Текст книги "Повелитель"

13. С новым словом

И все же прошлую ночь Надя провела одна. Вчерашний вечер совершенно вскружил ей голову. Она подолгу говорила с Лялиным, мастер сам подходил к ней, и каждый раз разговор становился длиннее. Они как будто перестали замечать других людей. Надя почти не помнила, как возвращалась домой, и потому утром проснулась в полной уверенности, что и ночь они провели вместе. Разве могут разлучаться влюбленные? Вчерашний вечер должен был завершиться именно так. И лишь из-за досадной оплошности зазевавшейся вселенной прошлую ночь Надя и Лялин провели раздельно. Ведь об этом говорили кончики пальцев, успевающие погладить друг друга, передавая стаканчик, или взгляды, выдающие жажду взаимного обладания, встречающиеся случайно, но чаще намеренно.

Незаметно Андрей Мстиславович становился для Нади родным человеком, самым близким, и эта близость не нуждалась в каких-либо подтверждениях. Ей так хотелось жить, что сон казался досадным недоразумением, из-за которого приходилось отвлекаться от реального мира, полного упоительной сладости и силы. Надя просыпалась в пять утра и писала стихи – слова будто сами собой складывались в строки невиданной раньше силы, и все, кому она показывала свои новые стихотворения, подтверждали это.

Однажды, решившись немного отвлечься от любовной горячки, она зашла в «Библио-Глобус» на Мясницкой. Проходя мимо отдела «Литературоведение и критика», Надя завернула туда, чтобы посмотреть, нет ли здесь чего-нибудь интересного. Приблизившись к полкам, она подняла голову и заметила знакомый зеленый цвет книжного корешка, с которого на нее смотрело имя: Андрей Лялин. Сердце забилось, словно птица, внезапно влетевшая в комнату и теперь тщетно пытающаяся одолеть стеклянную преграду окна.

Эта осень казалась началом новой удивительной и счастливой жизни. Надя впервые жила одна, но она не ощущала себя одинокой, наоборот. Время проходило в институте или в гостях у друзей, или Надя звала их к себе, чтобы разделить с ними еще одну бессонную ночь, рассуждая о природе творчества или споря из-за какой-то строчки или произведения. Чувство бесконечной свободы одновременно с любовной горячкой, словно два крыла, подняли ее и унесли в иную надмирную реальность, где каждый день был счастливым.

Ноябрьским вечером, когда небо казалось необычайно просторным, Надя, Ася и Вадим стояли возле крыльца, ожидая начала семинара. Они говорили о работе. Хотя лето было еще далеко, а до окончания учебы Надя устраиваться куда-то не планировала, если только подхватить необременительную подработку. Однако она уже начала присматриваться к вакансиям.

– Пойдем со мной в Суриковку, – в который раз предложила ей Ася.

– Обнаженка небось, – поморщилась Надя. – Ни за что!

– Ну почему сразу обнаженка, можно и без. Обнаженка дороже.

– А слушай, сколько платят? Если без?

– Евро за урок.

– А сколько урок?

– Урок сорок пять минут.

– Хочешь шесть уроков бери, хочешь восемь.

– Да? Это же надо сидеть, не двигаться… – задумалась Надя.

– Подумаешь, не двигаться. Меня тут позвали – предложили должность сотрудницы музея. В Кусково. Полный рабочий день. «Работа такая творческая, а ты человек с вдохновением!» Надо и экскурсии водить, и историю музея писать, и еще кучу всего. Я спрашиваю: «А сколько платят?» «Ну тысячи две с половиной мы вам дадим». Ага, как же, разбежались. Нафиг такое. И еще ездить к ним на маршрутке пятьдесят рублей – на двадцать три рабочих дня, вычесть из зарплаты – ничего не останется. Лучше уж в Суриковку ходить! А там посмотрим.

– Надя, давай лучше к нам! – предложил Вадим.

– Тиражи охранять?

– Ну зачем охранять, тут я сам справлюсь.

Ильин недавно устроился работать ночным сторожем в редакцию газеты «Новый человек».

– А что, у вас места есть?

– Пока нет, но мне обещали, будут.

– Обещать – не значит жениться! – засмеялась Ася. – О, глядите, наш Лялин.

