Текст книги "Год лягушки"

Слева от меня, на огромном кабинетном диване с деревянной полкой по верху спинки, обнаружилось полубесчувственное тело Гангрены. Торшер разгонял тени по углам и освещал компресс на лбу, синяки под глазами, узорчатый шелковый халат, клетчатый шотландский плед и несколько расшитых восточными узорами подушек, подложенных под Гангрену в самых неожиданных местах.

На придвинутом к изголовью дивана ломберном столике, в наполовину пустой чашке из почти прозрачного фарфора плавал в чае кружевной полумесяц лимона.

Над диваном хмурились из темноты мужчины в париках и камзолах, на полке стояли в ряд бронзовые всадники и собаки на массивных подставках. Отличные орудия убийства, хотя, конечно, безнадежно устарели. Невозможно представить себя читателя, который в двадцать первом веке найдет в свежем детективе труп с головой, проломленной бронзовой скульптурой и не выкинет в ту же секунду книжку в окно.

Напротив двери, через которую я вошла, располагалась еще одна дверь – точно такая же, только без стекол. Я немножко потаращилась на нее, в надежде, что в ответ на мой немой призыв, появится из нее, держа в дрожащей руке свечу, старуха в чепце и шали поверх ночной сорочки до пола. Войдя, пропоет про три карты и перепугает Гангрену до смерти. Но старая графиня не соизволила появиться.

Гангрена подняла веки, удостоверилась в моем присутствии и, сделав слабое движение рукой, велела мне взять себе стул. Я повернулась по направлению движения и обнаружила стол-конторку с оплывшими желтыми свечами на бронзовой жирандоли, а возле него – резное полукресло. Несмотря на худенькие ножки, полукресло оказалось тяжеленное, и, пока я дотащила его до дивана, с меня сошло семь потов. Не успела я перевести дух, как поступило еще одно указание – взять со стола ноутбук и сетевой адаптер к нему. Значит, меня вызвали не дежурить у постели умирающей, а работать.

Гоша тоже получил порцию приказаний – идти на кухню, прислать домработницу с чаем и сэндвичами (хотя я бы вполне и бутербродами обошлась), а самому остаться там, отдыхать и ждать дальнейших указаний. Быстрая, как вспышка молнии, судорога ненависти пробежала по лицу Гоши.

Медленно, словно опасаясь нарушить хрупкое равновесие, установившееся в организме, Гангрена перенесла свое тело из полулежачего положения в сидячее и передвинула компресс со лба на макушку. Повинуясь еще одному приказу – явному, хотя и не высказанному, я вскочила и услужливо переложила одну из подушек с сиденья под голову Гангрены, от всей души ненавидя себя за лакейство. Гангрена поблагодарила меня и тихо, но внятно произнесла:

– Варечка, у меня к вам чрезвычайно ответственное поручение. На сегодня у меня назначена очень важная встреча. Интервью для нашего журнала. Но здоровье не позволяет мне быть на ней, а перенести эту встречу абсолютно невозможно, вы сейчас поймете, почему.

Тут я (как автор) должна нажать на невидимую миру кнопку, и, заставив себя (как персонажа), а заодно и Гангрену замереть в неудачных позах и с глупыми лицами, сделать небольшое отступление.

Надо сказать, что содержимое нашего дайджеста, как и положено, собирается с мира по строчке – из других журналов. Другие журналы – дорогие глянцевые издания – нехотя делятся с нами перышками из своего роскошного наряда. Получается маленькая книжечка карманного формата. Формат был в свое время слизан у «Ридерз дайджест», разумеется; забавно, что теперь многие журналы – наши доноры – сами сокращаются до размеров если не кармана, то, во всяком случае, дамской сумочки. Книжечка недорога – в два-три раза дешевле любого женского журнала, и предназначен для Эллочек-людоедок низшего звена. Вообще-то, если вдуматься, все без исключения модные журналы рассчитаны только на Эллочек-людоедок. Дочки миллионера Вандербильда читают только каталоги. Откуда же Вандербильдихи узнают о новейших течениях, аксессуарах и прочих важных штуках? Науке это неизвестно. Может, угадывают по расположению звезд на небе. А может, им является по ночам призрак Жана-Поля Готье…

