Текст книги "20 писем к другу. Последнее интервью дочери Сталина"

Глава четвертая. На чужих берегах

Еще за много лет до встречи со Светланой Иосифовной мы читали ее первую книгу. Тогда, в конце 60-х, она ходила по Москве в замусоленных «самиздатовских» копиях наравне с прозой Пастернака, Солженицына, Шаламова, Набокова. Естественно, что эти кое-как сброшюрованные полуслепые машинописные копии вызывали ажиотажный интерес у читающей публики. Мы так мало знали правды о своей собственной истории, о подлинных судьбах известных людей, что интересно было любое живое слово, любое непосредственное свидетельство. И, конечно, особо притягивала возможность хоть немного заглянуть за непроницаемую Кремлевскую стену, с удивлением узнать, что и там живут обычные люди со своими страстями, судьбами, проблемами.

В Америке же «первенец» писателя Аллилуевой не имел громкого успеха. Для западного читателя в этой камерной, очень личной и какой-то целомудренной книге было слишком мало скандального, разоблачительного. Не оправдались надежды и на интимные подробности из жизни вождя и его окружения. Публику интересовали только ее отец и множество подробностей его жизни, которые в книгу не вошли.

Первый год за рубежом стал годом путешествий и поистине цыганского кочевья. Она объездила чуть не полмира: Азия, Африка, Америка. Упущенные за всю предыдущую жизнь впечатления были восполнены, и пора было становится на якорь, как-то и где-то обосновываться в этой жизни, тем более что с издателями уже была согласована новая книга «Только один год».

Светлана поселилась в тихом университетском городке Принстон, где сняла небольшой дом. Он принадлежал жене недавно умершего издателя. Писательница и музыкантша, она любила путешествовать, дома бывала редко. Это вполне устраивало Светлану, которая, по ее словам, стремилась к спокойной, уединенной жизни. Она всячески избегала общения с соседями и ограничивалась узким кругом друзей.

В декабре 1967-го она встречала впервые в своей жизни католическое Рождество. Ей запомнился этот сочельник, ужин в ресторане.

Из интервью Светланы Аллилуевой:

«Только год назад в эти дни я уезжала из Москвы. Какая вьюга мела! Поздно ночью в аэропорт меня провожал сын. Мог ли кто-то вообразить тогда, что я поселюсь в Принстоне и буду встречать Рождество за столом с новыми друзьями…

Однако, куда бы я ни пряталась, меня всюду находили и терзали… Были какие-то увлечения, которые тут же становились достоянием прессы. Меня все это раздражало, и это ничем не кончалось…»

Одним из тех людей, с которым Светлана особенно сблизилась в Принстоне, был семидесятилетний писатель-советолог Луи Фишер. Он был широко известен как автор наиболее полной биографии Ленина, пользовавшейся в 90-е годы большой популярностью и у нас. Вот ведь игра судьбы! Престарелому историку, конечно, льстило внимание дочери Сталина, а может быть, здесь были и профессиональные интересы. Как бы там ни было, роман продлился недолго, но скандальный отклик в прессе имел большой.

«Светлана влюблялась бешено, – писал журнал «Таймс». – Скандалила, приходила к женам, разбивала окна, при расставании отбирала подарки».

Не отставала, конечно, и советская печать. Известный публицист и исследователь жизни Сталина и его окружения Рой Медведев, не ссылаясь на источники, свидетельствовал:

«Светлана сняла дом в Принстоне, у нее появилась прислуга, а вместе с тем и старые привычки деспотичной и капризной хозяйки. Она грубо обращалась с чернокожим управляющим и резко отчитывала служанок.

В Принстоне у нее возник роман с Фишером, который помогал ей в работе над мемуарами. Однако их связь вскоре распалась из-за грубости и несдержанности дочери Сталина. Разъяренная Светлана пришла в дом Фишера объясниться, но он не открыл ей двери. Светлана целый час ходила вокруг дома своего недавнего друга, требуя, чтобы он вернул ей подарки. Когда она начала бить стекла в доме, Фишер вызвал полицию».

