Текст книги "Люди и птицы"

– Алло… кхм-кхм. Да? – мама делала вид, что умирает.

– Мам, это я. Ты как?

– Разве не слышишь? – в мамином голосе были упрек и разочарование. Грандиозное разочарование.

Ты, Таня, плохая дочь, бесчувственный человек. Неприятная, некрасивая. Грязные волосы, вымой уши, посмотри на себя, ну кому-ты-будешь-нужна…

– Я приеду через час. Тебе нужно купить что-ни-будь?

Мама обдумала ее вопрос и, очевидно, не нашла в нем подвоха.

– Меду купи!

Но на всякий случай прибавила:

– Лиза не может – она ноги эпилирует.

Таня купила в сельпо банку меда и побрела по направлению к метро. Ей было совестно оставлять Федю одного, ведь он только что приехал. Она не успела поговорить с ним, успокоить его, приласкать… Но она предпочитала грустные мысли о Феде всем остальным – потому что все остальные были о Вове. От них у Тани начинало болеть все подряд. Оставив попытки понять его поведение, она просто делала вид, что Вовы не существует. И по несколько минут кряду ей это удавалось.

Мир вокруг между тем был разнообразен. У метро торговали мясом: на целлофане лежали огромные окровавленные куски. У мешков с семечками сидели бабки и отмеряли товар стаканчиками. Все вокруг лузгали и плевали. Какие-то заплывшие грибы, соленья и варенья в банках выставили на продажу прямо на асфальт. Дядечка алкоголического вида разложил на тряпке свои пожитки (выключатель, облезлую книжку, кусок трубы, мыльницу и набор шурупов) в надежде, что эти предметы кого-нибудь заинтересуют. Над импровизированным прилавком суетливо толклись тетки, как квочки вокруг миски с кормом, пихали друг друга, и продавщица зазывала: «Девочки, индийские платки, красивые, недорогие!» А рядом с Таней кто-то восклицал: «Ой, Людка такая малоежка – только одну котлету с макаронами съест и уже больше не может!»

Таня нырнула в метро, желая как можно скорее укрыться от этого изобилия. Она уже давно мечтала о карманном телепортаторе, только чтобы избегать мест скопления народа (а вовсе не для того, чтобы оказаться вдруг на Мадагаскаре – это было бы нечестно). Но под землей ее тоже подстерегали вещи, которые она предпочла бы не видеть. Например, здоровенная тетка встала у колонны, спрятавшись от части людей, но к Тане как раз лицом, и подтягивала юбку. Сначала она развела в стороны полы пальто и стала похожей на ящерицу, пугающую противников внезапным раскрытием перепонок на шее. Затем начала тянуть юбку вверх по необъятному животу, чуть присев и для удобства покачивая тазом вперед-назад. Таня бегом проскочила ее, прошмыгнула в вагон и вперилась взглядом в карту метро. Смотреть по сторонам ей не хотелось.

Впрочем, кто стал бы принимать во внимание желания Тани? Недалеко от нее находилась группа парней, они отхлебывали из бутылок пиво и ржали. Другие пассажиры недовольно смотрели на них, но реагировать активно не решались. Таня тоже невольно следила за их резкими жестами и вздрагивала от выкриков. Парни были одеты в рваные джинсы, яркие кожаные куртки, дорогие кроссовки и ремни с крупными бляхами. Волосы на их головах стояли торчком. Это, безусловно, были модные люди.

Когда-то модные люди нравились Тане. Но теперь она не могла понять, для чего они. С какой целью они ходят в чайные и на йогу, зачем покупают дорогие мобильные телефоны. Почему для них пишут книги с крепко сбитым детективным сюжетом и снимают кино. Изводят столько блеска, люрекса и ментола. Это все были вопросы, на которые Таня не находила ответа.

Видимо, модная Лиза все еще делала модную депиляцию, так как мама собственноручно открыла дверь и, ничего не сказав, ушла в комнату. Ее шея была повязана мохеровым шарфом.

– Я мед на кухне оставлю, ладно?

Не дождавшись реакции, Таня водрузила банку на стол и отправилась вслед за мамой.

– Ну, рассказывай, – мама завернулась в плед и нахохлилась. Она была похожа на клочковатого хомяка – больного, старого и бесцветного. На коже у нее появились рыжие пятна – большие шлепки-веснушки.