Но я отвлеклась… В самом начале славного пути статьи и иллюстрации заимствовались без ссылки на источник, то есть просто крались. Статьи редактировались так, чтобы даже мама родная, то есть автор, не сумел бы узнать их при поверхностном чтении, фотографии ретушировались… Те времена давно прошли, теперь мы – солидное издание и честно платим за все, что берем. А иногда в нашем дайджесте даже появляются оригинальные материалы, большие подробные интервью, написанные и поданные с такой ловкостью и изяществом, что только посвященный человек может догадаться, что перед ним – хорошо оплаченная реклама.

Интервью иногда составляется за письменным столом, иногда берется на самом деле, но всегда остается в ведении Гангрены. Рядовые сотрудники знакомятся с содержимым текста известным в момент появления листов с версткой.

Иногда – очень редко – случалось, что интервью оказывалось настоящим, а не скрытой рекламой. Обычно это означает, что Гангрене удалось без особого вложения сил и средств добыть что-то действительно сенсационное, способное поднять наш тираж. Но, как я уже сказала, случается такое очень и очень нечасто.

– В нашем следующем номере будет диверсия! – сообщила Гангрена и посмотрела на меня так, словно ожидала, что я должна немедленно пуститься в пляс от радости.

Но я не пустилась. Я даже осмелилась изобразить на своем лице совершенное недоумение и переспросить:

– Диверсия? – от всей души надеясь, что вчерашние возлияния и общество стриптизеров из «Золотой рыбки» не повлияли на Гангренины умственные способности. Можно было, конечно, вообразить, что Гангрену завербовала какая-нибудь Аль-Каеда, но я-то знала: того, кто вступил в союз с дьяволом, никакие террористы в оборот не возьмут.

– Вот именно! – торжествующе воскликнула Гангрена.

Причина такого ликования была мне неясна. Пришлось задать следующий вопрос, рискуя быть навсегда зачисленной в умственно отсталые:

– Какая диверсия?

Гангрена всплеснула руками, и компресс упал ей на колени:

– Поразительное невежество! Вы не смотрите телевизор, не слушаете радию? Вы не знаете певицу по имени D-версия?

– А-а! – радостно воскликнула я. Радость усилилась от того, что лицо Гангрены разгладилось и перестало выражать удивление пополам с испугом, как будто я при ней съела живого скорпиона и пальчики облизала. – Ну, конечно! Знаю!

Разумеется, я знала, кто такая певица D-версия – вернее, что это такое, потому что подлинного лица никто из слушателей, зрителей и поклонников не видел.

Несколько месяцев назад, в начале осени, на телеэкранах появилось сразу несколько мультипликационных видеоклипов в модном стиле аниме. Главная героиня мультфильмов – белокурая девочка с похожими на огромные пуговицы черными пустыми глазами, открывала кажущийся беззубым ротик размером с булавочную головку и пела бездушным монотонным голосом. Те, кто провел свое детство в СССР, помнят, что такими голосами говорили «мама» глуполицые куклы с пищалкой. Когда я была маленькой, две таких куклы сидели на книжном шкафу, лишенные платьев, у каждой в спине осталась круглая дырка – пищалки, издающие звуки, смутно напоминающие слово «мама», были мной выдернуты из кукол и навсегда забыты где-то на дне в коробки с игрушками, а может и в песочнице в соседнем дворе.

Певица-пищалка пришлась по вкусу подрастающему поколению постсоветского времени (у них не было таких кукол, как у нас), и вскоре отвратительный голос звучал повсюду, порой доводя чувствительных особ с обостренным чувством прекрасного – таких как я, например – до приступов головной боли и тошноты. О подлинном, не рисованном источнике голоса не было известно ничего, кроме слухов. Говорили, что голос на самом деле принадлежит певице Сюзанне Каюмовой, уехавшей десять лет назад, на пике славы, в горы Тибета и недавно вернувшейся оттуда с бритым налысо черепом, вытатуированной розой на макушке и рассказами о встрече с неземными цивилизациями на устах. Говорили, что на самом деле убийственным голосом наделила рисованную D-версию домработница ее продюсера – пожилая, толстая и некрасивая тетка, любительница спеть под шум воды и звон отмываемых кастрюль. Говорили… Много всякой чепухи говорили и писали, я старалась не запоминать, но чушь обладает отвратительным свойством залетать в голову и оседать там, засоряя и без того не безупречные мозги.

