На озеро вообще нельзя наезжать, оно такое, какое есть. Да я вообще не знаю никакого Подгорного озера, к твоему сведению.

– Ах так!

– А ты-то чем занимаешься, когда устаешь нервировать окружающих?

– Я тоже работаю на Эрвина. Только не здесь. В «Обвале» на Венской улице, может, знаешь.

– Нет, не знаю.

– А ты давно в Берлине?

– А тебе-то что?

– Да просто так…

– Один месяц, если тебе это так интересно.

– Один месяц?

– И что же? Что в этом такого?

– Да нет, все нормально. Я ничего такого не имел в виду. А я в Берлине с восьмидесятого года, уже девять лет.

– Ну и что же? Тут я должна зааплодировать или как?

– Да я ничего такого не имел в виду.

– Тот, кто живет здесь уже девять лет, – это, наверное, просто орел? Я уже заметила, что некоторые ужасно гордятся тем, как долго они уже живут в Берлине. Это ведь такое крупное достижение – жить здесь. Правда, этого достигли еще два миллиона человек. Большое дело. Потрясающе.

– Я вовсе не это имею в виду.

– Ах нет, он не это имеет в виду, отлично. «Я живу здесь с восьмидесятого года», – передразнила она его. – А за это дают какие-нибудь нашивки или что-то в этом роде? Ведь вы все здесь именно из-за армии.[6]6
  Жители Западного Берлина не проходили службу в армии ФРГ, поэтому многие пацифистски настроенные молодые люди из Западной Германии переезжали в Западный Берлин; властями это рассматривалось как один из способов привлечения молодежи в город-анклав.


[Закрыть]

– Да погоди ты, я ведь сказал, что не это имел в виду. – Почему, подумал господин Леман, все женщины, в которых я влюбляюсь, такие обидчивые?

– А что же?

– Ну как сказать… то есть я имею в виду, что… я уже давно не живу в Бремене, а то могло бы случиться…

– Что?

– Ничего.

– Ну и хорошо.

– Да.

– Ну и все.

– Кроме того, я переехал в Берлин не из-за армии.

– Вот как, молодец какой.

– Я бы до этого не додумался.

– Да уж наверное.

– Ну и хорошо.

– Ну и все.

– Да.

– И чем ты занимаешься в этом баре, как он там называется?

– «Обвал».

– Вот как, «Обвал», отличное название.

– Не я его придумал.

– Так кем же ты там работаешь?

– Стою за стойкой, разумеется.

– И тебе это нравится, да?

– В каком смысле нравится?

– Ну в том и смысле, нравится или нет. Стоять за стойкой и разливать напитки. Не в этом же содержание твоей жизни!

– Минуточку, – сказал господин Леман. – Что это еще такое – «содержание жизни»? Содержание жизни – это абсолютно бессмысленное понятие. Что ты хочешь этим сказать – содержание жизни? Что это за содержание такое? Разве жизнь – это стакан, или бутылка, или ведро, какая-то емкость, которую чем-то наполняют, которую даже нужно чем-то наполнять, потому что всем на этом свете кажется, что им непременно нужно какое-то содержание жизни. Разве это и есть жизнь? Всего лишь вместилище для чего-то другого? Этакая бочка? Или рвотный пакет?

Она удивленно уставилась на него.

– Разве это так? Или нет? – напирал господин Леман.

– Откуда я знаю, просто так говорят.

Уже хватит, подумал господин Леман, пора заканчивать. Я наезжаю на нее, подумал он, зря это я. Тем не менее он продолжил:

– Содержание жизни – идиотская метафора, это ясно, но даже если уж мы ее используем, что тогда получается? Кто-нибудь может мне объяснить? Если я сейчас подойду к человеку вон за тем столом и попрошу: извини, ты не мог бы назвать несколько конкретных примеров содержания жизни? Ничего не выйдет! Но все думают, что это что-то значит. И никто не задумывается. Если люди говорят о содержании жизни, значит, они понимают жизнь всего лишь как сосуд, средство для достижения цели, в который надо что-то налить, и это вместо того, чтобы осознать, что жизнь ценна сама по себе, этого и не понять, если непрерывно пытаться заполнить ее каким-то содержанием. Но рассмотрим как следует это представление о жизни как о сосуде. – Господина Лемана несло. – Сосуд, который нужно чем-то наполнить, не существует до тех пор, пока мне не скажут, чем именно его следует наполнять. Поэтому нам придется взглянуть на этот образ с другой стороны, если уж мы так держимся за эту метафору: тогда жизнь предстанет сосудом, который нам дается уже полным, и наполнен он временем. А в сосуде этом имеется отверстие, через которое время вытекает, вот как обстоят дела, раз уж мы говорим о сосуде. А время, в том-то и беда, его не дольешь в сосуд.