Надя повернула голову. Андрей Мстиславович, уже заметив их, шел к крыльцу, и каждому было понятно, что мастер сегодня в превосходном настроении. Лялин был из тех людей, чей душевный настрой собеседник замечал еще до начала разговора. Тем не менее, даже в крайней степени раздражения, или будучи чем-то глубоко расстроенным, он не переносил свое состояние на работу. Когда высказывал недовольство, к примеру, по поводу откровенно плохого стихотворения, или поведения студента, то никогда не переходил на личности, и каждому было понятно: Лялин недоволен не человеком, а сложившейся ситуацией.

Он был одет по погоде, теплая пора миновала, и теперь мрачно-холодный ноябрь предвещал скорое наступление зимы. Наде очень нравились его коричневая куртка из мягкой замшевой ткани и сине-зеленая кепка, которую ей до смерти хотелось примерить. Однажды, когда Андрей Мстиславович вышел, и кепка осталась лежать на краю стола без присмотра, Наде пришла в голову мысль похитить головной убор, тем более, в аудитории кроме нее почти никого не было. Разумеется, не навсегда, она бы только спустилась к «Сартру» и там перед большим зеркалом насладилась своим отражением. К тому же было интересно, как на такую шалость отреагирует Лялин. Но потом Надя все же решила – это глупо, и кепка осталась лежать на месте.

– Ну что, как обстановка? – весело подмигнул мастер.

– Я волнуюсь! – ответила Ася. – Вдруг меня будут все ругать?

Сегодня был день ее обсуждения.

– Это нормально. Если бы вы не волновались, можно было бы вас прямо сейчас и отчислить. Поэт, которого не волнует судьба своих произведений, или он считает, что они безупречны – это вообще не поэт. Хорошо, постепенно поднимайтесь, скоро начнем.

Стихи Ася Белозерова писала яркие, Наде ее тексты казались похожими на картинку калейдоскопа. Особенно ей нравилось это:

 
Какое холодное место!
Тапки-колодки, пролёты-колодцы,
прямые углы однотипных конструкций,
трамвайные рельсы ведут никуда.
Вода
не уходит, как ни старайся.
И пошлая маска ярмарки на центральной площади.
 
 
Посмотри на это иначе:
оранжевая простыня листьев,
татуировки граффити,
трубы ванильного табака
и поверх всего —
голубые глаза костёла.
И – тепло за пазухой сквера.
 

Надрывная лирика – так Вадим охарактеризовал ее подборку на первом курсе, и нельзя сказать, что с течением времени Ася изменила главной смыслообразующей силе своего творчества. К последнему курсу она, перепробовав и хорошо овладев всеми возможными стихотворными формами, остановилась на свободном стихе, не желая оставаться в рамках традиционной поэзии. Стихийное образное мышление и стремление сказать обо всем по-своему, в начале учебы приводящие Асю к бессмысленному нагромождению слов и поэтическим неудачам, теперь стали надежной основой стиха. Она научилась создавать единое композиционное пространство, где образность выражения поддерживала, а не мешала смысловому восприятию.

«Успешно формирующееся мастерство» – так Лялин охарактеризовал достижения Аси в этой подборке, особенно выделив стихотворение «Предел»:

 
Всё, к чему он прикасается, становится любовью,
Берёт кусок хлеба, и тот превращается в любовь,
Берёт пригоршню орехов, и они оборачиваются любовью,
Поэтому он давно ничего не ел.
Но если ты хочешь забрать его сердце – у него нет сердца,
Но если ты хочешь остаться в его сердце – у него нет сердца,
Потому что сердце – это граница, а любовь не знает границ.
 
 
Маме кожа становится велика, идёт складками,
Маме сердце становится велико, выпрыгивает из груди,
Лодочка-колыбель, приходи ко мне, приходи.
Мама уменьшается в мире растущем, как будто сын
Выторговывает себе секунды или часы,
И он всегда обнимает её, как воздух, ласков или горяч,
Но не приходит, потому что встреча – это граница,
А любовь не знает границ.
 

