Текст книги "Год лягушки"

И я набрала его номер.

Трубка тихонько побулькала перед соединением и пустила мне в ухо длинный гудок.

В то же время откуда-то снизу, из-под крыльца заиграл Марш Красных Кавалеристов – сначала приглушенно, потом довольно громко – кто-то вытащил мобильный из кармана.

– Ал-лё! – сказал голос в трубке – и то же самое, с такой же интонацией, сказал голос внизу. Пораженная совпадением я свесилась через перила и, немного испуганно, позвала:

– Богдан!

Стоящий внизу обернулся, не отнимая трубки от уха, и поднял голову. Свет от вывески упал на его лицо, и я выронила из рук сумку.

Это был он! Он!

– Батюшки, а ты откуда выползла? – засмеялся Богдан. – Вот это встреча. – Подожди, у меня человек на телефоне.

– Богдан! Это я вам звоню!

– Слушай, да ты прямо повсюду! – он дал отбой, сунул телефон в карман трубки и, отшвырнув сигаретный окурок, нагнулся за моей сумкой. Отряхнул ее от снега, спокойным движением расстегнул молнию и по-хозяйски заглянул внутрь.

– «Криминалистика. Учебник для вузов», «Огнестрельное оружие. Справочник», «Яды и противоядия»… Куда смотрит милиция, честное слово!

Я сбежала по ступеням, совершенно не понимая, как себя вести. С одной стороны, надо было заявить, что он хам, отнять книжки и уйти, высоко задрав голову. С другой стороны, его наглость оказала на меня какое-то совершенно неожиданное действие – уходить не было ни малейшего желания!

Раздираемая противоречиями, я подошла к Богдану, который аккуратно положил книги на место, закрыл молнию и сказал:

– Остальное посмотрю потом.

– Вас в детстве учили, что нельзя брать без спроса чужие вещи? – поинтересовалась я.

– Нас? – Богдан старательно завертел головой по сторонам. – Не знаю, с кем ты разговариваешь? С зелеными человечками или белыми мышами? Я здесь один вообще-то. А меня – нет, меня ничему не учили. Я был заброшенный ребенок, дитя улицы. Поэтому ты должна меня немедленно усыновить и воспитать из меня настоящего человека и гражданина.

Я попыталась отнять у него сумку, но он не отдал, и как-то незаметно я оказалась совершенно запутавшейся в полах его куртки… и в ремне моей сумки… и в его руках…

– Ты как здесь оказалась?

Слова доходили до меня с пятисекундным опозданием – удивительный и необъяснимый акустический эффект.

– Тут… это… День рождения моей начальницы.

– Ага, ну да, все правильно. Меня тоже пригласили.

– Ты ее лечил?

– Нет, ее лечил заведущий, но мы же арендуем у вас здание – и все приглашены.

– Тогда пойдем? – я попыталась сделать шаг, но не смогла и с места сдвинуться.

– Да нет, мне туда уже не надо, все, что хотел, я нашел, – он прижался своим лбом к моему и потерся носом о мой нос. Никогда не думала, что от таких нехитрых движений может случиться такое мощное головокружение.

Со сладко замирающим сердцем я ждала закономерного продолжения…

И опять не дождалась. Он улыбнулся нежной нетрезвой улыбкой:

– Слушай, я тут живу недалеко – на Шмитỳ…

– Где?

– На проезде лейтенанта Шмидта, бестолочь! Пойдем ко мне в гости, а? Тебя ведь не расстреляют завтра перед строем, если ты уйдешь?

И заглянул мне в глаза.

Мне стало так жарко, что захотелось скинуть беретку и сунуть голову в свежий сугроб.

Тут, наверное, кто-то оторвет глаза от книги и спросит фикус в кадке (кактус в горшке, морковь в огороде, птичку в клетке, мужа в пижаме, народ в электричке): в каких теплицах выращивают такие орхидеи? В то время как прогрессивные женщины всего мира давно уже без малейшего затруднения произносят в аптеке слово «презерватив» и могут в подробностях описать технические характеристики идеального мужского члена любому желающему слушать, сохранились еще, оказывается, монашенки, синие чулки и старые девы, которые готовы хлопнуться в обморок, услышав, что мужчина – эка невидаль – приглашает их к себе!

