Автор книги: Светлана Шнитман-МакМиллин
Жанр: Критика, Искусство
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
2. Опохмеление
Так я сошел, покинув круг начальный,
Вниз во второй; он менее, чем тот,
Но больших мук в нем слышен стон печальный.
Данте Алигьери. Божественная комедия. Ад. Песнь 5, 1–3
Социальная изоляция героя
С глотком водки выехав из «четвертого тупика», воскресает к жизни Веничка Ерофеев. Чудесный процесс воскрешения окутан тайной в Евангелии. Приведем пример Лазаря, отметив сразу, что в «Москве – Петушках» встречаются и скрещиваются мотивы разных воскресений – Иисуса Христа, Лазаря и дочери начальника синагоги:
Итак, отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и сказал: Отче! благодарю Тебя, что Ты услышал Меня;
Я и знал, что Ты всегда услышишь Меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что Ты послал Меня.
Сказав сие, Он воззвал громким голосом: Лазарь, иди вон!
И вышел умерший.
(Ин. 11: 41–44)
Герой «поэмы» подробно описывает происходящее «за камнем»:
А выпив, – сами видите, как долго я морщился и сдерживал тошноту, сколько чертыхался и сквернословил. Не то пять минут, не то семь, не то целую вечность – так и метался в четырех стенах, ухватив себя за горло, и умолял Бога моего не обижать меня.
И до самого Карачарова, от Серпа и Молота до Карачарова, мой Бог не мог расслышать мою просьбу, – выпитый стакан то клубился где-то между чревом и пищеводом, то взметался вверх, то снова опадал (132).
Минуты приравнены к вечности: земное время теряет масштабы. Тамбур с закрытыми дверями, отгораживающими от публики, в котором происходит «воскресение», сопоставим с пещерой, где четыре дня провел умерший Лазарь. Но «Бог», воскрешающий к жизни, к которому с мольбой «не обидеть» обращается герой, – алкоголь ненадежен и смертоносен, как страшная стихия или чуждый безличный праздник: «Это было, как Везувий, Геркуланум и Помпея, как первомайский салют в столице моей страны. И я страдал и молился» (132). Упование, кощунство, моление, богохульство возникли из‐за «камня», сдвинутого с Веничкиной утренней могилы.
От первых же глотков алкоголя В. Е. хватается за самое уязвимое – за горло. Тот же мотив повторяется позднее: «…я принялся себя душить. Схватил себя за горло и душу» (133). Горло – слово, душа, дыхание. Этот мотив прямо связан с описанием убийства в конце книги: «Они вонзили свое шило в самое горло» (210), иначе – в самое слово. В Евангелии от Иоанна сказано: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (1: 1). Так с первых моментов пути начинает отдаленно звучать главная тема и суть трагедии героя «Москвы – Петушков»: невозможность полной реализации личного слова, равнозначной потере духовного и мистического начала в человеке, ведет к вольной или невольной, физической или метафизической смерти.
Мотивы: горло – душа – убийство – самоубийство присутствуют в трагедии Шекспира «Отелло, мавр венецианский». Веничкин пересказ:
Я, например, изменил себе, своим убеждениям: вернее, я стал подозревать себя в измене самому себе и своим убеждениям; я себе нашептал про себя – о, такое нашептал! – и вот я, возлюбивший себя за муки, как самого себя, – я принялся себя душить (133).
Ситуация: подозрения Отелло, что Дездемона ему неверна, нашептывания Яго, убеждающего в свершившейся измене, перифраза монолога Отелло – все соответствует тексту шекспировской драмы:
Лексика: убеждения, измены, нашептывания, доносы, подозрения – отражает приметы жизни государства с усиленно полицейским режимом, каким была и великолепная Венеция.
Отелло – жертва страсти и игрушка чужих страстей, которым его темперамент и помутненный ревнивыми подозрениями разум не в состоянии дать отпора. Отелло – доблестный, сильный воин, опора и надежда государства. В его жилах течет царская кровь. Он заслужил высокую похвалу самого дожа.