– Да я и не говорила ни про какой сосуд.

– Это теперь не важно, – сказал господин Леман. Никакой в этом романтики, подумал он, романтика совсем в другом. – Ты заговорила про содержание жизни. А если уж говорить про содержание жизни, то нужно доводить мысль до конца. Такое слово нужно осознать. Какое отношение имеет к содержанию жизни тот факт, что кто-то работает в баре? Это ведь бред – содержание жизни. Надо жить и радоваться жизни, этого совершенно достаточно. – Сейчас она встанет и уйдет, подумал он, тогда я останусь в полном дерьме, и надолго.

Но прекрасная повариха вовсе не рассердилась, скорее она казалась удивленной.

– Боже мой, разве можно так волноваться из-за двух слов. Это ведь не важно, что я сказала, содержание жизни или что-то другое, ты ведь понял, что я имела в виду.

– Нет, я не понимаю. Я отказываюсь понимать, что имеется в виду, когда люди извращают вещи, которые важны для меня, не думая о том, что они говорят.

– Все равно это не настоящая профессия. Нельзя же только работать в баре.

– Ага! – Господин Леман поднял указательный палец и тут же опустил его. Теперь еще и указательный палец, подумал он, это уж совсем плохо. – Это уже ближе к делу. Значит, нельзя только работать в баре. А что в этом такого плохого? Почему это нельзя только работать в баре?

– Потому что это слишком скучно.

– Я так не считаю.

– И ты больше ничем не занимаешься?

– Почему люди постоянно спрашивают друг друга: не занимаешься ли ты еще чем-нибудь? – Я разговариваю вовсе не с ней, с сожалением подумал господин Леман, на самом деле я разговариваю со всем остальным миром, а все сваливается на нее. – Большинство моих знакомых отвечают: да, я работаю в баре, но на самом деле я занимаюсь искусством, на самом деле я занимаюсь музыкой, играю в группе, на самом деле я учусь, на самом деле, на самом деле, и все хотят этим сказать, что они работают в баре временно, что однажды начнется настоящая жизнь, как, например, Карл со своими скульптурами и всей этой ерундой, я ничего не имею против Карла и его барахла, но что же это за удручающее пренебрежение тем, что ты делаешь, если ты все время рассматриваешь это как временное решение, как что-то ненастоящее?

– Что за скульптуры?

– Да это сейчас не важно. Вопрос не в этом. Вопрос вот в чем: почему одно ценится высоко, а другое низко? Если бы я сейчас сказал, что на самом деле я художник, то все ответили бы: ах вот как, ну тогда ясно. Но что такого ужасного в том, чтобы просто стоять за барной стойкой и делать это с удовольствием? В городе полно баров, так что же не так? Баров больше, чем церквей, галерей, концертных залов, клубов, дискотек и не знаю чего еще. Людям это нравится, они с удовольствием ходят в бары. Это хорошо, это полезно – работать в баре. Посещение бара доставляет людям удовольствия не меньше, чем посещение музея или концерта. Почему же тогда все хотят быть какими-то художниками, но никто не хочет просто работать в баре. Ты бы стала спрашивать художника, почему он не занимается еще чем-нибудь? Например, не работает в баре? Хотя, – с улыбкой признал господин Леман, радуясь, что нашел возможность смягчить тон, – есть много художников и музыкантов, которые в один прекрасный момент открывают свой бар. С этой точки зрения я прав вдвойне, так как я избегаю обходного пути через искусство.