Честно говоря, трудно было сопоставить эти факты с образом выдержанной интеллигентной женщины, который сложился у нас при общении со Светланой Иосифовной в Лондоне. Хотя… Столько лет прошло! И годы эти были отнюдь не безоблачными для нее.

Из интервью Светланы Аллилуевой:

«Я уже несколько лет прожила вне Родины. Мне было почти 44 года. И вдруг судьба толкнула меня в очередное безрассудство. Это было наваждение, когда голова перестает думать и анализировать. Начинаешь плыть по течению…

Была в Америке архитектурная школа и Товарищество знаменитого архитектора Фрэнка Ллойда Райта. В пустыне Аризона был построен уютный коттеджный городок изысканной архитектуры, утопающий в апельсиновых рощах и декоративных растениях. После смерти Райта этот процветающий проект стала возглавлять его вдова Ольга Ивановна Милианова. Я очень верю в мистическое предначертание человека. Вот и здесь многое сошлось: родившись в Черногории, Ольга провела свою юность в Грузии, там вышла замуж и родила дочь Светлану. Чувствуете, какие совпадения? К тому же она была ровесницей моей мамы. После эмиграции в Америку эта предприимчивая и энергичная женщина с несомненно авантюрным характером вышла замуж за шестидесятилетнего Райта. Руководить после его смерти архитектурной школой и фирмой эксклюзивных проектов ей помогал талантливый архитектор Вильям Питерс, ставший мужем ее дочери. Все звали его по-американски коротко – Вэс. Все было хорошо в этом аризонском раю, но, к сожалению, случилась трагедия: в автокатастрофе погибли жена и старший сын Вэса. Ольга загорелась идеей женить Питерса.

Уж не знаю, как она меня нашла, но неожиданно я получила приглашение посетить Товарищество Райта. Меня многие приглашали погостить, но я почти всегда отказывалась, а тут согласилась. Ну не судьба ли? Да еще я узнала из письма о грузинских корнях, о трагедии с гибелью ее дочери Светланы, о том, что она ровесница моей несчастной мамы. Мне почему-то стало представляться, что Ольга непременно должна быть на нее похожа. Верно, это было главным, почему я согласилась поехать. Да как я могла даже подумать о том, что сама лезу в ловушку с далеко идущими планами? На самом деле, как я, глупая, поняла потом, все было прозаично, по-американски. Сидя в своем аризонском захолустье, она из газет прознала обо мне. Конечно, в первую очередь сыграло совпадение имен: моего и ее дочери. В Америке не так часто встречается имя Светлана. Ну, а потом, естественно, раздутые прессой байки о моем мнимом богатстве и имидж дочери всемирно известного тирана. Ольга предполагал, что все это сделает дополнительную рекламу ее бизнесу, привлечет новых богатых заказчиков.

Да, потом я хорошо узнала эту даму. Она напоминала мне Вассу Железнову, подчинявшую всех своей воле. Поначалу я была как под гипнозом. Мне расточали комплименты, обволакивали вниманием, устраивали в мою честь пышные приемы. Все напоказ. Я была в шоке. На первом же званом ужине меня усадили рядом с Вэсом, галантным, изысканно одетым господином. Хозяйка стала громко радоваться, что наконец-то мы с ним встретились и какая мы прекрасная пара.