И все же отец Дездемоны умирает от горя, узнав, что его дочь вышла замуж за мавра. Потому что Отелло – чужой. И разница не только в цвете кожи: вся структура его психики и ума отлична от венецианской, и это исходный пункт трагедии, постигшей его и Дездемону. Чувствуя в себе соединение разных ролей шекспировской драмы, В. Е. идентифицирует себя по преимуществу с Отелло:
Я вошел в вагон и сижу, страдаю от мысли, за кого меня приняли – мавра или не мавра? (133).
Горестное последствие его «мавританства» – постоянный невольный конфликт с окружающими. В книге можно выделить четыре эпизода:
1) В. Е. и толпа в вагоне;
2) В. Е. и «венцы творения»;
3) В. Е. и коллектив общежития;
4) В. Е. – бригадир.
Проанализируем их.
Русский народ все-таки большая идея, ковер-самолет, на котором не один писатель или читатель совершит свое заоблачное путешествие.
Лев Шестов
Войдя в вагон, «воскреснувший» герой попадает в гущу народа. Пользуясь газетно-пропагандными штампами, В. Е. начинает характеристику толпы с противопоставления. «Там» – «девальвация», «безработица», «пауперизм», «мир чистогана», «глубоко спрятанные, притаившиеся, хищные и перепуганные глаза» (133). Исчерпывающая оценка сущности западного мира: «…все продается и покупается» – прочно вошла в советскую пропаганду и сатирическую литературу: «При этом сообщении глаза стариков блеснули. Им уже много лет хотелось покупать и продавать»[60]60
Ильф И., Петров Е. С. 117.
[Закрыть].
Расправившись с желтым дьяволом и его служителями, В. Е. приступает к описанию свободных граждан страны победившего социализма:
Зато у моего народа – какие глаза! Они постоянно навыкате, но – никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла – но зато какая мощь! (Какая духовная мощь!) Эти глаза не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят. Что бы ни случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий – эти глаза не сморгнут (133).
Сарказм этого описания относится к волшебному «ковру» И. С. Тургенева:
Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины – ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый, свободный русский язык! Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде того, что свершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу![61]61
Тургенев И. Т. 13. С. 198.
[Закрыть]
Описание В. Е. включает («година любых испытаний и бедствий») библейскую реминисценцию: «И как ты сохранил слово терпения Моего, то и Я сохраню тебя от годины искушения, которая придет на Вселенную, чтобы испытать живущих на земле» (Откр. 3: 19). Та же формулировка встречается, впрочем, в патетическом языке советских газет, удивительно часто пользующихся, сознательно или нет, библейской лексикой. Веничкино объяснение в любви кончается словами: «Им все божья роса…» (133). Она восходит, по всей вероятности, к библейскому рассказу о благословении Исааком Иакова, обманувшего слепого отца. Думая, что перед ним старший сын, охотник Исав, невидящий старец произносит слова: «Да даст тебе Бог от росы небесной…» (Быт. 27: 28). Сопоставление с Библией вызывает подозрение в подмене: тот ли народ, о котором думал Тургенев, едет в Петушки? Страх охватывает Веничку при виде вагонной публики. Ассоциация его обращается к трагедии «смутного времени»:
Плохо только вот что: вдруг да они заметили, что я сейчас там на площадке выделывал?.. Кувыркался из угла в угол, как великий трагик Федор Шаляпин, с рукою на горле, как будто меня что душило? (133)
Известно, что Шаляпин был исполнителем роли Бориса Годунова в опере Мусоргского. Имеются в виду слова из арии царя: «И душит что-то… (глухо) Душит…». Об исполнении Шаляпиным читаем в воспоминаниях его дочери:
В пушкинской трагедии, послужившей Мусоргскому основой оперного либретто, народ, толпа – одно из главных действующих лиц. Но вспомнив целый ряд сцен: избрание Бориса царем в Новодевичьем монастыре; бунт на Лобном месте; убийство царевича и царицы в Кремле, – можно увериться, что не «ковер-самолет» уносил воображение поэта при написании этих картин. Народ – безмолвный, переменчивый, жестокий и бездумный свидетель и соучастник злодейств, бросается к любому темному самозванцу, берущему в свои руки власть, коверкающему судьбы людей и государства. Самозванство – одна из решающих проблем в жизни Венички Ерофеева, в этом нам еще предстоит убедиться. Чувство страха и незащищенности недаром подвело его к трагедии Годунова: «И рад бежать, да некуда… ужасно!» – произносит несчастный царь[63]63
Пушкин А. Т. 5. С. 226, 228, 320, 322.