– Я вообще не думала об искусстве. При чем тут искусство? Я просто сказала…

– Люди приходят в бар и напиваются, – перебил ее господин Леман. Это нехорошо, подумал господин Леман, это нехорошо, что я ее перебиваю. – Некоторые напиваются сильнее, некоторые слабее. И это им нравится. Как бы выглядела жизнь людей в этом городе, если бы не было баров, кафе, или как они все называются. Что можно сказать против работы, которая состоит в том, чтобы давать людям то, что им нравится? Содержание жизни! Может быть, бармены вообще единственные люди, которые могут дать хоть какое-то содержание жизни. Может быть, именно мы вливаем в людей содержание жизни: открывай рот, глотай содержание, готово.

– Подожди, это же совсем примитивно. Получается, что есть либо содержание жизни, которое вливается сверху, и это непременно должен быть алкоголь, либо содержание, которое вытекает снизу, как ты только что пространно описывал.

– Время, конечно. Кстати, обрати внимание: для пьяного человека время течет медленнее.

Она ненадолго задумалась:

– Нет, время течет быстрее. Сам человек становится медлительнее и уже не замечает всего, что происходит вокруг. Так что время течет быстрее.

– Ничего подобного, медленнее. Если для пьяного человека все вокруг ускоряется, то это происходит потому, что для него-то время течет медленнее. Сам человек имеет больше времени. Растягивает время. Если человек много выпил и идет в туалет, то ему требуется на это вдвое больше времени, чем если бы он был трезв. Это значит, что он это время растягивает. И это удается ему потому, что у него появляется больше времени.

– Полная чушь. На самом деле все наоборот. Пьяный человек проживает за тот же промежуток времени гораздо меньше. Например, за определенное время ему удается сделать только три шага на пути в туалет, а не шесть, как в обычном состоянии. Это ведь означает, что время прошло быстрее. Предположим, что обычно на шесть шагов требуется три секунды, а в пьяном виде на шесть шагов нужно шесть секунд, то есть при одном и том же действии время протекает в два раза быстрее, значит, для пьяного ход времени ускоряется в два раза.

Неплохо, подумал с уважением господин Леман, неплохо. Может быть, она даже права, подумал он.

– Погоди, погоди, – сказал он. – Это так только в том случае, если мы считаем время чем-то абсолютным. А ведь это не так. По-моему, время похоже на песочные часы. Трезвый песок высыпается быстрее, чем пьяный, поэтому в пьяном песке время замедляется.

– В пьяном песке?

– Ну да, метафорически выражаясь.

– Уж больно дурацкая метафора. Я не понимаю, как можно привязываться к словам типа «содержание жизни», а потом выступать с каким-то пьяным песком, это же бред.

– Вовсе нет.

– Бред, бред! И кстати, если уж мы говорим о том, как для кого протекает время, с какой скоростью и так далее, то здесь совершенно неуместно выражение «растягивать время», это нечто совсем другое. Если одному человеку на шесть шагов нужно три секунды, а другому шесть секунд, то для второго время течет быстрее, потому что проходят целых шесть секунд, пока он смог сделать то, что другой сделал за три.

– Неправда, неправда. Полная чушь. Секунды не являются абсолютными величинами, они зависят от внешних факторов. Шесть шагов, так или иначе, длятся три секунды. Три трезвые секунды для трезвого и три пьяные секунды для пьяного, вот как. Поэтому пьяный песок не так уж плох, напротив. Когда пьяный совершает шесть шагов, для него проходят три пьяные секунды, в то время как для трезвого, который, быть может, уже покупает сигареты, пока пьяный шагает, проходят шесть секунд. Поэтому для пьяного время течет медленнее, чем для трезвого. У него другое время, чем у трезвого. Если сравнить их друг с другом, трезвое и пьяное время, то для пьяного время совершенно точно течет медленнее.

Она улыбнулась. Кажется, ей нравился этот разговор. Она увлеклась, она любит такие вещи, подумал господин Леман, это хорошо. Он был очень сильно влюблен.

– Это нелогично, – сказала она. – Чем быстрее ты живешь, тем медленнее течет время. Возьмем муху-однодневку. Для нее один день – это целая жизнь. Поэтому ее и прибить так трудно. Когда ты бьешь по ней, тебе кажется, что твоя рука движется быстро, а она видит, как рука медленно-медленно приближается к ней, и легко улетает. Потому что у нее более быстрое восприятие.

