Текст книги "Год лягушки"

– Ну, слава богу! – удовлетворенно сказала Катя. – Хоть в чем-то достигнут прогресс! Она хотя бы поняла, что Зигфрид Энгельс – мираж и фантом! За это следует выпить!

Зазвенели, ударяясь друг о друга, бокалы.

– Но ты будешь виновата в том, что моя личная жизнь не сложилась, несмотря на достигнутый прогресс! Никогда не прощу себе, что отшила Богдана! – не унималась я.

– Он сам виноват!

– У него были какие-то дела. Мало ли что! А на деловых встречах иногда выпивают, – сказала я.

– Ой, нет, ну вы видели эту наивную, этого младенца в тридцать лет! Стоматолог на деловой встрече! Кстати, выключи-ка мобильник, пока этот бизнесмен не позвонил опять! Слушайся меня, я тебя плохому не научу! Выключай-выключай! А я тебе расскажу, как все было. Значит так… Рабочий день закончился, твой мил-сахарный дружок собрался уходить, и взялся за телефон, чтобы назначить встречу с собой. И тут кто-то из его сотрудничков притащил заначку – скажем, коньячок, подаренный кем-то из пациентов. Пятница мол, святое дело, выпить на помин души рабочей недели! Красавчик твой, бубенчик, как я понимаю, выпить не дурак. А тут такое дело! И повод есть, и коньяк благоухает! Лисица видит сыр, лисицу сыр пленил! Тогда она, то есть он, звонит вороне, то есть тебе, и говорит так сладко, чуть дыша: голубушка, как хороша! И будешь еще лучше, если подождешь меня чуть-чуть пока я тут слегка развлекусь коньячком или чем там бог послал! Вещуньина с похвал вскружилась голова, от гордости в зобу дыханье сперло, и вот ворона на дереве ждет у моря погоды, а прынц пьет коньяк три звездочки – лучше, конечно, пять звездочек!

– Красиво излагаешь, – восхитилась я. – Пора присоединятся к писательскому цеху.

– Статус высок, но доход низок! Лучше ты становись, как обещала, Агатой Кристи или, на худой конец, каким-нибудь Кириллом Ропоткиным, а я тогда уж, так и быть, напишу про тебя мемуары, которые издадут миллионными тиражами. А еще загоню по спекулятивной цене на аукционе «Сотбис» свою тетрадку по черчению, над которой ты, не покладая рук, трудилась для меня в восьмом классе. Денег как раз хватит на безбедную старость… Ну так вот, закончу печальную повесть. Коньячка показалось мало, и другой сотрудничек достал бутылку виски. Выпили. Опять мало. Снова добавили. Пока добавляли, королевич опять звонит вороне, чтобы она с дуба ни ногой и ни крылом. Ворона, ясное дело, наивное дитя природы, соглашается. А пир, между тем продолжается, и еще одна бутылка опустошается. Потом, можешь мне поверить, уже твой ненаглядный Богдан порылся в своих запасах, и они все это заполировали какой-нибудь, скажем, текилой, но им, скажу тебе как знаток, было уже все равно, что пить! Если бы пациенты дарили им водку «Лейся песня!», которую изготовляют в Смоленске, и, судя по всему, настаивают на костях наполеоновских солдат, померзших в окрестностях славного города в 1812 году, наши дети Гиппократа пили бы и ее! Он, конечно, позвонил в третий раз, и он действительно хотел с тобой встретиться, но уйти из пьяной компании, когда самому уже хорошо – очень сложно. Он и не сумел. Вот ты его бортанула, а он домой не поехал, и они теперь наквасятся так, что небо с овчинку покажется! К утру прикончат все свои запасы, включая спирт, хранящийся в сейфе старшей медсестры.

– Ну и нравы у вас, дорогие товарищи медики! – воскликнула я укоризненно.

Катька пожала плечами:

– Что ты хочешь! Мы на вредной работе.

И мы призадумались, каждая о своем, о девичьем, о печальном…

Печаль требовала выхода, да и алкоголь уже гулял по организму, так что мы взялись за караоке.