На следующий день с утра пораньше Вэс появился на пороге моего коттеджа и пригласил на прогулку. Где мы только не были, о чем только не говорили в тот первый день. Исповедь о его трагедии меня размагнитила, его внимание льстило самолюбию. Как-то все закрутилось, и через три недели мы поженились. Была устроена пышная свадьба. Нас засыпали цветами, пожеланиями, подарками. Наверное, это смешно, учитывая все последующее, но я и сейчас вспоминаю ту весну 70-го года как сказку. Вэс был сдержанным, никогда не объяснялся в любви, но мне это даже нравилось. Родилась дочь. Назвали Ольгой. Потом пошла проза жизни. Выяснилось, что Вэс был на грани банкротства, имел огромные долги. Мне пришлось оплатить их, выкупить заложенную в банке семейную ферму и, наконец, по совету Ольги объединить наши банковские счета, чем Вэс быстренько воспользовался, оставив меня практически без денег. В общем, «любовная лодка разбилась о быт». Муж стал как-то отдаляться от меня, и буквально месяцев через восемь после рождения дочери мы стали совсем чужими. Я, честно говоря, страдала. Мне казалось, что люблю его. Стали жить отдельно. Потом был развод. Я с Ольгой уехала на купленное мной маленькое ранчо.

Мне было тяжело. Как-то незаметно образовалось много долгов. Очень трудно было растить дочь. Понимаете, раньше в Москве я не знала с этим забот. При детях были няни, в доме прислуга. А тут я почти в 45 лет стала «молодой» мамой с грудным ребенком на руках и совершенно одна. Денег на помощниц не было, крутилась сама. К тому же Оля росла очень взбалмошной, своенравной, доставляла мне массу хлопот, даже когда была в яслях, а потом пошла в школу. Вы знаете, мне даже не хочется вспоминать это десятилетие. Очень все было мрачно. Металась. Все время думала об Осе и Кате. С работой тоже дело не шло. Все по-прежнему ждали от меня только одного: скандальных подробностей из жизни отца, семьи, кремлевской элиты. Конечно, пойдя на поводу этих интересов массовой публики, можно было обогатиться, но я не могла переступить через себя. Мне хотелось в книгах раскрыть себя, поделиться опытом, мыслями, чувствами, а это никому не было интересно. Периодически появлялись какие-то странные люди, предлагавшие большие гонорары за антисоветские статьи, выступления на радио и телевидении. Чем-то неуловимым: манерами, повадками, они напоминали мне сотрудников нашего КГБ. Думаю, что это были агенты тамошнего ЦРУ. Уж здесь у меня чутье острое. Сколько раз вспоминались тогда слова моей подруги Любы Красиной, сказанные мне в первые мои дни на Западе: из одной клетки я воистину попала в другую. Конечно, я от всего отказывалась. Думаю, что в результате на мне поставили крест.

Вот в эти «окаянные дни» я по приглашению Би-би-си поехала в Лондон для участия в какой-то их программе. Там у меня возникла идея о переезде в Англию. Честно говоря, мне прежде всего хотелось, чтобы Оля получила хорошее классическое образование. Друзья помогли устроить ее в квакерскую школу в Кембридже. Вот так мы и очутились здесь. Было это в 1982 году, в августе, накануне нового учебного года».

В один из дней нашего общения мы предложили Светлане Иосифовне съездить вместе в Кембридж. Мы уже знали, что она прожила там вместе с дочкой определенное время, и, конечно же, хорошо знала город, а уж тем более ей было, что вспомнить. На удивление легко и даже, как показалось, с удовольствием Светлана согласилась.

Первое, что захватывает тебя в этом древнем университетском городе, – энергичная, бодрая, даже веселая, что ли, круговерть здешней жизни. Конечно, эпицентр – всемирно известный древний «храм науки», как сказали бы у нас. Его студенты, преподаватели, профессора, ученые, ученики многочисленных учебных заведений, прижившихся здесь, существуют в состоянии бесконечного и, на первый взгляд, беспорядочного броуновского движения. Оно захватывает вас и в сумрачных сводчатых коридорах университета, на мощеных средневековых улочках, в многочисленных кафе и в традиционных английских пабах. Трудно представить себе, как здесь может существовать человек, не связанный со всем этим, ищущий уединения и покоя.

Светлана легко опровергла эти предположения, приведя нас на тихую зеленую улицу на окраине города. Она была застроена большими домами в викторианском стиле, которые, видимо, раньше предназначались для профессоров, а сейчас сдавались поквартирно и покомнатно. У одного из домов мы остановились и включили камеру.