– Ты хочешь сказать, что для мухи-однодневки время течет медленнее, потому что у нее более быстрое восприятие.

– Ну да, разумеется. А у трезвых людей восприятие быстрее, чем у пьяных, поэтому им достается больше, они больше получают от своего времени, значит, для трезвых людей время течет медленнее.

Может быть, она и права, восхищенно думал господин Леман, а может быть, и нет. Он решил схватиться за последнюю соломинку.

– И почему же тогда эта муха живет только один день? – спросил он.

– Ха-ха. Ты что, хочешь сказать, что пьяные живут дольше трезвых?

– Было бы неплохо.

– Мне кажется, ты совсем спятил.

– Может, и так.

– Но это не страшно.

– В общем-то да.

– Вот и хорошо.

– Да.

– Послушайте, голубки, – сказал Карл, который незаметно для них обоих подошел к столу, – вы, как я вижу, отлично подружились, но мне кажется, тебе пора обратно на кухню. То есть мне неприятно напоминать, но…

– Хорошо, хорошо.

– Карл, ты как думаешь? Для пьяного время течет быстрее или медленнее?

– Так вот вы о чем болтаете? Ну, тогда вы два сапога пара.

– Не уклоняйся от ответа. Это важно.

Карл ненадолго задумался:

– Я думаю, быстрее. Но на следующее утро все снова уравновешивается.

– Вот так, – сказала прекрасная повариха с довольной улыбкой.

– Но такие вещи обсуждают только алкоголики, – сказал Карл. – И только по вечерам, у барной стойки.

– Неправда. Для пьяного время медленнее течет, а на следующее утро снова быстрее.

– Франк, слушай, Катрин действительно пора на кухню.

– Молчу, молчу. Черт с ним. В любом случае…

– Да ладно тебе. Мне нужно идти на кухню. Может быть, потом. Я после работы пойду в бассейн. В «Принценбад». Можешь тоже прийти туда.

– Господин Леман плавает? Интересно было бы посмотреть, – сказал Карл.

– Я умею плавать.

– Это правда. Умеет. Научился на Подгорном озере.

– Кажется, я чего-то тут у вас не понимаю.

– Вообще-то, Подгорное озеро не имеет к Ахиму никакого отношения, – сказала Катрин и встала. – Подгорное озеро находится у автобана на Гамбург, где-то в районе Ойтена, а Ахим – это направление на Ганновер.

– А когда ты идешь в бассейн?

– Когда закончу здесь. Но сначала я зайду домой. Значит, там я буду где-то около шести.

– Я уже давно не ходил в «Принценбад». Там что, до сих пор открыто?

– Они работают до середины сентября, – сказал Карл. Затем он обратился к Катрин: – Просто невероятно, если господин Леман пойдет в «Принценбад», хотел бы я на это посмотреть!

– Кто же тебе мешает, – ответила она и пошла на кухню.

Господин Леман вытянул шею, чтобы посмотреть ей вслед.

– Хм, – произнес его лучший друг Карл. – Ойтен, Ахим, Подгорное озеро, автобан – как романтично. Вы что, решили организовать краеведческий кружок?

Господин Леман промолчал. Он пытался все осознать.

– Эй, Франк, что происходит? – не отставал его лучший друг Карл и ткнул его в плечо, – О чем задумался? Вспоминаешь, как плавать брассом?

– Ни о чем, – ответил господин Леман, который как раз в этот момент пытался представить себе совместную жизнь с Катрин, прекрасной поварихой, которая теперь обрела имя.

– Хочешь еще пива?

– Нет, – рассеянно сказал господин Леман. – Пожалуй, пойду прилягу еще ненадолго.

5. Кофе и пирожное

– Вот это правильно, – сказал его лучший друг Карл.

