Текст книги "Враг един. Книга третья. Слепое дитя"

– А слуги из таких, значит, не выходят?

– Слуги – никогда, – покачал головой Тео. – Те немногие, кем действительно управляет разум, кто искренне желает извести в этом мире паршивых овец и бессмысленную шваль, которая коптит небо, сама не понимая зачем… Они всё-таки тоже должны во что-то верить.

– Значит, мы, тули-па, что, помогаем извести… паршивых овец?

– Смертным необходимо постоянно жрать друг друга, в этом состоит основа их примитивной натуры, – Тео посмотрел ему в глаза. – Потому жизнь их и не стоит ничего, когда речь идёт о подлинной справедливости… любому смертному суждено умереть раньше или позже, вопрос лишь в том, принесёт ли он тебе при этом какую-нибудь пользу. И это – естественный отбор, отбраковка, которой обязаны управлять те, кто эволюционно стоит выше смертных. А обо всём остальном ты обязательно поговоришь с Владетелем, когда станешь ещё чуть постарше, молодой тули-па.

Блондин поднял взгляд на редкие серые облака, под которыми по прорубленному высоко в скалах шоссе ползли покоцанные внедорожники с гигантскими колёсами.

– Ладно, хватит болтовни, – он скрестил на груди запястья. – Марш в небо и к бою, юный воин. И сохрани тебя мироздание, если ты в этот раз попытаешься создать хотя бы один щит, пока будешь в воздухе, – только атака, ты понял меня?

* * *

Говорят, у животных в дикой природе существует только два главных способа защитить себя от врагов. Какой-нибудь заяц или сайгак, почуяв опасность, тут же сорвётся с места и понесётся со всех ног куда глаза глядят, чтобы только остаться в живых. А вот опоссум, например, тот от страха, скорее всего, замрёт неподвижно, свернувшись в клубочек, а после просто зажмурится и обмякнет с открытой пастью, и не сможет реагировать даже на попытки себя укусить.

Руби на всю жизнь врезалась в память сценка из одного учебного фильма, который им демонстрировали однажды в школе на уроке естествознания. Там высокий дородный дядька в белом халате авторитетно объяснял зрителям, что если серой куропатке связать лапки и потом быстро уложить её на спину, то та просто застынет как мёртвая, и дальше будет не так-то легко вывести её из транса. Помнится, Руби было тогда ужасно жалко глупую птаху на экране: понятно же, что любой уважающий себя хищник всё равно скорее всего в конце концов сожрёт её, бедненькую.

Только вот мало кто в состоянии игнорировать данные матерью природой рефлексы – в особенности если тебе не повезло оказаться где-то в самом низу пищевой цепочки.

Как бы то ни было, сейчас Руби необыкновенно хорошо понимала серых куропаток.

Коленки у неё сделались совершенно ватными сразу же, как только она услышала противоестественно спокойные голоса сначала Алекса, а потом Дианы.

Всех этих парней там, под широкой бетонной лестницей, всё-таки было ужасно много – явно больше двух – и Руби отчётливо разглядела в руках одного из них самый настоящий ножик, когда тот обернулся. Неужели Алекс с Дианой совсем не боялись нарваться на неприятности? Оба они вели себя так, как будто знали, что делали, но… ей-то, Руби, которая понятия не имела, чем всё это могло закончиться, в такой ситуации полагалось ведь бежать, правильно? А потом уже, как там обычно советовали в шоу «Спасатели „Три нуля“», из безопасного места сразу же вызывать полицию… да?

Вот только как тут бежать, если у тебя от страха в буквальном смысле слова отнимаются ноги?

Нет, может быть, если бы Диана в тот момент хотя бы крикнула ей что-то, скомандовала бы что-нибудь, это ещё и могло бы вывести Руби из ступора, но Диана лишь торопливо отпихнула её себе за спину, как только этот лохматый как медведь тип в бейсболке, который был с ножом, шагнул к ним обеим ближе. А в следующие пару мгновений произошло так много всего разом, что Руби оказалась в состоянии только неподвижно стоять, зажимая себе ладонью рот и не в силах отвернуться.

Потому что это всё абсолютно не походило на драку.