Из интервью Светланы Аллилуевой:

«Вот дом, где мы арендовали квартиру у милейшего профессора аграрной экономики. Кроме нас в этом громадном особняке жили еще две семьи квартиросъемщиков. Видите мансарду? Из нее открывается чудный вид на большой сад и окрестности. Очень для нас было непривычно «добывание» горячей воды в ванной, что казалось совершенно устаревшим даже по сравнению с московскими квартирами. А все отопление заключалось в газовом камине и старомодной электропечке. Зимой было совсем не жарко, но англичане привыкли к экономии во всем. Мы же, честно говоря, мерзли.

Жили мы тихо и скромно. Для всех я была уже не Светланой Аллилуевой, а никому не известной американкой Ланой Питерс. Так было по моему американскому паспорту. Оле очень нравилась ее квакерская школа. Кстати, квакеры – это братство людей, не признающих никаких религиозных различий, живущих без всяких догм строгих церковных установлений. Оттого в их школы принимали всех детей независимо от национальности и вероисповедания. Этого, между прочим, не скажешь о большинстве британских школ, которые очень неохотно принимают иностранцев. Эта квакерская философия вполне соответствовала и моим продолжающимся религиозным исканиям. Несмотря на то что по приезде в Англию я приняла католичество, меня очень привлекала идея религиозной общности всех людей. Здесь мне повезло встретиться с индийским философом Кришнамурти, книгами которого я зачитывалась. Я даже стала переводить его «Дневник» на русский язык. Я наслаждалась теми редкими моментами, когда можно было просто идти меж полей и перелесков за этим маленьким смуглым философом в джинсах и синем свитере, звавшим людей к любви и слиянию с природой. Все же Индия не отпускала меня.

Именно в этом доме в Кембридже неожиданно раздался звонок из Москвы. К своему стыду, я даже не сразу узнала, кто звонит. Конечно же, это был Ося, но я ведь столько лет не слышала его голос. Поговорили как-то сумбурно. Помню лишь, что он сообщил мне о двух родившихся внуках: мальчике у него и девочке у Кати. Было удивительно, что он позвонил мне да к тому же сказал, что и я теперь могу беспрепятственно звонить в Москву. Видно, вместе с приходом к власти Андропова пришли и другие времена. И все же было сомнение: не был ли этот звонок сделан по инициативе Кремля? Все же я хорошо знала Иосифа и помнила его поведение после моего отъезда.

Чуть ли не год мы перезванивались. Понемногу я стала погружаться в тамошнюю жизнь. Узнала о том, что Катя стала геофизиком, уехала на Камчатку, там вышла замуж и родила дочку Анюту. Живет в камчатском городке Ключи, работает вулканологом. У меня началось какое-то раздвоение личности. Ну представьте: я, заставившая себя забыть, что там что-то и кто-то существует, переставшая говорить по-русски, погруженная в проблемы сегодняшней жизни, сижу вот в этом викторианском доме в Кембридже и слышу голос сына, узнаю новости о дочери, родственниках, какие-то подробности уже забытой мной жизни. Со мной случились какие-то метаморфозы. Стали все чаще посещать мысли о возвращении на Родину. Понимаете, в чем-то бесшабашной и интернациональной Америке у меня было хоть какое-то чувство дома, а здесь, в чопорной и не любящей чужаков Англии, и это ощущение исчезло. Меж тем появившиеся тонкие ниточки общения все настойчивее тянули меня к единственному для каждого человека родному на всей земле дому. Я стала, как тряпочная кукла. Не могла управлять собой, не представляла, на что себя обрекаю. Течение опять подхватило меня. В общем, что долго говорить: я села и написала письмо советскому послу в Лондон».