[Закрыть]. Так и герою «Москвы – Петушков», убивающему самого себя, некуда скрыться от этой толпы, некуда бежать от Курского вокзала, от поезда, катящего в Петушки, от судьбы и гибели. То, что на фоне толпы он – «мавр», «африканская редкость», вряд ли требует дополнительных доказательств.
Уединение – лучший страж души. Я хочу сказать – ее Ангел Хранитель.
________________
Все мне чуждо, какой-то странной, на роду написанной отчужденностью.
В. В. Розанов
Придя в себя от первого впечатления, герой начинает различать в толпе отдельных личностей:
Вон – справа, у окошка – сидят двое. Один такой тупой-тупой и в телогрейке. А другой такой умный-умный и в коверкотовом пальто. И пожалуйста – никого не стыдятся. Наливают и пьют… Не выбегают в тамбур, не заламывают рук. Тупой-тупой выпьет и говорит: «А! Хорошо пошла, курва!», а умный-умный выпьет и говорит: «Транс-цен-ден-тально!» И таким праздничным голосом! Тупой-тупой закусывает и говорит: «Закуска у нас сегодня – блеск! Закуска типа „я вас умоляю“!» А умный-умный жует и говорит: «Да-а-а… Транс-цен-ден-тально!..» (133).
«Тупой-тупой» вполне мог бы быть посетителем ресторана, откуда Веничку вышвырнули: смесь презренного интереса к закуске и романтическим сентиментальным штампам. Скрывать ему нечего и впадать в театральные подражания не от чего. Характеристика второго «умный-умный» выказывает признание. Выбор слова «трансцендентально» говорит о том, что перед нами человек интеллигентный, духовная личность. Поражает героя открытая пошлость одного и спокойный рационализм другого. «Венцами творения» называет он счастливых собеседников, чтобы обозначить несоответствие их формы существования его миру и представлениям. «Венец творения» – женщина, Дездемона:
Александр Блок в статье «Тайный смысл трагедии Отелло» писал о космологическом значении этого образа в мировой трагедии:
…Поэтому не добродетель, не чистота, не девичья прелесть Дездемоны отличают ее от окружающих; ее отличает, прежде всего, то необыкновенное сияние, которым она озарила и своего жениха. Я отказываюсь поэтому говорить о добродетелях, которыми обладает Дездемона; она – сама добродетель, она и есть та несказанная сущность, которая снизошла на мавра. Дездемона – это гармония, Дездемона – это душа, а душа не может не спасать хаоса[65]65
Блок А. Т. 4. С. 367.
[Закрыть].
Железнодорожный вагон – подмостки театра «антимира». Вырождающаяся здесь трагедия ищет катарсиса в хаосе. Ангельскую роль «добродетели» получают катящие к «бездне» пьяницы. Рождение в этом театре, невольное участие в его неестественной жизни болезненно ощущается героем: «Мне очень вредит моя деликатность, она исковеркала мне мою юность, мое детство и отрочество» (134). О красоте, законченности, пленительной ясности и глубокой жизненной гармонии толстовских образов Лев Шестов писал: «…такое счастье поглощено историей»[66]66
Шестов Л. Достоевский и Ницше. С. 60.