То есть не то чтобы Руби видела в своей жизни так уж много драк, но по крайней мере в фильмах их точно всегда показывали по-другому.

Диана и Алекс начали двигаться очень-очень быстро, как-то совершенно неправдоподобно быстро. А может быть, это просто в глазах у Руби на какое-то время помутилось – она сначала почти ничего не могла толком разглядеть в сумерках, поняла только, что Алекс одного за другим опрокидывает своих противников на землю, а потом этот лохматый выронил свой нож, шарахаясь прочь, а ещё один, наголо бритый, замахнулся на Диану сзади, и та небрежно, не оборачиваясь, вроде бы перехватила его руку, отчего тот почему-то вскрикнул, как от удара…

Но Руби могла поклясться, что не видела вообще ни одного удара.

И вот тогда она наконец заметила, как улепётывает, с дребезгом опрокинув что-то, та самая растрёпанная рыжая девчонка, и эта картинка, а может быть, дробный стук каблучков по тротуару будто разбили вокруг Руби невидимую стеклянную клетку, выдёргивая её из липких паутинных лап дурностного оцепенения.

И она сорвалась было следом – так, наверное, какие-нибудь антилопы кидаются за старшим в стаде, первым подавшим остальным знак удирать…

Руби сперва даже не поняла, что произошло, когда чужая пятерня сгребла её сзади за шкирку; девушка изо всех сил рванулась прочь, но у неё ничего не вышло, и тогда она в отчаянии обернулась и увидела над собой в полумраке страшную щетинистую физиономию с плагом-монеткой в левом ухе, и эта монетка вдруг мигнула пронзительным розоватым светом:

– А вот я сейчас вашу подружку… – у самого горла Руби блеснули острые треугольные лезвия, выстрелившие из закреплённого у того на запястье кастета.

Собственный тихий вскрик она услышала словно с секундной задержкой.

Алекс с Дианой рывком обернулись, и до девушки, словно во сне, донёсся какой-то рваный, смутно-плывущий голос Дианы:

– Волновик! У него волновик вживлён, Хаук!

* * *

– Во вторник в двенадцать ноль-ноль…

Просторный, душноватый затенённый зал. Плотно закрытые тяжёлыми парчовыми портьерами окна, прогорклая бронза статуй в стенных нишах, хрустальные канделябры с голографическими свечами в зеркальных простенках. Горечь мастики и старого дерева в воздухе, ароматы экзотических цветов, расставленных в напольных яшмовых вазах. Приглушённое золото света на матовой поверхности стеклянных столиков, приглушённый гул голосов – размеренный и негромкий, словно жужжание множества маленьких механизмов.

Здесь не принято было говорить громко, не принято было мешать друг другу, не принято было вмешиваться в чужие беседы, не получив приглашения.

Не принято было слишком долго смотреть собеседникам в глаза.

В проёмах полукруглых сводчатых арок маячили секьюрити с прозрачными полосками виртуальных информаторов на лицах. Расторопные официанты бесшумными тенями скользили по мягким коврам и по вылизанному до блеска паркетному полу. Шёлковые рубашки, чёрные фартуки, форменные жилеты с галстуками-бабочками… и почти невидимые волновые стимуляторы, вживлённые в мочки ушей, – у всех, даже у сидящей на трёхногом табурете посреди зала девушки, которая безучастно скользила пальцами обеих рук по струнам огромного криза́лиса.

«Какая всё же хорошая штука – эти волновики, – в очередной раз подумалось Консулу. – Якобы облегчают персоналу его напряжённую работу, а на самом деле отлично обеспечивают безопасность. К завтрашнему утру никто из обслуги не вспомнит о том, что они здесь случайно увидели или услышали…»

Глаза у перебиравшей струны девушки были закрыты, и вращающиеся диски её громоздкой музыкальной машины (чёрт его знает, когда эта странная помесь арфы с древней прялкой успела войти в моду в высшем свете) звенели тихонько и немножечко тревожно – именно так, как надо, не отвлекая, а как-то исподволь настраивая на рабочий лад.

– Значит, завтра, в двенадцать ноль-ноль… – медленно повторил Консул. – И все они будут вооружены?