Даже трудно себе представить, что творилось в душе Светланы, когда она подошла к массивной чугунной двери старинного особняка на лондонской Кенсингтон-роуд, где размещалось советское посольство. Более семнадцати лет назад она покинула Родину, бросила дом, детей, даже сменила имя и фамилию. Государство лишило ее гражданства. В ответ Светлана демонстративно сожгла на решетке для барбекю свой советский паспорт. И вот теперь она здесь. Что это? Покаянное раскаяние, признание трагической ошибки? Она и нам не смогла ответить на этот вопрос. Припомнила лишь, что к ней вышел весьма угрюмый чиновник в дурно сшитом «мосшвеевском» пиджаке и с полным отсутствием хороших манер. Сразу ее не впустили, заставив унизительно ждать у калитки. Это была первая после многих лет встреча с советским миром: таким уже далеким, но все же знакомым до слез.

Вопреки недобрым ожиданиям, события развивались стремительно. Очевидно, что из Москвы поступил определенный сигнал, хотя в архивах мы не нашли ни одного соответствующего документа. Так или иначе, но уже через неделю вопрос был решен. Расторопность невиданная. В посольстве на этот раз ее встретили с распростертыми объятиями и предложением незамедлительно вернуться домой. Формальности были улажены, но для Светланы главной проблемой стала Ольга. Она была совершенно американским ребенком, ни слова не говорила по-русски, до подросткового возраста не знала даже, чья она внучка. Далекая Россия была для нее экзотикой, чем-то далеким и почти нереальным. Как сказать этой строптивой и неуступчивой девочке о материнском решении вернуться в Россию навсегда? А отправить ребенка в Америку к родственникам мужа было выше ее сил.

Из интервью Владимира Аллилуева:

«Я знаю, как трудно было Светлане сообщить Ольге о своем решении. Сестра сама рассказывала мне, что поначалу обманывала дочь, уверяя, что едут в Москву только повидаться с родней. Многие талдычат о деспотичном характере Светланы, о ее давлении на дочь. Это все ерунда. Они жили у меня в Москве, и я могу судить об их отношениях. Мать и дочь сильно любят друг друга. Никто кроме Ольги не мог делать со Светланой все, что ему вздумается. Конечно, они могли и поругаться. Обе характеры! Мать могла на нее накричать, но это обычные ссоры, которые бывают в каждой семье. Пройдет десять минут – и они опять обнимаются, и Светлана готова выполнить все капризы Ольги».

Путь из Лондона в Москву пролег через Афины. Мать и дочь давно решили побывать летом в Греции, но провели там всего три дня. Сразу же после того, как Светлана все же решилась объявить Ольге, что они едут в Россию навсегда, – вылетели в СССР.

Нам показалось, что даже десятилетие спустя, Светлана Иосифовна не смогла для себя найти ответ на вопрос: было ли это безумием или, наоборот, каким-то необходимым обдуманным шагом, который судьба заставляет нас совершить вопреки «здравому смыслу», но по воле Провидения, что мы часто не в силах распознать?

О смятении чувств говорит и то, что она просила родных не встречать ее в аэропорту, отказалась жить у родных, а просила заказать гостиницу. Да и панорамы подмосковных лесов под крылом самолета не вызвали особого волнения, слез радости, а, скорее, ощущение беспокойства и нервное напряжения.

Надежда Аллилуева с дочкой Светланой

Типичный интерьер кремлевской квартиры

Квартира Сталина в Кремле

Сталин и Надежда Аллилуева

Похороны Надежды Аллилуевой

Дача Сталина в Зубалово

Сталин в усадьбе Зубалово

Сталин и его дочь Светлана

Светлана с отцом и братом Василием

Екатерина Джугашвили, мать Сталина

Светлана Аллилуева в юности

Яков Джугашвили, сын Сталина от первого брака

Василий Сталин, родной брат Светланы Аллилуевой

Светлана с первым мужем Григорием Морозовым

Светлана со вторым мужем Юрием Ждановым

Светлина с гражданским мужем Браждешем Сингхом

Светлана вскоре после эмиграции из СССР в 1967 году

Светлана в 1970 году

Светлана в эмиграции еще раз вышла замуж. Ее избранником стал американский архитектор Уильям Питерс