[Закрыть]. Петушинская ветка – новая историческая действительность, где духовное наследие великого писателя ведет лишь к дополнительной уязвимости. В «новом» мире алкоголь – источник полноты жизни и ее «замутненности», вносящий необходимый и желанный хаос в опостылевшую повседневность.
Но для Венички процесс питья то же, что молитва для святой Терезы, он требует интимности и одиночества для концентрации всех мистических сил души: «Я, похмеляясь утром, прячусь от земли и неба, потому что это интимнее всякой интимности» (134). Близость такого чувства религиозному подтверждается словами Розанова: «Мой Бог – бесконечная моя интимность, бесконечная моя индивидуальность»[67]67
Розанов В. Избранное. С. 32.
[Закрыть]. Стремление расширить эту сферу на все области повседневной жизни оказывается гибельным: «…я бесконечно расширил сферу интимного, сколько раз это губило меня» (134).
Индивидуальность Венички, за которую ему приходится расплачиваться душевными и жизненными муками, в явном – в отличие от «венцов творения» – метафизическом складе натуры.
Но однажды в дубовой ложе
Я, поставленный на правеж,
Вдруг увидел такие рожи,
Пострашней карнавальных рож!
Не медведи, не львы, не лисы,
Не кикимора и сова, –
Были лица – почти как лица,
И почти как слова – слова.
А. Галич
Проблеме индивидуальности, внутренней несхожести с окружающими посвящен роман В. Набокова «Приглашение на казнь». Героя его, тридцатилетнего Цинцинната (приблизительный возраст героя «Москвы – Петушков»), казнят «за тон», как выражается его адвокат, за врожденную «непрозрачность», которая явна окружающим раньше, чем он сам способен ее осознать. Схожая история происходит с героем «Москвы – Петушков» в рабочей среде.
По его прекраснодушному ощущению, царит полная идиллия:
…Мы жили душа в душу, и ссор не было никаких. Если кто-нибудь хотел пить портвейн, он вставал и говорил: «Ребята, я хочу пить портвейн», а все говорили: «Хорошо, пей портвейн. Мы тоже будем с тобой пить портвейн». Если кого-нибудь тянуло на пиво, всех тоже тянуло на пиво (134).
Это описание заимствовано из главы о Телемской обители книги «Гаргантюа и Пантагрюэль» Франсуа Рабле:
Благодаря этой свободе установилось похвальное стремление делать всем сразу то, чего хотелось кому-нибудь одному. Если кто-нибудь – мужчина или дама – говорил: «выпьем» – все выпивали. Если кто-нибудь говорил: «сыграем» – все играли. Скажет кто-нибудь: «пойдем порезвимся в поле» – и все соглашались идти[68]68
Рабле Ф. С. 95–96; см. Альтшуллер. С. 67.
[Закрыть].
Герой «Москвы – Петушков» живет в гармонии, которая рушится в момент, когда его охватывает духовная тоска: «…я выпил пива и затосковал. Просто лежал и тосковал» (134). Бердяев писал: «Тоска обращена к трансцендентальному, вместе с тем она означает неслиянность с трансцендентальным, бездну между мной и трансцендентальным»[69]69
Бердяев Н. С. 53.
[Закрыть]. Из «бездны», куда он молчаливо возносится после пива, В. Е. возвращают на землю распятием: «И вижу: двое сели на стулья у изголовья, а двое – в ногах» (134)[70]70
Гаспаров Б., Паперно И. С. 383.
[Закрыть]. После казни начинается суд. Тон его похож на тон любого политического процесса в любом тоталитарном государстве: презумпция виновности абсолютна.