Ну, во-первых, не монашенки и не старые девы, а во-вторых, совсем и не в обморок.

Но в первый же день! В день знакомства! Нет, не поймите меня неправильно, много чего было в моей отнюдь не безгрешной жизни, но все-таки по-настоящему романтические отношения не должны, то есть, девушкам, которые ждут от жизни чего-то большего, не следует…

Уф… Возможно, я и откинула все «не должны» и «не следует», тем более, что мне очень хотелось их откинуть. Но было кое-что, темное пятно, страшная тайна, похуже живущей на чердаке сумасшедшей жены Рочестера.

Вам эту тайну я, так и быть, открою, потому что дуры учатся на собственных ошибках, а умные должны учиться на чужих.

Прежде чем лечь спать после наших с Катькою вчерашних сеансов фэн-шуя, я, принимая душ, для экономии времени пренебрегла одной из важнейших процедур.

Я не побрила ноги.

Конечно, многие женщины считают депиляцию всякого рода буржуазным предрассудком, и даже, несмотря на мохнатые ноги, находят свое счастье. Но я еще не встречала женщин, которые решились бы искать свое счастье с колючими ногами.

Говорила же мне Катька: купи эпилятор, балда! Двадцать минут мучений, зато две недели ходишь с гладкой кожей и спокойной душой!

– Н-нет, – сказала тепличная орхидея. Вернее, роза, если сделать поправку на колючки. – Извини, но сегодня я никак не могу.

И внутренне сжалась, ожидая долгих утомительных уговоров и смертельной обиды после окончательного отказа.

Но Богдан только посмотрел на меня испытующе и переспросил:

– Никак-никак?

Я, печально и виновато, но решительно подтвердила, что никак. Богдан кивнул и, не выпуская меня из объятий, зажал губами новую сигарету, снова достал мобильник и, дождавшись соединения, крикнул:

– Здоровеньки булы!.. Сколько тебя учить, отвечать надо: «здоровее видали»! Ладно… У тебя машина на ходу? А то я тут немножечко… Ну, да, да, да… Да, ты мое персональное такси, а когда я заработаю много-много денег и заведу свою клинику, ты у меня будешь персональным водителем… Да нет, я к твоему дому подойду, ага…

Убрал от лица мобильник, чиркнул зажигалкой, и сказал, выдыхая дым:

– Ну, пошли, девушка-никак.

Мы перешли через дорогу и нырнули в проход между домами. Через две минуты мы стояли у подъезда, перед видавшей виды иномаркой, цвет и модель которой из-за скудости уличного освещения и толстого слоя лежащего на ней снега определить не представлялось возможным. Богдан медленно обошел вокруг машины, стряхивая снег с крыши и капота. Нельзя сказать, что машину это украсило. Под слоем снега оказался внушительный слой грязи. Правда, небольшие участки на дверях вокруг ручек были небрежно протерты, но, очевидно, уже давно, потому что протертые места были лишь чуть-чуть светлее, но не намного чище остальной машины.

Богдан хмыкнул и, послюнявив палец, написал на багажнике: «Помой меня, я вся чешусь!».

– Интересно, какой модели было это корыто при жизни? – меланхолически поинтересовалась я.

– Между прочим, это корыто еще живо и прекрасно ездит, – почему-то оскорбился Богдан. – И это, если хочешь знать, «Мерседес».

– Кто бы мог подумать! – искренне поразилась я. Внезапно меня осенило: – Так… нас на этом повезут что ли?

– У тебя есть какие-нибудь возражения?

– Конечно, нет, – миролюбиво сказала я.

Запищал открываемый изнутри домофон, скрипнула дверь…

Из подъезда стремительно вышла темная фигура и направилась в нашу сторону. Очевидно, это и был наш кучер, только что-то в его походке не вязалось с моими представлениями о кучере – слишком короткий и легкий шаг. И что это на нем надето? Разве мужчины такое носят?

– Танюха, здорово! – заорал Богдан.

Мои подозрения подтвердились.

В квартире на втором этаже зажглось окно, и его свет упал на машину и на нас троих.

