Текст книги "СТРАНА ТЕРПИМОСТИ (СССР, 1980–1986 годы)"

Но самым ярым инквизитором все же была Валька-бухгалтерша. Ее широкая фальшивая улыбка никак не вязалась с холодным змеиным взглядом. На правах соседки она так и лезла в квартиру, так и высматривала, так и вынюхивала, а вдруг еще что-нибудь случится. За что она так ненавидела Ксению? У нее была двухкомнатная совминовская же квартира, шикарная мебель, она хорошо одевалась. Все у нее было, кроме мужа. Может, и мужчины не было. И ей не давал покоя чужой. С ее обширной задницей ей бы не кобеля, а быка хорошего, а не мужа. Ксения за благодеяние соседки – деньги в конверте – терпела ее присутствие в квартире, ее тупые речи, ее ужимки и хихиканья при Ренате. Где была ее свобода в собственной крепости, куда лезли все, кому не лень?

* * *

 
Судили, рядили, гоняли молву,
А я в этот миг умирала.
В горсти напоследок живую траву
С собой на тот свет забирала.
Не ради корысти, не ради наживы,
А просто в безделье праздном
Толпа осуждает нас, если мы живы,
В бельишке копается грязном.
Умрем – в осужденье
Вздохнет толпа:
– А, ну их, блажат со скуки!..
…А я брела с крестом до столба,
Готовая к крестной муке.
 

Несмотря на дарованную Господом жизнь, депрессия не покидала ее. Она со страхом думала о выходе на работу. Будто там ее ждало звериное логово, а не человеческое общество. Она должна встать на ноги! И она решила сидеть на больничном до тех пор, пока не начнет ходить без палочки. Она так и не знала, будет хромать или нет. Нужно было притворяться, и она это делала блестяще. Если в больницах перед чужими людьми она проявляла мужество и терпение, то сейчас перед своими она изображала немощную и слабую калеку, оттягивая срок возвращения на работу.

После выхода из травматологии ее навещал врачхирург из спецбольницы на дому. Она принимала его в постели, как лежачая больная. В один из дней он предложил ей полежать с неделю в своей больнице, поделать массаж, лечебную гимнастику, пройти все анализы, и она согласилась. Ренат не возражал, он был готов на все, чтобы она стала ходить, как раньше. Хотя он и написал ей в реанимацию, видно, погорячился: «Возвращайся домой к нам с сыном хоть какая, хоть в коляске будешь сидеть, я буду ухаживать за тобой, только не умирай!». Но она понимала, больная жена никому не нужна.

В отделении к ней было повышенное внимание, врачи приходили к ней сами, брали кровь, мерили давление, делали кардиограмму, все было в норме, как у здорового человека. Это ее порадовало. И вдруг неожиданный удар, предательский, какого она не ждала. Пришла врач-гинеколог, осмотрела ее «гениталии» и определила беременность сроком два с половиной месяца.

– Вы будете рожать?

– Конечно, нет! После таких травм, как у меня, особенно перелома седалищной кости, мне категорически нельзя рожать.

– Но как же вы так? Срок приличный. Тогда нужно срочно делать аборт.

– А как же костыли?

– Ну, это не помеха. Готовьтесь к завтрашнему утру.

Она никому не сказала о своей неуместной неприятности. Почему-то у нее было дурное предчувствие, и она молилась, как умела: «Пресвятая дева Богородица, спаси и сохрани!» Грех совершала, ребенка убивала, а ждала помощи. Предчувствие ее не обмануло. Она вышла из больницы, а кровотечение не проходило, таблетки не помогали. Оставался народный способ. Они поехали с мужем вдвоем на дачу приятеля брата, он затопил баню, она напарилась, выпила стакан водки, из нее вылетел приличный комок, то, что осталось после некачественной работы гинеколога. И все. Народный способ помог. Обида опять была на мужа, плевать ему было на ее здоровье, лишь бы себя ублажить.