И, мрачному предавшись пессимизму, тревожными голосами взволнованно орали «Выхожу один я на дорогу», «Отцвели уж давно хризантемы в саду» и «Только раз бывает в жизни встреча» до тех пор, пока в стены и пол не начали барабанить восхищенные поклонники наших вокальных талантов.

Петь мы перестали, но угомонились не сразу. Отказавшись от алкоголя, принялись за чай, выхлебали по полтора литра на брата и слопали полкило любимых конфет наших бабушек с прекрасным названием «Ласточка», которые мы в детстве отчего-то называли «страшная птица» (причина переименования за давностью лет стерлась из народной памяти). Гадали на чаинках, картах и красном свечном воске, раскидывали монеты – иногда за ними приходилось ползать по всей комнате – и листали книгу перемен… Только когда ночь стремительно покатилась к утру, Катька полезла в шифоньер за постельным бельем и прочими спальными принадлежностями.

Вернувшись из ванной в черной шелковой ночной рубашке до пола, выданной мне напрокат гостеприимной хозяйкой, я вполголоса окликнула Катьку. Ответом мне было негромкое похрапывание. Подкравшись на цыпочках к Катькиному дивану, я воровато заглянула ей в лицо и, убедившись, что она спит, достала из сумки мобильник и включила его. В то же мгновение по комнате разнесся марш Тореадора. Я вжала голову в плечи. Но Катька не проснулась, а только, забормотав нечленораздельно, перевернулась на бок, по самую макушку закутавшись в одеяло. Я поспешно нажала кнопку приема и шепотом сказала «алло».

После долгой паузы – я уже собиралась дать отбой – с трудом узнаваемый голос Богдана произнес:

– …а? А-йа… м-м-м… не… хаэоссссь… у… с-ы… ать… тфффо-й… кхоо… с…

Только природная сообразительность помогла мне понять, что в переводе на русский это означало: «Варя… Мне просто хотелось услышать твой голос».

– Спокойной ночи, Богдан, – ласково сказала я, оборвала связь и снова отключила телефон.

Нырнула под одеяло, и долго ворочалась, скрипя пружинами антикварной раскладушки, улыбалась, сладко вздыхала. Если он сам едва может говорить, но хочет услышать мой голос, значит… Значит все не просто так.

10

«Сохранить изменения в документе „ДЕТЕКТИВ 3“? – Да? Нет? Отмена?».

Стрелка курсора передвигается на виртуальную кнопку с надписью «Нет». Указательный палец нажимает на левую кнопку мыши. Двадцать страниц текста отправляется туда, откуда нет возврата. Иногда компьютер почти так же пригоден для уничтожения рукописей, как и печь.

Я поставила локти на стол, сжала голову руками и тихо застонала. Не глядя, нашарила на столе сигаретную пачку. Потрясла ее и, убедившись в том, что она абсолютно пуста, скомкала и швырнула ее куда-то в сторону. Открыла глаза, создала новый текстовой файл и злобно ударила по клавишам.

Через минуту свежий транспарант на пробковой доске гласил:

«Любви не было, нет и НЕ НАДО!»

Был вечер воскресенья.

Первое, что я сделала, проснувшись в катькиной квартире в субботу утром, то есть (будем правдивы) днем – включила мобильник и замерла в предвкушении нового музыкального сюрприза из оперы Бизе. Но телефон молчал. На всякий случай я проверила баланс. Металлическая тетка в трубке поведала мне, что хотя и отключение номеров моего лицевого счета планируется менее, чем через один день, все-таки полтора доллара на смс-ки и даже, при желании, на краткие деловые разговоры у меня имеется.

Однако джентльмены безмолвствовали. С одной стороны, такое поведение, вернее, отсутствие всякого поведения, не казалось таким уж экстраординарным, если принять во внимание количество алкоголя, употребленного джентльменами за вчерашний вечер, не говоря уж про большую часть ночи. С другой стороны, мне казалось, что желание услышать мой голос должно было заставить джентльменов, даже толком не протрезвев, воспрянуть ото сна и обратили мысли и пылкие чувства ко мне, а затуманенные похмельем взоры – к телефону.