И вот теперь, когда всеобщий интерес к D-версии дошел до высшей точки, за которой неизбежно должен был последовать спад, продюсер D-версии – темная личность без принципов, но с острым, как у лисы нюхом – решил подлить масла в огонь, подсыпать перца в салат и размазать дерь… мед по тарелке – короче, настало время срывания всех и всяческих масок. Замершей в ожидании аудитории пообещали предъявить подлинное лицо D-версии. Читатели нашего журнала, как оказалось, будут одними из первых счастливчиков. Не иначе, как Гангрена шантажировала продюсера D-версии видеокассетой, на которой он заснят в обществе гей-проституток, потому что иначе никак невозможно объяснить, что заставило восходящую звезду российского шоу-бизнеса дать интервью такому заштатному журнальчику, как наш.

Разумеется, интервью должна была взять сама Гангрена, но здоровье нашего, не побоюсь этого слова, вождя и учителя в юбке, надломилось от беззаветного и непосильного труда на благо просвещения масс (вернее – отдыха от просвещения масс), и поэтому нелегкая, хотя и почетная миссия – привести читателей к этому счастью, как овец к водопою, ложилась теперь на мои хрупкие плечи.

Не знаю почему, но меня эта новость абсолютно не обрадовала. Я никогда в жизни ни у кого не брала интервью, и к тому же от всей души ненавижу творчество певицы D-версии. Лучше бы она послала меня брать интервью у Ляли Берендей – та хотя бы никогда не снималась в мультфильмах…

Скованная ужасом, я смотрела в глаза Гангрене.

– Работа для вас новая, но вы справитесь, – каждое слово падало мне на голову как капля раскаленного олова. – Вы, конечно, понимаете, что это большая ответственность, но если человек хочет расширить свои горизонты и подняться по карьерной лестнице, ему просто необходимо брать на себя все большее количество ответственности…

Количество ответственности? В штуках? В килограммах?

– …Так живет весь цивилизованный мир, и так должен жить каждый из нас, – закончила Гангрена.

Что за бред? Что это она мне сейчас наплела? Повторила речь, прочитанную в каком-нибудь закрытом благотворительном клубе, где, пожертвовав копейку, приятно наговорить на миллион?

Домработница принесла чай и сэндвичи, но есть я уже не могла, только, обжигаясь, выхлебала целую чашку и торопливо налила еще.

А Гангрена водрузила на нос очки, открыла ноутбук, дождалась загрузки операционной системы и, магнетическим взглядом уставясь в монитор, начала мое посвящение в розенкрейцеры… я хотела сказать – принялась за подробный инструктаж…

В выходные мне предстояло потрудиться сверхурочно – расшифровать, набрать и отредактировать свежевзятое интрервью, а результат представить на суд Гангрены в понедельник.

Любезно распрощавшись с бабушкой-снайпером, я стремительно вышла из подъезда. Торопиться мне было особенно некуда – встреча с D-версией ожидала меня через два часа, а до «Кофеина», где она должна была состояться, было от силы двадцать минут ходьбы. Гнал меня ужас и дрожь в коленках, появлявшаяся, как только я снижала скорость.

Экипирована я была, как заправский Джеймс Бонд – Гангрена снабдила меня и деньгами на представительские расходы, и крохотным цифровым диктофоном, и ноутбуком последней модели, толщиной и весом не намного превышавшим картонную папку. Правда мне очень не хватало ключей от специально сконструированного «ВМW» и какого-нибудь хитроумного взрывного устройства, вмонтированного в часы «Омега» или перьевую ручку «Монблан». Да и с лицензией на убийство как-то не сложилось…

Конечно была у меня надежда на то, что перенесенные мной страдания послужат мне на пользу – принесут денег или, скажем, милостивое дозволение приходить на работу на два… ну, хорошо, на час позже. Но надежда была слаба, едва дышала и едва ли могла согреть мою скованную льдом душу.

