Текст книги "Год лягушки"

Очередная лекция по безопасности любовных отношений была неизбежна, как инфляция. Я уселась поудобнее, и даже ручку взяла – чтобы конспектировать.

– Пока человек не проштампован и не окольцован, будь он хоть золотой, а по краям брильянтовый, он – только вариант! Не единственный и неповторимый, свет всей жизни, суженый и ряженый перьями украшенный! Понимаешь?! Кроме основного варианта обязательно должны быть запасные, отличие которых от основного только в том, что ты тратишь на них немного меньше времени и сил! Но беречь запасной вариант нужно почти так же, как основной! Контролировать его поведение! Не провоцировать ревности без особой нужды! Ни в коем случае не позволять водиться с другими девицами! Пресекать на корню и душить в зародыше любое чувство, если оно относится не к тебе! И – главное – давать им возможность надеяться на большее! Они должны верить, что у них с тобой – все впереди!

Я бросила ручку на стол и захохотала.

Богдану я позвонила вечером из дома. Договариваться с ним о совместном посещении театра при Аглае я почему-то не решилась. Она и так была недовольна моим легкомысленным отношением к ее советам и несколько раз принималась вколачивать в мою непутевую голову мысль о Никите, пока я не швырнула на пол стопку журналов и не объявила, что если меня немедленно не оставят в покое, я за себя не ручаюсь, а еще назло Аглае немедленно и навек поссорюсь с Никитой, и тогда уж ее Гриша нипочем с ним не познакомится! Угроза возымела свое действие, и Аглая благоразумно умолкла.

Набирая номер Богдана, я всю голову сломала, как бы потактичней избежать разговора о прошедшей ночи, и, так ничего и не придумав, решила прикинуться, что ничего и не было.

– О, привет! – радостно воскликнул Богдан, услышав мой голос. – А чего ты вчера не приехала? Я ждал тебя, ждал…

Я широко открыла глаза и высоко подняла брови. Ну, вот и действительно – ничего не было. Только, оказывается, я еще должна объяснять – почему. Пришлось сочинять экспромтом.

– Э-э… м-м… Я не смогла. У моей соседки кошка упала из окна и мы повезли ее в больницу.

– С какого этажа упала?

– Ну… э… с девя… с пятого. У нас же пятиэтажный дом.

– И что, – недоверчиво спросил Богдан: – кошка расшиблась? Пятый этаж для кошки невысоко…

– Да нет, кошке хоть бы что, но у соседки от потрясения случился сердечный приступ.

– И ты повезла в больницу соседку? А без тебя нельзя было обойтись?

– Никак! У нее муж первый день в запое, то есть он ходить и говорить может, а соображать – никак. Я не могла бросить соседку в беде. Я повезла ее в больницу, а муж остался дома, ждать возвращения кошки.

– Постой-постой, а почему ты сначала сказала «мы повезли».

– Ну, да, «мы» – я и ее дочь, но ей всего пятнадцать лет, хотя она и выглядит как взрослая…

– Так, ладно, – слабым голосом сказал Богдан. – Я вчера с дядькой выпил за компанию, и до сих пор голова тяжелая, а от твоей нескончаемой истории извилины в узлы завязываются. Ты врешь все, что ли?

– Угу. На самом деле я тайно посещала синагогу.

– Чего?

– Ничего. Расскажи мне лучше, что за девицы к тебе в гости ходят.

– Ой, хватит ерунду болтать, ладно? Никаких у меня девиц не было! Звал одну, да и та не пришла почему-то, а теперь врет мне про какую-то соседку. Вот помру один от сердечного приступа, и напишу в предсмертной записке, что ты во всем виновата!

– Ну, конечно, – сдерживать самодовольное и счастливое хихиканье мне удавалось с огромным трудом. – Еще скажи, что жить без меня не можешь.

– Ой, вот только не надо ловить меня на слове! Я свободный человек в свободной стране.

Веселье мое как-то само собой прекратилось.

– Рада за тебя. Посягну ли я на твою свободу, если приглашу тебя завтра пойти со мной в театр?

Наступила неприятная пауза. Только тот, кто никогда не слышал таких пауз, не знает, что это – синоним отказа. Конечно, надежда всегда умирает последней…

– Ты понимаешь… я бы с радостью, но…

Надежда умерла. Хорошо хоть скоропостижно, бедняжка.

Еще одна пауза. Сочиняет предлог?