– Ты-то как? Горло болит? Есть температура?

– Температура была. Ты хоть бы раньше поинтересовалась… Что нового? Работу нашла?

Таня вздохнула:

– Нет, не нашла.

Мама продолжала пристально наблюдать за ней, и Таня тихо добавила:

– Ничего хорошего на данный момент не происходит… В том числе и на личном фронте.

В этом месте мама вдруг оживилась и начал крутить головой:

– Пахнет сигаретным дымом. Ты чувствуешь? Нет, ты понюхай – явно кто-то накурил!

Таня принюхалась и поняла, что да, пахнет. А мама посмотрела на нее с подозрением:

– Может быть, это ты тут куришь?

Таня слегка опешила:

– Как это курю? Прямо сейчас, что ли? Невидимые сигареты?

Но мама осталась при своем мнении и продолжала хмуро смотреть на нее. У Тани задрожали руки. С ней творилось нечто странное: она чувствовала, что ей совершенно необходимо поделиться своими горестями с живым человеком. Хотя бы с кем-то, все равно с кем. Все прожитое за последнее время распирало ее, давило на желудок и горло, отравляло ее изнутри. Тане даже казалось, что, если она не расскажет кому-то о Вове, с ней случится что-нибудь страшное. Например, в ее теле вдруг начнется цепная реакция, и от нее останется только мокрое место.

Таня прокашлялась и решилась:

– М-м, у меня такие странные вещи происходят с одним человеком… С одним молодым человеком…

Мама тут же заинтересовалась:

– С молодым человеком? Ну и ну… Слу-ушай! Ты бы хоть познакомила Лизку с каким-нибудь подходящим кадром. Нет у тебя на примете? А то у нее все какие-то непонятные варианты. С одним она встречалась довольно долго, все было хорошо, на мой взгляд. Он ей кольцо подарил – закачаешься… Но потом раз – и куда-то делся. Так что надо что-то искать.

Мама теперь даже разговаривала почти так же, как Лиза.

Таня от удивления пискнула воздухом, застрявшим в трахее.

– Но у меня только один, как ты говоришь, кадр. Не могу же я Лизу с ним познакомить…

Мама пожала плечами:

– Ну, хорошая сестра на твоем месте так бы и поступила. Все равно у тебя с ним ничего не выходит – сама говоришь.

– Я пока ничего такого не говорила. Может быть, ты меня выслушаешь и что-нибудь мне посоветуешь…

Таня, конечно, не ведала, что творила. Обезумев от закупоренных внутри переживаний, она была готова вывалить их прямо здесь, на обозрение всем. Она повторяла про себя: «Но ведь это моя мама. Я же ее дочь…» Несмотря на все их общее прошлое, она еще на что-то надеялась[17]17
  И совершенно зря. По большому счету, родителям нечего было передать Тане. У них у самих не было ничего, только побитый молью багаж простого совка. В нем не оказалось ни знания жизни, ни интуиции, ни склонности к анализу. Таня, как ей казалось, уже понимала больше, чем успела понять мама за свои пятьдесят с лишним лет. Что нельзя, например, унижать человека ради удовлетворения своего мелкого тщеславия. Что есть такие слова, которые если вдруг окажутся в воздухе, это будет означать тупик, водораздел, и дальше уже не может быть ничего. Нельзя сказать человеку «убирайся», а через пять минут снова с ним мило чирикать. Если ты это озвучиваешь, будь готов к тому, что все необратимо изменится. А мама продолжала думать, будто это рычаг воздействия: она выкрикнет что-то подобное, и тут же у нее начнут просить прощения.


[Закрыть].

Мама потуже закуталась в плед и внезапно спросила, глядя на Таню пронзительно-голубыми глазами:

– Что, страдаешь?

В ее тоне было такое участие, что Таня едва не бросилась ей на шею. Но мама уже всплеснула руками:

– Ой, а у Лизки еще поклонник был – прямо класс: элегантный, всегда чисто выбрит, такая машина у него и часы… Он ее обожал. Но она его сама бросила: говорит, ненадежный был. А ей нужен только такой, чтобы замуж. Пора уже, время-то идет…

Тут мама покачала головой, словно бы желая сказать: «Прямо не знаю, что делать. В нашей стране женщин и так на десять миллионов больше, чем мужчин. А если учесть, что большинство мужиков алкаши… В общем, всех нормальных уже давно разобрали».