За невеселыми раздумьями я незаметно домчалась до ближайшего перекрестка и, не сбавляя скорости, ринулась к противоположному тротуару, с полным основанием полагая, что раз я иду по «зебре», то автомобилисты должны притормозить, чтобы пропустить меня.

И действительно – не успела я дойти до середины проезжей части, как над самым моим ухом взвизгнули тормоза. Повернувшись на звук, я увидела бампер огромного джипа, не доехавший до меня с четверть метра. Осознав смысл произошедшего, я застыла на месте.

Водитель джипа тем временем открыл дверь, и, наполовину высунувшись – даже ногу выставив на подножку – заорал:

– Дура! Смотреть надо, куда прешься! Я бы вот сшиб тебя! Ты что!!!

Удивленная тем, что не слышу привычных уху матерных выражений, я набралась мужества и с большим достоинством ответила:

– Я иду по переходу! Вы обязаны уступать мне дорогу!

– Ты чешешь на красный свет, идиотка! О, Господи! – и тут водитель неожиданно выпрыгнул из машины.

Я приготовилась к самому ужасному и даже голову в плечи втянула на всякий случай – потому что водитель оказался детиной здоровенного роста.

– Варя! Слушай, это судьба!

Вчерашний нахал из метро! Которого, я кажется, и правда, где-то видела раньше, до вчерашнего дня… Но почему я не помню никаких деталей?

Водитель – Никита что ли? да, точно, Никита – схватил меня за руку и отвел на тротуар, потому что кругом уже сигналили и, объезжая нас, складывали губы в легко читаемые нецензурные слова, а пальцы – в недружелюбные жесты.

– Прости, я тебя не узнал… Извини, что орал, я перепугался ужасно… Почему ты не смотришь, куда идешь? А если бы я ехал на «жигуле» с лысой резиной? Тебя бы сейчас с асфальта соскребали!

Он нагнулся и заглянул мне в лицо:

– У тебя все в порядке? Как ты себя чувствуешь?

– Да, все нормально, отлично, – прошелестела я.

Он провел ладонью по затылку и виновато сказал:

– Прости, я не могу тебя сам отвезти – ужасно спешу по делу. Но я могу поймать тебе такси, хочешь?

– Нет-нет-нет!

– Ладно, – он кивнул и, отпустив мою руку, сделал шаг по направлению к своей машине. Потом обернулся: – Я вчера ждал твоего звонка…

– Ой, извини… те… Совсем закрутилась, дела… – какого черта я перед ним оправдываюсь, интересно? Вру, как будто обязана давать ему отчет!

– Позвони сегодня. В любое время, когда сможешь, хорошо?

– Да-да, конечно! – с фальшивым энтузиазмом отозвалась я.

Он прощально помахал рукой:

– Буду ждать!

Я помахала рукой в ответ и улыбнулась. Удивительно, как человек не понимает, что мне совершенно незачем ему звонить?

Он открыл дверь машины и, перед тем, как сесть, снова посмотрел на меня. И сказал, очень печально:

– А ведь ты меня так и не вспомнила.

Когда «БМВ» пропал из виду, я с удивлением обнаружила, что стою как вкопанная и смотрю ему вслед. Я покачала головой, пожала плечами, деловито нахмурилась и продолжила свой путь через тернии московских дорог к звездам отечественной эстрады.

8

Как верно подметила моя многомудрая начальница, телевизор я не смотрю и радио не слушаю – нет либо времени, либо сил. Иногда пытаюсь посмотреть новости – исключительно для того, чтобы узнать погоду на завтра – и засыпаю, так и не успев узнать прогноз для Москвы. Иногда меня выручает Катька, мой личный медицинский консультант, чародейка-любительница и метеоролог-надомник в одном лице – и звонит, чтобы сообщить о магнитных бурях, лунных затмениях и капризах климата. Но, увы, не в этот раз. Поэтому приход морозов в Москву я почувствовала на собственной шкуре.