Сидящая напротив него женщина молча кивнула, и в её затейливо уложенной причёске заискрилось кружево тонкой изумрудной диадемы.

– В этот раз там соберутся уже не безобидные студенты, – добавил мужчина рядом с ней, одетый в накидку с жёсткими плечами поверх тёмно-синего, явно очень дорогого кимоно. – Тебе стоит помнить об этом, если не хочешь ошибиться.

Этого немолодого японца с длинной косой на затылке, пронзительными чёрными глазами и бесстрастным, словно восковая маска, лицом Консул не видел здесь ещё ни разу. Вот с женщиной им уже приходилось время от времени разговаривать, и всякий раз ему бросались в глаза её странно экстравагантные наряды, неуловимо вызывавшие в памяти что-то средневековое: вроде бы строгие атласные платья в пол, но непременно – с какими-нибудь фигурными валиками на плечах, или со змейками жаккардовой шнуровки по боковым швам, или с расшитыми жемчужным бисером корсетами…

Правда, как раз одеждой эти двое не особенно выделялись на фоне остальных присутствующих. В зале хватало и женщин в изысканных вечерних туалетах и в строгих брючных костюмах, и мужчин не только в пиджаках или смокингах, но и таких, что щеголяли в белых платьях – с перехваченными толстыми обручами клетчатыми гутрами на головах – или в длинных африканских туниках и шапочках-куфи, или в хлопковых тюрбанах…

Люди стояли группами по двое и по трое или сидели друг напротив друга в мягких креслах, неспешно обмениваясь негромкими, безукоризненно вежливыми репликами.

Здесь никто никогда не спешил и не суетился.

Здесь просто делали свою работу, неслышную и незаметную, на которой держался весь мир. Работу, которая потом – дни, недели и месяцы спустя – обернётся громкими заявлениями на межконтинентальных саммитах и в диппредставительствах, нотами протеста или патриотическими речами, банкротством или триумфальным взлётом влиятельных корпораций, объявлением смешных локальных войн или, напротив, подписанием капитуляций.

Здесь договаривались о сотрудничестве, оценивали сценарии конфликтов и просчитывали риски. Дискутировали о том, кому в глазах большинства в скором времени предстояло из героя стать преступником, а кого из злодея пока выгоднее было на время сделать жертвой обстоятельств. Решали, превратится ли очередная кровавая неприятность в мире, по мнению правозащитников, на сей раз в трагедию международного масштаба, или ей суждено будет и дальше оставаться для общества безликой статистической сводкой, как и множеству других до неё.

Ничего особенного: международная безопасность никогда не была простым делом.

Консул взял с подноса склонившегося к нему официанта хрупкий узорчатый бокал и рассеянно пригубил. Шампанское было весьма недурным – изысканный купаж, лёгкие цветочные нотки, долгое послевкусие… организаторы Собраний, как обычно, старались держать сервис на уровне. Надо бы не забыть спросить, из какого оно дома…

– Вы же понимаете, что Альянс Независимых Сил не поверит вам на слово, верно?

Женщина сплела перед грудью усыпанные массивными перстнями холёные пальцы:

– Я пообещала, что мы поможем тебе уничтожить твоих врагов. Тебе будут помогать и дальше.

– Почему ваша организация идёт на это? – Консул нахмурил седые кустистые брови. – В чём ваша выгода?

– Считай, что ты нам по нраву. Нам по нраву те, кто жаждет справедливости, смертный, – ответила та.

Консул даже не поморщился от вычурности этой фразы. На Собраниях никогда не появляются случайные люди… а с опытом неизбежно начинаешь понимать, что теневая политика – это та ещё клоунада, особенно когда приходится иметь дело с представителями всяческих сект или с членами так называемых «тайных лож». Кругом у них вечно разнообразные кодовые слова, пароли, секретные знаки… Рано или поздно к этому привыкаешь. На свете не так уж и мало богатых и влиятельных сумасшедших – и большинство из них как будто соревнуются между собой в том, кто кого перещеголяет в оригинальности.