Полдня я провела в Катькиной ночнушке, зеленом махровом халате и полосатых носках, поедая последовательно и попеременно хозяйские припасы: тосты с маслом и джемом, бутерброды с сырокопченой колбасой, яичницу-глазунью, пиццу, разогретую в микроволновке, ну и всякой мелочевки, вроде конфеток, орешков, мармеладика разного – несчитано. По телевизору шел тридцатилетней давности с Катрин Денев, и мы с Катькой громко восторгались ее красотой и дивными волосами. Мобильник молчал.

Однако Катьке предстояло путешествие в подмосковное имение, откуда уже успели позвонить ее недоумевающие родители. Меня в свою очередь ожидало выполнение почетной миссии, возложенной на мои плечи Гангреной – приведение интервью с Самостре… с певицей D-версией в пригодный для печати вид, не говоря уж о том, что за свой третий детективный роман я не садилась со дня моего судьбоносного знакомства с великим – что бы там Катька ни говорила! – учением фэн-шуй.

Миссия – миссией, детектив – детективом, но, придя домой, я первым делом взялась почему-то за уборку.

Тряпки для вытирания пыли, чудо-швабра последней модели – с самовыжимающийся поролоновой насадкой, – волшебное моющее средство пенится в зеленом пластиковом ведре… Через каждый час уборки – чашка чаю на кухне, изучение дисплея мобильника и приподнимание трубки городского телефона – проверка, не перегрызен ли врагами телефонный кабель. Шум стиральной машины, прокручивающей в барабане занавески. Гул пылесоса. Неоднократный и тщательный осмотр визитной карточки Богдана с неясной целью. Новых записей, знаков судьбы или чего-то подобного на карточке не обнаружено. «Пекло Богдан Сергеевич. Врач-стоматолог». И два телефонных номера – мобильный и рабочий, последний зачеркнут.

К половине первого ночи квартира моя приобрела стерильный и неузнаваемый вид, а сама я лежала на диване без сил, зато в полном отчаянии, пытаясь сообразить, должна ли я удавиться с горя или позвонить Богдану сама.

На полу не валялось больше ни единой книжки или бумажки, вообще ничего нигде не валялось, все всюду было прибрано, сложено и припрятано. Безупречность интерьера нарушало красное сердечко над письменным столом, убрать которое у меня не хватило духа. Триумфальное чувство победы над неорганической материей омрачало только подозрение, что некоторые, возможно даже самые нужные вещи, будут найдены теперь только через десятки лет, и не мной, а моими потомками. Обнадеживало только то, что, раз я убирала их в более или менее твердом уме и ясной памяти, и отыскать следы пропаж можно будет путем дедуктивного анализа и выстраивания логических цепочек. А вот как-то раз я проводила уборку перед самым свиданием с… ну, скажем, с бывшим больше-чем-просто-другом, и после свидания обнаружила исчезновение абсолютно всех колготок кроме тех, что были на мне в момент встречи дорогого (на тот момент) гостя. Через полгода меня ждала ошеломляющая находка – огромный ком грязных колготок, затолканный за платяной шкаф. Такой прорыв в области малой археологии оказался возможен только благодаря падению в щель между задней стенкой шкафа и стеной комнаты альбома графики Пикассо (на книжной полке альбом никак не желал помещаться, пришлось закинуть его туда, где нашлось место, то есть на платяной шкаф а потом я полезла за сваленной там же стопкой журналов и… ох…).

Но стоит ли вспоминать о печальным прошлом, которое, что бы там не воображали себе чересчур чувствительные особы, кончилось навсегда, а зачастую – кончилось давно. Тем более, что и настоящее кажется отвратительным, да и будущее не сулит ничего хорошего.

В воскресенье я проснулась с отчетливым ощущением, что лучше бы мне вообще не просыпаться.

Умывание и чистка зубов не сделала мое настроение более радужным. Три часа я сидела на кухне, пила одну чашку чая за другой и с все возрастающим отвращением к жизни вообще и к себе в частности смотрела все, что показывал телевизор.

