Текст книги "Подари мне веру"

Стараясь не думать о муже, она постоянно, иногда мысленно, иногда вслух, декламировала стихи. Но даже в эти моменты одновременно продолжала думать об Алексее и о том, что случилось с их семьёй.

Лена понимала, что допустила много ошибок. Ведь Юлька её предупреждала! Слишком мало она уважала и любила себя, растворяясь в муже, совсем забыла о своих интересах и желаниях, и вот результат – получила как удар в спину – этот развод. Она была готова на любые жертвы, только бы Алексею было хорошо рядом с ней и с дочерью. Но её жертвы были никому не нужны! Он ценой её боли, её слёз устроил свою жизнь. А ведь все её помыслы и стремления были ориентированы на семью. Она хотела сохранить отношения, просто по-женски хотела любви, счастья. Надеялась, что ребенок только укрепит их отношения, но Алексей очень холодно, даже безразлично относился к дочери. Это для неё Аннушка – маленькое чудо, сладкая долгожданная доченька, радость и счастье за которое она готова умереть!

Словами не передать, как она жила это время вдали от любимого. Все ночи напролёт плакала, по утрам вставала разбитой, в какой-то момент, даже появилось отвращение к еде. Но рядом не было никого: ни подруг, ни родных, чтобы видя, как ей тяжело ей помогли. Она сама вытаскивала себя из этого ада, пытаясь внушить себе, что жизнь на этом не заканчивается. Но как жить дальше она не знала?!

Несмотря на бессонные ночи, по утрам Лена старалась быть бодрой и никому не показывала своих переживаний, а бледность прятала под слоем румян.

Когда она уходила на работу, Аннушка оставалась дома с Натальей Григорьевной. По её совету в детский садик она не стала отдавать дочку. Аннушка с бабой Наташей очень сдружились, и друг без друга не могли обойтись, даже когда Лена приходила домой. Они жили одной дружной семьёй. Аннушка с удовольствием ходила в гости с бабой Наташей к её знакомым и очень любила играть на её половине. Игры у неё были тихими, спокойными, она рисовала или читала вслух, а баба Наташа тихо вязала и рассказывала очередную сказку. Самое их любимое занятие, за которым они проводили больше всего времени, – это гардероб новой Аннушкиной кукле Соне. Они сшили ей осенний комплект одежды, баба Наташа навязала шапочек, кофточек и ещё всякой всячины, которая приводила Аннушку в восторг.

Приближалась зима, на улице уже заметно похолодало. Лена всё время проводила только в школе и дома. В магазин заходила по дороге, специально не тратя на это времени. Всё необходимое для жизни, чего не было в подарке Кати, они уже давно купили. Купили цветной телевизор, новый холодильник, а старенький пузатенький, вынесли на веранду. Пользовались им только в жаркое время года, когда не хватало места в основном холодильнике. Полностью устроив свой быт, у Лены появилось очень много свободного времени. Она, как могла, занимала его домашними делами, занятиями с дочерью, но всё равно большую часть времени не знала, чем себя отвлечь от тягостных раздумий.

Несколько раз ездила в больницу, встала на учёт в женскую консультацию. Она уже знала, что у неё родится мальчик, и готовилась к его рождению. Она ждала сына, а имя ему уже дала Аннушка.

Долгими вечерами, Лена очень томилась от безделья. Тогда в голову начинали лезть мысли о муже, об их прошлой жизни, и доходило до того, что она начинала себя жалеть и плакать. И вот, чтобы отвлечься от этих мыслей, решила она заняться поисками информации о купце, чья история положила название их городу. В школе поговорила с Ольгой Владимировной о притче и предложила ей расширить экспозицию в школьном музее, в разделе «Мой город».

– Елена Сергеевна, – обрадовавшись проявленной инициативе, с восторгом ответила Ольга Владимировна, – я так рада, что у вас есть такое желание! Не сомневайтесь, я со своей стороны помогу всем, чем смогу.

– Пока нужен только компьютер.

– Пожалуйста, я вам дам второй ключ от моего кабинета, можете работать в любое удобное для вас время!