Но Лялин не оставил незамеченными недостатки, посетовав на то, что Белозерова допускает небрежность и недоработки там, где вполне могла бы совладать с текстом и примеры других стихотворений это подтверждают. Мнения выступавших однокурсников, как это часто бывало на Асиных обсуждениях, разделились. Кто-то склонялся к тому, что ей в стихах следует избегать свободы, часто выливающейся в неряшливость строк, и уходить от нарочитости потока сознания к прочным выверенным образам. Кто-то же, напротив, считал, что именно нарочитый хаос отличает ее стихи от прочих, и как раз это в своем творчестве Асе стоит поддерживать.

Перед тем, как объявить окончание семинара, Андрей Мстиславович, хитро оглядев своих студентов, достал из сумки бутылку шампанского.

– У меня сегодня день рождения. Не юбилей, всего лишь сорок восемь лет. Но предлагаю немного отметить. Только дверь прикройте, а то скажут, что у Лялина вместо семинара пьянка.

– Как день рождения? – воскликнула Надя. – А мы ничего не знали! И подарка нет…

– Вы мой подарок, – улыбнулся мастер. – Ваши стихи. Вадим, возьмите ключ, сходите, пожалуйста, на кафедру, посмотрите, там какие-то стаканы должны быть.

Когда шампанское разлили, Лялин произнес тост: «Дорогие друзья, мне как руководителю семинара очень приятно, что мои ученики – люди талантливые, самобытные, любящие русский язык и русское слово. Я каждый раз, читая ваши подборки, удивляюсь, как вы чувствуете, как понимаете этот мир, который так не похож на тот, что был в моей юности. И поэтому я хочу выпить за вас, за ваши творческие и жизненные успехи, и чтобы вдохновение никогда вас не покидало».

После наперебой посыпались тосты за Андрея Мстиславовича. Кизиков произнес длинную путаную поздравительную речь, пожелав в конце здоровья и долголетия, Марина подняла бокал за то, чтобы муза никогда не покидала его, Ася говорила, она безумно счастлива, что у нее такой замечательный и симпатичный мастер, Вадим рассказал, как ему понравилась новая книга и пожелал написать еще сто, а Надя поздравила Лялина с новым личным годом и новым словом – чтобы теперь в жизни все происходило иначе и каждый день был счастливым.

Оказалось, в сумке мастера есть вторая бутылка шампанского, кроме того, на столе появились несколько шоколадок и сырная нарезка.

– Андрей Мстиславович, а можно мы это… – начал Вадим, поглядывая на вторую бутылку, готовую вот-вот закончиться.

– За водкой хотите сбегать? Только недолго. И вина девочкам принесите. Только хорошего! Сегодня мой день – я угощаю.

Когда все было выпито и съедено, студенты начали расходиться. Надя вышла из аудитории последней. Отстав от остальных, она спускалась вниз, и с каждой ступенькой шаги ее замедлялись. Уже почти на первом этаже Надя остановилась, резко повернулась и пошла обратно.

– Вы что-то забыли? – спросил Андрей Мстиславович, надевающий куртку.

– Да… Нет… А где же ваша «Амбра?»

– «Амбра»?

– Да. Вы не взяли?

– Ну почему же, взял. Хотите выпить?

– Хочу, – ответила она и сняла расстегнутое пальто.

– А товарищи вас не потеряют?

– У них полбутылки осталось, без меня справятся.

– Ну тогда давайте выпьем еще немного.

Лялин положил свою куртку рядом с Надиным пальто. Их одежда походила на два гигантских листа, упавших с дерева рядом: красный и коричневый. Они сели рядом за преподавательским столом, и Лялин достал золотую фляжку. Сегодня «Амбра» показалась Наде еще вкуснее, чем когда она попробовала напиток в первый раз. После третьего глотка осмелевшая Надя спросила: «А можно я потрогаю ваши волосы? Мне очень хочется знать, какие они на ощупь». «Можно», – ответил Андрей Мстиславович и послушно наклонил голову. Надина ладонь легко коснулась его прически. Ей показалось, что она трогает мягкое плотное облако. Надя убрала руку, встала, подошла к окну и посмотрела во двор, на крышу читального зала, обитую жестяными листами. На самом деле ее внимание было совсем не за окном, а сосредоточилось на человеке, которого чувствовала за спиной, и он подходил все ближе.

Почувствовав поцелуй на своем плече, чуть пониже шеи, Надя обернулась.