Полезные идиоты…

С другой стороны, в её словах о справедливости определённо был резон. Если рассказанное Консулу было правдой (а проверить это будет несложно), пора действительно заканчивать весь этот шабаш. Там, правда, почти наверняка будут и мирные демонстранты тоже… а впрочем, чёрт с ними. Им ведь наверняка платят, этим недоумкам, иначе сидели бы по домам и не высовывались, не рвались протестовать против Альянса. В конце концов, кто, если не Альянс, построил им аэродромы и дороги, кто спонсировал их школы, больницы и благотворительные центры? Да, не за бесплатно, а что в этом мире вообще делается бесплатно?

– Ничто в этом мире не делается бесплатно, – раздумчиво проговорил Консул вслух.

Его собеседники обменялись короткими взглядами, и по губам женщины зазмеилась слабая улыбка.

– Верно… – медленно произнесла она. – Верно, не делается.

Эта женщина всегда говорила кристально чисто и грамотно, и было совершенно невозможно понять, из какой именно страны она родом. Вполне возможно, что даже из какого-нибудь из тех маленьких государств, что мечтают однажды тоже стать частью Альянса…

Время от времени Консулу становилось любопытно, но задавать прямой вопрос было, конечно же, бессмысленно. Кроме того, он знал, что его люди работали над этим.

– Ты принесёшь нам клятву, – мужчина в кимоно посмотрел ему в глаза. – Принесёшь клятву и примешь наше покровительство.

Черты его лица в неверном свете от пылающего камина на секунду расплылись и будто бы преломились, неожиданно напомнив Консулу какую-то уродливую погребальную маску. Он торопливо сморгнул несколько раз, отгоняя морок.

К вечеру после напряжённого рабочего дня от усталости вечно начинают слезиться глаза…

– Всего лишь слова? – усмехнулся Консул.

– Раны от меча заживут, а от языка останутся, – кивнул японец. – Слова много значат.

Консул надменно хмыкнул.

До настоящих политиков этим двоим явно было ещё очень далеко…

Женщина неожиданно рассмеялась мелодичным хрустальным смехом, не отрывая от него взгляда.

– Он хорош, кобэсими, – негромко сказала она, не поворачивая головы. – Он правда истинно хорош.

– Значит, вам нужен от меня просто вот такой… ритуал? – в последний раз уточнил Консул, поглаживая морщинистой ладонью набалдашник роскошной резной трости и прислушиваясь к журчанию декоративного фонтана в центре зала. – И ничего больше?

– Больше ничего, смертный.

Консул задумался.

Конечно, они вели сейчас какую-то свою игру – когда оно бывает иначе? – но, пока это было выгодно Альянсу… да и ему лично… почему бы не воспользоваться и не подыграть?

Вслед за собеседниками Консул поднялся с глубокого бархатного кресла, снова поневоле залюбовавшись на женщину: туго затянутые у висков волосы, нежная гибкая шея… длинные рукава с золочёным тиснением, вычурные складчатые манжеты, по локоть обнажающие тонкие изящные руки…

Хрупкая надменная аристократочка. А ведь, небось, действительно воображает себя элитой. Много лет назад, в ранней молодости, когда Альянс Независимых Сил в мире считали ещё не более чем амбициозным политическим проектом безо всякого будущего, Консулу уже приходилось видеть таких.

Им, простым солдатам, было тогда дозволено делать с этими девочками всё что угодно, а те подчас и готовы были на всё – лишь бы только сохранить жизнь своим мужьям-предателям, которые совсем недавно ещё считали себя хозяевами мира…

– Ну что же, я согласен дать клятву.

Миндалевидные глаза женщины жадно сверкнули под густыми чёрными бровями.

«…ты ведь позволишь мне забрать его себе, кобэсими?»

* * *

– У него волновик вживлён, Хаук! – странно искажённый выкрик Дианы бритвой резанул Руби слух. – Синкопа, надо было сильнее… осторожнее, он ничего не чувствует сейчас…

Хватка державшего её мужчины не ослабевала; шипы нацепленного на его руку механического кастета прикоснулись к горлу.

«О чём они вообще? – успела бессвязно подумать Руби, судорожно сглотнув. – Какая синкопа? И что такое „хаук“?»

И вдруг она услышала очень-очень ровный, тоже какой-то совсем незнакомый голос Алекса:

– Не бойс-ся ничего…

Тот коротко посмотрел Руби в глаза, и девушку разом пробрала дикая, оглушающая оторопь от этого взгляда, заставившего будто мелко завибрировать все её внутренности.