Для начала телевизор продемонстрировал мне посадку растений на огромном приусадебном участке пожилой, но бодрой знаменитости, – в программе известного журналиста с очень противной фамилией. Потом – запутанную историю об убийстве комсомольского работника в подпольном борделе для членов партии и правительства, которую мне не хватило терпения досмотреть до конца. Переключив канал, я попала на увлекательный сюжет из жизни животных.

Вкрадчивый голос за кадром рассказывал о жизни гиен. Жизнь эта оказалось полной смысла и порядка. Вкрадчивый голос сообщил мне, что стая гиен называется кланом, и в каждом клане гиен жестко соблюдается классовая система. Высший класс – самки. За ними следуют детеныши. Нижняя же ступень иерархии – самцы, находящиеся в полном подчинении у самок.

Неожиданно я поняла, что хочу быть гиеной, а не какой-то там, прости господи, лягушкой.

Телевизор я выключила, зато включила ноутбук и принтер.

На доске появился новый лозунг: «ГИЕНА СМЕЕТСЯ ПОСЛЕДНЕЙ!», а я включила диктофон и принялась заносить в память компьютера многомудрые высказывания бывшей одноклассницы и нынешней звезды мультфильмов.

Через четыре часа с интервью было покончено. Перечитывать готовый продукт я не могла – меня тошнило так, что, казалось, каждая клеточка тела хочет вывернуться наизнанку, да и голова к тому же просто раскалывалась на части.

Мобильник по-прежнему не подавал признаков жизни. На всякий случай, я еще раз проверила состояние бюджета. И долго обескуражено моргала, прослушав отчет металлической тетки. Бюджет отчего-то уменьшился на тридцать центов. Разгадывать эту тайну мне было не по силам. Я пошла на кухню, вытряхнула пепельницу и, пока комната наполнялась скудным московским кислородом и обильным морозом, развела кипятком суп из пакетика и выхлебала его, закусывая черным хлебом и «нурофеном». Когда клочковатый сизый туман в мозгу растаял, я достала новую пачку «Бундестага», запихнула за щеку кусок шоколада и, налив полную чашку темно-красного горького чая, мужественно уселась за детектив.

И вот – результат.

Стало окончательно ясно, что я не только моральный и физический урод, но, что самое ужасное и нестерпимое – полная и окончательная бездарность.

Смеющейся гиены из меня, к сожалению, не получилось.

«Любви не было, нет и НЕ НАДО!»

Впрочем, если вдуматься, и жить больше не стоило.

Я закрыла ноутбук – мой собственный, хотя был соблазн поработать на гангренином, который, в отличие от моего, не задумывался чуть не на десять минут после каждой команды. Подумала, не выкинуть ли его в окно. И решила – чем швырять из окна ни в чем не повинный агрегат, не лучше ли сделать это с его бестолковой хозяйкой, почем зря коптящей небо и расходующей электроэнергию?

Обычно, когда такие мысли приходили мне в голову, неприятные картины смерти я опускала и переходила сразу к похоронам, поминкам и даже к скромному – метра два высотой – памятнику с душераздирающей надписью. Скорбь родных и близких, воображаемая со всей мощью буйной писательской фантазии, вызывали скорбь, жалость к себе, сострадание к дорогим мне людям, понесшим невосполнимую утрату и поток сладких слез. Утирая слезы, я поднималась из гроба, свежая и румяная, словно только что поцелованная принцем, и без сожалений о вечном покое возвращалась к суете жизни.

Но на этот раз номер не прошел. Не хотелось ничего себе воображать, хотелось просто выпрыгнуть в окно. Больше никаких желаний не возникало. Ну, разве что пойти в последний раз осмотреть мобильник (чтобы не таращиться на него через каждые две минуты и хоть немного сосредоточиться на работе, я оставила вредительский аппарат в кухне). Вдруг у него аккумулятор сел и пора ставить его на зарядку?

Не успела я поравняться с холодильником, как мобильный подпрыгнул на столе и, дергаясь в конвульсиях, заиграл марш Тореодора.