В 45 лет Светлана родила третьего ребенка – дочь Ольгу

Младшая дочь Светланы Аллилуевой – Ольга

Дети Светланы Екатерина Жданова и Иосиф Аллилуев остались в России. Когда после эмиграции в середине 1980-х годов мать вернулась на Родину (оказалось, что ненадолго), она так и не смогла наладить с ними дружеский контакт

Лана Питерс (американское имя Светланы Аллилуевой) в 2011 году незадолго до кончины

Глава пятая. Туризм или возвращение на родину?

Из интервью Светланы Аллилуевой:

«До сих пор я корю себя за многое. Я понимала, как волновался мой сын и мои родственники после стольких лет разлуки, но радостной встречи не получилось. Ося вместе с женой Людой и моим первым мужем, а своим отцом Гришей Морозовым ждали меня в вестибюле гостинице «Советская». Я не узнавала сына, так он изменился и обрюзг. С ужасом я заметила, что он стал похож лицом на Василия в последние годы его жизни. Иосиф был примерно в том же возрасте. Я даже спросила его: «Ты что, пьешь?» Он отделался какой-то неопределенной ухмылкой. Его новая жена оказалось полной седеющей женщиной лет пятидесяти. Я вспомнила, как Иосиф мне говорил по телефону о том, что она хорошо готовит. Видимо, это было ее основным достоинством. Истинная американка в такой ситуации, наверное, с лучезарной улыбкой заключила бы невестку в объятия, но я не смогла скрыть разочарования. На Олю сын почти не обратил внимания, не обнял, не поцеловал. Наверху в номере она выдала мне по этому поводу хорошую истерику.

Спас положение Гриша. Не знаю, как бы все сложилось, если бы он не приехал, не заказал заранее ужин, не разрядил обстановку. Видно, нервы сдали, но меня в тот вечер раздражало все: Осина жена, какая-то провинциальная суета, этот стол «а-ля рюс» с непременной водкой и селедкой. Я не пью и никогда не пила этот яд, но так полагается после семнадцатилетней разлуки. Нам всем надлежит напиться, упиться, лишившись всякого рассудка, рыдать друг у друга на плече… Таковы правила и традиции. Я понимала, что нельзя даже помыслить, чтобы этого не произошло.

Катя так и не приехала со своей Камчатки, хотя Иосиф сказал, что оповестил ее. Видимо, он мало с ней общался, потому что не мог определенно ответить на мои расспросы о ее жизни, семье, дочери. Но я все еще надеялась, что все как-то образуется, уладится и мы с Олей все же окажемся в атмосфере семейного тепла. Хотя первые признаки того, что этого так и не случится, уже были налицо.

Особенно докучало повышенное внимание советских властей. Они быстренько все решили за меня: в какой школе учиться Оле, где нам жить (была предоставлена прекрасная квартира в доме ЦК на улице Алексея Толстого, от которой я тут же отказалась), заставили подписать документы на восстановление советского гражданства. Словом – от чего уехала, к тому и приехала. Мне устроили пресс-конференцию, о которой я не просила, с заранее заготовленными вопросами и ответами, без иностранных журналистов. Я все же постаралась использовать эту возможность для того, чтобы раз и навсегда объяснить, что мое возвращение продиктовано только личными, а не политическими мотивами, и попросить прессу впредь оставить меня в покое».

Из выступления Светланы Аллилуевой на пресс-конференции:

«Прошу вас всех понять, что я вернулась в город, где родилась почти 59 лет назад. Здесь моя школа, мой университет, мои друзья, дети, внуки. Я наконец дома. Что вам еще? Что я должна объяснить? Меня приняли с великодушием, с доброжелательностью, которой я даже не ждала. Нас приняли, как принимали блудного сына в библейские времена. Я бесконечно благодарна».