11

Прошло три месяца, и отец отвез ее в травматологию, где ей сделали снимок и сообщили, что костная мозоль достаточной плотности и на ногу можно наступать, но ходить еще придется с палочкой и не слишком долго находиться на ногах. Приобрели палочку. Пришлось Ксении хромать с гримасой сдерживаемой боли на лице. Ей не было больно и, находясь дома одна, она, опираясь на здоровую ногу, училась ходить на своих двоих. Теперь в ведомственную поликлинику она ездила на трамвае самостоятельно, и в каждое посещение прихватывала с собой бутылку коньяка для врача, чтобы он продлял больничный. И он продлял.

– Ночью так ноет нога, сил нет. Не знаю, когда я смогу выйти на работу, там не только ходить, бегать надо, столько дел, – беззастенчиво лгала она, глядя врачу в глаза.

– Еще бы! Это же правительство, а не контора какая-нибудь. Серьезное учреждение, – поддакивал он, пряча бутылку в портфель.

Прошло девять месяцев, пока она, наконец, ни решила: все, хватит, пора поставить на уши аппарат Совмина. Страдания физические и душевные закалили ее, она стала сильной и смелой, уверенной в себе. Долгие кропотливые размышления о прошлом способствовали тому, что она стала лучше понимать человеческую природу, которой, увы, не чужды низменные страсти, подлые поступки и все злое и грязное, что составляет худшее в человеке, что от Сатаны. Безгрешных нет, и стремиться к этому не надо, ибо бесполезно, не дадут житья черные вороны белой вороне, испоганят так или иначе ее сверкающие белизной и чистотой перья. Было достаточно времени у Ксении, чтобы и в себе разобраться, поняла она, что душа ее никому не нужна.

Родители, конечно, несмотря ни на что, любили свою единственную, непутевую дочь. Будучи коммунистами, о существовании души не знали: партия не сообщала. А дочь не захотела сообщать: зачем им это на старости лет? Мужу нужна была горячая баба, послушная покорная жена. Зачем ему умная, он сам умен! А если тебе душа какая-то нужна, нечего было замуж выходить. Родственникам его нужны были ее услуги, а не она сама.

Мысли и чувства, за много лет не имевшие выхода, буквально обрушились на бумагу. Она писала и писала – до изнеможения, как одержимая, как ненормальная, как графоманка. Писала и прятала. Она была уверена, что муж в очередной раз обидит, унизит ее, узнав о ее новом занятии. Если она брала в руки книгу, он и то косился недовольно. Хотя сам любил стихи Есенина и песни Высоцкого – душевных поэтов. Значит, и у него была душа! Только для Ксении, выходит, не было.

Немногие знали о ее тайне. Мать не придала значения, Кира отнеслась без особого восторга. До несчастного случая Салта знала, что она пишет стихи, посвященные Высоцкому. Но сейчас было совсем другое, более серьезное. Поделилась с Салтой, та читала многое из сейфа, с разрешения Ксении. Она тогда все забрала на всякий случай и отнесла к себе домой на хранение. Пожалуй, на данный момент она была единственная, кто мог оценить творчество Ксении. Сама она когдато окончила филфак, занималась на сценарных курсах у известного сценариста, закрутила с ним шашни, узнала жена, устроила скандал, и Салта вынуждена была уйти. После этого устроилась по блату в Совмин, ее родственник работал в ЦК.

Она была довольно грамотной и начитанной, если бы не ее чрезмерная сексуальная озабоченность. Муж был старше на пятнадцать лет, часто ездил в командировки, и она не терялась. Какой-нибудь мужичок на стороне у нее всегда был. Связи свои она тщательно скрывала, не выставляла напоказ. И на том спасибо. Ксении была не по душе ее блядовитость, но надо же с кем-то делиться хоть малостью! Однажды она уже домолчалась, чуть навсегда не замолчала.

К тому же Салта, честно сказать, спасла ее от смерти. Пусть не сама лично, но вовремя позвонила кому надо. И Ксения чувствовала себя благодарной и обязанной. У них были общие темы для разговоров, а ее рассказы об очередной «великой любви» можно было и выслушать в полуха. Салта стала частым гостем в их доме, правда, одна, без мужа и дочерей. На Рената она взирала снизу вверх, вроде как с почтением. Ренат был вроде как безразличен к ней. Случилось так, что не давняя институтская подруга (а они дружили до неудачного замужества Киры, ее муж оказался злостным наркоманом), а именно Салта, которую она не считала подругой, стала первым читателем ее стихов, первым редактором, первым почитателем. И недоверчивая Ксения слегка приоткрыла ей душу.