– Ольга Владимировна, – обрадовавшись, что её поддержали, спросила Лена, – расскажите, что вы знаете: где был дом купца, как его фамилия?

– Фамилию не знает никто! – задумавшись, ответила та. – Я как-то пыталась расспрашивать жителей города через их детей. На родительских собраниях задавала взрослым вопросы. Даже проводила сочинения на тему: «Что я знаю о рождении нашего города?» Позже поищу для вас эти сочинения, я их сберегла. Почитаете, может быть, найдёте какие-нибудь зацепки. Но, на мой взгляд, всё было тщетно, я так ничего и не узнала! А вот где был дом купца, я знаю. У озера, которое у подножья церкви, есть большая роща, вот с одной стороны берёзовая роща, а с другой – остатки купеческого сада, там до сих пор растут калина, рябина, боярка. На том месте и был его дом и большой сад. Но там уже давно ничего не сохранилось. Мы маленькими любили ходить туда, ещё тогда что-то оставалось. Дом был деревянным, вот и сгнил за столько-то лет. Церковь, которая стоит на пригорке над озером, построил тот купец. Об этом почему-то знают все жители города. По годам церковь, наверное, построена намного позже. Строение из кирпича, прочное. Предполагаю, что купец и построил кирпичный завод, который по сей день работает в нашем городе. Глина у нас здесь хорошая, кирпичи получаются крепкими, стойкими. Вон сколько лет церкви, а она стоит, как новенькая! И революцию пережила, и репрессии, стоит, и ещё долго будет стоять, как немая память. И хорошо если люди будут знать, о ком память. Вы, Елена Сергеевна, сходите к батюшке в церковь, к отцу Никифору, может, он что-нибудь расскажет.

Этими поисками Лена и планировала занять всё своё свободное время, чтобы только не думать о прошлом и не вспоминать Алексея.

– Наталья Григорьевна, – вечером после работы, забирая Аннушку от хозяйки, спросила Лена, – я хочу сходить в церковь, чтобы поговорить с батюшкой о купце из вашей притчи. Когда лучше пойти? – хозяйка внимательно посмотрела на неё. Лена, понимая её удивление, объяснила: – Меня очень заинтересовал ваш рассказ. В школьном музее есть стенд «Наш город», я хочу пополнить его, если, конечно, что-нибудь получится найти. Ольге Владимировне моё предложение очень понравилось!

– Это хорошее дело! – поняв причину похода в церковь, со знанием дела ответила Наталья Григорьевна. – Лучше идти в субботу, к девяти часам, отстоишь службу, а после подойдешь к батюшке, – ответила и, продолжая с состраданием смотреть на Лену, подумала: – Сходи, милая, сходи, легче будет. Глядишь, и отпустит боль сердечную, а то дитя родить скоро, а сердце будто кто в клещах держит.

В субботу утром, как и посоветовала Наталья Григорьевна, Лена с Аннушкой отправились в церковь. Пришли к утренней службе, расположились в стороне, чтобы никому не мешать. И так тихо простояли всю службу, думая каждая о своём. Аннушка стояла задумчиво, вслушиваясь в слова молитвы, иногда поднимая голову и рассматривая фрески на стенах и потолках старинной церкви.

Лена думала о муже, о том, что он сделал с их жизнью, с их любовью. Не злилась на него, а думала о нём с тревогой и беспокойством. Она продолжала его любить!