Конечно, далеко не все чувства были высказаны ей тогда перед журналистами. Все было гораздо глубже, сложнее и трагичнее.

Из интервью Владимира Аллилуева:

«Светлана призналась мне, что все эти годы ее не покидало чувство вины. Сколь она ни старалась, у нее не получалось жить так, как американцы, наслаждаться жизнью, как они. Жизнь за границей утратила для нее смысл. Хотела жить среди интеллигентов, писателей, художников, заниматься сочинительством, языками, историей, но не вышло… Сложилась ли ее жизнь? Не знаю. То, что у нее была куча мужей, это ее дело. У нее трое детей: сын – профессор, дочь – вулканолог, еще одна дочь есть. Конечно, на ее судьбе, как на всей нашей семье, лежит отпечаток близости к Сталину. Это наш общий крест. А у нее еще и характер от отца и матери – резкий, неуступчивый, несдержанный. Какое уж тут тихое семейное счастье в окружении любящих и любимых родственников?

Возвращение в Москву у Светланы сразу не заладилось. Она нормально общалась только со мной, нашим двоюродным братом Сашей и сыном Василия Александром Бурдонским. Повидалась-то почти со всей многочисленной родней, да только лучше бы этого не было. Со всеми переругалась, перессорила между собой. Сын Якова Евгений Джугашвили рассказал мне, что их семья, в которой просто царил культ Сталина, с почетом и уважением приняли свою родную тетку. И его просто потрясло, что через некоторое время в военную академию, где он служил, пришло письмо от Светланы, где сообщалось о побочных незаконных доходах полковника Джугашвили, о его жизни на широкую ногу, было требование разобраться. Хорошо, что это были уже не «старые добрые времена» и никто не обратил на письмо внимания. Она и мне наговорила массу гадостей про сына Иосифа и его жену».

С Иосифом сложилось хуже всего. Даже спустя много лет в общении с нами Светлана Иосифовна не могла скрыть неприязни к его жене, своему внуку Илье, а главное, она была уверена в том, что сын по заданию КГБ специально своими звонками и слезными письмами «выманил» ее в Москву.

Из интервью Иосифа Аллилуева:

«Знаете, когда мы стали перезваниваться и она заговорила о возможном возвращении в Москву, я оказался в сложном положении. Я же не мог сказать матери, чтобы она не приезжала. Сиди, мол, и не рыпайся. Если бы я так сказал, то не знаю, что было бы. Но я и не уговаривал. Лишь пару раз высказал мысль, что живут же люди как люди, вместе с семьей, а не через океан. Может быть, это и было воспринято, как «выманивание».

Когда она приехала, то тут начались просто чудеса. Я никогда и никому этого не рассказывал. К тому времени прошло 17 лет, как мы были оставлены, выросли в этой стране, а не в Америке. И тем не менее с ее стороны не было даже намека на чувство вины за то, что устроила нам сложности, неприятности. Может быть, и жизнь была бы у нас другая. Никакого раскаяния, а, наоборот, был произведен «смотр войскам»: квартира не такая, жена не такая, сын не такой. Короче, пошло-поехало… Мне ее фраза запомнилась: «Я вернулась к тому, от чего уехала!» А к чему ты хотела вернуться? У нас ничего не изменилось.

Потом был просто безобразный эпизод. В партком института, где я тогда готовился защищать докторскую диссертацию, от матери пришло письмо, напечатанное на машинке с двух сторон страницы через один интервал. Представляете, как много! Там говорилось, что я карьерист, приспособленец, пролезший в партию антисоветский человек. Она требовала исключить меня из партии, лишить всех ученых степеней и званий, а после всего этого выслать на Сахалин. Конечно, это было бы смешно, если бы не было так грустно: вернулась из Америки, чтобы бороться за чистоту коммунистических рядов. Хотя время было уже другое, но на парткоме все же разбирались. Резюме было такое: спокойно живите, работайте, а матери посоветуйте обратиться к психиатру. Между прочим, попади такое письмо в другую пору и в другие руки, еще неизвестно, чем бы кончилось. Вот такая мерзкая история.