Обе стороны, участвующие в процессе, широко пользуются литературными источниками. Обвинители:
Брось считать, что ты выше других… что мы мелкая сошка, а ты Каин и Манфред…
Будто не знаешь! Получается так – мы мелкие козявки и подлецы, а ты Каин и Манфред…
Ты Манфред, ты Каин, а мы плевки у тебя под ногами… (134)
Романтический идеал судей: библейский братоубийца и мятежный король Сицилии – байроновские персонажи. Рабочих тревожит, что человек, воплощающий и совмещающий эти образы, «лучше» их, потому что чист и невинен, как «лилия». В вероятности быть убитыми или угнетенными – их возможная вина. В этой извращенной логике проступает полное отсутствие этики и морали. Отсюда – гротескный, «раблезианский», крайне плотский повод к обвинению: «До ветру ты не ходишь – вот что» (26).
Неисправимый Веничка, воспитанный на идеалах русской литературы, никак не может с ними расстаться:
В этом мире есть такие вещи… есть такие сферы… нельзя же так просто: встать и пойти. Потому что самоограничение, что ли?.. Есть такая заповеданность стыда, со времен Ивана Тургенева… и потом – клятва на Воробьевых горах… (135).
Но судей не трогает ни тургеневское целомудрие, ни детский энтузиазм Герцена и Огарева: «Говори, да не заговаривайся, сами читали» (135). Образованные пролетарии пользуются словами, не сознавая значения произносимого: «Как ты поселился к нам – ты каждый день это утверждаешь. Не словом, но делом. Даже не делом, но отсутствием этого дела. Ты негативно это утверждаешь» (135). Негативное утверждение – доведенная до гротеска травести закона диалектики по Гегелю, «отрицания отрицания» («Negation der Negation»). «Слово» и «дело» восходят в «Москве – Петушках» к фаустовскому монологу, предшествовавшему явлению Мефистофеля:
«В начале было Слово». С первых строк
Загадка. Так ли понял я намек?
Ведь я высоко так не ставлю слова,
Чтоб думать, что оно всему основа.
«В начале Мысль была». Вот перевод.
Он ближе этот стих передает.
Подумаю, однако, чтобы сразу
Не погубить работы первой фразой.
Могла ли мысль в творенье жизнь вдохнуть?
«Была в начале Сила». Вот в чем суть.
Но после небольшого колебанья
Я отклоняю это толкованье.
Я был опять, как вижу, с толку сбит;
«В начале было Дело» – стих гласит[71]71
Гёте И. В. Фауст. С. 73.
[Закрыть].
Фауст сомневается при переводе греческого слова «логос», включающего все перебранные им значения. В момент, когда он выбирает низшее в духовной иерархии – ум естественника преобладает над мистической абстракцией, – Мефистофель чувствует: пора! «Дела» ждут от Венички и его «судьи». Приговор призван повторить евангельское чудо в его алкогольной трансформации:
– …ты лучше вот что скажи: ты пиво сегодня пил?
– Пил.
– Сколько кружек?
– Две больших и одну маленькую.
– Ну так вставай и иди. Чтобы мы все видели, что ты пошел. Не унижай нас и не мучь. Вставай и иди (135–136).
_______________
И смеялись над Ним. Но Он, выслав всех, берет с собой отца и мать девицы и бывших с Ним и входит туда, где девица лежала.
И взяв девицу за руку, говорит ей «талифа-куми», что значит: «девица, тебе говорю, встань».
И девица тотчас встала и начала ходить, ибо была лет двенадцати. Видевшие пришли в великое удивление.
Мк. 5: 40–42
«Девица» – Веничка Ерофеев, не выдержав напора, встает с общежитской койки и «воскресает» к небытию: «Ну что ж. Я встал и пошел. Не для того, чтобы облегчить себя. Для того, чтобы их облегчить» (136). И видевшие, не приходя в великое изумление, испытали удовлетворение.
«Я есмь воскресение и жизнь», – сказал Иисус Христос перед воскрешением Лазаря. Место его в советской действительности занято самозванцами. Евангельские события, искаженные и перевернутые от вознесения к распятию, суду, приговору, воскресению, отражают господствующую реальность: произвол и безапелляционное господство черни над духовной личностью.
Так вам и надо за тройную ложь:
Свободы, равенства и братства.