Проглотив слезы, Таня взмолилась:

– Мама, давай наконец поговорим обо мне! Мне надо поговорить с тобой обо МНЕ…

Но в эту секунду зазвонил телефон, и мама протянула руку к трубке.

Удивляться тут было нечему. Когда Таня закончила институт, родители закатили праздничный ужин для друзей семьи. Люди теснились за столами, ломящимися от салатов, звенели бокалы, звучали пышные тосты. Но разговор почему-то крутился вокруг Лизы. Лиза замечательная девочка, добилась таких успехов, в модельном агентстве ей сказали, что у нее очень интересная внешность и обещали звонить, она устроилась на работу и начальник ее очень ценит… К концу вечера гости пребывали в уверенности, что это Лиза получила диплом.

Так уж повелось с самого детства: Лиза была важнее. Ей покупали у спекулянтов красивое платье, с кружевами и газом, а Тане потом говорили: «Понимаешь, оно только одно продавалось. И стоило дорого… Будете по очереди носить». Но Таня никогда не надевала Лизиных платьев. До сих пор в семейном альбоме красовались их фото: Лиза-красавица в бантах и юбке-солнце, а дальше Таня, в вязаном ужасном костюме, с глупой улыбкой. Ознакомившись с этими снимками, даже самый проницательный человек не поверил бы, что эти две девочки – близнецы.

Поговорив по телефону, мама снова недовольно покрутила носом:

– Нет, я не понимаю, откуда тут дым? Как будто мужик сидит прямо тут и курит! Вот, я даже вижу клубы. Ты видишь клубы?

Таня постаралась увидеть клубы, но не разглядела.

В это время, сопровождаемая воображаемыми фанфарами, в комнате появилась Лиза. Она была в шелковом халате, покрытом мокрыми пятнами, и с блестящей от крема физиономией.

– Да это алкаши насверлили дырок в стене! Вчера целый день сверлили. И это они постоянно дымят – что я, не знаю? И все это к нам идет… Раньше никогда не воняло. Вот прям здесь воняет, у дивана, а они как раз за стеной!

Мама сказала недоверчиво:

– Да ну, ладно… Что же они, насквозь стену просверлили, что ли?

– Да фиг знает. Я на строительный рынок недавно с Карэном ездила, там сверла в метр длиной были – во-от такие. Может, и насквозь просверлили, идиоты.

Лиза сняла тапок, подошла к стене и начала колотить по ней тапком:

– Эй, вы, идиоты! Хорош дымить, на балкон валите, придурки!

Мама и Лиза сами курили на кухне. Но почему-то считали, что это нормально.

Понаблюдав за расправляющейся с идиотами сестрой, Таня отправилась на кухню. Там она заварила чай, сделала бутерброд с сыром и стала смотреть в окно. Над городом нависали с неба сумерки, в квартирах зажигался свет. В одном из окон дома напротив показалась собачья голова: большой пес встал лапами на подоконник. Вспомнив про Федю, Таня забеспокоилась и начала жевать более интенсивно. Она уже сделала последний глоток и собиралась уходить, когда прямо перед ней на стиральную машинку присела Лиза, загородив гладкими загорелыми ногами проход.

– Маман решила поспать, ты ей не мешай. А то она всю ночь по квартире шаталась, уснуть не могла.

Таня замерла, мучимая нехорошим предчувствием. Лизе, видимо, было скучно, и она пришла пообщаться. Всем своим видом Таня старалась показать, что общаться не хочет. Но сестре было плевать. Она сказала:

– Неужели до тебя до сих пор не дошло? Людям неприятно тебя видеть. Такую наивную, не понимающую, где ты живешь и что вообще происходит.

Таня сглотнула и часто задышала через нос. Удивительно, но в этих словах ей почудилось что-то важное.

– Н-ну и… что мне делать?

– Что-что… Глаза открывать. Голову включать. А то если вдруг что-то идет не так, как ты ожидаешь – у тебя сразу истерика. Ты всю жизнь в облаках витаешь. А я с самого детства в реальном мире живу.

Лиза сощурилась:

– Ты вот, например, знаешь, как я в первый раз сходила в кино?

– Ннн… наверное, нет. Ну и как?

Тут сестра приосанилась и поведала неожиданную историю.