Торопясь нажать кнопку и прижать телефон к уху, я даже не успела посмотреть на дисплей…

– Привет, как поживаешь?

Нет, надо было мне все-таки прыгнуть из окна. Почему – именно он? И почему – именно сейчас?!

– Да спасибо, нормально.

– А чего ты такая грустная? Я не вовремя, да?

Следовало бы сказать ему: «Я оттого грущу, мой милый, что ты три месяца назад обещал мне сделать в моей квартире ремонт, но с тех пор ни о ремонте, ни о тебе нет ни слуху, ни духу». Но я только побормотала:

– Да нет, почему, все нормально… А что?

– Нет, ничего, просто вспомнил и подумал: надо узнать, как у тебя дела…

– Да все нормально…

Интересно, если я еще пятьдесят раз повторю, что все нормально, он догадается, что не все нормально?

– Ладно, я вижу, тебе сейчас не до меня, позвоню в другой раз. Пока!

И он положил трубку, не дожидаясь моего ответа.

Я уронила мобильник в вазочку с конфетами, опустилась на стул и заревела в голос.

Наплакавшись, умылась, проглотила полбутылки сладкой, но гадкой успокоительной микстуры восхитительного изумрудно-зеленого цвета и забралась под одеяло с пачкой крекеров и с книжкой о Таинственном Острове. Уютно, как в детстве, и никаких тебе любовных линий – одни только приключения. На простыне будут крошки, но я же не принцесса…

Часа через полтора с трудом нашарила на одеяле выскользнувшую из ослабевших рук книжку, захлопнула ее и, не открывая глаз, на ощупь положила на край стола… Щелкнула выключателем торшера, уткнулась носом в подушку и начала засыпать, тяжело вздыхая.

Вот тут-то и раздался звонок – словно фейерверк взорвался в темноте. Во всяком случае, пока я скакала к телефону, гулко стуча босыми пятками по полу, перед глазами у меня вспыхивали разноцветные огни.

– Ну, и что ты мне не звонишь? – укоризненно спросил в трубке голос Богдана. – Я жду, жду… Забыла что ли?

…Положив трубку, я на подгибающихся ногах отправилась на кухню и, едва ли сознавая, что делаю, выхлебала одну за другой три чашки холодного чаю.

А за час до рассвета, в третий раз за ночь зажигая свет в туалете, я еще раз подумала о назначенном на грядущий вечер свидании, и даже наступивший понедельник – самый мрачный и безысходный день недели, показался мне вдруг приятным и волнующим, словно пятница какая-то.

11

Ужасная истина открылась мне не сразу.

По первому звонку будильника я спрыгнула с дивана и не чуя беды, отправилась в душ, где с чувством исполнила небольшую концертную программу, а именно: «По диким степям, Забайкалья», «Из-за острова на стрежень», «Признание» Глинки на слова солнца русской поэзии, «Утро туманное» композитора Абаза на слова Тургенева, и, на бис, романс «Очи черные» слова Гребенки, музыка народная. Половину слов Гребенки было не разобрать, потому что одновременно чистить зубы и петь довольно сложно, к тому же паста летит во все стороны.

Вместо завтрака выпила две чашки сладкого чая – в предвкушении встречи с принцем в белом халате кусок не лез в горло. Сделала попытку уложить волосы по-новому. Результаты произвели на меня такое сильное впечатление, что пришлось снова намочить голову и уложить волосы так, как я делаю это всегда.

Пришло время переходить к подбору наряда – занятию, которое я вообще-то ненавижу от всей души. Иногда мне мечтается жить на экваторе, где ходят себе голышом, и ни о каких тряпках слыхом не слыхивали. Но, боюсь, и там мне пришлось бы регулярно менять фасон юбки из пальмовых листьев и форму кольца в носу.