Алекс не двигался с места, и Диана тоже не двигалась – оба они лишь синхронно, как в танце, выбросили перед собой раскрытые ладони, и Руби почудилось, что эти ладони внезапно тускло засветились, словно облепленные тучей каких-то фосфоресцирующих светлячков.

Диана, кажется, ещё что-то говорила, обращаясь к ней, но Руби уже ничего не могла разобрать. Ей сделалось ужасно жарко, по спине градом покатил пот, а потом краски вокруг изменились, как если бы она смотрела на происходящее сквозь переливающееся витражное стекло. Алекс и Диана вновь произносили какие-то слова, но почему-то Руби больше не слышала этих слов, а словно бы видела их, будто полосы света – как когда до рези в глазах смотришь на размазанные по небу следы закатного солнца, а потом резко зажмуриваешься, – ощущала их короткими хлёсткими ударами, электрическим током в собственных сосудах…

Схвативший её парень что-то нечленораздельно замычал, по его туловищу одна за другой прокатилось несколько слабых судорог, и хватка на горле Руби неожиданно разжалась.

В ушах у девушки зазвенело, как перед обмороком. Она шарахнулась в сторону и начала медленно – страшно медленно, словно вокруг неё был не воздух, а вода, – пятиться на деревянных ногах, не в силах оторвать от Алекса с Дианой глаз, из которых частыми каплями, совершенно помимо её воли, побежали слёзы. А потом окружающее пространство неуловимо дрогнуло, и кудрявый верзила, больше не обращая на Руби никакого внимания, конвульсивно обхватил себя руками и торопливо забормотал что-то странное и невнятное, вцепившись побелевшими пальцами в рукава мятой спортивной куртки:

– Не надо, не стану, нет… не стану, отпусти…

Мир вокруг замерцал перегорающей лампочкой и на долю секунды погас совсем, как будто в нём разом выключили все огни, а в следующий момент Руби вновь разглядела парней, слабо шевелящихся на асфальте. Она видела, как те один за другим поднимаются на ноги, пошатываясь и растерянно потирая себе лбы, а сама всё пятилась и пятилась, пока не упёрлась затылком в решётку велосипедной стоянки, стискивая скользкими от пота пальцами холодные прутья за своей спиной.

– Не стану, не стану, не стану, не надо, отпусти!!!

Алекс сделал ещё один шаг вперёд, и на месте его лица безотчётно всхлипывающей Руби на мгновение померещилась какая-то звериная морда… лисья морда с пылающими изумрудно-зелёными глазами… а из этих глаз струился поток чего-то грозного, неистового, неодолимого, от чего хотелось то ли укрыться, то ли наоборот…

(«…кто это? Что со мной происходит?!!»)

…наоборот, приблизиться к этому существу, притронуться, прильнуть к нему всем телом…

Огненное дыхание кого-то непредставимо огромного совсем рядом с Руби коснулось её кожи, на несколько мгновений стирая из сознания всё, что его наполняло. Она судорожно прижала ладони к лицу, хватая ртом сделавшийся горьким как хина раскалённый воздух, задыхаясь то ли от ужаса, то ли от какого-то молитвенного, суеверного благоговения, а обжигающий лицо ураган уже слабел и растворялся, отступал отливной океанской волной, оставляя Руби, обессиленную и ошеломлённую, только цепляться взглядом за колючие звёзды в темноте звонкого сиреневого неба…

…и всё закончилось.

Оно и длилось-то, наверное, не дольше какой-нибудь там минуты.

И Руби вдруг снова ощутила шероховатую прохладу на своих мокрых от слёз щеках и снова услышала звуки города: гулкий грохот отъезжающего поезда, отдалённые автомобильные сигналы, скрипучие крики какой-то птицы над головой… А Алекс медленно опустил руки вдоль тела и вполголоса произнёс только одно слово:

– Вон.