– Что ты так на меня смотришь? Еще скажи, что тебе было неприятно.

– Когда будет неприятно, я скажу, – ответила она и, подняв лицо, почувствовала, как борода прикоснулась к ее щеке.

Дом Герцена замер, прислушиваясь к их дыханию. Нигде не скрипнула дверь, не пошевелилась оконная рама. Этот особняк как никто другой знал – основа самого верного, самого сильного слова – любовь. И никогда ни один смертный не создаст лучше созданного им в любви.

– Ты мне понравилась с самого начала, – сказал он, не разнимая рук, словно боялся, что Надя сейчас вырвется и убежит.

– Вы мне тоже. С первого взгляда.

– Мы все еще на вы? – удивился Лялин.

– Ты… – смутилась она. – Ты мне тоже понравился.

Наде показалось, будто они внутри сияющего огненного шара, и теперь им обоим нет выхода из объятий друг друга. Точно также, как ей, однажды попавшей сюда, невозможно уйти из дворика Литинститута.

– А хочешь, давай поедем куда-нибудь? – Лялин дотронулся до ее щеки. – Поедем, ну… например, в Париж? Хочешь?

– Прямо сейчас?

– А почему нет? Сбежим на неделю – никто не заметит.

– Хочу, но…

– Но что?

– Не знаю, – улыбнулась Надя. – Наверное, ничего. То есть, наоборот. С вами, ой, с тобой… В Париж.

Надя засмеялась, настолько фантастично и в то же время просто прозвучало его предложение. Она бы поехала с ним куда угодно. Позови ее Лялин в Архангельск, Балашиху или же сейчас остаться на ночь здесь, Надя была бы одинаково счастлива.

Когда они вышли на крыльцо, во дворике уже никого не было. Лялин предложил поймать машину до ее дома, ссылаясь на то, что Надя выпила слишком много «Амбры». Но она отказалась, сказав, что ей нужно встретиться с подругой. На самом деле Надя хотела немного побыть одна, собраться с мыслями и как следует насладиться ошеломительным мгновением, в несколько секунд изменившим течение ее жизни. Так меняет русло реки огромный метеорит, внезапно упавший с неба. То, что жизнь изменилась, она ощущала всем своим существом, хотя пока не было тому никаких доказательств. Надя шла по бульвару, ощущая где-то под сердцем ослепительное пламя, пылающее все ярче и ярче. Счастье растворилось в ней и стало ей самой, изменив этот мир навсегда.

14. На дне двора-колодца

Надя и Андрей Мстиславович договорились встретиться на следующий день в Богословском переулке, рядом с церковью, напротив розовой колокольни. После последней пары Надя пошла не как обычно, направо, к метро, а вниз по Большой Бронной, в сторону Спиридоновки. Когда она свернула в переулок, Андрей Мстиславович стоял там и смотрел на часы.

– Мне кажется, твои часы преподавателя спешат, – улыбнулась она после того, как они неуклюже столкнулись лицами в приветственном поцелуе.

– Немного спешат, да. Я их специально подвожу, чтобы не опаздывать. Пойдем?

– Вот оно что! А говорил, я опаздываю! Ладно. Пойдем! А куда?

– Хочешь кофе?

– Я бы сначала прогулялась. Пока погода хорошая. Давай по бульвару?

Они перешли дорогу и, свернув рядом с памятником Есенину, пошли в сторону Никитской. Надя поправила рыжую шляпку и взяла Лялина под руку:

– У тебя есть «Амбра»?

– А не много ли вы пьете?

– Много. Как и положено поэтам. Наливай!

Надя и Лялин шли по бульвару, останавливаясь или сворачивая на боковые дорожки, чтобы выпить «Амбры» или поцеловаться. Легкие прикосновения и блаженное чувство общего существования их двоих – стихия происходящего охватила Надю, затапливая все ее сознание. Они шли рядом, и ей хотелось, чтобы эта прогулка длилась вечно. Ей было легко идти рядом с ним. У Нади был один рецепт, с помощью которого можно определить, твой это человек или нет: для этого достаточно прогуляться с мужчиной по улице. И если идти рядом хорошо, значит, все в порядке. Когда совпадают скорость, выбор направления, расстояние. А когда вместе неудобно, двое не попадают в шаг, один отстает или идет быстрее, на поворотах происходят столкновения – скорее всего, это означает, что и в жизни таким людям идти вместе незачем. Причем удобно должно быть обоим. На первый взгляд, мелочь, но на самом деле – это важно. Какие могут быть отношения, если вместе неудобно даже идти по улице?