– Нам было по семь лет. Ты или болела, или у бабки жила, щас не помню. Короче, летние каникулы. Ну, маман и отправляет меня одну на дневной сеанс: какой-то мультфильм японский показывали. Кинотеатр через дорогу, типа не страшно. Купила я билет, села и смотрю. И тут рядом садится крендель один. Я сейчас думаю, ему лет восемнадцать было, а мне тогда показалось, что мужик взрослый. Сидит. А потом протягивает руку, кладет мне на бедро. Я замерла. Ну, ребенок – не понимаю, что происходит. А он медленно так руку спускает – и в трусы мне. И давай там пальцами водить. Мне, конечно, уже не до мультика было, но я сидела и пикнуть боялась. Мне в голову не пришло заорать или что-нибудь в этом роде. Так весь сеанс и просидела. Домой прихожу, рассказываю маман: она за голову хватается и давай меня намывать чуть ли не со спиртом и марганцовкой!

Лиза закурила, выпустила дым и посмотрела на Таню, любуясь произведенным эффектом:

– М-да… Ты еще не знаешь, сколько в нашем семействе маленьких тайн.

Разумеется, Лиза всего лишь тешила самолюбие за ее счет, в очередной (стотысячный, стотысячепервый?) раз. Но Таня застыла, не в силах пошевелиться. Секреты пугали и одновременно манили ее. Лиза могла, как джинн, распахнуть полы халата и выпустить тайны наружу.

Таня знала одну – тайну шапки. Значит, были еще и другие?

Лиза захлопнула дверь на кухню ногой. Ей нравилась роль наставницы. От сознания собственной важности она стала вести себя развязней: расселась на стиральной машинке, задрав ноги, пускала дым кольцами и смотрела на Таню свысока.

– Наша маман, между прочим, очень непростая тетка. Ты вот не в курсе, а когда нам с тобой было всего ничего, а Макса не было даже в проекте, она решила от нашего папаши уйти. У нее случился какой-то бурный роман. Но она колебалась, взвешивала «за» и «против». И тогда папаша от отчаяния переспал со своей бывшей однокурсницей – Леной, кажется, – которая его давным-давно любила. Короче, эта Лена…

В этом месте волосы на голове у Тани ожили и зашевелились. Она протянула дрожащую руку к пачке и тоже закурила, чиркнув раз пять зажигалкой. Она не могла поверить, что все это говорилось о людях, которых она давно знала. Внутри у нее что-то громко екало, а Лиза распалялась и блестела глазами:

– …забеременела. А наша маман все-таки решила не уходить к другому мужику. Папаша встретился с Леной в парке, чтобы объясниться, сказать ей, что любит жену, бла-бла-бла. Потом он пошел домой, а эта Лена так и осталась сидеть на скамейке. Сидела-сидела и замерзла насмерть. Зима была… Прикинь, санта-барбара какая!

У Тани перед глазами теперь стоял зимний парк. По заснеженной аллее идут двое: мужчина в синей болоньевой куртке и лыжной шапочке, весь перемотанный шарфом, и девушка в длинном сером пальто и красном берете. У девушки большие глаза и темные ресницы, на которых дрожат слезы. Лена пока еще на что-то надеется. Она представляет, как им будет хорошо вместе в маленькой комнате, где будет ванночка и кроватка и где они прижмутся друг к другу на скрипучем диване. За стеной злая бабка – ну и пусть, вдвоем им никто не будет страшен… Лена смотрит на мужчину в куртке, а он боится взглянуть на нее и показывает ей снегирей, начинает крошить им булку. Лена слабо улыбается и запрещает себе думать о плохом. Мимо идут на лыжах два мальчика и смеются, розовощекие, грудь нараспашку. Лена и мужчина садятся на скамейку. Он долго говорит ей что-то и гладит ее руку, объясняет и смотрит умоляюще. Ну пойми, ну ты же умная девочка… Да, она умная девочка. У нее красный диплом и звание кандидата в мастера спорта. Музыкальная школа, добрый характер. Умеет печь пироги так, что вмиг сметают, ничего не остается. Мужчина целует ее на прощание в холодную щеку и уходит, не оборачиваясь. Лена долго смотрит ему вслед. Потом просто сидит; вокруг сгущаются сумерки, затихают птицы и где-то вдалеке слышится движение города. У нее коченеют уши, деревенеют ноги. Ей сначала немного страшно, но потом становится очень легко, потому что она знает: больше не будет больно. Никогда.