12

Незадолго до выхода на работу Ксении позвонили из отдела кадров.

– Ксения Анатольевна, на вашем месте, по просьбе зампреда, работает другой человек.

Она давно об этом знала, но полагала, что девица из отдела культуры, родственница завотделом, работает временно, до ее выхода. Но не тут-то было! Такие выходки, какую допустила она, никому, тем более секретарше, в Совмине не прощались.

– Все приемные заняты. Есть место в канцелярии у Зои Павловны и место в архиве. В должности вас не понизят, оклад сохранится, так что выбирайте.

«Канцелярия исключена, в архиве со скуки подохнешь, но надо оклематься, осмотреться, к тому же предстоит еще операция. Увольняться пока нельзя», – пронеслось в голове у Ксении. В архиве, правда, работала одна стерва, завзятая сплетница, которую она не переваривала, но куда деваться.

– Я согласна в архив.

– Вот и замечательно. Когда выходите?

– В понедельник.

– Вот и прекрасно. Подходите сразу к нам, распишитесь на приказе о переводе.

Ксению охватила ярость: «Еще бы не замечательно, еще бы не прекрасно без шума и скандала избавиться от неугодной в приемной секретарши. А кэдэ (К.Д.) чего испугался? Еще считала его человеком. Такое же дерьмо, как все. Чистенький нашелся, непогрешимый… пока сидишь в кресле. Грехи обнаружатся, когда вылетишь». Она ярилась, спуская пар, понимая, что ей повезло, что кто-то посодействовал, может, В.Н., может, Кондратович. Ее могли вышвырнуть без выходного пособия, без объяснения. Мелкая сошка – вот кто она. Было ЧП год назад. Один из референтов отдела легкой промышленности напился до «белой горячки» и пытался повеситься. Его спасли. На работе он больше не появился. В ДТ блюли моральный климат, нравственность должна быть на высоте, все сотрудники должны быть непогрешимы.

13

Тщательно и нарядно одетая, с прической, на каблуках с высоко поднятой головой она вошла в ненавистное здание. Предъявила милиционеру пропуск. Он уставился на нее во все глаза, даже рот приоткрыл.

– Что, не узнаете? Она самая, что с четвертого этажа сва-лилась, – она забрала из его руки «корочки».

Милиционер покраснел. Она шла, как всходила на костер: взгляды так и прожигали. В отделе кадров все замерли, когда она вошла и вызывающе-громко поздоровалась. Но здесь сидели сотрудники вымуштрованные и привычные к лицедейству.

– О, Ксения Анатольевна, присаживайтесь, пожалуйста! Как здоровье? Как дела? Вы хорошо выглядите. А говорили… – завотделом кадров, будучи уже в подпитии, осекся.

…что я в инвалидной коляске въеду? – слегка усмехнулась вошедшая и услышала в ответ ледяное молчание.

Мустафаев суетливо подал ей листок бумаги.

– Пожалуйста, ваше заявление о переводе…

Ксения присела, быстро написала заявление, поднялась, протянула заведующему.

– Я могу идти?

– Да, да, Жамиля Хамитовна вас ждет.

«Ты гляди, какая честь. Мою персону ждут», – опять усмехнулась Ксения, уже мысленно.

Завархивом была невысокой плотного телосложения женщиной за 40, круглощекая, со здоровым румянцем на лице, к тому же неплохой человек, но к новой сотруднице отнеслась настороженно: наслышана была. Стерва Вероника Павловна постаралась создать мнение. В процессе работы они постепенно разговорились и впоследствии даже подружились, насколько это было возможно в отношениях начальницы с подчиненной. А когда случайно Жамиля углядела, что Ксения пишет стихи, она прониклась к ней уважением. Работой ее не загружала, тем более, что в отделе и тем двоим, кроме Ксении, делать было особенно нечего, хотя видимость они четко создавали. Ксения тоже не лыком шита, освоила это искусство еще с канцелярии.