Когда я вошла, наконец, в «Кофеин», нос у меня был морковный, как у снеговика, и температура тела почти такая же.

Обеденный перерыв в конторах уже кончился, а вечерний наплыв посетителей (и не просто вечерний, а пятничный, не наплыв даже, а настоящий набег вырвавшихся на свободу рабов, Пугачевкий бунт в миниатюре) еще не начался, так что свободных мест было хоть отбавляй.

Вообще-то в «Кофеине» самообслуживание, но девочка за стойкой, посмотрев на мои багровые, скрюченные от холода пальцы, милосердно согласилась отнести чашку с чаем за мой столик. С трудом собрав с прилавка несколько монет сдачи, я забилась в самый дальний угол зала. Спиной к стене, лицом к входной двери – по всем канонам шпионской и детективной литературы, именно такую исходную позицию должен занимать в местах общественного питания засланный казачок – тыл надежно защищен, глазки зыркают по сторонам в поисках потенциальной жертвы, никто не должен пройти незамеченным, а в случае провала отважная героиня спешно эвакуируется через окно мужского туалета.

Перевела дух. Расстегнула дубленку, сняла беретку и выудила из сумки мобильный телефон.

Посмотрела на дисплей и мгновенно согрелась – даже вспотела.

Дисплей сообщал мне о прибытии семи сообщений. В жизни своей такого никогда не видела, клянусь вам! Семь сообщений на моем мобильнике – семь чудес света!

SMS-ки гласили:

«Хотелось бы увидеться».

«Чем скорее, тем лучше».

«Молчание – знак согласия?».

«Ты читать умеешь?».

«Увидимся сегодня? Да или нет?»

«Тебе лень писать?»

«Ты жива? Ответь».

Позабыв, где я нахожусь и зачем я здесь, я несколько раз перечитала смс-ки, прижала мобильник к сердцу и спросила у чашки:

– Ну разве в него можно не влюбиться?

Чашка от комментариев благоразумно воздержалась.

Распечатав пакетик с чаем, я бросила его в кипяток, обмотала нитку с ярлычком вокруг ручки и равномерно разгоняя красновато-коричневый отвар по воде, сделала, чтобы восстановить нормальное сердцебиение, несколько глубоких вдохов и медленных выдохов. Не могу сказать, чтобы дыхательные упражнения мне помогли. Оказалось, что звонить тому, кто тебе нравится, на трезвую голову куда трудней, чем спьяну, но не могу же я напиваться каждый раз, когда меня одолевают робость и волнение. Так и до алкоголизма недалеко.

Стараясь не обращать внимание на прыгающее теннисным мячиком сердце, я набрала заветный номер. И принялась считать гудки – очень помогает не нервничать, когда делаешь какой-нибудь важный и волнительный звонок. Досчитала до пятнадцати, до двадцати, до тридцати…

В трубке раздалось противное завывание и на дисплее появилась надпись, гласящая, что номер не отвечает. Какая поразительная наблюдательность.

Я вытерла телефон и ладони салфеткой и поискала глазами пепельницу. Пепельницы не было. Я окинула взглядом соседние столики. Пепельниц не было ни на одном. Это означало, что, помимо всего прочего, я должна подвергнуться еще и пытке некурением.

Тихонько простонав от невыносимой душевной боли, я полезла за диктофоном и списком вопросов с пометками и замечаниями Гангрены. D-версия может нагрянуть в любую минуту, и я должна быть во всеоружии. Какая досада, что в меню «Кофеина» нет настоя валерьянки… Большое упущение с их стороны. Курить нельзя, валерьянки нет… Может, написать им об этом в книгу жалоб и предложений?

А может, лучше отправить смс-ку Богдану? Ничего личного, просто чтобы успокоить взволнованное сердце…

Я схватила телефон, покрутила его в руках и снова положила на стол.