От ужаса Таня начала постукивать зубами.

– Круто, да? – самодовольно спросила Лиза.

– А… а откуда ты про это знаешь?

– Госсподи. Мне маман много чего рассказывает. Это ты у нас такая неудачная получилась, с тобой и не поговоришь по-человечески. Когда ты вырастешь наконец? Детский сад, штаны на лямках.

В данный момент Таня не видела ничего плохого в том, чтобы быть детским садом. Лучше ничего не знать. Зачем она только слушала Лизу?! Надо было бежать со всех ног.

– Слушай, а может, ты сериалов насмотрелась и все это выдумала? Чтобы меня развести и посмотреть, что будет?

Сестра фыркнула:

– Камооон! Если бы ты была чуть повзрослее, то знала бы, что жизнь покруче любого сериала.

Таня была вынуждена с ней согласиться. Но… разве мог папа, ее застенчивый, милый папа? Нет, такого нельзя было даже помыслить. Эта история противоречила всей банальности папиного существования. Папа и его старый мохеровый жилет, и его вечная газета в руках. Так не бывает.

Она встала и начала ополаскивать кружку под краном. Однако Лиза не унималась и отчетливо сказала ей в спину:

– Ты ВООБЩЕ ничего не знаешь и не видишь… Ты в курсе про нашу маман и Сашу?

– Чего еще?

– У них роман. Страстный. Они даже кровать сломали. Саша новую из Икеи припер, не заметила?

И опять баранье лицо. Физиономия самого глупого барана на свете. Мама, Саша и сломанная кровать никак не хотели складываться в голове у Тани в единое целое. Она так и застыла с кружкой в руках посреди кухни – ни туда и ни сюда.

Победоносно взглянув на сестру, Лиза спрыгнула со стиральной машинки. Вообще-то именно она клеилась к Саше последние три года, пересмотрев предыдущую стратегию. Примерно в десятилетнем возрасте Лиза уже осознала себя как женщину и начала искать подходящую партию. Но в то время Саша был кем-то вроде психа, с которым она брезговала даже сесть рядом. Потом, много лет спустя, когда у него появились деньги, Лиза передумала. И теперь она должна была рвать и метать, ведь ей предпочли женщину вдвое старше!

Маме следовало быть поосторожней. Саше тоже.

А Тане невыносимо захотелось оказаться где-нибудь далеко, где ничего этого нет: ни мамы, ни Лизы, ни сломанной кровати. В маленьком домике на краю света, и чтобы никто не знал, где он находится. И забыть все, как страшный сон… Но Таня отлично понимала, что это невозможно. Она вытерла кружку и поставила ее в шкаф.

Затем произошли две вещи. Первая: Тане пришла эсэмэска от Вовы. «Завтра надо Митю к врачу. Сводишь?» Вторая: Макс побил Лизу. Он ворвался на кухню, как небольшой смерч, заломил ей за спину руку и начал отвешивать оплеухи. Лиза выла, как сирена, и пыталась его расцарапать одной рукой. Так они и дергались над столом: Лиза почти лежала, а Макс почти что стоял. Лиза лилово-красная, а Макс побелевший от гнева. В трениках, длинной футболке и кепке. Здоровый, потный и злой. Давным-давно минуло то время, когда он был худеньким малышом и лепил из пластилина фигурки: миниатюрные человеки-пауки, супермены и черепашки-ниндзя заполняли тогда все полки в квартире. Гости единодушно ахали и прочили талантливому ребенку большое будущее, а Макс трогательно стеснялся и пыхтел носом[18]18
  Макса можно было понять. Во-первых, Лиза использовала любую возможность, чтобы ему нагадить. Во-вторых, у него был стресс. Месяц назад он влюбился в одноклассницу Женю Крылову, обладательницу больших красивых зубов и крупного влажного рта. Когда он видел, как она задумчиво сосет чупа-чупс, с ним происходили конвульсии. Женя, однако, Макса не замечала: ей нравился тощий ботаник Прохор, который ходил в секцию шахмат и носил глупые очки. Вчера Женя сидела на физике и читала журнал, накручивая на палец прядь волос. При этом из глубокого выреза ее блузки показалась и нависла над партой часть ее тяжелой груди, и от этого невыносимого зрелища у Макса по щекам покатились слезы. Он их, разумеется, скрыл, притворившись, будто закашлялся. А придя домой, заперся в своей комнате и до бесконечности представлял, каковы Женины груди на ощупь – мягкие, горячие, шелковистые.