Я долго рылась в шкафу, доставая то одну, то другую носильную вещь, осматривала ее, кое-что выкладывала, кое-что вертела так и этак, прикладывала к себе, заглядывала в зеркало, прикладывала к другой части одежды – словно собирая замысловатый паззл. Что-то примеряла. Потом снимала, тихонько бормоча под нос ругательства. Хотела надеть элегантный черный брючный костюм. Но перед глазами тут же возникла воображаемая, но живее всех живых Катька, шипящая: «Знаешь, как называется человек, который надевает брюки, когда собирается встречаться с мужчиной? Другой мужчина!». С сожалением отложив – отшвырнув, если уж быть совсем честной – милый костюмчик, я принялась лопатить юбки, ненавидя их от всей души и содрогаясь всем телом, потому что на дворе стояли морозы, а рифмой к юбке, надетой в морозы оказывались вовсе не розы, а рейтузы. Оставалась мелочь – сделать выбор между отмороженной задницей и навсегда потерянным мужчиной. Был еще, конечно, вариант – избавиться от рейтуз перед самым свиданием, но вряд ли это помогло спасти бы мою задницу от обморожения. К тому же, в задачке спрашивается, куда я их потом дену? В сумочку они не влезут, а походный рюкзак так же противопоказан на свидании, как и брюки. Вокруг шеи мне эти рейтузы обмотать что ли?

Паззл никак не желал складываться. Вообще-то ни на поиски, ни на примерки, ни, тем более на тягостные раздумья о судьбах моей задницы времени у меня уже не оставалось – уже три минуты, как я должна была, выскочив из подъезда, лететь к троллейбусной остановке.

Внезапно меня бросило в жар, в пот, в дрожь и в нервный зуд. Я обнаружила, что у меня нет чистых колготок.

(Кому-то – скорее всего, мужчинам – может показаться, что проблема грязных колготок является бичом современной женщины. Нелегко в этом признаться, но это действительно так).

Ситуация усугублялась тем, что у меня, во-первых, не было и новых колготок – никаких, даже страшноватых толстых колготок, близких родственников тех постоянно сползающих и собирающихся складками под коленями и на щиколотках уродцев, в которые рядило нас счастливое советское детство. А во-вторых (и в самых страшных), я была не слишком уверена, что среди имеющихся в наличии грязных колготок можно найти хоть одни целые. Было от чего впасть в отчаяние.

Но я не впала.

В наш с Аглаей кабинетик я влетела на полчаса позже положенного времени и, задыхаясь, упала в крутящееся кресло, едва не ударившись копчиком о пластиковый подлокотник. С жадностью всосала из кружки темно-коричневую жидкость, которая стояла на моем столе с четверга, и уже едва ли могла с полным основанием называться чаем. И выдохнула:

– Гангрена меня искала?

Аглая покачала головой:

– Нет. Кажется, ты вступила в полосу феноменального везения. Она звонила пять минут назад, сказала, что будет через час, спрашивала, все ли в порядке, но о тебе – ни звука. Прямо не знаю, что и думать…

Я облегченно вздохнула.

– Что на этот раз? – поинтересовалась Аглая.

– Сушила феном колготки, – объяснила я.

И некоторое время наблюдала за Аглаей, размышляя, имеет ли смысл просто дать ей воды, или все-таки лучше сразу вызвать скорую помощь. Я слышала, что смех продлевает жизнь, но не такой же!

– Мне пришлось их постирать в самый последний момент, – оправдывалась я.

Охая и отдуваясь, Аглая откинулась на спинку кресла и пролепетала:

– Поразительная чистоплотность…

Подумав, я зачем-то добавила:

– Не пилить же мне по такому морозу в мокрых колготках!..

Аглая застонала – видимо, сил на смех у нее уже не осталось.

– Дело в том, что у меня сегодня свидание, – с достоинством сообщила я, не желая и дальше пребывать в образе полной и никчемной идиотки. Да, может я и идиотка, но идиотка, которую позвали на свидание, то есть полноценный член общества, имеющий право на легкие сдвиги.

Смех тут же смолк.

– С кем? – взвизгнула Аглая. – С доктором?!

– С ним. С Богданом, – величественно ответила я. И торжествующе посмотрела на Аглаю.