Черт, подумал господин Леман, пора просыпаться. И действительно проснулся. Ему всегда снились яркие сны, когда он спал днем, и обычно ему это нравилось, это лучше, чем телевизор, часто думал он, да у него и не было телевизора с тех пор, как перестал работать его черно-белый ящик, к тому же он находил вечерние программы просто удручающими. Но этот сон был слишком жестким. Когда он проснулся, все его тело было мокрым от пота, и это было вызвано не жарой, опустившейся на город, в котором, по его оценке, было около пяти часов вечера. Во сне была ночь, причем ночь мрачного сорта, он бежал по Мантойфельштрассе, пока не оказался в высотном доме, который мог обрушиться, если бы не прибежали собаки, он ждал их на балконе, потому что не мог спуститься вниз: на лестнице толкались грузчики с ящиками пива и все перегородили. Это все алкоголь, подумал он, вставая, вытер пот с голой груди и уже собрался пройти на кухню в душевую кабину, но тут ему пришло на ум, что в этом нет необходимости, так как он все равно идет в бассейн, чтобы встретиться там с Катрин, прекрасной поварихой, как назвал ее его лучший друг Карл.

Еще перед тем как лечь спать, он собрал все необходимые принадлежности: плавки, которые пришлось долго искать, полотенце, вполне чистое либо казавшееся таким благодаря темной окраске, и висячий замок, который остался у него после последнего (первого и единственного) посещения бассейна «Принценбад» несколько лет назад, он оставил тогда при входе залог в двадцать марок и еще пятьдесят пфеннигов за пользование. Отяжелевший от дневного сна и кошмаров, он запихал все это в полиэтиленовый пакет, натянул футболку и вышел на улицу. По дороге к метро он старался держаться в тени, и даже никто из встречных попрошаек не пристал к нему, из чего можно было сделать некоторые выводы о том, какое впечатление он производил на окружающую среду в своем теперешнем состоянии. А пока он ждал поезда на платформе, его даже стало слегка подташнивать, и он подумал, не вернуться ли домой, но тут подошел поезд и лишил его права выбора.

Как раз сегодня ни в коем случае не следовало бы ехать в «Принценбад», угрюмо думал господин Леман, пока поезд первой линии медленно и уныло, что было характерно для этой линии, полз в сторону Принценштрассе, там сейчас огромные очереди в кассу и стоять придется на солнцепеке, а всякие козлы с абонементами на месяц будут лезть без очереди, что совсем неправильно, – обладатели абонементов не должны лезть без очереди, они просто могут не стоять у кассы, это логично и справедливо, думал господин Леман; он вспомнил, что думал об этом и во время своего первого (единственного и последнего) посещения бассейна «Принценбад», тот визит произошел не по его инициативе, а по воле его тогдашней подруги, которая считала, что ему нужно больше двигаться и что плавать вообще полезно. «Плавание – самое полезное для здоровья занятие», – говорила она, она была как раз обладательницей абонемента, как и его лучший друг Карл, и успела проплыть уже тысячу метров, когда господин Леман только добрался до кассы. Ее звали Биргит, она была примерно две недели его подругой, или как это лучше назвать, подумал господин Леман, по крайней мере он так полагал, несмотря на то что спустя эти две недели она заявила, что они никогда и не были по-настоящему вместе, что все это время она в гораздо большей степени была вместе со своим прежним другом, она это так назвала – «быть вместе», думал господин Леман, она все время говорила «быть вместе», тоже сомнительный вариант, если задуматься, думал господин Леман, с тем самым прежним другом, насчет которого она неделей раньше по собственной инициативе клялась, что там, мол, ничего больше нет, что она теперь вместе с господином Леманом, чему господин Леман в принципе и не придал большого значения, потому что, вспоминал он ту Биргит, выходя из метро на станции «Принценштрассе», потому что ему, тут нужно быть честным, было нужно только ее тело.

Но у нее было особенно красивое тело, думал он, выходя из метро на жгучее солнце, он пересек Скалитцерштрассе и проковылял оставшиеся пятьдесят метров до бассейна, может быть, думал он, подойдя к кассе бассейна, сказав «один», ответив «ничего подобного» на вопрос, не студент ли он, и получив билет, который у него сразу же отобрал человек, одетый только в белые шорты и шлепанцы, – может быть, плавание действительно полезно для здоровья, хотя, с другой стороны, подумал он, почему это именно плавание так полезно, вот если посмотреть на этих людей, думал он, входя на территорию бассейна, то они не производят впечатления очень уж здоровых, думал господин Леман, и только тут он осознал, что у кассы не было никакой очереди, но в тот же момент он понял почему: никто не мог стоять снаружи, потому что все были уже внутри.