[Закрыть].

Приближаясь к своему подъезду, Таня мечтала только об одном: лечь спать. Ей было очень тяжело. Казалось, что еще чуть-чуть, и она больше не сумеет дышать. Двигалась она медленно, еле передвигая ноги. Долго тянулась трансформаторная будка, гаражи – еще дольше; около помойки ей удалось ускориться и проскочить. На лавке перед подъездом лежал одинокий баян и поблескивал в темноте клавишами.

Таня сделала над собой последнее усилие: рванула дверь и оказалась в подъезде. Нажала кнопку вызова лифта. Ну скорей же. Ну приезжай уже…

Когда двери лифта открылись, внутри Таня увидела дядьку в кожаной куртке. Он сидел на корточках и какал. Подняв на Таню глаза, гражданин как раз издал протяжный звук «пр-р-р-р!» – и что-то шмякнулось на пол.

Глава 8
Вот так все всегда и начинается, с какого-то дурацкого салата

Саша помнил еще времена, когда девочки мечтали стать балеринами. А также переводчицами и стюардессами, поскольку многих привлекала романтика этих профессий. Для девушек без фантазии пределом мечтаний был институтский диплом. Зато теперь все они хотят только одного: найти богатого папика, и не задумываются о том, что папиков на всех не хватит даже если нефтяную трубу сделают в два раза толще.

Саша понимал, что это зомбирование. Ему тоже твердили со всех сторон, что нужно все время хотеть – дом, яхту, тусовки, блондинок, футбольную команду. И он хотел, очень хотел. Но постепенно начинал приходить к мысли, что на самом деле ему нужно другое.

У него была масса претензий к городу, в котором он жил. Например, Саше не удавалось смириться с существованием таких зол, как:

1) Дешевенькие понты. Скажем, потертого вида человек едет в трамвае и разговаривает по мобильному телефону, развязно: «Слышь, я тут на моторе… у меня щас встреча… давай пересечемся через часок».

2) Смутные представления о гигиене. Каждому второму прохожему хотелось рассказать о существовании стирального порошка, шампуня и/или дезодоранта.

3) Грубость, хамство, быдловство. Мужик тащит за руку упирающегося ребенка: «Ты, кусок идиота! Слушай отца, бля!» И лупасит его по загривку. Или: «Иди отсюда, козел! Да кто ты такой, чтоб я те «вы» говорил?!» Произносит другой мужик в ответ на замечание о том, что к незнакомым людям обращаются на «вы».

4) Принцип «не мое – не жалко». Иллюстрации этого принципа можно увидеть на каждом столбе, заборе и детской площадке.

И это всего лишь начало списка.

Разумеется, Саша и сам не был идеальным человеком. Но, по крайней мере, он всегда противился импульсу нагадить: плюнуть жвачку, кинуть бутылку, харкнуть, намалевать или выцарапать слово. Отчасти из-за того, что надеялся: по законам высшей справедливости другой, не знакомый ему человек, тоже не станет харкать на его улице, не накорябает неприличное слово на его машине и не прилепит жвачку под столик, за которым Саша будет сидеть. Это было весьма наивно с его стороны, и сердце его обливалось кровью каждый раз, как он обнаруживал на машине очередную царапину.

Он был ребенком, когда совок начал расползаться по швам и в него со всех сторон хлынула цивилизация. Саша тогда был полон самых радостных ожиданий. Он видел, что вместе с расширением ассортимента в магазинах прогресс вызывает к жизни и такие невиданные доселе явления, как трезвые дворники, вежливые продавщицы и одноразовые бахилы в больницах. Он думал, что все будет скоро как в американских фильмах, нужно только чуть-чуть потерпеть… С тех пор прошло много лет, и Сашин оптимизм ослабел. Люди продолжали красть, гадить и злобиться. Так что он почти перестал верить в прогресс. Батончики «Марс», кока-кола и «Макдональдс» не выполнили свою миссию. Теперь Саша верил в случай.

И это, конечно, намного больше соответствовало национальному менталитету.