В конце бульвара Лялин спросил, хитро прищурившись:

– А хочешь, я тебе покажу писающего Тимирязева?

– Как это? – удивилась Надя и покачала фляжкой, чтобы проверить, сколько они уже выпили.

– А у вас не было такой шутки? Смотри.

Они обошли памятник Тимирязеву сбоку, и Надя захихикала: если смотреть при определенном ракурсе, действительно казалось, что биолог-естествоиспытатель справляет малую нужду, нимало не стесняясь гуляющих горожан.

– Класс! Как вы до такого додумались?

– Да вот в студенческие годы придумали…

– А ты что окончил?

– Филфак МГУ.

– Так ты не из Лита?

– Это препятствие?

– Да нет, просто я почему-то думала, ты наш.

– А чей же я? Я люблю Литинститут.

– Вот это правильно!

После встречи с Тимирязевым Надя и Лялин свернули в переулки недалеко от ТАССа. Когда в Леонтьевском они проходили мимо двухэтажного желтого особняка, Лялин остановился и достал из кармана маленький фотоаппарат.

– Сколько здесь проходил, все думал – потом, потом. И так несколько лет, представляешь? – сказал он, ловя в объектив центральный маскарон – свирепое лицо бородача, которого тянули за усы два шаловливых ангелочка.

– Несколько лет хотел сфотографировать этот дом?

– Не дом, только маскарон. Я давно собираю фото маскаронов, у меня много альбомов. Сам фотографировал, проявлял, печатал. Если захочешь, как-нибудь покажу…

– А почему именно маскароны?

– Маскарон – душа дома. Это только на первый взгляд они на одно лицо. А если сравнивать, у них тысячи выражений, оттенков, и каждый уникален. Я когда листаю свои альбомы – отдыхаю. Меня это успокаивает.

– Да, ты же и стихотворение прочитал про маскароны на вечере! Мне понравилось. А самый первый в коллекции – какой?

– Самый первый? – Лялин задумался. – Самого первого я сфотографировал, когда передумал поступать в архитектурный. Я когда учился на подготовительных курсах, увидел, как рисуют и чертят другие абитуриенты… Там же все, кроме меня, были дети архитекторов или художников. Однажды задали макет – он клеился из картона, и нужен был прозрачный клей. А раньше таких не было, все желтели, высыхая. И спросил, где такой достать, а они меня спрашивают: «Что, у тебя теннисного мячика нет? А у мамы твоей ацетона для лака?» Я говорю: «Есть, но какое это имеет отношение к клею?» Ребята на меня посмотрели, как на лохматый валенок… Оказалось, этот мячик крошили, потом растворяли в ацетоне, и получался белый клей. В общем, я решил, что лучше не заниматься делом вообще, чем плохо. И вот выхожу я с занятия, иду по улице, оборачиваюсь, а там под окнами маскарон – вообще-то это летучая мышь, но похож больше то ли на упыря, то ли на веселого черта. И смотрит он на меня сверху и ухмыляется. И мне что-то так обидно стало. А я тогда всюду с собой фотоаппарат таскал – архитектуру снимал. Дай, думаю, его хоть сфотографирую в отместку. А потом напечатал, рассмотрел. Стало интересно, что за зверь, почему такая деталь. Ну и как-то втянулся.

– Ничего себе история! А мне кажется, ты был бы хорошим архитектором. Но тогда бы мы не встретились?

– Конечно, встретились бы.

– Где, в Суриковке, на обнаженной натуре?

– На какой еще обнаженной натуре?

– Да нет, это я так, меня все Ася зазывает туда на подработку, позировать.

– И ты хочешь пойти? У тебя проблемы с деньгами?

– Проблем нет. Просто это логично, что художник и модель познакомятся. Ты ведь рисовал бы женщин? Или только маскароны?

– Не только.