Кучер оказался миловидной девицей моих примерно лет, старательно накрашенной, в вязаной шапочке с вышивкой, пуховике и юбке до пят. Подходя, она улыбалась Богдану:

– Ну, и куда тебя несет на ночь глядя?

Как только она заметила меня, улыбка соскользнула с ее лица и потерялась в сугробе.

– Да вот, надо девушку отвезти домой, а мне за правами только послезавтра ехать, так что вся надежда на тебя, – не считая нужным представлять нас друг другу, объявил Богдан.

– Понятно, – сухо отозвалась Танюха. Я изо всех сил надеялась, что она откажется. Но она перебрала пальцами ключи и, вставляя один из них в замок двери, едва слышно сказала: – Поехали.

– Слушайте, да ладно, не надо, доберусь я сама, тут до метро пять минут, – с преувеличенной бодростью в голосе затарахтела я, чувствуя, как от неловкости ситуации сами собой поджимаются пальцы на ногах.

Танюха моего благородства не оценила. Бросила на меня быстрый, словно плевок, взгляд, рывком открыла дверь и рыкнула, плюхаясь на сиденье:

– Садитесь уже!

Ну и черт с тобой. Решила себя принести в жертву большому чувству – приноси, я-то тут при чем? В конце концов, если о человека вытирают ноги, значит он лег на пол и подставил спину – или даже живот. Уж кому, как не мне это знать. Слава богу, было кому научить меня… Я поспешно прогнала непрошеные – совсем недавние! – воспоминания и нырнула в машину через галантно открытую самой себе дверь – прямо в объятия Богдану, уже расположившемуся с комфортом на заднем сидении.

Танюха завела мотор и с какой-то яростью врубила музыку.

«Милая-милая-милая! Грешный мой ангел земной!» – сладко заныло радио. «Милая-милая одна, милая-милая другая» – услужливо хмыкнула память Катькиным голосом… Очень подходящая к случаю песня.

– Танюх, да ты что! Выключи эту дрянь сейчас же!

Не меняя выражения лица, Танюха щелкнула кнопкой, и противный мужской голос взвыл: «Разбежавшись, брошусь со скалы!». Мне захотелось немедленно катапультироваться из машины, но Богдан остался доволен, а ситуация совсем не располагала к спору о вкусах. К тому же на мою неопытную душу тяжким отпечатком легли страдания, перенесенные на заре туманной юности, когда все знакомые противоположного пола чуть ли не в один голос убеждали меня, что человек, беззаветно любящий музыку группы «Маркс+Энгельс» – то есть, такой, как я, – не имеет права голоса в приличном обществе, и должен смиренно признавать превосходство любого заунывного гундения, даже какой-нибудь группы «Дырявые носки», на том только основании, что любая рок-музыка лучше любой попсы. Сейчас я, конечно, в обиду себя не даю и при любом удобном случае с металлом в голосе заявляю: «Всех, кто слушает „Пинк Флойд“ – гнать поганою метлой!», но все-таки в первый день знакомства о музыкальных пристрастиях и предпочтениях стараюсь не спорить. Особенно, если пристрастия не очень-то совпадают, а новый знакомый – очень даже нравится.

Удивляясь сама себе, я продела свою руку под локоть Богдана. Богдан сделал почти незаметное движение – и наши пальцы переплелись. И музыка как-то сразу стала не важна.

Зеркало заднего вида отразило Танюхины глаза.

– Смотри на дорогу! – скомандовал Богдан.

Наверное, надо будет сказать ему потом, чтобы он вел себя как-то… помягче.

Дальше поездка проходила почти в полном молчании, если не считать штурманских указаний, которые я – голосом, полным душевного тепла – время от времени давала Танюхе. Да еще когда поворот оказывался чересчур резким – а они почему-то все оказывались чересчур резкими – мы с Богданом поочередно падали друг на друга, и, заходясь в глуповато-счастливом детском хихиканьи, обменивались нескончаемыми извинениями.

– Во-он у того подъезда! – наконец, сказала я, и машина, проехав еще десять метров, остановилась.