Две комнаты архива располагались в самом глухом углу четвертого этажа, других отделов на нем не было. Сотрудники аппарата бывали здесь редко, все справки брали по телефону. Правда, с появлением овеянной дурной славой Ксении под разными предлогами зачастили секретарши и даже референты из самых любопытных. Без стеснения ее разглядывали, как диковину какую-то, пытались завести разговор. Она отвечала односложно и неприветливо, не то, что раньше – улыбаясь. Похоже, теперь улыбку ей заменяла усмешка. От нее отступились, по крайней мере, в архиве ее оставили в покое. Она узнала от Вероники Павловны, что слухи о ее гениталиях распространяла Гуля, занявшая ее живое место. Она как-то зашла в свою бывшую приемную, не спеша подошла к столу секретарши и сказала:

– Надеюсь, твои гениталии, то есть, п… в порядке? Кэдэ доволен? Коза ты драная, – вспомнила она сибирское безобидное ругательство и пошла себе неспеша восвояси.

Гуля осталась в столбняке. Ксения решила не прощать обиды и отвечать тем же.

* * *

 
Лезут в душу мне люди разные –
Ковыряются, ищут суть.
Лезут гнусные, лезут грязные…
Ведь запачкает кто-нибудь!
Любопытные, лицемерные,
Сердобольные – прямо жуть!
Все бы шарились,
Все бы мерили,
Не смущаясь притом ничуть.
Моя снег-душа станет месивом –
Вся истоптана, испоганена.
Добивайте меня! Ах, как весело!
Я сама собой уже ранена.
 

* * *

 
Не хочу быть открытою книгой,
Чтобы каждый, мусоля пальцы,
Как хотел меня, так и двигал,
Как хотел в меня,
Так и пялился.
Не хочу, как картину вывесив,
Свою душу предать обозренью.
Улюлюканья мне не вынести:
Ни душою, ни слухом, ни зреньем.
 

Она бы, честно говоря, предпочла сидеть на своем рабочем месте и не высовываться лишний раз, чтобы не возбуждать серпентарий. Но ей приходилось выходить: на почту, в книжный киоск, в аптеку и, разумеется, в столовую, в буфет. Приходилось-таки коротко отвечать на вопросы, вступать в разговор, ведь все так любезно осведомлялись о ее драгоценном здоровье.

13

Теперь она наблюдала всех этих людей, в основном, недружелюбных к ней, но притворяющихся дружелюбными, наблюдала, изучая. Цель изучения пока была неясна ей самой. Между всеми было много общего, в частности, все почему-то улыбались, натянуто, притворно, но все же. Может, с улыбкой было легче говорить колкое, едкое, двусмысленное, скабрезное. Вроде невсерьез, в шутку. Улыбаюсь же я, черт возьми! Ксения, начав писать, писала не только стихи, записывала мысли, наблюдения, одним словом, что в голову придет, заинтересовалась психологией, мотивами человеческих поступков, причиной того или иного их поведения или высказывания. Объектов для изучения было предостаточно, правда, в большинстве своем не особо интересных.

Обедали они вдвоем с Салтой, предпочитая сидеть за столом без посторонних, и поэтому ходили в столовую после всех остальных сотрудников. Салта была невысокого роста, стройная, с красивыми ногами, приятным, но обычным лицом, правда, одевалась почемуто в странную мешковатую одежду, отчего фигура выглядела бесформенной. Она была довольна скрытна и лишь изредка проговаривалась Ксении о той или иной сплетне, связанной с ее именем, не называя источника. Хорошего о ней никто не говорил, а дурным она была сыта по горло. Разумеется, Салта знала, какие разговоры ходили в аппарате о связи приятельницы с замуправляющего Делами Совета Министров В.Н. Именно ему она позвонила в вечер несчастья. А сейчас именно к нему она посоветовала обратиться со стихами, он может ей помочь с публикацией.

– Ты говорила, что хочешь уйти отсюда. А куда, ты подумала? Если ты опубликуешь стихи, то сможешь устроиться с помощью того же В.Н. в какую-нибудь редакцию. Ты же грамотная, начитанная, с высшим образованием, – в юности Салта немного общалась с богемой, когда училась на сценарных курсах, были у нее даже знакомые из этой среды: поэтесса и критик.