– Я до сих пор не могу простить мужа и обижена на него, – рассуждая о своей жизни и вспомнив где-то прочитанные слова, прошептала Лена: – «Обида – это свидетельство духовной слабости», – оглядевшись по сторонам и поняв, что её никто не услышал продолжала думать: – Я не могу его простить потому что до конца не сумела справиться со своей слабостью, со своей гордыней. Это гордость мешает мне различить добро и зло, и не позволяет мне стать кроткой и смиренной. Странно, это проявилось в моём характере впервые! Я ведь никогда не считала себя гордячкой! А в этой ситуации я сломалась, – во время службы глядя на лик Спасителя под самым куполом, Лена прошептала: – Помоги мне, Господи! Ты венчал наш союз на веки вечные, и к тебе я обращаюсь за помощью. Помоги нам с мужем Алексеем примириться друг с другом. Помоги нам наполнить наши сердца теплом и любовью друг к другу. Помоги мне вернуть его доверие и любовь! Понимаю, что прошу о том, что не может сбыться. Прости! Помоги сердцу моему смягчиться и перетерпеть всё, что послано мне. Помоги мне простить его за обиду и боль, причинённую мне и нашим детям, – замерев ненадолго, глубоко вздохнув, покойно, мирно подумала: – Алёша, милый, я забуду твой поступок, но никогда не забуду тебя! Я всегда буду помнить и любить только тебя! Пусть моя любовь, хоть и издалека, помогает и защищает тебя от всех бед и невзгод. Лёша, милый, прости меня за то, что я долго не могу простить тебя. Прости меня, Господи, что я осудила и не приняла выбор мужа! «Просите и дано вам будет!» Спасибо тебе, Господи! Я ощущаю каждой клеточкой своего тела, что мне становится лучше и легче. Я начинаю смотреть на жизнь другими глазами, без злобы и обиды, я становлюсь чище и свободнее. Я смогу простить! При мысли о муже мне уже становится легче и спокойнее. Лёша, милый, я прощу тебя, живи счастливо!

У неё больше не было рвущих на кусочки душу слёз и волнений при мыслях о муже. Её душе стало покойно и мирно. Прошла обида на него, и стало легко от того, что она приняла и простила Алексея!

Когда церковь опустела, Лена подошла к батюшке и рассказала ему о причине своего прихода. Он очень внимательно, не перебивая, выслушал и указал на лавочку.

– Благое дело задумала, дочь моя, – присев, сказал батюшка, – Господь вознаградит тебя за труды! Только помочь мне особо и нечем. Я знаю не больше твоего, но могу посоветовать поискать записи о венчании. Они велись в метрических книгах в церкви. Нужно их искать, вся информация там! Учёт был очень строгий, чтобы не было утери данных, книги велись в двух экземплярах, один из них хранился в главной церкви этого прихода. При венчании вносились данные в один столбик о женихе, в другой о невесте. Запись была очень подробная: фамилия, имя, чей сын или дочь, откуда родом, сколько лет, где венчаются, кто свидетели и точная дата венчания. Обязательно указывали, из какого сословия. Если купец венчался здесь, то по тем временам это была только одна церковь в деревне Грязнуха, но в революцию она сгорела, так что документы ищи в архивах. Что касаемо годов, то эта кирпичная церковь построена самим купцом в тысяча семисотом году, это я знаю точно. Значит, нужно искать записи с 1650ого по 1700ый годы. В записях ищи главное в мужской фамилии – откуда он родом. Тебе нужно найти человека, приехавшего из Курской губернии. Не знаю, откуда, но где-то в бумагах мне это встречалось. Вот и отложилось, что он именно оттуда. Видишь, как бывает, сколько прошло времени, а наступил тот час, и понадобилось!

Вот как найдёшь запись их венчания, позже ищи записи о рождении их детей. Рождение каждого ребёнка также подробно регистрировалось. Так от одного человека к другому, может, и дойдёшь до наших лет. Но это долгий и очень кропотливый путь.

Что ещё могу сказать? Большая метрическая книга была разделена на три части, в ней регистрировались все акты. В третью часть вносились сведения обо всех умерших. Что меня всегда радовало, так это то, что третья часть книги всегда была меньше, чем две предыдущие. Только в трудную годину всё было наоборот! По этим книгам можно узнать не только судьбы людей, но и судьбу своей Отчизны.

Из этой части книги ты сможешь найти его детей, которые выжили. Это нужно сделать обязательно, потому что детская смертность была очень высокая. Так год за годом, поднимаясь, как по ступенькам вверх, и найдёшь того, кого ищешь. Работа очень кропотливая, долгая, но интересная. Больше я ничего и не могу добавить, что знал, всё рассказал. Мне пора, – встав с лавочки и перекрестив их, батюшка сказал: – Сына родишь, приноси крестить. Благословляю тебя, дочь моя, ступайте с Богом!