В Вознесенском переулке Надя и Лялин завернули во двор Англиканской церкви. Надя подняла голову, глядя на стены из красного кирпича, остроконечно уходящие вверх.

– Если не оборачиваться, можно представить, что мы в каком-то маленьком европейском городе, сейчас выйдем, а вокруг безлюдье, узкие улочки, кофейни… – мечтательно произнесла она.

– А зачем представлять? А давай правда махнем в Париж? Я тысячу лет там не был?

– Я вообще не была.

– Тем более!

– Ну я подумаю.

– Подумай.

Лялин достал фляжку с «Амброй», но вместо того, чтобы открыть, обхватил Надю и крепко прижал к себе. Отвечая на поцелуй, она будто бы ощущала, как бьется его сердце, слышимое сквозь теплую, почти уже зимнюю одежду.

– Рядом с божьим храмом, – покачал головой Андрей Мстиславович, когда дело наконец дошло до «Амбры».

– Хм, – улыбнулась Надя, – Бог всегда нас видит, рядом мы с храмом или нет.

– Это точно. Я бы все же выпил кофе, как ты на это смотришь?

– Кофе? А пойдем в рюмочную!

– На Герцена?

– Где?

– В мое время Никитская называлась улицей Герцена.

– Вот оно что! Ну да, она рядом совсем.

– Часто там выпиваете?

– Не каждый день, но вообще бываем, да.

Миновав белостенную Вознесенскую церковь, они вышли на Никитской и почти сразу оказались рядом с витриной с портретами хлебосольных хозяев, держащих в руках кружки с только что налитым пивом, фруктами и тарелкой с пельменной горой. Сверху на стене висели красные объемные буквы: «Рюмочная».

Внутри пахло тушеной капустой, жареной рыбой, выпечкой, особенным непередаваемым запахом, напоминающим облагороженный дух столовой. В зале стояли небольшие квадратные столики, часть которых была занята завсегдатаями из консерватории. Место в углу занимали музыкальные мэтры, ближе к окну расположилась компания виртуозов помоложе. Прямо на стойке стояли тарелки с готовыми блюдами: салат из капусты, соленые огурцы, селедка с картошкой, пирожки, котлеты, что-то запеченное под сыром… Позади, на стене теснились бутылки с алкоголем.

– Что будем пить? – спросил Лялин.

– Может, простой человеческой водки? – предложила Надя.

– Нет. Водки тебе и друзья нальют. Давай лучше попробуем… попробуем, – он всматривался в стеллаж с алкоголем.

– А налейте нам из той бутылки, вон, с дамой на этикетке, – определился он.

– Какой дамой? – не поняла женщина за стойкой.

– «Гавана клаб».

– А что за дама? – тоже спросила Надя.

– Сейчас расскажу.

– Пятьдесят, сто? – спросила женщина.

– Сто, наверное. А хотя, я смотрю, у вас «Аньехо Эспесиаль» – а целая бутылка найдется?

– Целая? – принимающая заказ внимательнее посмотрела на Лялина. – Так вот, непочатая. Забирайте.

Они сели за стол. На простых тарелках, напоминающих Наде посуду в школьной столовой, лежали котлеты с картошкой, голубцы, салат, селедка с луком и соленые огурцы. Рядом с бутылкой приятно мерцали два толстостенных граненых стакана с ромом. Надя подвинула к краю стола блюдце с нарезанным черным хлебом и поставила рядом с солонкой и перечницей два стакана с соком: томатный для Андрея Мстиславовича и яблочный для себя.

От легкого столкновения их бокалы тихо прозвенели. На вкус ром показался Наде терпким, чуть горьковатым.

– Женская фигурка на этикетке, – Лялин взял в руку бутылку, – это статуя на дозорной башне крепости в Гаване. Ее еще называют «Хиральдилья», по сути, это бронзовый флюгер. Гаванцы называют ее символом города. Ее установили в честь Изабеллы де Бобадильи…

– Отличная фамилия! – перебила Надя.

– Да, мне тоже нравится. Это, кстати, известный род. Так вот, Изабелла – жена кубинского губернатора Эрнандо. Он отправился в морскую экспедицию, поручив ей на время своего отсутствия управление островом. Так Изабелла стала первой женщиной-губернатором на американском континенте.

– А это когда было? – спросила Надя, с интересом заглянув в свой стакан.