Марина Цветаева
В гротескной миниатюре с описанием трудовой деятельности Веничкиной бригады раскрываются причины затяжной кризисной стагнации советской экономики: производственный процесс похож на функционирование конторы «Рога и копыта», возглавлявшейся незабвенным Остапом Бендером[72]72
Ильф И., Петров Е. С. 179.
[Закрыть]. Описание в «Москве – Петушках» соответствует старому известному анекдоту:
И до времени все шло превосходно: мы им туда раз в месяц посылали соцобязательства, а они нам жалованье два раза в месяц (138).
_______________________
– Скажите, господин Брежнев, почему ваш народ никогда не бунтует и ничего не требует?
– Очень просто. Мы делаем вид, что платим, а они делают вид, что работают.
Но после назначения на пост бригадира Венички Ерофеева его славная команда, отвергнув досужее притворство, перешла к непосредственно важным занятиям: алкоголь, карточная игра, секс и духовное развитие под руководством бригадира.
Просветительская деятельность последнего шла по двум основным направлениям: политика и поэзия. В последней из двух названных областей В. Е. ознакомил подчиненных с биографией Пушкина и поэзией Блока.
Мотив: история смерти Пушкина проходит через всю книгу:
А потом (слушайте), а потом, когда они узнали, отчего умер Пушкин… (138)
_______________
Почему-то никто в России не знает, отчего умер Пушкин… (158)
_______________
А зверобой стоит 2.62. Это и дети знают. Отчего Пушкин умер, они еще не знают, а это – уже знают (172).
Веничка Ерофеев не только ставит знак вопроса над этой смертью, но намекает, что он единственный, кто знает смысл и значение случившегося на Черной речке.
Кажущаяся нелепость гибели Пушкина заставляет многие поколения заново осмысливать происшедшее, ища за внешней трагедией иной, мистический смысл. Причина смерти Пушкина – дуэль между ним и Дантесом. Повод: тяжелое положение поэта в свете и оскорбительное отношение Дантеса к его дому. Очевиден конфликт двух миров – поэта с духовной чернью, его непрестанно ранящей. Вся история поединка свидетельствует, что Пушкин будто гнался за собственной смертью:
В смерти Пушкина драма убийства трудно отделима от самоубийства. Умирая, он был спокоен и примирен. Уход из жизни был, вероятно, вопросом больной чести. Но у Александра Блока была своя версия гибели поэта:
И Пушкина тоже убила вовсе не пуля Дантеса. Его убило отсутствие воздуха. С ним умирала его культура.
На свете счастья нет, а есть покой и воля.
Покой и воля. Они необходимы поэту для освобождения гармонии. Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю, тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему уже нечем; жизнь потеряла смысл[74]74
Блок А. Т. 4. С. 419.
[Закрыть].
Нам еще предстоит убедиться, насколько «пушкинские» причины близки Веничке. Отметим пока «расовое» сопоставление: африканская кровь Пушкина и «мавританская» суть Венички Ерофеева.
Второе литературное событие в жизни бригады – поэма Блока «Соловьиный сад». Бригадир предлагает произведение великого символиста своей разношерстной бригаде, незамысловато объяснив сюжет поэмы: «…там в центре поэмы лирический персонаж, уволенный с работы за пьянку, блядки и прогулы» (138).
Разберемся в содержании поэмы. Ее герой – труженик, созидатель. Его простая жизнь на берегу океана скрашена близостью волн, усталостью и радостью отдыха, маленьким домиком, преданностью рабочего животного. Но на пути героя оказывается мир за оградой, «чуждый край незнакомого счастья», «соловьиный сад». Плененный, он входит в этот мир. И как рвался на охоту покинувший богиню любви Адонис, глядя в детское прекрасное лицо возлюбленной, герой слышит шум вечной, неумолкающей, пульсирующей жизни:
По далеким и мерным ударам
Я узнал, что подходит прилив… –
и покидает райский сад[75]75
Блок А. Т. 2. С. 244.