И тогда все они развернулись и, словно пришпоренные, галопом припустили вниз по улице, куда-то туда, где светились голографические пирамидки на крышах беспилотных такси, а Диана давно уже стояла рядом и обнимала хлюпающую носом Руби крепко-крепко, как маленькую, как когда-то в детстве, в школе перед выпускным балом, и та чувствовала, как постепенно отпускает колотящий её крупный морозный озноб:

– Ну всё-всё, зайчик, успокойся… всё в порядке… всё уже снова в порядке…

…и казалось, что в волосах у Дианы затухают крошечные, будто пылинки, золотистые искорки.

Глава 4

– Я не знаю, что мне делать… Мне… мне очень плохо…

– А мне какое, по-твоему, должно быть до этого дело?

Мэйсон неуверенно, словно жеребец в стойле, переступил с ноги на ногу, оставляя на блестящем линолеуме лестничной площадки две расплывчатые грязные кляксы. Он стоял, сгорбившись и глядя в пол, бледный как смерть; мокрая насквозь щегольская курточка была застёгнута криво, нос казался каким-то заострившимся, будто клюв у нахохлившейся птицы, между бровей глубоким некрасивым шрамом залегла мучительная морщина.

«Чучело огородное, – неприязненно подумал Кейр. – Куклёнок…»

– Какая тварь вообще дала тебе мой адрес?!

В принципе Кейр, конечно, догадывался – какая. И даже примерно догадывался, зачем. Но, твою ж грёбаную в душу мать, насколько всё это сейчас было не в тему!

Сначала эта утренняя кутерьма с байк-клубом, потом кутерьма в Сигню, а потом ещё и любимое развлеченьице Тео (когда тому по какой-то причине казалось, что его оруженосец чересчур расслабил булки) – спарринг без щитов, который начался в небе и закономерно завершился глубоко на дне той чёртовой бухты в человеческом теле с парализованными конечностями и в весёлой компании сплывшихся со всех сторон на кровь любопытных донных рыб… так что оставалось только радоваться, что в тех широтах хоть не водились какие-нибудь там долбаные пираньи…

И вот, пожалуйста: стоило только Кейру после всех этих увлекательных упражнений слегка прочухаться, подзализать раны и прыгнуть, наконец, домой – как нате вам… предрождественский подарочек прямо под дверью собственной квартиры.

Получите, как говорится, и распишитесь. Просто охрененное, мать его так, завершение этого долбаного понедельника.

И что с ним теперь прикажете делать? С лестницы спускать?

А вообще-то стоило бы…

– Бугор сказал, что это всё грёбаная чертовщина, – пролепетал Мэйсон, запинаясь. – И что только ты можешь здесь чем-то помочь…

– Меня ни дерьма не интересует, что тебе там наплёл Майки, младенчик, – зло сказал Кейр. – Он тоже, на хрен, вечно не головой думает, а дыркой в заднице…

Парень поморщился: вся лестница, казалось, насквозь провоняла табачным дымом. Когда-нибудь он всё же прикончит этого курилку из квартиры напротив…

– Но ты ведь можешь, правда?

Кейр угрюмо посмотрел через его голову на приоткрытую соседскую дверь, из-за которой тянуло чем-то острым и подгоревшим, и сжал зубы. Хватит, мать его, нечего тут устраивать… живые трансляции.

Парень небрежно прихватил пошатнувшегося Мэйсона за грудки, втягивая в гостиную, и тут же чувствительно приложил того спиной о жалобно задребезжавшие дверцы гардеробного шкафа.

– Силы и кровь, ага? – с издёвкой спросил он, опираясь рукой о стену рядом с его головой. – Осознанно и без принуждения?

Мэйсона мелко затрясло, и это было лучше всякого ответа.

– А я тебе, интересно, кто – мать Тереза? Исповедник душеньки твоей грешной?

– Пожалуйста. Я больше не могу так… я с ума сойду.

– Не ко мне вопрос, – отрезал Кейр. – Не я твой покровитель.

– Я не могу, босс… – повторил тот, внезапно всхлипнув. – Мне страшно…

Тянущиеся от него энергетические токи, напитанные ядрёной смесью ужаса, отчаяния и надежды, сладко били по нервам даже на расстоянии – грёбаный коктейль от шеф-повара, аж в ушах звенит. Чёрт подери. Если этот сопляк всё время вот так же держит себя, находясь рядом с Вильфом, неудивительно, что тот так надолго залип…

Знакомое жжение за глазами непроизвольно усилилось.