– Хорошо, Батюшка, спасибо! – уже не удивившись, ответила Лена.

Попрощавшись, они вышли на крыльцо церкви и остановились. Лена вздохнула полной грудью и ей показалось, что воздух на улице прозрачный, дышишь и не можешь надышаться. В теле была такая легкость и невесомость, что ей казалось, она не идет, а плывёт по воздуху.

Спускаясь от церкви вдоль озера по извилистой дорожке, они с дочерью несколько раз останавливались, чтобы полюбоваться красивой природой. Лена думала об Алексее и ей было легко о нём думать, немного отпустило и не было такой тяжести на сердце, с которой она жила с того самого момента, как он объявил ей о разводе. Ей хотелось жить дальше!

С радостью и счастьем она ждала рождения сына, думая о том, что, если бы Аннушка не назвала его Сашенькой, она дала бы ему имя – Алексей.

Глава 43

Лена вплотную занялась поисками фамилии основателя города Золотоозёрска. Она каждый день задерживалась в школе, перечитала десятки сайтов, чтобы найти информацию о том, как и где можно хоть что-то найти. Узнав все необходимые и интересующие её сведения и выяснив адрес архива, в котором хранились регистрационные книги из церкви в деревне Грязнуха, она от имени школы сделала официальный запрос.

Ответ на её запрос из архива пришёл через два месяца. Прочитав его, она была очень рада, понимая, что процесс начат и дальше данные будут ещё интереснее и интереснее.

В первую очередь поделиться ими Лена решила с Ольгой Владимировной. Дождавшись её после уроков, постучалась в дверь кабинета.

– Ольга Владимировна, – войдя, радостно сказала Лена, – я получила первый результат своих многомесячных поисков. Пришёл ответ, и я теперь точно знаю фамилию купца!

– Заходите скорее, Елена Сергеевна, рассказывайте! – с интересом откликнулась Ольга Владимировна. – И какая же фамилия была у нашего купца? Мне очень интересно!

– Купца звали Бекреёв Антон Елисеевич, – начала рассказывать Лена. – Родом он из Курской губернии, ему на момент венчания с красавицей из рощи было двадцать семь лет. Эту девушку звали – Каштанова Ульяна Егоровна, ей было двадцать лет, родом она из деревни Котково. Венчались Антон и Ульяна в деревне Грязнуха, запись об этом в книге регистрации от пятого сентября 1678ого года.

Ольга Владимировна сидела, затаив дыхание, буквально остолбенев. Лена, не понимала её растерянности.

– Это то, что нашли в архиве по моему запросу, – продолжала говорить Лена. – Теперь, имея эти данные, нужно искать записи о рождении их детей. Потом, когда найду выживших детей Антона и Ульяны, буду искать венчания детей. Так, по ступеньке вверх, от одного человека к другому, может быть, и выйдем на кого-нибудь из нынешних родственников купца. Может быть, кто-то и до сегодняшнего дня живёт в городе? Но это я буду уже делать сама, потому что книги переведены в электронный вид, я зарегистрировалась и получила к ним доступ. Ольга Владимировна, Вы не представляете, как мне интересно! Сейчас даже интереснее, чем тогда, когда я только начинала эти поиски. Всё проанализировав, я в школе не нашла ни одного ученика с такой фамилией, а жителей города я знаю плохо. Ольга Владимировна, а Вы не знаете никого с такой фамилией, может быть, слышали от кого?

– Знаю, милая, Елена Сергеевна, знаю! – вытирая вдруг навернувшиеся на глаза слезы, улыбаясь произнесла Ольга Владимировна. – У моей матери девичья фамилия Бекреёва.

– Да вы что?! – от неожиданности с восторгом произнесла Лена. – Расскажите, что знаете!

– Я мало что знаю, – вытирая глаза, с грустью ответила Ольга Владимировна, – мама почему-то мне ничего никогда не рассказывала. Тема её детства в нашем доме была полностью под запретом.

– Как она это объясняла?