[Закрыть]. Но возвращение оказалось невозможным. Все сместилось в привычном мире. Однажды узнавшая плен «соловьиного сада» душа не принадлежит больше миру простых вещей. Герой отрезан от собственного прошлого.
Веничка очень настаивает на прочтении «поэмы»:
Я сказал им: «Очень своевременная книга, – сказал, – вы прочтете ее с большой пользой для себя» (138).
Времяпрепровождение «лирического персонажа» в Веничкином травестийном изложении вполне совпадает с образом жизни коллектива: пьянка, блядки и один непрерывный прогул. Жизнь рабочих удивительно отгорожена от мира, спят они в рабочем помещении. Существование их – дикая пародия на блоковскую поэму: пьянство, халтура, Нинка. Альтернатива героя «Соловьиного сада»: два мира глубоких чувств, неодолимого очарования, любви, созидания, мужества, расплаты. Что должны почувствовать от «сознательного подхода» к своей жизни члены Веничкиной бригады? Куда, с каким опытом, с какими потерями выйдут они из замкнутого круга прозябания? Какое прошлое должны они противопоставить настоящему? Чтобы заглушить остроту этих вопросов или не задавать их, есть алкоголь. И его нужно много, так что в ход идет самое простое, дешевое и резкое: «…и восторжествовала „Свежесть“. Все пили только „Свежесть“» (138). Ибо пронзившее каждого от бессмертной поэмы имело простой и резкий смысл. «О, свобода и равенство! О, братство и иждивенчество! О, сладость неподотчетности!» (138) – лукавит бригадир в сознании неизбежного: «Итак, каждый из вас отдаст за себя отчет Богу» (Рим. 14: 12). «Равенство, – писал Бердяев, – есть метафизически пустая идея, социальная правда должна быть основана на достоинстве каждой личности, а не на равенстве»[77]77
Бердяев Н. С. 256.
[Закрыть]. Полный отказ от участия в социальной «неправде» – основа пьяного равенства несчастной кучки рабочих. Не поднадзорность и иждивенчество, установленные в отношениях с имеющей власть администрацией, – трагикомический фарс социальной и личной свободы. Существование этих людей – гротескная пародия монастырской жизни: момент, определяющий их сомнительное братство. Великий девиз лишен религиозной основы и санкции, и воплощение его приняло гротескные формы, при виде которых герой впадает в крайний сарказм:
О беззаботность! О, птицы небесные, не собирающие в житницы! О, краше Соломона одетые полевые лилии (138).
_________________
Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?..
И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут;
но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них.
(Матф. 6: 26, 28, 29)
Так и живут эти пятеро «птиц небесных»: нищие, одурманенные, не собирающие в «житницы», – неожиданное воплощение великого идеала, странный итог духовной цивилизации.
Отвергая ее, В. Е. чувствует себя «маленьким принцем» (139), героем одноименной повести-сказки Сент-Экзюпери. Единственной реальной ценностью для человечка с другой звездочки была душа человека, и в нее Веничка тоже готов заглянуть с энтузиазмом: «Да смотрел ли ты в души этих паразитов, в потемки душ этих паразитов? Диалектика сердца этих четверых мудаков – известна ли тебе?» (139). Исследовательская деятельность бригадира, не чуждающегося современных научных методов и – по Фрейду – устремленного в тайны «бессознательного», нашла свое отражение в графиках, три из которых приведены.
Первый – комсомольца Виктора Тотошкина, чья фамилия ассоциируется с трогательным крокодиленком Тотошей, героем детских стихов Чуковского:
Ученый комментарий к графику: «…у одного – Гималаи, Тироль, бакинские промыслы или даже верх кремлевской стены, которую я, впрочем, никогда не видел» (140). Смесь сияющих вершин и зияющих бездн, подводные сокровища и зелень лугов, но замыкающая все эти богатства кремлевская стена – комсомольская книжка в кармане. Выразительная характеристика, показывающая и незаурядные способности, и определенную ограниченность кругозора и возможностей.