– Думаешь, так просто? – сама она не знала.

– Отсюда, – выделила Салта, – просто.

Ксения не хотела продолжать отношения с бывшим любовником, не хотела его видеть, не хотела его помощи, чтобы снова не чувствовать себя благодарной и обязанной. Она мысленно поставила крест на прошлом. Салта будто прочитала ее мысли.

– Ну, хочешь я к нему схожу?

– Спасибо, конечно. Но сначала я сама попробую сходить в редакцию.

– Как знаешь…

Ксения отнесла несколько стихотворений в редакцию молодежной газеты. Через несколько дней позвонила, ее пригласили прийти. Молодой, моложе ее парень высокого роста, светловолосый, с красивым лицом, но холодным слегка надменным взглядом по фамилии Скалон, стоя перед ней в коридоре, произнес речь о высоком предназначении Поэзии, далее посетовал дружески на недостаток гражданственности в ее стихах, далее покровительственно обронил, возвращая ей отпечатанные листки.

– Пишите, пишите, отдельные строчки вам удались, приносите, будем рады. Парочку стихов я оставлю, может, удастся куда-нибудь приткнуть… – он наверняка держал в уме, что она не с улицы, а из Совмина пришла.

14

С этого шага начался тернистый, усеянный шипами, склоками, сплетнями, непущанием, завистью, путь на Олимп. Несмотря на то, что первая попытка не увенчалась успехом, Ксения не отступила, не пала духом. Может, этот лощеный красавчик, завотделом поэзии, действительно приткнет куда-нибудь пару стишков, решив про себя, как бы чего ни вышло, ведь эта мамзель из Совмина, сразу об этом доложила. Прошло несколько томительных дней ожидания, и Ксении вдруг позвонил помощник одного из зампредов и начал читать е е стихотворение. Она в полном столбняке слушала знакомые строчки. Он замолчал, она резко, подозревая подвох, спросила:

– Где ты взял мое стихотворение?

– Приходи, узнаешь.

Она вихрем помчалась в приемную. Помощник протянул ей небольшую газету. Не веря глазам, она читала набранные мелким шрифтом (и правда приткнул) строчки по краю газетного листа.

* * *

 
Звенят сосульки поутру,
Шалит проказник-ветер.
Как леденцы зажав во рту,
Разносит их по свету.
 

Счастливая улыбка поневоле расплывалась по лицу.

– Можно я возьму?

– За умеренную плату, – он плотоядно улыбнулся, протянул к ней руки, как бы намереваясь заключить в объятья.

Она отвела его руки в стороны, чмокнула его в щеку и пулей вылетела из приемной. Шла по коридору, сжимая в руке газету, а щеки полыхали румянцем радости и восторга. Ее стихи напечатали! Значит, они достойны, значит, она может писать, может стать со временем настоящим поэтом! Она вернулась на рабочее место, стерла с лица улыбку, села за стол. Тайком расправила на коленях газетный листок: Студотряд на комсомольской стройке. Бесплатное приложение к газете «Ленинская смена». «… озябшие колени березки греют на бегу». – последняя строчка второго стихотворения. Радость распирала ее грудь, заполняла до края душу, хотелось поделиться хотя бы с кем-нибудь! Она позвонила Салте, ее не оказалось на месте. Тогда она попросила ключ у заведующей от ее кабинета.

– Мне надо срочно позвонить домой, – сказала Ксения вслух и, наклонившись к уху Жамили, шепотом добавила:

– По секрету.

Зашла в кабинет, заперла за собой дверь на ключ, постояла возле «вертушки», внутреннего правительственного аппарата, раздумывая, и, будто в воду ледяную кинулась, набрала номер.

– Это я, – сказала в трубку. – Ты один?

– Да, – ответил В.Н. – Добрый день, рад тебя слышать, – его голос звучал, как всегда, тепло и задушевно.