– Говорит, что детство у неё было очень трудным и вспоминать ей его тяжело. Я и не лезла с расспросами. Но мы с вами вот что сделаем! Сегодня вечером приходите ко мне в гости и всё сами спросите у неё. Мне почему-то кажется, что вам она расскажет!

– Как, она жива? – широко открыв глаза, с изумлением спросила Лена. – Ой, извините!

– Нечего извиняться, – улыбнувшись, ответила Ольга Владимировна, пытаясь унять нахлынувшее волнение. – Возможно, трудно поверить, но она жива и довольно ещё шустренькая бабушка!

Такого поворота событий никто не ожидал! Обе разошлись довольные, радостные, но очень взволнованные. Дома Лена подробно всё рассказала Наталье Григорьевне с Аннушкой, и вечером они решили пойти в гости все вместе.

Глава 44

По дороге в гости к Ольге Владимировне женщины зашли в магазин и купили торт. Всю дорогу шли молча, с волнением думая об интересной встрече.

Мама Ольги Владимировны уже ждала гостей и сидела у окна, задумчиво глядя в сторону церкви, которую ей было хорошо видно. Дочь, придя из школы, рассказала ей про поиски имени купца и про ответ из архива. Как она и предполагала, бабушка согласилась всё рассказать и с нетерпением ждала гостей. Отказавшись от обеда, она просидела весь день молча, глядя вдаль и думая о своей жизни. Не плакала, не охала, но в глазах, обращённых на церковь, было столько боли и тоски, что Ольга Владимировна с тревогой поглядывала на мать. Ей казалось, что она понимает состояние матери и со вздохом, украдкой смотрела на неё, в действительности же совершенно не подозревая, что сейчас происходит в её душе.

– Мир дому сему! – первой вошла в дом и повернувшись к красному углу перекрестилась и произнесла Наталья Григорьевна. – Здравствуйте!

За её спиной тихо стояли Лена с Аннушкой. Они молча ждали. Ольга Владимировна подошла к Лене и, приобняв её, посмотрела на мать.

– Вот, мама, познакомься, – взволнованно сказала она, – это Елена Сергеевна, про которую я тебе сегодня рассказывала.

– Подойди-ка ко мне, дочка! – прищурив глаза и немного наклонившись вперёд, сказала бабушка.

Лена подошла к ней. Бабушка на самом деле оказалась ещё очень крепкой и вполне цветущей для своих лет.

– Ольг, чай-то поспел? – внимательно рассмотрев Лену, повернулась к дочери и спросила бабушка.

– Да, всё готово! Проходите, садитесь к столу.

Расположились за столом, разлили по чашкам чай, поставили торт в центр стола. Ольга Владимировна разрезала его и разложила всем по тарелочкам. Опустилась на свой стул и молча ждала, глядя на гостей. Лена вытащила письмо, пришедшее из архива, и прочла его вслух.

Бабушка слушала, кивала, но не произносила ни слова, а когда Лена дочитала до конца, с грустью посмотрела на дочь.

– Пришло, значит, времечко! – печально улыбаясь, произнесла бабушка. Все молча ждали. Уголком платка она вытерла глаза и с грустью продолжила говорить: – Я думала, что так со мной и уйдёт всё в могилу, что так никто, никогда и не узнает нашу страшную правду. А, нет! Видно Богу угодно, чтобы открылась семейная тайна.

Лена внимательно, немного растерянно, смотрела на старую женщину. Ольга Владимировна в испуге поглядывала на всех, совсем не понимая, о чём говорит мать. Она так была напряжена, что не могла произнести ни звука и в ожидании молча смотрела на всех.

– Ты меня, Олюшка, прости! – посидев немного безмолвно, бабушка начала свой рассказ с обращения к дочери. Ольга Владимировна в растерянности смотрела на мать, а она продолжала говорить: – Мне тогда, в 1931ом году, было семь лет, я была старшим ребёнком в семье. Были у меня ещё два маленьких брата: пятилетний Саша и годовалый Петя. Помню этот день очень хорошо, хоть и совсем малая была. Страшное было времечко. Все жили в не проходящем страхе, боясь каждого вошедшего в дом человека.