– Убирайся отсюда к дьяволу, Мэйсон, – отрывисто произнёс Кейр. – И никогда больше не смей до меня докапываться, усёк?

– Но… у тебя же тоже… ты же ведь тоже один из… один из них…

– Да что ты говоришь?! – радужки, похоже, всё же полыхнули красным, потому что Мэйсон вдруг отпрянул к стене, не сводя с Кейра глаз. – Надо же, твою мать. Офонареть. А я даже и не рассчитывал, что до тебя это когда-нибудь дойдёт…

Кейр оттолкнул от себя тяжело дышащего парня и раздражённо прошёлся вдоль заставленной грязной посудой барной стойки.

…Что Вильф сделает Мэйсона рабом, а не слугой, было ему ясно чуть ли не с самого начала. Слуги всё же были кастой повыше, мозгов у них обычно бывало побольше, и среди них встречалось немало смертных вроде вот этого вот сегодняшнего… революционера с Южных Оркнеев («Как Тео его там называл, Аждархо? Ну, мать его так, всё-таки и имечко…»). По крайней мере, подобные кенты обычно приносили тули-па клятву, хотя бы более-менее осознавая, на что они вообще соглашаются.

А это ходячее недоразумение больше всего походило на неопытного «щипача», внезапно обнаружившего в чужом кармане вместо кошелька (кто бы мог, мать его, подумать!) открытую бритву…

«Надо было просто закрыть перед ним дверь, вот и всё, – с досадой подумал Кейр, разглядывая глубокие следы от когтей, оставленные им когда-то в приступе плохого настроения на кухонной плитке. – Сопляк, небось, потоптался бы на лестнице и потом свалил бы отсюда к чертям, никуда бы он не делся…»

Ну вот какого хрена Кейр сейчас должен всем этим заморачиваться, а?!

Молчание затягивалось. С улицы донеслось отдалённое постукивание железнодорожных колёс – как будто кто-то пересыпал камешки в большой жестяной коробке. Было слышно, как в квартире наверху со скрежетом и натужным кряхтением передвигают по полу что-то тяжёлое.

Мэйсон, словно побитая собака, следил за ним больными покрасневшими глазами, затаив дыхание и, кажется, даже не решаясь пошевелиться. Кейр от души пнул облезлый кактус-торшер в углу и вдруг криво ухмыльнулся, сцепляя руки на пояснице.

– А в общем-то знаешь, младенчик, это ведь даже неплохо, что Бугор с остальными могут на тебя сейчас полюбоваться, – раздумчиво протянул он, глядя Мэйсону в глаза. – Они, в отличие от тебя, всегда помнят, на кого работают, ага? А теперь имеют перед глазами ещё и отличный пример того, что бывает, когда всякие сопливые малявки вроде тебя пытаются игнорировать своего босса и вякать ему, что он здесь, мол, не самая важная птица…

Страдальчески ввалившиеся щёки Мэйсона запылали как у ботаника, которого старшеклассники заставляют спустить штаны и показать «луну» школьной учительнице.

– Я не хотел, правда, всё было не так… – в глазах у него стояли слёзы. – Просто Вильфрид, он… то есть, я сначала думал, что он…

– Ах ты, оказывается, ещё и думать умеешь, морда твоя обезьянья? Ну и чем ты тогда думал, когда добровольно шёл под, мать его, чужое покровительство? – перебил его Кейр.

– Умоляю, босс… – пацан сделал пару шагов вперёд и внезапно грохнулся перед ним на колени, царапая скрюченными пальцами жёсткий серый палас. – Пожалуйста…

– Отвечай на вопрос, когда тебя старший спрашивает. Чем. Ты. Думал. А?!

– Он… он пообещал, что, если я сделаю это, то мама вернётся живой с операции…

Кейр невольно вздрогнул.

Ну хотя, чему тут удивляться. Такие штучки всегда были вполне себе в духе обоих тэнгу.

– Не обманул хоть? – негромко спросил он после паузы.