Она слегка волновалась, столько времени прошло с их последней встречи, столько всего произошло! Но ощущение у нее вдруг возникло такое, будто они сравнялись возрастом, и она может говорить с ним, как с равным. Его высокая должность перестала иметь для нее значение. Он такой же простой смертный, как и она. Наверно, для этого надо было побывать на грани жизни.

– Я тоже рада, – в тон ему сказала Ксения. – Мне бы хотелось поговорить с тобой, если можно. Зайти к тебе запросто, как прежде, я не могу. Можно я завтра утром зайду после восьми?

– Хорошо.

На следующий день она встала пораньше, не дожидаясь служебного автобуса, поехала на городском, еле втиснувшись и опасаясь за свою ногу. Но доехала благополучно. Вошла в здание, поднялась на третий этаж, прошла по коридору, никого не встретив, бесшумно открыла дверь приемной, прислушалась, нет ли кого постороннего в кабинете. Было тихо. Она вошла, он сразу поднялся из-за стола.

– Доброе утро, Владимир Николаевич! Можно присесть? – она говорила спокойным тоном, слегка улыбаясь.

– Присаживайтесь, Ксения Анатольевна, – видно было, что он стушевался и не знает, как себя вести: по телефону она говорила «ты», а сейчас «вы».

– Мне бы не хотелось вспоминать прошлое, слишком дорого я за него заплатила. Да и вам, я думаю, оно ни к чему. Надеюсь, мы останемся друзьями?

– Я всегда был тебе другом, если ты помнишь, – мягко укорил он.

– Значит, решено? Я не хочу сейчас, в трудный момент моей жизни, лишиться могущественного друга, – откровенно высказалась Ксения.

– Ты преувеличиваешь мое могущество, – он легко разоблачил ее невинную лесть. – Тебе нужна помощь?

– Да. Дело в том, что я пишу стихи. Начала еще летом, продолжила в больницах. Поняла, что это мое призвание. Два из них вчера опубликовали. Вот! – и она протянула ему через стол газету.

В.Н. надел очки и пробежал глазами несколько строчек. Вид его при этом был очень серьезен.

– Поздравляю! – несколько озадаченно произнес он. – Я не очень разбираюсь в поэзии, но раз напечатали, значит, стихи хорошие. Рад за тебя, я всегда считал, что ты человек незаурядный.

«Вот тебе раз! Почему же не говорил?» – мелькнуло в голове.

– Мне, вероятно, придется уйти отсюда… – начала она и внимательно посмотрела ему в глаза.

– Да, придется. Управляющий просил подыскать тебе работу, где ты пожелаешь. Он вызовет тебя на днях.

– Спасибо, что предупредили, я должна подготовиться к разговору. А пока, Владимир Николаевич, помогите мне опубликовать стихи в «Ленсмене». А еще лучше в журнале «Простор».

– Трудная задача. Я, к сожалению, как ты и сама знаешь, никакого отношения к культуре не имею. Всего-навсего кадровик, бытовик и коммунальщик. Но подумать можно. Есть один человек, помощник второго секретаря ЦК, моего друга. Он писатель и вроде неплохой и, конечно, знает эту публику или богему, как ее называют.

– Богема должностей не занимает, – поправила Ксения. – Руководящие должности в редакциях занимают чиновники, как и везде.

– Тем более, он может посодействовать. Сегодня же переговорю с ним, а ты к вечеру позвони. Лады?

– Спасибо. Ты всегда был и есть человек слова. И дела. За что и уважаю, и ценю, – у Ксении поднялось настроение, и она развеселилась.

В.Н. поднялся из-за стола, подошел к ней. Она тоже встала.

– А ты изменилась, Ксения. Вроде повзрослела, стала уверенной, и стихи… Ведь не каждый человек может сочинять…

Ксения вдруг прочитала:

 
Вы говорите: – Пятьдесят.
Но разве это тот предел,
Где чувства, отслужив свое, лежат
Подшивкой старых пожелтевших дел?
 

– Это ты про кого?

– Про тебя. Когда я лежала в больнице, тебе исполнилось пятьдесят, и я написала это стихотворение.

– А дальше? Мне никогда не писали стихов, именно мне. Правда, на фронте девушки присылали в письмах чужие стихи.