Бабушка замолчала, задумавшись о чём-то далёком. Гости и Ольга Владимировна в напряжении молча смотрели на неё.

– Мы с семьёй жили тихо, – немного помолчав, тяжело вздохнув, продолжила она, – никуда не лезли, ни с кем не перепирались. Нам, детям, было строго-настрого наказано даже за ворота не выходить. К этому времени мы с семьёй остались в деревне одни, все наши родичи уже уехали, просто-напросто сбежали. А мой отец решил вместе со всеми строить новую жизнь, хотя, уезжая родственники предупреждали его, что не простит новая власть ему прошлого и того, что вся его родня уехала!

В тот день, когда к нам пришли коммунисты, мы с нянькой собирали упавшие яблоки в дальнем саду. У нас уже к этому времени забрали весь скот, всю технику, все запасы зерна. Все начали называть нас мироедами. Отец думал, что на этом всё закончилось, больше нас не тронут. Он даже писал заявление о вступлении в колхоз, но ему отказали. Трудно было, очень! Всё забрали, а налог оставили. С чего было его платить, если в доме один мужик, старая лошадёнка, да одна корова? Их-то чудом оставили и то только потому, что кобыла была старой и непригодной для нужд колхоза, а корова хромой. Ей собака перекусила сухожилие на ноге, и она последний год уже не паслась со стадом, отставала из-за хромоты, и мы пасли её на привязи, за задами. Но у других и этого не осталось! Трудные были времена, голодно было, очень.

Помогал нам выжить дедушка по линии моей матери Екатерины – Останин Иван Дмитриевич. Он был главным инженером на кирпичном заводе и его оставили на службе. Дедушка получал зарплату и мог купить что-то на рынке. Он привозил нам то крупу, то сахар. Привезёт комок сахара, сядет за стол, мы его облепим и ждём, когда он от головки щипцами откусит нам по кусочку. Слаще того сахара я в жизни конфетки не едала!

У дедушки в городе, там, рядом с вокзалом, была большая квартира. Целый второй этаж в красивом доме! Сейчас там гостиница разместилась. К тому времени в ней остались жить только больная бабушка, дедушка, да дочь Анна, мамина сестра, моя тётка. Их сыновья ещё вначале двадцатых перебрались в город с семьями. После революции бабушке с дедушкой оставили две смежные комнаты, а в остальные подселили рабочих с завода. Получилась большая коммуналка.

Жили они до революции хорошо. Все были грамотные. В гостиной стоял рояль. Я-то этого не увидела, с маминых слов рассказываю. Она говорила, что по субботам у них в доме собирались гости, и её мама, стало быть, моя бабушка – Дарья Даниловна Крупенникова играла на рояле, а мама с сестрой пели. Мама у меня очень красиво пела, просто заслушаешься! Бывало, затянет песню, аж на три улицы слышно. Любила я её слушать. Она поёт колыбельную мальчишкам, а я сижу рядышком и слушаю. До сих пор помню её голос!

Пока дедушка работал на заводе, нас не трогали, хоть и косились все. Вот когда он умер, тогда и началось всё! Бабу Дарью и тётку Анну тишком забрал к себе в город старший брат. Я до сей поры хорошо помню тётю Аню. Добрейшей души была моя тётушка! К ней тянулись все: и ребятишки, и взрослые. У меня до сих пор такое впечатление, что я чувствую её теплоту и душевность, как будто она где-то рядом со мной.

В самом начале тридцатых годов началась массовая ликвидация кулаков как класса. Новой власти было мало того, что она уже сделала с ними, ей надо было уничтожить всех кулаков как классовых врагов. А какие мы были кулаки, тем более враги?! От мала до велика все работали с ранней зари до позднего вечера. Ленивых в семье не было, потому и хозяйство было справным, – тяжело вздохнув, бабушка продолжала: – Тогда мы и попали в списки спецпереселенцев. Подлежали выселению в специально отведённые для этого поселения.