В таком ответственном деле, как сочинение любовных смс-ок нельзя полагаться на вдохновение. И лучше всего для начала обзавестись черновиком.

В блокноте, раскрытом на чистой странице, я накарябала «Давай увидимся. Когда и где?» Перечитала и с негодованием перечеркнула. Решит еще, не дай бог, что я готова мчаться куда угодно по первому его зову. Нет уж, надо знать себе цену.

Постучала ручкой по зубам. Написала: «А что ты предлагаешь?» Снова зачеркнула. Отдает высокомерием и корыстью. В гости пойти отказалась, но если предложение будет достаточно заманчивым, соглашусь, так выходит, что ли?

Когда вся страница оказалась измаранной обрывками фраз и недописанными словами, я вырвала ее из блокнота, скомкав, спрятала в сумку и отказалась от дальнейших попыток. У него на мобильнике должен был определиться мой номер. Увидит, что я звонила и перезвонит сам.

Внезапно мне пришло в голову, что мобильник может зазвонить, причем в разгар интервью, чем внесет ненужные помехи в беседу, может быть, даже нарушит установившиеся доверительные отношения или прервет на середине неожиданное признание. Злобно и печально вздохнув, я выключила телефон и убрала его в сумку. Выпила полчашки чая. Снова достала телефон, включила его, но отключила звук. Положила телефон рядом с блюдцем. Если он позвонит, загорится дисплей, и я увижу.

Погипнотизировав немного мобильный, я принялась бессмысленно тыкать ложкой в чайный пакетик.

Надо признаться откровенно – я нервничала. И не из-за Богдана. Меня мучило другое. Я ведь понятия не имела, как в действительности выглядит D-версия. Было бы большой удачей, если бы она оказалась как две капли воды похожей на известный под ее именем мультипликационный персонаж. Но рассчитывать на это не приходилось.

И значит, оставалось только надеяться на то, что D-версия узнает меня сама – но вот каким образом, хотелось бы знать?

Звучала откуда-то из-под самого потолка музыка – негромкая и приятная, что для московских кафе редкость. Хохотала за столиком у окна компания молодых иностранцев. За соседним столиком молодой человек ел мороженное и шелестел газетой «Негоциантъ». Я перечитывала Гангренины вопросы, проверяла уровень заряда батареек в диктофоне, смотрела на часы, щелкала кнопкой ручки, кусала губы, ерзала и вздыхала.

Когда опоздание D-версии превысило полчаса, моя нервозность переросла в легкую панику. А что если она пришла в кафе, не нашла никого похожего на журналистку (потому что вряд ли я похожа на журналистку, уж слишком затравленный взгляд, и даже диктофон на столе не придает моему образу достаточной убедительности) и, не долго думая, отбыла в неизвестном направлении? Ей что, она восходящая звезда, с этой должности в один момент не увольняют – в нее куча денег вложена, и эту кучу надо вернуть, да еще три кучи сверху заработать. А я? Что со мной сделает Гангрена, узнав, что я провалила ответственное задание? Измельчит, пожарит с луком и съест на ужин. И это – самый легкий и приятный для меня вариант.

Не найдя ничего интересного на дне пустой чашки, я перевела взгляд на мобильник. Новых сообщений не приходило. Новых вызовов не поступало.

Скорбно вздохнув, я вошла в меню сообщений и принялась набирать: «Я на работе. Не знаю, когда освобожусь». Задумалась. Хотелось написать что-нибудь многозначительное и заманчивое, что заставило бы моего адресата обязательно до меня дозвониться, и сделать все, чтобы встретиться со мной вечером. Но проявлять слишком большую заинтересованность в мужчине нельзя, если я все правильно понимаю, это ведь альфа и омега отношений между полами, верно? Господи, какие же кульбиты надо выделывать, чтобы показать, что ты совсем не прочь, хотя тебе не больно-то и надо!

– Петровская! Привет! – внезапно сказал кто-то над моей головой. От неожиданности мобильник выскользнул у меня из рук и упал в чашку. Хорошо хоть чай из нее я успела выпить.

Я подняла глаза и открыла рот.