Я выжидающе посмотрела на Богдана, не очень представляя себе, что надо говорить и как себя вести. Каким все делается сложным, когда тебе кто-то нравится…

Может, мне следует предложить ему зайти на чашечку кофе, пиалушечку чая, рюмочку вина или стопочку водки? Но – при Танюхе – нет, у меня язык не повернется. Тогда – прощаться? А как?

Мои размышления прервал Богдан:

– Ну, выходим? – и, толкая дверь, велел Танюхе ждать таким тоном, что я, как ошпаренная, выскочила из машины.

Во всяком случае, стало ясно, что, после того, как я отвергла его приглашение в гости, моего приглашения он уже не ждет. А может, плюнуть на женскую солидарность, махнуть рукой на приличия и позвать?

Но тут перед моим мысленным взором встала страшная картина – мое холостяцкое жилище. Я тихонько содрогнулась. Если морально неподготовленного человека привести сегодня в мою квартиру, первая встреча неотвратимо станет последней. Редкий мужчина сможет пережить такое без вреда для психики. Две скомканные постели, моя и Катькина, раскиданная там и сям одежда, повсеместно валяющиеся книжки-бумажки – это еще милые и невинные пустяки. А ваза, в которой уже второй месяц сохнет сверху и гниет в бурой воде снизу, то, что когда-то было букетом роз! А кухня, где невозможно найти ни одной чистой тарелки! А большая чугунная сковородка, в которой я давным-давно, в тот же день, когда получила в подарок букет, готовила мясо по-французски! Мясо, конечно, давно съели, пустую сковородку я залила водой с «Фейри», но помыть за недосугом так и не успела. Даже подумать страшно, что может случиться, если постороннему человеку вздумается приподнять крышку и заглянуть внутрь!

И еще – фотография Зигфрида Энгельса над диваном. И – лягушачий лозунг. И – красное сердечко с надписью «I♥YOU»…

Нет-нет, никакого чая и кофия!

Богдан закурил очередную сигарету, и зажег мою.

Я немного покрутила извилинами в поисках подходящей темы для прощального разговора и не нашла ничего лучше, чем сказать:

– Спасибо, что довез. Хотя не стоило так человека напрягать. Я бы и на метро прекрасно добралась.

– Ничего, человек не расклеится, – Богдан ухмыльнулся. – Вообще-то, это мой «Мерседес».

А когда я подняла брови, добавил:

– А Танюха – моя бывшая половина. И, между прочим, это она от меня ушла, а не я от нее. Так что на все эти ее представления внимания обращать не стоит. Чем глазами сверкать, лучше бы машину помыла.

Пока мы курили и беседовали, Танюха вышла из машины и тоже закурила, но к нам не подошла.

– Надеюсь, скоро увидимся, – выбрасывая окурок, сказал Богдан.

После короткого прощания, я принялась рыться в сумке – ключи, как всегда, категорически отказывались сотрудничать добровольно.

– Ты кое-что забыла, – сказал мне в спину Богдан.

Я обернулась – и наткнулась на подставленную щеку.

Нет, каков нахал!

Не оставалось ничего другого, как применить к нему «поцелуй ужаснейшей силы», изобретенный моей любимой кузиной. Прием прост, как все гениальное. Целуя человека, надо хорошенько воткнуть подбородок ему в лицо. Когда кузина демонстрировала «поцелуй ужаснейшей силы» на мне, я извивалась и вопила от боли.

Но Богдан не завопил. Когда я отодвинулась от него, задыхаясь от затраченных усилий, то увидела лицо, выражающее полное и совершенное удовольствие.

Танюха тем временем высматривала что-то под ногами, отбрасывая снег подошвами сапог. Наконец, нагнулась – и в руке у нее оказалась довольно-таки увесистая палка. Вопреки моему ожиданию, Танюха не бросилась с палкой на меня, чтобы как следует отдубасить. Вместо этого, она принялась чертить что-то на снегу под фонарем. «Мерседес» загораживал мне обзор, и увидеть, что она там чертит, я никак не могла.

– Ну, до скорого, – Богдан наклонился ко мне.

Наконец-то! Теперь-то уж он меня поцелует.