– Шестнадцатый век. Она мужа ждала, высматривала в море корабли. Но он не вернулся. Потом пришли сведения, что Эрнандо погиб, а вскоре умерла и она. Говорят, от тоски по любимому.

– Какая грустная история!

Надя подвинула бутылку ближе, чтобы лучше рассмотреть маленькую женскую фигурку с крестом в руке и горделиво поднятой головой, стоящую над белыми буквами Havana Club, наверху красного круга.

– Печально, что скажешь.

Она отпила из своего стакана. Вкус, одновременно резкий, но и легкий, отдающий чем-то теплым и ароматным, медленно растекался по телу, словно ее нежно обнимали нагретые солнцем тропические лианы.

– А откуда ты все это знаешь?

– В свое время увлекся сначала алкоголем, а потом его историей. Начал читать, книги разные доставал, с барменами общался. Открыл увлекательнейший мир. Люди обычно покупают то, к чему привыкли, что видели в рекламе, а рядом, на той же полке в магазине можно найти напитки совсем другого качества, и не намного дороже, а иногда даже дешевле. Вокруг целое море вкусов.

– Возможно, опасаются попробовать что-нибудь новое? – задумалась Надя. – А ты не боишься.

После рюмочной Надя почувствовала приятную сытую усталость. Кроме того, «Амбра», подкрепленная ромом, заиграла в крови музыку, похожую на неоконченную симфонию Шуберта – вдумчивая мелодия сглаживала все углы и неровности этого мира, наполняя окружающую действительность радостным покоем.

Когда они вышли на улицу, холодный ветер плеснул в лицо, но даже это не развеяло их легкое блаженство. Надя давно заметила – пьянели они с Андреем Мстиславовичем одинаково, становясь от алкоголя спокойнее и веселее, но оставаясь при этом теми же людьми, что и до принятия вакхических даров.

– Я хочу показать тебе одно место, оно рядом, – сказал Лялин и погладил ее по плечу. – Есть силы идти?

– Конечно, есть!

На этот раз они пошли по Брюсову переулку, параллельному Вознесенскому. Выйдя на Тверскую, поднялись немного вверх, к метро, и перешли на другую сторону возле книжного магазина «Москва».

– Зайдем? – предложил Лялин.

– Я не против, – согласилась Надя.

Они сразу прошли в отдел художественной литературы, пробираясь мимо покупателей или сотрудников магазина в бело-зеленой форме, раскладывающих товар. Там Надя и Лялин разделились, она осталась возле полок с русской прозой, а он пошел дальше в отдел поэзии. Когда Андрей Мстиславович вернулся, Надя держала в руках одну из книг собрания сочинений Лескова.

– А, стихи Бунина! – она увидела в его руке знакомую книгу. – А я такую в нашей лавке купила.

– Да, там тоже есть? Не заметил. Ну куплю здесь, раз уж мы пришли. У тебя нет Лескова?

– Есть, но только одна книга, старая, еще со школы.

– Донесешь все?

– Донесу. А купи мне еще свою книгу, а то у меня твоя только одна, новая.

– Не цените вы своего профессора!

– Очень даже ценю! И все ценят!

Когда они вышли из магазина, Лялин нес два больших пакета с книгами.

– Мне тоже в книжном всегда сложно остановиться, – пожаловалась Надя. – Я однажды почти всю стипендию на книги потратила. Куда теперь?

– Нам налево, чуть-чуть осталось.

Они прошли немного вниз, в сторону Кремля, потом свернули в одну из арок, за которой Надя увидела светло-зеленый дом с арками и двумя остроконечными башенками, напоминающий сказочный терем.

– Ух ты, красота! Доставай «Амбру»!

– Погоди, ты так до дома не доедешь.

– А я поеду домой одна?

– А ты с кем живешь? – он взял ее руки в теплые ладони. – Холодные. Замерзла?

– Нет. Я одна живу. Но у меня там сегодня Марина.

– Анохина? С мальчиком?

– С зайчиком! С одним мерзким женатым прозаиком. Он как-то к нам приходил несколько раз на семинар.

– А, такой с аристократичным лицом.

– Ага, он. Только никому не говори! Хотя и так все знают… А ты с кем живешь? – она подозрительно уставилась ему в лицо.