Больше мы не виделись. Так и не пришлось просто вдвоем посидеть, поговорить. Думаю, что уже и не увидимся. Знаете, когда человеку уже под 60, как мне сейчас, ему родители не очень-то уже и нужны. Да и потом все так запутано, столько всего было сказано и написано, что строить на этом какие-то новые взаимоотношения уже просто невозможно…».

«Возвращение» Светланы Аллилуевой в Москву длилось всего месяц. Она очень лаконично и явно неохотно вспоминала об этом времени в разговорах с нами. Быть может, пришло позднее осознание своих новых ошибок в отношениях с родственниками, а может, наоборот, окончательно уверилась в своей правоте и непогрешимости. Не нам ее судить.

Можно сказать лишь одно: человеку свойственно представать перед собеседниками таким, каким, по его ощущениям, он соответствует уже сложившемуся образу. Мы видели в Светлане Иосифовне человека тонкой душевной организации, трагической судьбы, неуемного характера. Такой она и была с нами.

Обо всем остальном предстояло судить по самым разным фактам, событиям, свидетельствам.

В результате всех семейных неурядиц, родственных разборок и склок с властями мать и дочь оказались в Москве так же одиноки, как и на чужбине. Светлане постоянно казалось, что за ней следят, подслушивают ее телефонные разговоры, постоянно преследуют журналисты. Справедливости ради надо сказать, что подчас за такой негласный надзор она принимала, быть может, несколько повышенное внимание властей.

Предложили, например, отличную квартиру в элитном доме на улице Алексея Толстого в Москве, а Светлана отказалась, сказав, что не желает жить среди партаппаратчиков и кремлевских чиновников.

Для учебы Ольги были предложены несколько лучших столичных школ, но ни одна не устроила – всюду мерещилась «советская казарма». Меж тем учителя, беседовавшие с дочерью, были поражены ее вопиющим невежеством и неуживчивым упрямым характером.

В Москве Светлана пыталась восстановить отношения с некоторыми старыми друзьями, бывшими коллегами, но и это не удалось. Люди сторонились ее. Известно лишь о встрече с Федором Федоровичем Волькенштейном, человеком, которому она посвятила свою первую книгу «Двадцать писем к другу».

Из интервью Светланы Аллилуевой:

«Этот месяц был сплошным кошмаром. Меня все время мучила мысль: зачем мы приехали сюда? Это было каким-то неоправданно опрометчивым шагом, идиотством каким-то. Я сама навесила на себя старые цепи. Между прочим об этом же мы говорили и с Федором Федоровичем Волькенштейном, Фефой, как я его называла. Это были его слова: «Зачем ты приехала сюда? Мы все привыкли к тому, что ты живешь за границей. Твои дети и без тебя в порядке. Что тебе здесь делать? Позволять и дальше, чтобы тебя использовали для пропаганды? Ведь тебе этого не нужно?» Мне нечего было ответить. Я была не готова сказать ему, что мы уедем. Еще надеялась…

Я уже говорила вам, что по натуре во многом мистик. Очень верю во всякие предзнаменования, астрологические прогнозы, верю в сны. Я их очень четко помню, словно это была явь. И вот в ту московскую пору то ли во сне, то ли во время беспокойного ночного бдения мне явился образ страны, в которой я никогда не жила, но где родились, жили, любили почти все мои предки. Всю ночь я повторяла лермонтовские строки: «Быть может, за стеной Кавказа сокроюсь от твоих пашей, от их всевидящего глаза, от их всеслышащих ушей». Это видение было настолько зримым, что уже наутро у меня было готово решение: нам с Ольгой сейчас самое место в Грузии. В Москве мы уже не могли больше выдержать. Я написала письмо в правительство, умоляя разрешить нам уехать».