Но он только провел кончиками пальцев по моей щеке и, развернувшись пошел к машине. Недоумевая, я проводила его глазами. И вдруг с удивлением обнаружила, что вижу цвет «Мерседеса».

До чего же причудливо иногда сбываются детские мечты.

Он оказался красным.

Пораженная этим фактом, я долго стояла, позабыв, что надо отыскать ключи и отправиться домой. «Мерседес» давно уехал, на снегу остались следы протекторов и надпись, сделанная Танюхой.

Заинтересовавшись, я подошла поближе и прочла:

«Отольются кошке мышкины слезки!»

Отличный, кстати, лозунг. И неплохой сюжет для детектива. Главная подозреваемая всегда ведет себя именно так. Только в этом детективе, как ни крути, жертвой должна оказаться я.

7

Телефонный звонок сделал то, чего не смог час назад сделать звонок будильника – заставил меня подняться с постели. Не в силах расстаться с одеялом, я набросила его на плечи словно королевскую мантию – свободный край тем временем, разумеется, волочился по полу, и, шлепая по паркету босыми ступнями, подошла к письменному столу – с которого и доносились телефонные сигналы. Самого телефона я, конечно, не видела, потому что так и не сумела разлепить склеенные непродолжительным сном веки. Ведь когда сердце переполнено любовью, руки так и рвутся к уборке квартиры. И не беда, что на уборку может уйти добрая часть ночи.

Взялась за трубку, откашлялась трубным шаляпинским басом, сдернула ее с рычажка, поднесла к уху и полузадушено просипела робкое «алло».

– Доброе утро, будьте любезны, могу я поговорить с Варварой? – спросил женский голос, в котором я не сразу опознала Лидочку.

– Это я, – все еще пребывая во тьме полусна, отозвалась я.

– Варвара, здравствуй, – как будто она только что не сказала мне «доброе утро!», – с тобой сейчас будет говорить Галина Андреевна.

В ту же секунду глаза мои открылись и оказались на два размера больше тех, что были мне даны от рождения.

– Варечка, доброе утро!

– Здравствуйте, Галина Андреевна, – прошелестела я, лихорадочно пытаясь вспомнить, когда в последний раз Гангрена звонила мне домой и по какому поводу, но ничего не находила в памяти, и темный, панический, животный ужас поднимался откуда-то из недр желудка и подкатывал к горлу рвотным спазмом.

Дело ясное, черный час пробил – за все мои прегрешения, подлинные и мнимые, Гангрена, наконец, решила сделать из меня чахохбили. Но к чему это иезуитское «Варечка» и зачем такой слабый, вялый, жалобный голос?

– Варечка, я договорилась с Филиппом Ипполитовичем, вы в редакцию сегодня можете не ходить, – (вот! вот оно!) – Через час за вами заедет мой шофер и отвезет вас ко мне, и мы с вами побеседуем.

– Хорошо, Галина Андреевна, – покорно проблеяла я.

– До скорой встречи! – и Гангрена положила трубку.

Горестно вздыхая, я выпуталась из одеяла, извлекла из-под дивана тапки и поплелась на кухню пить чай. Весь сон с меня как рукой сняло, зато появилась гулкая звенящая пустота в голове и ватная бесчувственность во всем теле.

Одинокой осенней мухой летала в пустом черепе единственная мысль и билась о лобные и височные кости. Где я прокололась, чего я натворила? Может, открылось, что я пользуюсь рабочим e-mail’ом в личных целях – ежедневно отправляю подругам краткие сводки с полей сражения, полные ядовитых реплик в адрес командующего состава? Может, обнаружилось, что некоторые журналы, собственность редакции, я утаскиваю домой, а некоторые препарирую на месте, оставляя на месте страниц бумажные лохмотья? Может, кто-то докопался, что статью из журнала «Красота и ты», которую мы поставили в прошлый номер, я не сократила, как было велено, а целиком и полностью переписала заново? Да мало ли еще прегрешений можно найти в моем темном прошлом, если покопаться хорошенько… Вчерашнее опоздание, разумеется, не могли поставить мне в вину – меня же не поймали на месте преступления, да и вообще вчерашний день вроде бы как праздник, поэтому не в счет… Или в счет? И счет на такую сумму, что Гангрена не смогла больше держать его под сукном, и наконец решила предъявить к оплате?