И тут, когда стороннему наблюдателю уже, вероятно, показалось, что мои жалобы на непосильный труд в стенах редакции – просто нытье отупевшей от безделья нахалки, телефон зазвонил, и голос Лидочки тревожно сказал:

– Варь, Галина Андреевна хочет тебя видеть через пятнадцать минут с материалами.

Я позеленела от удовольствия и угукнула в трубку.

По возвращении от Гангрены, цветовая гамма моего лица приятно изменилась в пользу всех оттенков красного. Посмотревшись на себя в зеркало, я подумала, что вряд ли могу претендовать на титул царевны-лягушки, а вот царевна-хамелеон – как раз мой случай. Аглая на время бросила рысканье со шваброй по всемирной паутине и, налив мне чаю, выслушала краткий отчет о встрече на капитанском мостике.

Ее высокоблагородие приняла меня милостиво, угостила конфетой с барского стола – и повелела доложить. Я и доложила, умолчав, на всякий случай, о давнем личном знакомстве со звездой российского шоу-бизнеса, не говоря уж о имеющейся в моем распоряжении компрометирующей фотографии с перекрученным фартуком. Благородие докладом осталась довольна, улыбалась ласково, словно немецкая овчарка перед броском, никакого мнения о D-версии не высказала, не считая каких-то таинственных междометий, служивших не столько выражением эмоций, сколько подтверждением поступления информации и сигналом того, что запись данных на жесткий диск прошла успешно. Интервью она прочла почти мгновенно – владеет навыками скорочтения, а также, как я подозреваю, приемами джиу-джитсу и бусидо (меч прячет за пазухой). Отобрала несколькими тычками отточенного бордового ногтя в монитор нужные фотографии, высказала мудрые замечания и пожелания, а легкое сокращение и окончательную правку текста поручила мне, молвив нечто комплиментарное относительно моих исключительных способностей к быстрому и качественному выполнению самых ювелирных работ. Вроде бы она напоследок добавила еще что-то в том же приятном духе, но у меня уже заложило уши, и все силы я тратила только на то, чтобы не забегать по стенам и потолку с криками «Да здравствует Гангрена, самая добрая и справедливая начальница на свете».

– Может, это к повышению зарплаты? – выслушав меня, поинтересовалась Аглая.

– Вряд ли. Скорее, к повышению производительности труда, – скептически хмыкнула я и засела за компьютер, стремясь, во-первых, оправдать высокое доверие, а во-вторых, отвлечься от назойливых мыслей о Богдане.

Постепенно работа над превращением Самостреловой из простой дуры в клиническую идиотку захватило меня не хуже, чем какой-нибудь детектив Элизабет Джордж, и я, как принято говорить, с головой ушла в дело. С поверхности до меня доносились только восклицания Аглаи, которая прочесывала Интернет в поисках сведений о постоянной героине московской светской хроники Стелле Кошак, девице некрасивой и неумной, но зато не бедной и не молчаливой. За эти отменные качества глянцевая пресса окрестила ее «светской львицей» и караулила под каждым кустом. Так что информация к размышлению шла густым косяком, словно лосось на нерест, и Аглая трудилась в поте лица, изредка делая крохотный перерыв, чтобы высказаться по существу дела – в пределах, дозволенных цензурой, но весьма энергично.

Надо признаться, светская хроника в нашем журнале – вторичный продукт. В отличие от других журналов, мы пополняем этот раздел материалом, собранным не на фуршетах и вечеринках, а на информационных лентах и новостных сайтах – более или менее заслуживающих доверия. Аглая, которая волочет на себе сей тяжкий воз, предпочитает, в силу живости воображения, ловить рыбку в мутной воде, и время от времени пытается тиснуть в печать нечто мало заслуживающее доверия, затоледенящее душу и радующее сердце. Например, заметку о том, что бывшая солиста группы «Хрустящие» Ксения Соколова вынуждена пройти курс лечения из сорока уколов в живот после того, как побывала на вечеринке, устроенной Джорждем Клуни в честь своего дня рождения, где гостью из далекой России покусала ручная свинья именинника. Или репортаж о приеме, устроенном по случаю помолвки звезды ночного радиоэфира Алины Леже со своим давним другом, певцом Алексом, завоевавшим популярность в народе не столько благодаря исключительным вокальными способностям или отменному музыкальному качеству репертуара, сколько сделанной пару лет назад операцией по перемене пола. Поскольку имидж Алекса по большей части давал пищу умам, не привычным к мыслительным упражнениям, то споры о том, какой пол был изначально и какой получился в результате, не смолкают до сих пор.