Второй график принадлежит Алексею Блиндяеву, фамилия которого, кроме известного «блина», наводит на ассоциацию с немецким «blind» (слепой). Известно о нем немногое: член КПСС с 1936 года – факт, никак не свидетельствующий об умственной либо душевной зоркости. Именно он, не рассмотрев или не разобравшись, отослал в управление Веничкины графики, что опять-таки подтверждает недальновидность персонажа. Его график – парафраза стихотворения Б. Л. Пастернака «На пароходе»:
У другого – предрассветный бриз на реке Каме, тихий всплеск и бисер фонарной ряби (140).
_________________
Содержание стихотворения – импрессионистическая зарисовка рассвета. Вечное мощное течение реки (читай: жизни), по которой, не замечая и не вдумываясь в привычную красоту, среди повседневных забот плывут люди. Одним из них видит В. Е. своего подчиненного[80]80
Как оказалось, обе «говорящие» фамилии, Тотошкин и Блиндяев, были реальными именами людей, с которыми работал Венедикт Ерофеев. Знать этого в Швейцарии я, разумеется, не могла. Но и у читателя, не знающего фактов, все еще могут возникнуть те ассоциации, о которых я писала. – Примеч. 2021 г.
[Закрыть].
Третий график – «нашего покорного слуги», бригадира Венички Ерофеева. Герой и мятежник, натура, чуждая всякой стабильности. Пояснение дается в цитатах: «У третьего – биение гордого сердца, песня о буревестнике и девятый вал» (140). «Песня о буревестнике» – предвещающее революционный взрыв стихотворение Горького[81]81
Горький М. Т. 3. С. 261.
[Закрыть]. «Девятый вал» – название известнейшей картины Айвазовского. В словаре Даля читаем: «Девятый вал роковой, огромнее прочих». Изображение разрушительной стихии нашло широкое отражение в поэзии. Как пример – строчки из «Метаморфоз» Овидия в переводе Жуковского:
Сомнительное сочетание взрывчатости, бури и стихийности в социальной жизни – слабый залог успеха. История с графиками кончается смещением В. Е. с бригадирского поста (141). Благодаря усиленному цитированию В. Е. придает провалу своей социальной карьеры всемирное звучание, отзывающееся резонансом на земле и на небе, во времени и в пространстве: «В четверть часа все было решено: моя звезда, вспыхнувшая на четыре недели, закатилась» (140). «Звезда закатилась» – устойчивое словосочетание, зафиксированное словарем, встречающееся и в разговорном языке, и в литературе. Пример: пастернаковский перевод «Стансов к Августе»:
«Распятие совершилось – ровно через тридцать дней после Вознесения» – порядок действия в «кремлевском» пространстве обратен евангельскому. Исторический ряд: «Один только месяц – от моего Тулона до моей Елены» – напоминание о грандиозной карьере и глубоком поражении Наполеона Бонапарта.
Веничка – не «пидорас», «выкованный из чистой стали с головы до пят» (141), – образ, сложившийся, вероятно, с одной стороны, под влиянием герценовских «рыцарей революции», с другой – анекдотов о «железных чекистах»: «В комнате беседуют два представителя органов. Вдруг в коридоре раздается страшный шум. „Железный Феликс упал“, – спокойно объясняет один другому». Герою «Москвы – Петушков» подъездная лестница подходит больше общественной. Но идея плевать на последнюю ступеньку снизу показывает, насколько он беспомощен и не жизнен в социальном бытии.
На место В. Е. бригадиром назначают Блиндяева, от которого не приходится ждать ни анализа, ни синтеза. Назначение на пост дремлющего на полу пьяного рабочего никак не вызвано целью интенсификации рабочего процесса или повышения уровня производства. Кстати, времяпрепровождение начальства не отличается от образа жизни подчиненных: «…схватились за голову, выпили… Попили красного вина, сели в свой „Москвич“ и уехали обратно» (140–141).
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