Но почему, черт возьми, почему именно сегодня?! Почему именно в тот день, на который я возлагала самые радужные надежды, Гангрене понадобилось все испортить?

Почему, объясните мне, если можете, у всех нормальных людей есть личная жизнь – более или менее интенсивная, есть работа – более или менее противная, а у некоторых даже есть муж и деньги. Ладно, черт с ним, я уже смирилась с тем, что ни мужа, ни денег – ни вместе, ни по отдельности – у меня никогда не будет (если только я не напишу бестселлер, во что поверить мне все труднее и труднее), ну и ладно, некоторые даже без ног живут. Но объясните мне, почему я черт знает сколько времени вкалывала как проклятая без всякого проблеска (то есть мужчины) на горизонте, а как только что-то замаячило и кто-то возник (да и возник ли?) – работа с грохотом валится в тартарары?

Горестные раздумья, сопровождаемые мучительно вялым надеванием колготок, прервал телефонный звонок. Я посмотрела на будильник. Странно, катафалк обещали подать через час, а не прошло сорока минут. Покойница еще не обряжена, между прочим!

– Подъем, подъем, кто спит, того убьем, – словно пионерский горн пропела Аглая. – У тебя есть десять минут, чтобы собраться и рвануть на работу. Я вчера тебя видела с доктором, – (вот шпионка, прямо ЦРУ какое-то!) – и подумала, что разумнее будет не полагаться на случай и разбудить вас обоих. Не знаю, как ему, но тебе уже пора!

– Во-первых, доктора со мной нет, и я не понимаю, почему ты обо мне такого мнения, – простонала я, – А во-вторых, я не могу с тобой сейчас разговаривать, – За мной вот-вот приедет машина, и я отправлюсь к Гангрене, а она меня уволит к чертовой матери!

– Уволит?! За что?

– Откуда я знаю, за что?

– Нет, подожди, она тебе что, не сказала?

– Не сказала!

– А почему ты сама ее не спросила?

– Да как я ее могла спросить?

– Словами! Если она тебе сказала, что она тебя увольняет, ты должна была спросить, за что, или я чего-то не понимаю!

– Она не говорила!

После недолгой паузы Аглая ласково спросила:

– А откуда же ты взяла, что она тебя увольняет?

– А зачем ей еще вызывать меня к себе с утра пораньше?!

В трубке наступила тишина. Я хотела напомнить Аглае, что не могу с ней разговаривать, но почему-то этого не сделала. Немного помолчав, Аглая поинтересовалась:

– Послушай, у тебя действительно случился острый приступ слабоумия, или ты просто прикидываешься?

– Конечно, легко тебе быть такой мудрой и прозорливой! – чуть не плача, ответила я. – Ты не проснулась от звонка Гангрены!

Аглая велела мне не скулить и потребовала подробностей. Выслушав, вздохнула:

– Да, сюжет, леденящий сердце… Несомненно, Гангрена тебя зарежет, расчленит на куски, спалит в камине, а пепел развеет над Кривым переулком. Правда, есть один нюанс. Увольнять тебя у нее нет ни малейшей причины, если только ей ночью в пьяном кошмаре не приснилось, что ты претендуешь на место главного редактора. А поскольку такое ей и под самым тяжелым наркозом не примерещилось бы, можешь быть абсолютно спокойна. Пойми ты, бестолочь, Гангрена полночи гуляла в «Карагезе». Когда за мной приехал муж-объелся-груш, она уже лыка не вязала, полезла с ним целоваться – представляешь, с моим родным мужем, при живой-то жене! – и чуть не упала на стол! К сожалению, Фиш успел ее подхватить, подхалим проклятый! Не сбылась моя мечта увидеть Гангрену в кисло-сладком соусе! А когда мы уходили, она стояла на сцене и пела «Мохнатый шмель на душистый хмель» таким голосом, что все окрестные кошки, завывая, стали сбегаться к «Карагезу». И ты думаешь, после такой ночки она поднимется с утра пораньше только затем, чтобы уволить тебя? Опомнись! Гангрена – личность гнусная, но масштабная! У нее к тебе появилось какое-то дело. И мне кажется, что тебя ждет какая-то высочайшая улыбка. Но даже если и нет, увольнение тут точно ни при чем.