– Нет…

Кейр опёрся руками о край кухонной раковины и некоторое время стоял неподвижно, недовольно разглядывая червячков зимнего дождя на оконном стекле. Пожарные лестницы во дворе напоминали в тусклом свете из окошек соседнего флигеля полуобгрызенные скелеты каких-то страшненьких цитадельных тварей. Пыльные жалюзи слабо покачивались от ледяного уличного сквозняка, и Кейр увидел в отражении, как всё ещё стоящий на коленях Мэйсон зябко обхватывает себя руками, опять начиная дрожать.

– Поднимайся, – бросил ему Кейр, со скрипом опуская раму. – Мне на хрен не сдалась здесь вся вот эта вот твоя… театральная самодеятельность.

– Прости… я уже просто совсем ничего не соображаю…

– А у вас, смертных, вообще по жизни проблемы с соображалкой, – мрачно проворчал Кейр, оборачиваясь.

Потом он зашёл в спальню, в кои веки умудрившись не запнуться о валявшиеся около самой двери гантели, и вытащил из похожей на маленький сундук прикроватной тумбочки полупустую бутылку виски.

– На, выпей, – хмуро сказал Кейр, ногой закрывая за собой дверь, и протянул Мэйсону снятый с полки над раковиной тяжёлый квадратный стакан. – И сядь уже, наконец, чёрт тя дери…

Пацан опрокинул в себя спиртное залпом – слышно было, как его зубы мелко стучат о толстое стекло, – мучительно заперхал, встал и, словно заводная кукла, покорно опустился на продавленный диванчик в центре гостиной, утирая кулаком распухший нос.

Кейр присел рядом, со стуком поставил бутылку на обшарпанный журнальный столик и глубоко вздохнул:

– Как звучала твоя клятва?

– Быть рядом всегда, когда того пожелаешь, добровольно и без принуждения, слушаться и поддерживать, – заученно, как робот, произнёс Мэйсон.

– «Поддерживать тебя» или «поддерживать твои силы»?..

– Твои силы…

Бесполезняк. Ноль вариантов. А с чего бы Вильфу, спрашивается, оставлять ему варианты…

– Тут ничего не поделаешь, приятель. Твои силы и кровь теперь навсегда принадлежат твоему покровителю.

– Я ведь не знал… я ничего этого не знал… я думал, что он… что мне… что он может… – голос Мэйсона всё-таки сорвался, и он вдруг тихонько по-щенячьи заскулил, судорожно смахивая со щёк катящиеся слёзы, а потом обхватил голову руками и начал мерно раскачиваться из стороны в сторону, словно китайский болванчик. – Пожалуйста. Пожалуйста, босс. Я больше не выдержу. Это почти каждый день… я не могу больше спать… пожалуйста… Я… я руки на себя наложу…

– Попробуй сделать с собой хоть что-нибудь без приказа, будешь сильно удивлён, – хмыкнул Кейр.

В лучах настенного светильника было хорошо видно, что лицо Мэйсона приобрело почти землистый оттенок. Глаза его совсем утратили привычный когда-то нахальный блеск, и под ними тёмными пятнами залегли широченные коричневые тени.

Кейр сердито побарабанил себя пальцами по колену. «Эта малявка ведь всего на четыре года младше меня», – неожиданно подумал он.

Мама когда-то говорила, что у него мог бы быть брат на четыре года младше…

Парень механически растёр себе кисти и коснулся двумя пальцами ямочки у Мэйсона между ключиц.

Н-да…

– Дай-ка мне свою руку.

Мэйсон нерешительно протянул ему узкую, влажную и холодную как лёд мальчишескую ладошку с до крови обгрызенными ногтями. Кейр несильно сжал её в своих, и парнишка дёрнулся как ужаленный, разглядев медленно разгорающиеся алые линии вокруг его запястий.

– Не надо… – умоляюще прошептал он, не отрывая расширившихся глаз от длинных полупрозрачных когтей, которые показались у Кейра из кончиков пальцев.

– Не бойся, – устало сказал ему тот. – И подбери уже сопли, ага? Это, конечно, не всегда постыдно, но почти всегда очень глупо… Я посмотрю, что я смогу сделать. Но ты всё равно, знаешь… лучше ни на что не надейся особенно.