В России все зыбко, непредсказуемо и зависит от случая. Здесь случайно беременеют, случайно выходят замуж, случайно делают состояние, случайно теряют все, случайно убивают и попадают в тюрьму. Случайно убив, растерянно пожимают плечами: «Да я не хотел… даже не знаю, как это вышло…» Правительственные решения совершенно случайны и удивляют само правительство. Здесь все поголовно надеются на случай и бредят им. Между тем бытует чудовищное пренебрежение особой разновидностью случая – случаем несчастным. Люди не соблюдают правила, установленные пожарной охраной, не верят статистике и не пристегиваются ремнем безопасности. Услышав о чьей-нибудь гибели в автокатастрофе, вздыхают: «Значит, так ему на роду было написано».

Саша не скатывался до фатализма и полагал, что существуют закономерности управления случаем. Например: пристегивайся – не умрешь, не делай гадости – меньше получишь в ответ. Если ты пренебрегаешь собственным здоровьем и жизнью, с какой стати кто-то наверху будет ими дорожить? Так рассуждал Саша. Правда, все равно не пристегивался, потому что ремень натирал ему плечо.

Жажда деятельности, обуревавшая Сашу, его беспокойный характер, а также вечный будильник, тикающий у него в голове наподобие часовой бомбы, порой мешали ему мыслить трезво. Но он не сдавался. Надеясь на пресловутый авось, Саша пытался вычислить повадки авося и завлечь его в расставленные ловушки. Он долго подготавливал почву: развил салатное дело, приобрел автосервис, затеял издательство и придумал облагораживание унитазов. Кто знает, что из этого выстрелит и обернется небывалым успехом? Еще он мечтал задружиться с каким-нибудь чином из ФСБ – с тем, чтобы его бизнес курировал могущественный друг. С этой целью он регулярно посещал Сандуны, куда, как рассказывали, часто заглядывают с Лубянки. Но ему не везло: нужных людей он не встретил, лишь немного похудел. И однажды подрался, так как в парилке к нему привязался голубой и предложил за деньги минет. После этого Саша в баню ходить перестал.

И что самое обидное: пока он пытался приспособить миропорядок под свои нужды, случай проявил себя с неожиданной, гадкой стороны и полностью изменил ход его жизни.

Здесь необходимо сделать отступление и рассказать о том, что дела у Саши шли в последнее время не очень. Несколько месяцев назад он убедил партнера выплеснуться из тесных рамок корейско-русских салатов. «Бизнес должен развиваться!» – говорил Саша. Куда именно выплескиваться, для него было не так уж важно.

Убедившись в том, что страна в огромных количествах поглощает пельмени, они с Витей набрали по объявлению бабушек, оборудовали в подвальном помещении дополнительную комнату и начали выпуск пельменей. Дешевый фарш они покупали на рынке; тесто месили сотрудницы при помощи тестомешалки. Продукция выходила серая, жалковатая. Партнеры продегустировали ее лишь однажды: торжественно залили сваренные пельмени кетчупом и нашли их совершенно съедобными. Замороженный продукт фасовали в прозрачные пакеты; внутри лежала бумажка, на которой среди прочего было указано: «сделано вручную». По мнению Саши, это должно было привлечь покупателей, уставших от конвейерной пищи, и сначала он даже подумывал завысить по этому поводу цену. Но вскоре партнеры пришли к горькому выводу: рынок пельменей был переполнен. Их липкие кулинарные творения продавались из рук вон плохо; старушек пришлось уволить, а оборудование распродать по дешевке.

Витя больше не хотел слышать о расширении и вообще обиделся на Сашу за промах. Но Саша не унимался. Он понял, что радикальных шагов делать не стоит, и сообразил, как увеличить ассортимент, не внедряя новые продукты. А именно: фасовать старые в емкости разных размеров. Витя, только чтобы Саша от него отвязался, дал добро, и они начали выпуск салатов не только в двухсотграммовых, но и в пятьсотграммовых пластиковых контейнерах. Идея неожиданно обернулась успехом: салаты в крупной таре пошли на ура.

И вот тут, в тот самый момент, когда Сашины радужные мечты начали претворяться в жизнь, рычаг мироустройства под названием «случай» показал свой мерзкий характер. Образцовое малое предприятие, где легальные мигранты в прозрачных шапочках и чистых халатах кромсали морковку, подвергся нападению. Во время обеденного перерыва, когда в микроволновке грелся лагман, принесенный из дома в баночках, в цеху появились трое. Один из них (по рассказам сотрудниц) был высоким в очках, другой – пузатым и лысым, а третьей была неприятная тетка с глазами навыкате и ярко-розовыми губами. Они расхаживали по помещению и делали записи в общей тетради. Когда от испуганных понаехавшихтут потребовали вызвать руководство, выяснилось, что один из начальников находится вне зоны доступа, а второй, то есть Саша, не подходит к телефону. В итоге помещение опечатали, а работниц выставили на улицу.