– Будем надеяться, – чувствуя некоторое облегчение от Аглаиных разумных слов, ответила я. – Спасибо тебе, дорогая. Ты уж прости, что я вчера бросила тебя на этом слете упырей.

– Да ладно, что с тебя возьмешь, – благородно ответила Аглая. – Ни пуха!

Водитель Гоша позвонил через десять минут, и еще десять минут ему пришлось караулить меня у подъезда. Когда я спустилась вниз и уселась рядом с ним на переднее пассажирское сиденье «Ауди А4», он на мое приветствие только дернул щекой и отвернулся. Лицо его отливало в зелень, а глаза в красноту. В сочетании с привычно желтыми прокуренными зубами получался полный светофор, и светофор неисправный.

Первые четверть часа дороги прошли в недружелюбном молчании, сопровождаемом хриплым завыванием пацанов по радио «Шансон». Не очень понимая, что к чему, я решила разрядить атмосферу и, для начала, попыталась разузнать у смотрителя светофора, зачем я понадобилась Гангре… Галине Андреевне, но тот только пожимал плечами, мрачно отмахивался и курил сигарету за сигаретой. Когда я, наконец, прямо спросила, не обижен ли он на меня, и если да, то за что, он оттаял, заверил меня в самом дружеском своем отношении и принялся жаловаться на жизнь. Оказалось, после «Карагеза» Гангрена отправила домой мужа, разогнала всю свиту, кроме Лидочки и еще какой-то выдры мутноглазой, и сперва заставила Гошу кататься по городу – сама орала песни советских композиторов, особенно часто повторяя «Как молоды мы были» и «Любовь, комсомол и весну» и заставляя присутствующих себе подпевать, – а потом велела ехать в ночной клуб «Золотая рыбка», славящийся, как известно, зажигательным мужским стриптизом и мгновенным исполнением любых прихотей состоятельных дам, где куролесила часа три, если не больше. Гоша, разумеется, тем временем, дожидался ее в машине, забываясь время от времени чутким и тревожным сном. И теперь Гангрена, страдая от жесточайшего похмелья, валяется без сил дома, а он, измученный и невыспавшийся, должен гонять по всему городу, выполняя ее (тут Гоша не удержался от нецензурного прилагательного) поручения.

У меня отлегло от сердца. Конечно, Аглая оказалась права, а мне пора отучаться от привычки ударяться в панику при каждом удобном случае.

Помимо особняка на Алтынном шоссе, у Гангрены имеется скромная, но уютная квартирка чуть больше ста квадратных метров в одном тихих арбатских переулках. Знаю я об этом от неугомонной Аглаи, а она – от мужа, который по роду занятий, выведывает все о квартирах знаменитых и сильных мира сего, чтобы, в случае чего, успеть с проектом раньше конкурентов – а конкуренция среди московских дизайнеров приобрела такие масштабы, что я уже набросала план небольшого детектива на эту тему. Детектив начинается так: в необитаемой, свежеотремонтированной квартире балетной примы находят труп знаменитого дизайнера интерьеров… Беда только в том, что, как только я начинаю обдумывать детектив более основательно, труп дизайнера приобретает такое пугающее сходство с Аглаиным мужем, что я, от греха подальше, перевожу мысли в другое, более безопасное русло…

Гангренин дом оказался живописным особнячком веселого канареечного цвета, от всей души реконструированный, так что определить его возраст не представлялось возможным. Впрочем, справедливости ради должна заметить, что если бы и представлялось – мое невежество мне все равно был этого не позволило.

Выйдя из машины, я задрала голову вверх, чтобы получше рассмотреть оккупированный начальницей памятник архитектуры. На лицо мне медленно опускались снежинки, а я раздумывала над тем, что дизайнерский детектив можно написать по-другому. Скажем, убить не дизайнера, а хозяйку квартиры. И ход неплохой, и, главное, жертву ни капельки не жалко.