– Я тебе напишу и подарю. Я рада, что у меня есть такой надежный человек, как ты, – Ксения вышла, уверенная в том, что В.Н. сдержит слово.

15

По зданию тихо шелестели разговоры о том, что эта… каждый награждал Ксению существительным в зависимости от степени «дружеской привязанности» к ней либо от багажа словарного запаса … еще и стихи пишет. И уж, конечно, не за так ее напечатали. Ксения не оставалась в долгу.

* * *

 
Что за злобствующая свора
Лает, прыгает вокруг?
Кто посмеет стать опорой,
Коль клыки сомкнутся в круг?..
 

* * *

 
Травите, топчите, стреляйте в меня,
Мишень – мое сердце, как в тире.
Нет друга надежного, нет и коня,
И места мне нет в этом мире.
 

Эмоции, выхлестнутые на бумагу, облегчали существование. Несколько стихов она отнесла помощнику второго секретаря ЦК, писателю, который неплохой. Он просмотрел сразу же при ней, что ей понравилось. Отложил в сторону те, которые она писала неистово, в приступе бешеной ярости, глубокой обиды, писала страстно, будто душу рвала в клочки, и не паста, а кровь растекалась по бумаге.

– Это не стихи, а истерика какая-то, больное воображение, – тоном непререкаемого авторитета говорил помощник по фамилии Блинов и откладывал, откладывал, и стопка неудержимо таяла, и таяла надежда в душе Ксении.

– Я вижу, у вас все больше лирика, природа. А как насчет гражданских стихов? Ведь вы гражданка Советского Союза! Великой мировой державы! – патетика так и перла из него.

Наконец, его взгляд задержался на одном из стихов. – Ну, вот, совсем другое дело, – наконец довольным тоном изрек авторитет. – Какое светлое стихотворение!

* * *

 
Бывает радость тихая, как грусть,
И робкая, как первое признанье,
Такая легкая, что я боюсь,
Она исчезнет даже от дыханья.
 

У Ксении на глазах выступили слезы: это стихотворение она написала в 16 лет и случайно обнаружила его, перечитывая как-то свои дневники, хранившиеся много лет у матери. Она тут же улыбнулась и легко польстила авторитету.

– У вас отменный художественный вкус, и вы совершенно правы в своих замечаниях, я постараюсь исправиться. А это стихотворение, Анатолий Данилович, можно опубликовать? – заискивающе спросила она.

– Вне всякого сомнения. И вот это тоже. Я сам и передам главному «Ленсмены», он зайдет завтра за моей статьей.

Ксения сгребла со стола истеричные стихи, счастливо улыбаясь, поблагодарила помощника-писателя.

– Огромное вам спасибо!

– «Спасибо» скажите Владимиру Николаевичу, он просил за вас.

После этой встречи она попыталась писать гражданские стихи, некоторые поэты, она читала, буквально специализировались на этом и процветали. Их обязательно публиковали в газетах и журналах, издавали книжки, несмотря на явную вымученность и бездарность виршей. Особенно по «красным» великим датам, типа Октябрьской революции. Их так и называли «датные» поэты. Среди собратьев по перу они не пользовались авторитетом.

Но странное дело: стихи писались, но что-то с ними было не так. Вот писал же Маяковский: Отечество славлю, которое есть, но трижды, которое будет. Она же не прославляла, а, мягко говоря, недоумевала. Много было хорошего в СССР, чего не было в других странах: бесплатное образование, бесплатное здравоохранение, много было льгот для рабочего класса и сотрудников таких учреждений, как Совмин. Но не было равенства и социальной справедливости, как провозглашалось в партийных лозунгах, о чем писали и размышляли опальные философы и писатели. Но, пожалуй, самым унизительным для человека в социалистическом обществе было полное бесправие, отсутствие свободы слова и наличие цензуры. Все это Ксения испытала на собственной шкуре, продолжая свой тернистый путь в литературе.

О ДУРАКЕ

 
Мне страдание суждено.
Не рыдаю, не хмурю брови,
Видно, я пригубила вино
С малой каплей Христовой крови.
Нет, не вырваться из оков
Общепринятых норм мышленья.
Мир прекрасен для дураков,
В этом признак его вырожденья.
Я под гербом своей страны
Все имею, чтоб быть довольной.
Что же снятся черные сны,
И душе тревожно и больно?
Не грядут ли хаос и мрак,
Мир единый вселенской скорби?
Но живет за стеною дурак –
Всем доволен, всегда в восторге.
 