Мне захотелось заорать в трубку, что мне ничего от него не надо, но я почему-то предпочла допивать унижение до дна.

– …у меня как раз завтра вечером дежурство.

– Дежурство? – не поняла я. Играть в следователя мне не очень-то хотелось, но роль лучезарной доверчивой дуры устраивала меня еще меньше.

– А ты разве не знаешь, что у нас клиника круглосуточная? А вдруг губернатор Таймыра проснется среди ночи с острой зубной болью? Кто ему поможет, если не мы?

– Губернатор Таймыра если и проснется с острой зубной болью, то не здесь, а, слава Богу, в Лондоне, – хмуро ответила я. – Но ты ведь можешь поменяться с кем-нибудь сменами?

– Ну, во-первых, у нас на такие вещи смотрят косо… Если бы у меня была уважительная причина…

Не успела я набрать в легкие воздуха, чтобы возмутиться, Богдан торопливо сказал:

– Нет, конечно, встреча с тобой – святое, но ведь это только для меня, а Сергеич… ну. главврач наш, он же не поймет…

– А ты наври что-нибудь, – я хотела добавить: «у тебя хорошо получается», но не решилась.

Богдан, почувствовав мой настрой, предпочел симулировать кратковременный приступ глухоты:

– Мы с тобой в другой раз сходим, клянусь! Билеты за мной.

Не веря не единому его слову, я только обреченно вздохнула:

– Ну и черт с тобой… Пойду с Катькой. Проведем прекрасный вечер в теплой женской компании.

Для полноты картины я должна уточнить, что когда я это говорила, в трубке уже давно звучали короткие гудки.

20

От топота копыт пыль по полю летит.

То не злая Орда на Русь набежала, не княжья дружина коней взнуздала, то красны девицы каблуками лед ломают, снег уминают, бегут-поспешают, а путь им неблизкий, в раек каменный, на потеху скоморошескую. Колени оголили, брови насурьмили, щеки нарумянили, губы намазали, злата-серебра без меры нацепили, стук-постук, каблуки стучат, девки мчат, без умолку болтают, глазами стреляют, добрых молодцев прельщают, старцев с толку сбивают, тьфу, срам один!

– Слушай, они, что ли, хоть маршрутку бы что ли от метро до театра пустили, – задыхаясь от быстрой ходьбы, переходящей в мелкую трусцу, возмущалась Катька. – Ведь невозможно же! Сначала одного троллейбуса жди, потом еще на другой пересаживайся! Да ведь и не дождешься второго!

Мы и не дождались, поэтому и скакали сейчас, цокоча в четыре копыта, словно лошадь необъезженная.

– Выходить из дому надо раньше! – злобно отвечала я, оступаясь на ровном месте, отчего доброты ни в голосе, ни в лице не прибавлялось. – А я, по твоей милости, сегодня получаю все возможные удовольствия – сначала в метро тебя жди, проклиная все на свете, теперь беги, как дура, на таких каблуках, да по льду… Черт, знала бы, что так будет, кроссовки бы надела.

– Ага, и треники! И футболку какую-нибудь пострашней. И пуховик такой, чтобы перья из него торчали.

– А что? Перед кем мне там красоваться?

– Да хотя бы передо мной. И потом, если бы ты переоделась бомжом, я бы даже на халяву вместе с тобой никуда бы не пошла. Я девушка порядочная – это во-первых, а во-вторых, если хочешь знать, какая ты снаружи, такая ты и внутри, понимаешь? Если ты напялишь на себя непонятно что, то и в душе у тебя будет твориться то же…

– Да-да! Единство формы и содержания!.. В человеке все должно быть прекрасно! Ерунда! Вот одета я хорошо, а настроение у меня такое, что если услышу еще одну воспитательную сентенцию – взвою диким голосом и укушу тебя!

Видно, тон мой заслуживал доверия, потому что Катька кротко ответила:

– Не сердись, мы успеем, – и притихла.

На свои места мы пробирались в полной темноте, наступая на ноги приличным людям, усевшимся в кресла до третьего звонка. Купить программку мы не успели, и мое желание нанести Катьке какие-нибудь не опасные для жизни, но болезненные телесные повреждения, не только не прошло, но значительно усилилось. Театр, конечно, начинается с вешалки, но спектакль – для меня, во всяком случае – с программки. И, кроме того, куда еще я смогу плеваться, вспоминая этот спектакль через много лет?