– Когда ты так прищуриваешься, мне даже страшно. Я живу один. Но ты не поверишь, у меня сегодня Лешка Комов, однокурсник.

– С девушкой?

– Нет, он приехал на конференцию по Сумарокову.

– Да? Ну ладно… Красивый дом.

– А ты знаешь, что его сюда переносили с первой линии? Когда Тверскую расширяли, все дома вместе с коммуникациями перенесли на несколько метров.

– Ха-ха, дом переехал! Хотела бы я на это посмотреть!

– А это еще не все. Пойдем!

– А «Амбра»?

– Вот там будет «Амбра».

Они прошли под аркой дома.

– О! – восхитилась Надя и остановилась, увидев внутренний двор, окруженный стенами. С внутренней стороны дом оказался светло-желтого цвета, окна были украшены наличниками и пилястрами, в центре над аркой выделялось углубление на четыре окна – два небольших по бокам, высокое четырехстворчатое центральное и тоже четырехстворчатое выше, над карнизом, но уже полукруглое. Все окна обрамляли фигурные наличники, а над боковыми находились украшения в виде больших раковин.

– Какой модерн, а? – улыбнулся Лялин и посмотрел на Надю.

– А это модерн?

– Вообще все это эклектика, тут и неорусский стиль, и барокко, но вот эти окна – чистый модерн. Но это еще не все. Идем!

Они прошли в арку и очутились в небольшом дворе-колодце. Центральная стена с другой стороны имела вид башни, опиравшейся на две невысокие круглые колонны. Здесь стояла оглушительная тишина, трудно было поверить, что всего в нескольких метрах от них шумит, гудит, сигналит и переливается огнями многолюдная Тверская улица. Надя подняла голову: в небесном прямоугольнике медленно плыли предзимние облака, верхние окна мягко светились, провода висели неподвижно. Стены дома укрыли их от посторонних взглядов, словно ладони доброго сказочного великана.

– Ты, кажется, хотела «Амбру?» – услышала она голос Андрея Мстиславовича.

– Хотела, – Надя посмотрела на него и потянулась к его губам.

Когда золотая фляжка наконец оказалась у нее в руках, Надя, отпив немного, сказала:

– Не знала, что в Москве есть дворы-колодцы.

– Есть. Их не очень много, но есть. Мне кажется, время здесь идет несколько иначе.

– Как на часах преподавателя? – улыбнулась она.

– Именно.

– Подпишешь мне свою книгу?

– Конечно!

Лялин достал из пакета коричневую обложку с названием «История семантики. Мифы и были». «Надежде с надеждой на неизбывность», – прочитала Надя и улыбнулась.

Она протянула руку к почти пустой фляжке, когда дверь подъезда, выходящего во двор, открылась. Из нее вышла пожилая женщина.

– Здравствуйте! – сказал Лялин.

Посмотрев сначала на них, потом на пакеты с книгами, местная жительница завязала беседу и за несколько минут рассказала все, что помнила об истории дома, включая переезд.

– Это очень интересное место, – говорила она, поправляя красный берет. – Здесь еще был дом Ханжонкова. А недавно тут снимали фильм про Гоголя, как же он назывался, голова, голова…

– Профессора Доуэля? – пошутил Андрей Мстиславович.

– Нет, не помню, в общем, про тридцатые годы. Здесь все забросали сеном, повесили веревки с бельем и снимали. Ну ладно, молодые люди, побегу. Книги свои не забудьте, я сначала подумала, там бутылки, а нет, гости приличные. Приходите еще!

– Какая милая женщина, – заметила Надя.

– Да, – согласился Лялин, – она сказала про бутылки, и я вспомнил, когда сразу после института работал корректором, и во время пьянок меня, как самого молодого из редакции отправляли сдавать бутылки. И начальник учил, что можно сдать горлышко с щербинкой – нужно прикрыть пальцем, когда отдаешь. Но мне было стыдно так делать, и я добавлял двенадцать копеек, а бутылку выбрасывал.

– У вас были пьянки?

– А что ж, мы не люди?

– Ну просто немного странно звучит: бутылки, двенадцать копеек. Хотя я помню тоже ящики, куда их сдавали… Смутно.