Передо мной стояла Самострелова.

С Ксюхой Самостреловой мы вместе учились в школе и даже считались подругами. Именно считались, потому что отношения между нами на знаменитой шкале длиною в один шаг располагались куда ближе к ненависти, чем к любви.

Дружила я с Катькой, но за какой бы мы партой не сидели, на каком бы подоконнике не раскладывали тетрадки, чтобы сверить перед уроками ответы на домашнее задание по математике, на какой бы лавочке в сквере перед школой не обсуждали Зигфрида Энгельса и Эрика Маркса (мы поделили дуэт по справедливости – на две безнадежных любови) – всегда поблизости оказывалась и Самострелова. Немного поодаль, но так, чтобы слышать каждое наше слово. На щекастом лице – снисходительная усмешка и густой макияж. Мы-то с Катькой до самого выпускного вечера о косметике говорили с презрением, как и о прочих дурацких женских уловках. Все это ни к чему, позор и смех! – гордо заявляли мы. И были выше этого. Самострелова презрительно кривила губы: какая глупость! Глупостью и ерундой считалось все, что для нас с Катькой составляло смысл жизни – наши мнения и предубеждения, мои стихи и Катькин трактат о потусторонних силах, что уж говорить о жизни и творчестве популярного дуэта «Маркс&Энгельс». Удивительно, что мы ни разу не попытались отделаться от ее, с завидным терпением пропускали мимо ушей ее ядовитые реплики, давали ей списать и русский, и химию, и выслушивали, хоть и без особого интереса, ее рассказы о разбитых мужских сердцах.

Если верить Самостреловой, все наши одноклассники были более или менее безответно в нее влюблены. Нас одноклассники интересовали мало – ни один из них не имел ничего общего с Зигфридом или Эриком, так что мы без малейших возражений отдавали ей без боя всю мужскую половину класса, и мальчишек из параллельных в придачу. Однако отсутствие в нас духа соперничества почему-то ничуть не радовало Самострелову, даже наоборот – бесило ужасно. Она пыталась раздуть конфликт на пустом месте – день за днем убеждала то одну, то другую из нас, что Костя (Дима) во время урока физики, химии или географии смотрят на ту как-то особенно не так, как на всех остальных, а после с улыбкой превосходства рассказывала, как зарождающаяся любовь была уничтожена легким движением ее руки, и Костя (или Дима) написал ей записку с предложением дружбы, подарил розовый, сладко пахнущий ластик и буквально умолял ее пойти с ним завтра на индийский фильм «Танцуй-танцуй». И ждала от нас с Катькой соответствующей реакции. Безуспешно. Мы изображали вежливое восхищение силой ее чар, а после, по дороге домой, не успевали подбирать с земли выпадающие из рук от смеха мешки со сменной обувью.

К концу десятого класса она так нам надоела, что мы стали от нее сбегать и прятаться. Как-то раз ей все-таки удалось нагнать нас и устроить жуткий скандал, причем мы так и не поняли, что именно вменялась нам в вину. Впрочем, Самострелова занимала слишком мало места в наших мыслях, и про ссору мы немедленно забыли, тем более, что, к нашему огромному счастью, Самострелова от нас, наконец, отцепилась. Правда, весь год, который мы учились в одиннадцатом классе, она распускала про нас довольно гадкие сплетни, но такие недотепы, как мы, не умевшие ни курить, ни кокетничать, не получавшие от мальчиков приглашений ни в кино, ни на дискотеки, мало кого интересовали, и сплетни гасли, так толком и не разгоревшись. После выпускного вечера – а он состоялся больше десяти лет назад – Самострелову я больше не видела. И, честно сказать, ни разу о ней не вспоминала.

И вот, черт побери, угораздило же встретить эту лернейскую гидру в самый ответственный момент моей жизни!

– Привет, Самострелова, – сказала я и, быстрым движением достав мобильный из чашки, спрятала его, от греха подальше, в сумку.