На Катькино счастье, воспитание не позволяло мне пилить ее прямо в зале, мешая соседям, а на сцене с первых же минут началось такое, что я только рот раскрыла. Про программку было немедленно забыто.

Полуголые девки, едва прикрытые балахонами из медицинской марли, читали стихи поэтов Серебряного века, шепелявя, картавя и подвывая. Зал покатывался от хохота. Мы с Катькой переглядывались в священном ужасе. Стало ясно, что у кого-то не в порядке с головой, и, раз мы остались в меньшинстве, значит, именно нам и требуется немедленно получить направление в психо-неврологический диспансер по месту жительства. Только замолкли девки, как с песнями и посвистом выкатились на сцену парни в золотых плавках и серебряных ластах. Парни подпрыгивали, хлопали себя ладонями по ляжкам и закидывали то одну, то другую руку за голову, демонстрируя залу буйную растительность, украшающую подмышечные впадины. Ощутимый рвотный спазм подступил к горлу, и я поняла, что второго отделения спектакля для меня сегодня не будет. И, пожалуй, программки тоже. Когда парни, покончив с пением, принялись, утробно гогоча, щипать девок за задницы, я наклонилась к Катьке.

– Не за то я на тебя ругалась. Опоздала бы ты минут на десять побольше, нас бы в зал не впустили и было бы нам счастье.

– Размечталась! – фыркнула Катька. – Это тебе не МХАТ! Антреприза! Впустили бы, как миленьких! Может, давай сейчас свалим? А? Уж больно бабы гнусные…

– Угу, парни зато замечательные… Нет, придется терпеть до антракта, а то полезем через ноги, помешаем смотреть… Не будем портить людям удовольствие.

Катька тихонько захныкала, а я, довольная тем, что не одинока в своем горе, мерзко захихикала. Сидящая передо мной девица, распространяющая вокруг себя нестерпимо резкий и крепкий сладковато-мускусный запах, покосилась в мою сторону с явным неодобрением.

Первое действие длилось вечность – так долго, что я опять испытала сожаление по поводу некупленной программки. Мне хотелось знать имя драматурга, чтобы помянуть его в своих проклятьях. Единственное, что скрашивало мне мучительно медленно идущее время – мысль об убийстве режиссера… нет, драматурга! Нет, обоих сразу… Нет, лучше по очереди! Режиссера задавить упавшей декорацией… Старо… Укокошить его где-нибудь вне театра. Несчастный случай какой-нибудь. Неисправная электропроводка, например… А драматурга отравить некачественной водкой!.. Нет, все-таки убийство надо планировать с холодной головой. Когда эмоции захлестывают, трудно придумать что-нибудь стоящее.

Никто в зале не аплодировал опустившемуся занавесу больше, чем мы с Катькой.

– Господи, боже ты мой, – бормотала Катька, протискиваясь к проходу, – спасибо тебе за то, что в этом спектакле есть антракт и что первое действие длится всего час пятнадцать, Господи! Безгранична милость твоя… А то я ходила на один спектакль, такой очень нашумевший, гремел еще, лет десять назад, но я не помню названия… вытеснилось в подсознание, очевидно… и этот спектакль, Варька, длился семь часов…

– Что, без антракта?!

– Да с антрактом! Но там была другая беда. Я долго пилила своего тогдашнего хахаля…

– Это Антона что ли?

– Ну да! Я его пилила, что мы должны жить культурной жизнью, и что мы должны следить за веяньями эпохи… Ну, мне казалось, что таким образом я возвышусь в его глазах…

– Ха! Нашла способ.

– Молодая была, неопытная. И, в общем, заставила его купить билеты на тот спектакль, стоили они черт знает сколько, достать их было почти невозможно, но Антон приложил все силы и средства. Короче, пришли, сели, и тут мой кавалер узнает, сколько длится спектакль. Он багровеет и начинает ворчать. Я ему объясняю, что мы пришли не на лабуду какую-нибудь, а приобщаемся к настоящему искусству, которого слишком много не бывает. Ну, ясное дело, спектакль начинается, а там какая-то древнегреческая трагедия, перелопаченная на современный лад! И актеры на сцене завывают, корчатся и рвут на себе одежду. Ни слова не разобрать, с какого перепуга их так колбасит – тоже не вполне понятно, и мне от всего этого становится так тяжело, что я решаю наплевать на современное искусство и сбежать к чертовой бабушке. Еле-еле дождалась антракта и торжественно объявляю Антону свою высочайшую милость. А он мне и говорит угрюмо: «Ну уж нет, зря я что ли по всему городу за билетами бегал, деньги на них тратил?! Хотела? Теперь смотри до конца!».