Когда за нами пришли, мы с нянькой как увидели, так и кинулись задами да огородами в лес. Просидели там до самой ночи. Ночью по-тихому вернулись к ней домой, я спряталась в соломе в хлеву, а нянька пошла в хату. Долго её не было, я уж бояться стала, а потом она пришла за мной. Когда я вошла за ней в хату, там было человек пять, в основном мужики, все наши – местные, чужих не было. Они собрали тайный сход, чтобы решить мою судьбу.

Долго шептались и решили так! Тайно, чтобы никто не прознал, отправляют меня в город, к нянькиной тётке. У неё от чахотки три месяца назад умерла дочь, моя ровесница. В городе я поживу у неё недолго и с документами умершей девочки вернусь. Вот под её именем я и вернулась в деревню через полгода. Так я из Бекреёвой Ульяны Егоровны превратилась в Калугину Акулину Петровну. С первого дня моего возвращения все, даже дети, меня называли Акулиной.

Замолчав, бабушка печально опустила глаза. Долго сидели молча. Ольга Владимировна, с грустью глядя на мать, тихо плакала.

– Вы сказали, Ульяна Егоровна? – первой заговорила Лена, осторожно спросив. – Ведь так звали жену купца! Вот смотрите в письме.

– Да! – кивнув, ответила бабушка. – Не лазь в бумаги-то, дочка, я сразу смекнула, как только ты начала читать свою бумагу.

– Надо же! – взволнованно воскликнула Лена.

– Да – Ульяной я была. У нас, насколько я помню, много было Ульян.

– Это что получается, – продолжала задавать вопросы Лена, – когда Вы вернулись под чужим именем, из деревенских вас никто не выдал?

– Никто!

– Почему, ведь такое время было?!

– Да, милая, – посмотрев на неё и кивнув ответила бабушка, – время было страшное, а люди во все времена бывают! Так что, никто, ни один человек не выдал меня. А сейчас в нашей деревне из тех, кто знал об этом, остались только я да бабушка Лиды – Мария. Она была младшей сестрой моей няни.

Няня нам с ней и рассказывала про мою семью и про нашу жизнь. Ей на тот момент было уже четырнадцать, но она никак не могла, как остальная молодёжь в деревне, принять всё, что делали большевики. Семья у них была очень набожная, и после того как сожгли церковь в Грязнухе, совсем все замкнулись и почти ни с кем не общались. Ходили на работы в колхоз, но всё молчком. Все иконы, которые у них были в доме, закопали в огороде и посадили на том месте смородину. Мы с Марией достали их во время войны с германцем. Сохранились они хорошо, мы их тогда только тряпочкой протёрли и расставили по полкам в красном углу.

Жила я и воспитывалась в их доме, и называли они меня сродной сестрой, хотя знали всю правду. Так мы с Марией и поддерживаем родство, по сей день. В деревне больше сродственников нет, а вот из города приезжают. Только намного позже я прознала о том, что есть у меня там родные!

– Может быть, проще и безопаснее было бы остаться в городе, чем возвращаться в деревню? – задумчиво рассуждала Лена, когда бабушка замолчала.

– Нет, то страшнее было, – посмотрела на неё и твёрдо ответила бабушка. – Я ж малой была, одной куда деться, а жить по чужим документам там опаснее было, кто-нибудь мог признать подлог. А здесь, в деревне, ту девочку Акулину никто не знал.

– Всё-таки как это удивительно! Холод, голод, все друг друга сдают, доносят, а вы уцелели. Это просто чудо, что вас не выдали!

– Никакого чуда здесь нет, – печально улыбнувшись, сказала бабушка, – всё очень просто! Не выдали меня потому, что сначала деда моего Бекреева Илью Зиновьевича, а потом ужо позже, моего отца Егора Ильича и дядю Петра Зиновьевича любили в деревне. К людям они относились с добром и пониманием, поэтому их очень уважали и всегда вспоминали добрым словом.