Видеоустройство смерило нас единственным глазом и закурлыкало, позволяя войти.

За дверью я почему-то ожидала увидеть автоматчиков в бронежилетах, которые уложат нас с Гошей лицом в ковер, и будут за волосы приподнимать и поворачивать наши головы, чтобы сверить подлинные лица с фотографиями в документах.

Однако никаких автоматчиков в подъезде не обнаружилась.

За окошком небольшой будки негромко бормотал телевизор, транслирующий какие-то мыльные страсти – несколько лет назад я, не глядя, сказала бы, что латиноамериканские, а теперь, все так же не прибегая к помощи глаз, могла смело утверждать, что отечественные. Перед телевизором в мягком кресле проворно шевелила спицами старушка в очках, уютно закутанная в серый пуховый платок. Гошу бабулька пропустила без звука, а у меня потребовала паспорт, номер которого долго и старательно переписывала в «книгу учета», которая, по всем приметам, была выпущена советской промышленностью еще при Андропове, если не при Брежневе.

Процедура регистрации паспортных данных произвела на меня почему-то сильный комический эффект, и, когда мы очутились на безопасном расстоянии – то есть с трудом втиснулись вдвоем в крохотный лифт на полтора человека, я тихонько захихикала.

– Вот ты смеешься, – сказал Гоша, – а Александра Михална, баба Шура наша, между прочим, имеет две грамоты и какой-то там медалью от ментов награждена за храбрость. Она ведь один раз двоих вооруженных грабителей задержала!

– Что, эта вот славная старушенция в очечках? – усомнилась я. – Как она ухитрилась? Спицами их к стене приколола, что ли?

Гоша хмыкнул:

– У нее, между прочим, в укромном ящичке «Макаров» лежит. И не просто так лежит. Баба Шура, между прочим, чемпионка Москвы по стрельбе из пистолета. До сих пор каждые выходные в тир ходит, ее там все мужики знают. Ну и вот, когда грабить пришли, она одному налетчику ногу прострелила, а другой сам на пол лег и лежал тихонечко до тех пор, пока менты не примчались. Баба Шура у нас хоть и в очках, а не промахнется, если надо будет.

Дверь в квартиру Гангрены была приоткрыта. Для каждого мало-мальски подкованного читателя детективов – о писателях я и не говорю – это был довольно зловещий знак, и я испуганно посмотрела на своего спутника.

– Галина Андревна велела звонок не трогать, у нее от громких звуков голова разрывается, – успокоил меня Гоша.

Беззвучно отворив дверь, мы прокрались в прихожую, тускло освещенную бронзовым бра с двумя электрическими лампочками-свечами. На стенах висели литографии с видами старой Москвы в золоченых резных рамах, а среди них – овальный портрет декольтированной дамы в головном уборе с перьями. Дама – необычайно похожая на Гангрену – одной рукой держала веер, а другой – подносила к глазам лорнет. Что-то заставило меня подкрасться к портрету, чтобы рассмотреть его поближе, пока Гоша прятал нашу с ним верхнюю одежду, шарфы и шапки в кладовку (впрочем, хозяева дома, наверное, называли ее гардеробной). При ближайшем рассмотрении портрет оказался фотографией, распечатанной на бумаге, имитирующей фактуру холста, а дама, как я и подозревала – самой Гангреной, а не какой-то далекой аристократической прабабушкой.

Прошмыгнула человеческая тень, бормотнув нечленораздельное приветствие, – очевидно, домработница. Мы свернули влево, прошли несколько шагов и очутились перед высоченной двустворчатой дверью, сквозь матовые стекла которой с трудом просачивался неяркий искусственный свет. Гоша постучал и – прирожденный царедворец! – объявил елейно и тихо, но очень внятно:

– Галина Андревна, я привел Варю.

Открыл дверь и протолкнул меня в комнату.

Осторожно, словно по тонкому льду, а не по дубовому паркету, я сделала несколько крохотных шагов и огляделась, почти не поворачивая головы.

Плотно задернутые бархатные шторы не давали неяркому зимнему утру проникнуть в комнату, освещенную только светом торшера с тяжелым основанием в виде какой-то античной женщины, держащей на голове темно-красный абажур.