И когда он подумал «все», он имел в виду действительно всех. Вокруг него царила безумная толкотня и шум, и господин Леман на некоторое время остановился в растерянности у входа, чтобы хоть как-то сориентироваться для начала. Ему не нравились места, в которых он плохо ориентировался, и всеобщая суматоха очень мешала, он сразу почувствовал, что был здесь чужеродным телом. Вокруг бегали люди, полуголые люди любого возраста и пола толпились у ванны для мытья ног, принимали холодный душ, фыркали, мимо него шаркали пенсионеры, молодые турки со смехом и воплями хлестали друг друга мокрыми полотенцами, маленькие дети таскали пустые бутылки или разворачивали, спотыкаясь на ходу, мороженое на палочке, из раздевалок справа и слева от господина Лемана непрерывно вытекали людские потоки, другие люди проталкивались внутрь, далее располагалась зона кафе, закусочных и всяких киосков, господин Леман объединил их для себя понятием «гастрономия», там толпы народа стояли в многочисленных очередях за чем-нибудь или сидели за столиками и уже что– нибудь поедали, люди кричали что-то друг другу, махали руками, бегали, бесцельно бродили, а из района самих бассейнов, скрывавшихся за кустами, доносились плеск, крики и неразборчивое объявление по радио, а еще дальше, за бассейнами, господин Леман помнил это, находились бесконечные газоны, на которых лежали люди, люди были везде, и над всем висел легкий запах хлорки с привкусом картошки-фри.

Чтобы не наделать никаких ошибок, господин Леман пошел к раздевалкам справа от себя, там он переодевался, когда был здесь в последний (первый и единственный) раз. Мужские раздевалки можно было идентифицировать по большой пиктограмме и условному синему цвету, это было хорошо, потому что господин Леман очень боялся случайно попасть в женскую раздевалку, там его могли обвинить в злостном вуайеризме, такая перспектива вдруг промелькнула в его сознании подобно кошмарному сну, и по коже пробежали мурашки. Поэтому он направился в мужскую раздевалку, предусмотрительно присоединившись к другим мужчинам, которые тоже туда направлялись, и испытал удовольствие оттого, что самое трудное препятствие он уже преодолел. Затем господин Леман воспользовался одной из кабинок, он еще в семидесятые годы придерживался мнения, что освобождающее действие демонстрации своего голого тела непомерно преувеличивают, и надел плавки. Это были так называемые купальные шорты, так они назывались в «Карштадте» на Херманплац, он купил их по настоянию Биргит, жуткий предмет с пестрым рисунком, от которого кружилась голова, он купил их только потому, что другие модели, имевшиеся тогда в «Карштадте» на Херманплац, были еще хуже, тогда в Нойкёлльне была такая мода, подумал господин Леман и влез в это ужасное текстильное изделие, которое теперь, когда господин Леман приближался к своему тридцатилетию, сзади несколько натянулось. Потом он бросил на плечо полотенце, взял висячий замок в правую, а одежду с обувью в левую руку, вышел из кабинки, нашел не без труда пустую камеру хранения, бросил туда все, кроме полотенца, запер ячейку на висячий замок и вышел из раздевалки на свежий воздух.