К сожалению, Гангрена безжалостной рукой пропалывает чахлые посевы клюквы, которые Аглая пытается культивировать на небогатой перегноем почве нашего дайджеста. «Желтизна должна быть пристойной и элегантной!» – поучает нас Гангрена, и нам остается только почтительно склонять головы, изо всех сил сжимая зубы и напрягая диафрагму, чтобы не прыснуть со смеху.

Воплощая в жизнь мудрый тезис о пристойности и элегантности, я благополучно потеряла счет времени. Марш Тореодора застал меня врасплох, как будто несколько часов назад мне не приходилось огромным усилием воли фиксировать взгляд на мониторе компьютера и не коситься каждые две минуты на дисплей мобильника.

– Здоровеньки булы! Ну как, готова? Звезды посчитаны, сплетни записаны?

Когда возле моего уха раздался очаровательный, наглый, сексуальный и черт еще знает какой голос Богдана, телефон, разумеется, выскользнул из моих ослабевших от всего вышеперечисленного великолепия. Хорошо хоть, на этот раз небесные силы проявили ко мне необыкновенное милосердие, и мне удалось поймать злополучный аппарат почти у самого пола. Одна беда – прежде, чем изловить мобильник, я пребольно стукнулась лбом о крышку стола. Мужественно сдерживая рвущиеся из груди стоны, я промычала Богдану, что буду готова через полчаса.

Дальше началась форменная суматоха. Аглая побежала искать в холодильнике лед для моей головы, и разумеется, не нашла – какой еще лед в нашем холодильнике, предназначенном в основном для хранения Гангрениной диетической колы, энергетических напитков верстальщика Тёмы и вонючей рыбы минтай, приобретаемой Манечкой Сергевной для своего любимого кота Барсика. Хорошо еще, что в морозилке обнаружились завалявшиеся с морковкина заговения пельмени – и я, кажется, даже знаю, какая идиотка могла их там оставить и забыть – абсолютно, намертво, навсегда. Ну, не было бы счастья.

Потом я в страшной спешке вносила последнюю правку в Самостреловскую высокопарную чушь, чертыхаясь, как извозчик, и едва сдерживая себя, чтобы не начать материться, как таксист, а Аглая стояла рядом, прижимая к моей больной голове пачку ледяных пельменей – не могли же мы допустить, чтобы такое ответственное событие, как первое свидание, главная героиня – то есть я! – встретила с шишкой на лбу!

По завершении работы пельмени снова исчезли навсегда, а я начала бегать по комнате, насколько позволяли ее размеры – а они, в принципе, не позволяли, но я все-таки бегала; ударялась об углы столов, разумеется, но синяки на бедрах не так страшны, как шишка на лбу – у Богдана нет никаких шансов их увидеть, это ведь только первое свидание, а что до второго свидания, то когда оно еще будет! До него еще дожить надо.

Бегала я то с тушью для ресниц, то с тенями, то с губной помадой, то с румянами, то с пудрой. За мной гонялась Аглая с расческой и флаконом лака для волос. Я умоляла ее не выдрать волосы, не попасть в глаза и не сделать из меня пугало – тем более, что с последним пунктом я и сама превосходно могла управиться.

– А что ты не надела твой костюмчик – черный такой?

– Какой? – переспросила я.

– Ну, костюм и брючки. Он такой элегантный, прелесть, ты в нем такая… женщина-вамп.

– Но он же брючный!

Ей-богу, кого слушать? Одна советует одно, другая – другое… А собственная голова, в общем и целом довольно неглупая, когда дело доходит до таких вот несложных задачек, годится только на то, чтобы носить берет. Ну, и еще изредка наносить урон офисной мебели.