Деда я не помнила, но знала про него по рассказам. Говорили, что строгий был, но очень справедливый и умный. Родственники мои все грамотными были и нас с мальства обучали всему. Отец мой, Егор, остался сиротой в три года, он в семье самым младшим был. У него были четыре сестры, но одна из них умерла ещё в малолетстве, а вот Нюра, Ефимия и старшая Марья выжили. Почему они осиротели, не знаю, не скажу! При мне об этом не говорили, а я ещё малой была, чтобы спрашивать. Да и не принято у нас было с расспросами приставать к старшим!

Так вот, их всех, осиротевших детей, растил и воспитывал родной дядя отца – Бекреев Петр Зиновьевич, брат Ильи Зиновьевича, моего деда. Вот про них, про семью Петра, я ничего не знаю, остался кто в живых или нет. Знаю только, что он с сыновьями: Фёдором и Григорием, очень много сделал для города.

Ещё давно кто-то из их предков организовал кирпичное дело в городе. Завод – то кирпичный по сей день работает! Дядя и его сыновья работали на этом заводе. Вот на эти деньги они и помогали людям. Построили школу, больницу, бесплатно учили и лечили бедняков. По ранешниму это называлось меценатством, это я ещё с тех времён помню! Об их благодеяниях слухи разносились далёко за пределы нашего городка, и к нам тянулось много народу. Искали лучшей доли. Вот они всем и помогали, никому не отказывали!

Мой отец с другими детьми Петра и с семьями сестёр занимались сельским хозяйством, с которого и кормилась вся семья. Артель была большая! Девки выходили замуж и уже со своими семьями продолжали работать с родными. И родные, и сродные, все вместе! Так и жили, совместно помогая друг другу, одной большой семьёй.

Отцовы сёстры по тем временам мне казались очень строгими, а сейчас я думаю, что они характером были очень сильные. Особенно тётка Марья! Она над всеми верховодила, но не силой, конечно, а умом и душой. У неё даже мужики спрашивали совета! Такая железная женщина, полная противоположность родным сестрам. Тётя Ефимия была очень тихой и набожной. Лечила всех травами и на воске отливала. Помню, как она меня лечила, но от чего, не знаю. Помню, как усаживала на порог, что-то шептала и над головой в чашку с холодной водой выливала воск. А тётя Нюра очень весёлой была, всегда с улыбкой на лице, с песней.

Семья у нас была большой. Я помню, когда все собирались за столом, то много было народу. Ведь у дядиных детей тоже были семьи, только я не помню, сколько было их. Мы с ребятишками за столом-то не сидели, нас отдельно кормили. Было принято только после десяти лет сидеть рядом с взрослыми. Я-то не удосужилась такой радости, а по сродным братьям и сёстрам помню, как они сразу взрослели и вели себя, как большие. У них даже походка менялась, и с нами, с малышнёй, они уже не бегали, не играли, а со взрослыми занимались какой-нибудь посильной работой.

Отца и деда с дядями в деревне любили и уважали. Они с добром к людям относились, и люди к ним с тем же. Так что в благодарность и в память о моих родных меня и не выдали. Так я и выжила!

Ольга Владимировна и Наталья Григорьевна сидели, не в силах произнести хоть слово. Страшно и тяжело было на душе от того, что они услышали. История жизни этой семьи стала такой близкой, родной, что тронуло какие-то заветные струны в душе, от чего комок стоял в горле и мешал говорить.

– Что же случилось с вашей семьёй? – одна Лена была в состоянии вести разговор и продолжала спрашивать.

– Сначала я думала, – вздохнув, ответила бабушка, – что они все погибли, всю жизнь оплакивала их. Не помню, откуда узнала, только плакала я тогда очень сильно. Мне рассказали, что сгрузили их в телегу: отца, маму и малолетних братьев; без продуктов, одежды, а была уже осень. Везли куда-то в Красноярский край, в Назарово. Потом мне сказали, что никто не доехал, дорогой от голода и холода все померли. После этого я и думала, что осталась одна. Оплакивала их целых пятнадцать лет!

Только уже после войны с германцем приехал к нам в город солдатик с другом в поисках могил своих предков. Они ходили по кладбищу, долго искали и нашли. А наши там все рядком лежат. Вот там я с ним и повстречалась.