– А ты что?

– А я что! Говорю же, молодая была, неопытная. Это сейчас я навела бы тень на плетень, заморочила бы ему голову и смоталась, а тогда… Короче, пришлось мне изнывать в кресле еще три с лишним часа, а Антон через полчаса после начала второго действия заснул и храпел на весь зал. Я чуть от стыда под кресло не залезла! Одна радость, – Катькино лицо просияло, – не одна я страдала. Там таких храпунов в зале человек семь было, никак не меньше…

С боями прорвавшись в фойе, мы заспорили. Я стояла за немедленную эвакуацию из театра и отбытие по месту постоянной прописки, а Катька требовала нанести визит вежливости местному туалету типа сортир, иначе ее путь домой будет омрачен мучительными раздумьями и нездоровым нетерпеньем. Я заявляла, что быстрее будет доехать до дома, чем отстоять невообразимо длинную очередь в места общего пользования, соперничающую по своей длине только с очередью в буфет – бескомпромиссные любители искусства, решившие досмотреть спектакль до конца, никак не сумели бы уместить в один антракт оба удовольствия. Катька возражала, что антракт нам не указ, буфет – ни к чему, а страдать и терпеть еще час с лишним тяжесть на душе (ибо всем известно, что душа человека располагается прямо под мочевым пузырем) она не намерена, а если я не поддержу ее, то я ей больше не подруга!

Последний аргумент был решающим и, ведомая торжествующей Катькой, я направилась туда, где нетерпеливо гарцевала змеевидная шеренга дам в вечерних туалетах. Некоторые лица оказались даже знакомыми, и я немного взбодрилась при мысли, что и у знаменитых женщин есть что-то общее с простыми женщинами, вроде нас с Катькой.

Но, едва успели мы пристроиться за последней дамой – кажется, вдовой известного врача-мецената – как знакомый до головной боли голос прокричал за нашими спинами:

– Офигеть можно! Петровская! Сидорова! Вы что ли?

Мы с Катькой вытаращились друг на друга и быстро обернулись назад.

Прямо на нас, сверкая камнями в ушах, стразами на платье и зубами во рту двигалась Самострелова.

– Это что, я не сплю? – вполголоса успела пробормотать Катька, прежде чем Самострелова очутилась прямо перед нами.

– Поверить не могу! – воскликнула она и всплеснула руками. – Хотя почему не могу? Ну где же еще мне вас встретить, как не в очереди в тубзалет!

– Да, такие уж мы засери! – дружелюбно отозвалась Катя. – Жизнь проходит в беганье по нужникам.

– Сидорова! Ну, ты все такая же, честное слово! – захохотала Самострелова. – Совсем не изменилась! Замуж-то как, вышла?

– Буквально на днях, – холодно улыбнулась Катька.

– Супер! Поздравляю! – глаза Самостреловой, ни на минуту не останавливаясь, проводили подробную фотосъемку наших лиц, фигур, одежды и обуви. – Ух ты, классный брюль, это у тебя такое обручальное?

– Ты не дослушала, – терпеливо ответила Катька все с той же дружеской, но ледяной улыбкой. – Буквально на днях – выхожу. Кольцо мне в честь помолвки жених подарил.

Да, да, Катька одержала блестящую и полную победу в холодной войне. Марат согласился на венчание. Правда, с формулировкой: «пусть будет что хочешь, хоть шаманское камлание, хоть еврейское обрезание, только выходи уже за меня замуж» – но разве это важно? Главное, все получилось так, как хотела Катька. Марат правда заявил, что будущих детей крестить он все-таки не позволит, потому что человек имеет право на свободу выбора. Катька потупила глазки и кивнула, подумав про себя: «раз так, ты свой выбор сделал – детей окрестим, а ты и не узнаешь».

– А кто твой жених? – спросила Самострелова. – Судя по колечку, с деньгами у него все в порядке, а это, знаешь, для семейной жизни самое важное!

– А мне казалось, что для семейной жизни самое важное, чтобы с головой было в порядке… Ну, может, еще с другим местом, которое некоторым мужчинам заменяет голову, – заметила я.