При всей моей нелюбви к Самостреловой, надо признаться, что выглядела она отлично. На сохранившихся в моем альбоме школьных фотографиях, с подписанными на обратной стороне именами одноклассников, фамилия Самостреловой оказывалась на лице кругломордой дылды с бесформенной фигурой, бульдожьим прикусом и слишком большими руками.

Нынешнюю Самострелову, не окликни она меня со своей прежней, омерзительно неповторимой интонацией, я бы с первого взгляда не узнала. Волшебное преображение! Бульдожий прикус почти исчез, зато невесть откуда возникла внушительная грудь при осиной талии. Голубая курточка из тонкой кожи, отороченная узкой полоской голубого же меха, чуть-чуть не доходила до пояса джинсов, усыпанных мелкими стразиками, и в зазор с трогательной беззащитностью выглядывала полоска голого тела. Открытый всем ветрам пупок с призывно поблескивающей серьгой и отсутствие даже намека на головной убор, невольно заставили меня поежится. Видно, пешком она не ходит и на метро не ездит, но ведь от машины до кафе тоже надо добежать… Кто же у нас муж? Слабо верилось, что на такую экипировку (ценой в мое жалованье за три года беспорочной службы, не меньше) Самострелова сумела заработать сама.

Оглядевшись зачем-то по сторонам, Самострелова без приглашения уселась за мой столик и улыбнулась. Злое торжество почему-то почудилось мне в ее улыбке.

– Как поживаешь? – спросила она, тоном, означавшим: «Можешь не отвечать, по тебе видно – ничего хорошего, конечно».

– Превосходно, – ответила я, имея в виду: «Уж конечно, лучше чем ты, тряпичница убогая».

– Замуж вышла? – «Хочется узнать, нашелся ли такой дурак».

– Пока нет, но собираюсь, – «Не считай себя лучше всех».

Между прочим, я даже не наврала. Я и правда собираюсь. Когда-нибудь. В будущем. Возможно, в далеком будущем. Возможно, на смертном одре. Какая разница? И вообще:

– А ты?

– Нет, – пренебрежительный взмах рукой, демонстрирующий довольно крупный камень – несомненно, бриллиант – на среднем пальце. – Но у меня есть любимый мужчина. О-очень богатый.

– Женатый? – нанесла я удар в образовавшуюся щель.

Самострелова не дрогнула, даже глазом не повела:

– Да… Он с ней не разводится из-за детей. И потом, он из ужасно патриархальной семьи… «Моя жена – это мать моих детей»… Самое смешное, что у них и нет детей… Но он с ней уже сто лет не живет… А ты все такая же, слушай! Не изменилась – вообще!

«Все такая же дура, до сих пор ни одеться, ни накраситься толком не умеешь!» – мысленно перевела я.

– Небось, все пишешь свои стишки про Зигфрида Энгельса? «Куда же ты запропастился, где ты пропал, куда исчез, быть может, под откос свалился твой ярко-красный «Мерседес»… А?

Кто бы мог подумать! Мои детские стихи, давно разорванные на клочки и развеянные по ветру, живы в людской памяти – и в чьей!

– Мне тут, кстати, мой Шурик, ну, это только для меня он Шурик, а так его даже жена Александром Эдуардовичем называет, – продолжала Самострелова. – подарил на день рождения красный «Мерседес», здоровенный такой, прикинь! Я сразу тебя вспомнила – умирала со смеху! Но Шурика чуть не убила. Я не ты, мне красные мерины ни каким фигом не сдались, я не Петров-Водкин. Ну, он покачал головой, и на следующий день пригнал мне «Ауди ТТ». Такой смешной, я его обожаю! «Ауди», в смысле, хотя Шурик мой тоже очень ничего. А стишки у тебя прикольные были, правда! Глуповатые, конечно, но такие, с душой!

Да иди ты к черту, Самострелова!

– Ты, Ксюш, меня извини, но я с тобой сейчас разговаривать не могу, у меня здесь встреча деловая назначена, – вежливо, но сухо сказала я.

– Да что ты! – всплеснула руками Самострелова. – Ой, извини, что помешала! Я и сама тут по делам, но не могла к тебе не подойти, все-таки столько лет не виделись!