С некоторых пор она стала ходить на работу пешком. С одной стороны, опротивели некоторые физиономии, в частности, Вальки-бухгалтерши, которая изображала из себя благодетельницу, а также друга дома, покровительственно расспрашивая Ксению о здоровье, о делах, о муже, о родителях. А ей надоело вымучивать из себя какие-то убогие фразы, а народто в автобусе держал ушки на макушке. Во-вторых, по дороге она мысленно сочиняла стихи. В-третьих, покупала в киоске по пути газету «Ленсмена», ЧТОБЫ НЕ ПРОПУСТИТЬ ПУБЛИКАЦИЮ. Сейчас это было для нее важнее всего. Купила и в это утро. Выходила она из дома рано и на работу приходила, когда еще никого не было. Все сотрудники пользовались служебными машинами, если начальство, или служебным автобусом, если сошки помельче, вроде Ксении.

Изредка она звонила В.Н., с ним одним она могла говорить откровенно и без опаски, иногда читала ему новое стихотворение. Отношения между ними установились по-настоящему теплые и дружеские, и ей было легко с ним. С Салтой они общались часто, но Ксения почему-то не полностью доверяла ей. У нее было ощущение, что приятельница преследует какую-то цель, навязывая дружбу. На рабочем месте Ксения развернула газету, просмотрела середину, четвертая страница: стихи! Крупными буквами: Ксения Кабирова. Чуть мельче: заголовок – Радость. И то самое стихотворение, написанное в 16 лет! Внешне она оставалась спокойна, но душа ликовала, ничуть не омраченная тем, каким образом стихи оказались опубликованными. Она знала, что стихи хорошие, не хуже, чем у некоторых поэтов, которые она читала в избытке в газетах и журналах: в казахстанских и московских.

16

Она поняла одно: сверху пробиться в литературу легче, чем снизу. Даже и таланта особого не надо. Она уже и наслышалась, и начиталась, благодаря Салте, которая ее просвещала на этот счет. В аппарате в отделе культуры работал один референт, часто выпивающий в рабочее время, который умудрялся издавать книги в качестве кинокритика. Ксения, когда еще работала в приемной, печатала по его просьбе какую-то полуграмотную галиматью, выдаваемую за научный опус. Помощник зампреда по культуре тоже баловался побочными заработками, используя имя своего шефа. Но основное писательское ядро находилось в аппарате ЦК КП Казахстана.

Там были и поэты, и писатели. Один поэт, не гений, но небесталанный, стихи у него были искренние и душевные, будто он и не чиновник вовсе, а человек хороший, пишущий лирические стихи. Впоследствии, возможно, ввиду того, что чиновника в нем становилось меньше, а поэта все больше, его и отправили из ЦК в то кресло, которому он больше соответствовал: в редакцию журнала «Простор» на должность зама главного редактора. Стихи его после перемены места службы стали еще искреннее, еще душевнее и даже смелее. А вот писатели, как поняла Ксения, прочитав кое-что из их шедевров, использовали по полной свое служебное положение.

Например, помощник первого секретаря ЦК Кунаева Д.А. Причем, самый бездарный графоман, книги которого пылились на складах, а потом сжигались, чтобы в нужных документах проставить безапелляционно: проданы. А затем издать очередной шедевр шизофреника с манией величия, приобретенной вследствие высоко занимаемой должности, был и самый плодовитый, почти как Лев Толстой. Верхом наглости зарвавшегося графомана было то, что сначала его произведения печатали в нескольких номерах «Простора». Можно представить, какие гонорары ему отстегивали, наверняка, по высшей ставке. Анатолий Данилович, кстати, в сравнение с ним мог считаться классиком советской литературы. У него была нормальная, среднего уровня проза, в существующей литературной терминологии называемая: проходная, то есть безобидная, читабельная, рассчитанная на невзыскательный вкус среднего читателя.