«Бль-ать! Бль-ать! Бль-а-ать!» – вот что говорил Саша на следующий день, когда собственными глазами увидел опечатанную дверь. Витя отдыхал с семьей на Кубе и был по-прежнему недоступен. Налетчиками оказались сотрудники местной СЭС, теперь гордо именовавшейся отделом территориального управления Роспотребнадзора. Это был именно налет, так как по закону проверка могла произойти только в одном случае: Саша или Витя должны были заранее подписать распоряжение начальника этого самого управления. Когда Саша, не дозвонившись до Вити, поехал в СЭС разбираться, ему сунули под нос постановление. Из него следовало, что полкилограмма салата покупатель не может съесть в один присест и в большую фасовку нужно добавлять консерванты. Получалось, что в целях экономии Саша злонамеренно отравлял потребителей.

На следующий день, чтобы доказать свою невиновность и вернуть узбечек в подвал, Саша отправился к чиновнику рангом повыше. Сидя в кабинете главного санитарного врача округа, он обильно потел и вытирал лоб платком. Он попытался понять, что послужило толчком к налету. Кто-нибудь из своих, недовольный, состряпал анонимку и отправил куда полагается? Или все это происки конкурентов? Ему с готовностью показали заявление от «несчастной женщины», обычной покупательницы: она была вынуждена обратиться к врачу в связи с пищевым отравлением. Накануне она ела салат «Журавушка с печенью» их производства из большой упаковки. И, значит, рейд оказался вполне законным: если имеются пострадавшие, предупреждать никто никого не обязан. Тут Саша вздохнул, осознав, что предстоит неприятное разбирательство.

Санитарный врач Илен Иванович Болычев был человеком с обиженным круглым лицом и зачесом. Он нервно говорил в телефон и дергал себя за галстук, как будто вздергивал человечка на маленькой виселице. Саша наблюдал за ним, поместившись на стуле, с которого сваливалось то одно его полупопие, то другое. Он готовил себя к тому, что им выпишут штраф, что придется давать взятки и водить Илена Ивановича в ресторан. Но тут была важная закавыка. Саша не знал, как правильно повести разговор: что намекнуть, сколько предложить, на кого сослаться и в какой последовательности все это сделать.

А ведь результат зависел именно от деталей. Если вы даете понять, что на одной волне с теми, кто может по долгу службы отнять у вас что-нибудь нужное, то с вами не обойдутся, как с полным придурком. Вам будет больно, но не смертельно: встанете, отряхнетесь и отправитесь дальше. К несчастью, Саша был несведущ в такого рода нюансах. В их с Витей альянсе ему отводилась роль генератора новых идей (то есть мозга, как он сам полагал), а Витя решал вопросы. Саша числил себя человеком, прошедшим огонь и воду, но весь его опыт сводился к тому, что он видел однажды, как люди из торгинспекции взяли вместо проверки десять тысяч рублей и ящик салатов. Также он знал, что менты бесплатно и нагло обслуживаются на его автосервисе – но сам с ними не встречался.

В данный момент ему приходилось рассчитывать только на себя. Когда Витя вернется с Кубы, он не знал.

Саша дождался, пока главврач положит трубку, и сказал:

– Давайте все обсудим! Мы же взрослые люди. Сможем договориться.

Эту фразу он сочинил, пока Илен Иванович говорил по телефону. На самом деле, конечно, не сочинил, а вытащил из тех закромов сознания, куда падают реплики из фильмов и сериалов.

Главврач выдержал паузу, а затем театрально приподнял бровь:

– Не знаю, за кого вы нас тут принимаете, но лично я с вами «договариваться» не буду. А с кем еще вы можете это сделать, ума не приложу.

Наверное, он тоже смотрел телевизор.

Саша помолчал, откашлялся и решил действовать по-другому:

– Хорошо, объясните мне, что теперь будет. Какие санкции и так далее. И что мне нужно сделать как совладельцу фирмы.