И господин Леман действительно ощутил в себе какую-то свежесть, пробираясь босиком через сутолоку и чувствуя теплые камни под босыми ногами. Теперь ему даже нравилось, что вокруг было так много народу, нравилась эта суета, в ней он чувствовал себя незаметным. В толпе абсолютно никого не интересовало, что плавки ему малы, а его кожа – белее рыбьего живота, за исключением кожи на руках и кожи лица. Здесь никому нет до этого дела, думал господин Леман, тут просто невозможно хоть чем-то привлечь хоть чье-то внимание, думал он, его беспокоило только, что подумает Катрин, прекрасная повариха из «Базара», если увидит его сейчас. К тому же было непонятно, где ее вообще искать. Он огляделся в поисках часов, и, когда их обнаружил, они показали ему, что было только полшестого, стало быть, он мог исходить из предположения, что она еще не пришла. Это хорошо, так я могу немного расплаваться, это меня освежит, это полезно для здоровья, подумал он слегка растерянно и прошел через ванну для мытья ног к спортивному бассейну. Спортивный бассейн, думал господин Леман, спортивный бассейн, господин Леман стоял на краю этого бассейна и беспомощно озирался. Странное название – «спортивный бассейн», он хорошо знал названия разных бассейнов, он запомнил их еще с того раза, когда Биргит ему все объяснила, она вообще постоянно говорила про спортивный бассейн и повторяла, что лично она будет плавать только в спортивном бассейне. Тут, конечно, все вполне спортивно, думал господин Леман, задумчиво разглядывая людей в мутной воде, в это время по трансляции объявили, что Штефан, три года, разыскивает маму и что курить на всей территории бассейнов не разрешается. За его спиной и повсюду вокруг спортивного бассейна на полотенцах лежали и сидели толпы народа, многие расположились на ярусах каменной трибуны, но еще больше людей было в воде, и все они старались придать своим движениям какую-то осмысленность. Среди них были настоящие спортсмены, серьезные атлеты, по крайней мере они так выглядели, эти настолько аутично пропахивали воду в своих специальных очках и шапочках, что им, как сразу заметил господин Леман, не приходилось ни от кого увертываться, наоборот, все остальные пловцы уступали им дорогу, некоторым из этих остальных пловцов удавалось в свою очередь успешно прокладывать зигзагообразный курс, в то время как подавляющее большинство, в основном плавающие брассом, мучительно пытались избежать столкновений, они без конца пугались, сворачивали, бросались из стороны в сторону, отныривали, замирали на месте… Ситуацию усугубляли разные проказники, дети и молодые турки, которые без устали прыгали в воду с края бассейна, вылезали и снова прыгали, при этом они визжали, толкались и создавали полный хаос. Они-то и были настоящими хозяевами положения, всем остальным обитателям бассейна рано или поздно приходилось пересекать зону их прыжков, и все, в этом господин Леман был уверен, боялись, что им на голову свалится визжащая «бомбочка». Господин Леман обрадовался, что ему вспомнилось это слово – «бомбочка», он его уже давно не слышал и не вспоминал, оно напомнило ему юношеские годы, как и все здесь напоминало ему его юношеские годы, и он решил начать плавание именно с такого прыжка в воду.

Но когда он подошел к краю бассейна, чтобы «бомбочкой» приступить к делу, то вдруг передумал. Это недостойно, подумал он, по трансляции как раз сообщали, что какой-то очередной карапуз ищет маму и что детям с приспособлениями для плавания нечего делать в спортивном бассейне; мне скоро тридцать, думал он, хотя это и не повод для кокетства и не основание называть меня господином Леманом, думал господин Леман, но ведь и «бомбочка» – это тоже не ответ, думал он, тут недолго и упасть на кого-нибудь, а потом его разобьет паралич, и это будет непоправимо, думал господин Леман. К тому же, попробовав воду кончиками пальцев, он убедился, что вода, несмотря на жару, была по-спортивному холодной, а господин Леман еще в детстве твердо усвоил основные правила купания, заключавшиеся в том, что в жаркую погоду охлаждаться нужно постепенно: нужно сначала смочить руки и ноги и лишь потом идти в воду; в тех правилах речь шла также о тяжелой пище и алкоголе, но об этом он предпочел сейчас не задумываться. Так или иначе, он выбрал самый разумный путь и полез в воду по одной из лесенок, которыми обычно пользовались только пенсионеры. Вода при медленном погружении оказалась не такой холодной, как он думал, он задержался только один раз, когда вода достигла гениталий. Оказавшись в воде, он быстро отплыл на несколько метров от прыгающих детей. Нужно проплыть по дорожке несколько раз, это пойдет мне на пользу, подумал господин Леман, лучше кролем, чем брассом, подумал он, это хорошо для спины, хотя полезнее всего для спины плавать на спине, это ясно, это ведь очевидно уже по названию, думал он, сосредоточенно гребя кролем, но вскоре он наглотался воды, наткнулся сразу на нескольких человек, потом кто-то пнул его, и господин Леман решил, что плавание – полное дерьмо. Он поплыл обратно к лесенке и выбрался из воды. Надо понимать свое место в мире и делать из этого правильные выводы, подумал он, вытираясь полотенцем. Он увидел, что большие часы показывали уже без двадцати шесть, пригладил назад мокрые волосы и отправился на поиски прекрасной поварихи.