– Вот поэтому ты до сих пор и не замужем! – бросила Самострелова и коснулась Катькиного плеча: – Слушай, а давай я к тебе на свадьбу заеду на пять минут? Представляешь, как вся родня жениха припухнет? Скажут, у невесты такие подруги – ни фига себе! У тебя рейтинг подскочит выше, чем у Путина.

Самострелова демонстративно оглянулась по сторонам и громким драматическим шепотом, отчетливо слышным в радиусе нескольких десятков метров, объявила:

– Завтра начнется ротация моего нового ролика и пиар по всем каналам! К выходным я стану не просто популярной девочкой из мультфильма, а самой известной певицей России.

Дамы из очереди с тревожным выражением лиц уставились на Самострелову. В глазах каждой из них застыл немой вопрос, не пора ли уже вызывать бригаду скорой психиатрической помощи для девицы с обострением мании величия. А вдруг она примется буйствовать и кидаться на людей с криками, что королеве Непала не воздают положенных ей почестей?

– Поздравляю. Но, во-первых, у меня, в отличие от Путина, нет рейтинга, – Катька сделала такое ударение на слове «рейтинг», словно вкладывала в него какой-то совсем другой, не очень приличный смысл. – А во-вторых, семейство моего мужа и его друзья попсу не слушают.

Бац! Один – один! Спасибо, Катенька!

– Но твои-то подруги и родственники слушают? – спросила Самострелова и насмешливо покосилась в мою сторону. – Самую распопсовую попсу, разве нет?

– Да, – сказала я, – слушают. Но – зарубежную. И – проверенную временем. Классику популярной музыки, можно сказать.

– Ах, ну да, это у нас теперь так вежливо называют всякое старье, сто лет как вышедшее из моды, – хмыкнула Самострелова, предпочтя не заметить, что приглашать ее на свадьбу никто не собирается.

Ответом ей было холодное молчание.

Но Самостреловой, по какой-то неведомой мне причине, не хотелось с нами ссориться. И она быстро сменила тон, а заодно тему разговора:

– Ой, девчонки, здорово, что мы с вами встретились! У меня как раз есть пара свободных часов! Потусуемся!

Мне захотелось громко застонать и с размаху удариться головой о кафельную стену туалета (за приятной беседой очередь перед нами незаметно сократилась до трех человек, и мы вступили в святилище гигиены).

– Вы ведь, я надеюсь, не собираетесь дальше смотреть этот гнилой отстой? – громко поинтересовалась Самострелова, и я поймала несколько брошенных в нашу сторону ядовитых взглядов.

Мы с Катькой переглянулись и хором ответили разное:

– Мы еще не решили! – сказала я.

– Разумеется, нет! – сказала Катька.

– Вот и отлично! – оживилась Самострелова и танцующей походкой направилась к освободившейся кабине.

Когда за Самостреловой щелкнула задвижка, Катька наклонилась к моему уху и тихонько спросила:

– Кажется, она встала в очередь после нас? Или мне померещилось?

– Какого черта ты ей сказала, что мы уходим? – прошипела я.

– В кои-то веки появилась возможность развлечься, а ты хочешь ее упустить?

– Тебя развлекает эта зараза?

– Во всяком случае, лучше, чем спектакль! Не пыхти, будет весело!

Прозвенел первый звонок.

Когда я, не без сожаления, покинула гостеприимные пределы доставшейся мне кабины и вышла к раковинам и зеркалам, Самострелова и Катька с исключительной аккуратностью манипулировали тюбиками помады, соревнуясь, кажется, между собой – кто медленнее и тщательнее нарисует на лице губы. Я достала из сумочки губную помаду и стала третьей.

Одним движением пальцев Самострелова завернула ярко-красный стержень обратно в тюбик, щелкнула крышечкой, бросила помаду в сумочку и уткнулась носом в часы на запястье.

– Ой, девчонки! Пошли скорее! Любимый меня уже заждался, решил, наверное, что я тут утонула! Только, Петровская, – тут Самострелова очень своевременно схватила меня за правый локоть, так что, не прояви я бдительность, пришлось бы мне стирать свою помаду со щеки, – Петровская, ты у нас хоть и журналист, но должна пообещать мне держать язык за зубами.

– Обещаю держать, – с готовностью отозвалась я, аккуратно освобождая локоть. Конечно, я не стала уточнять, что на самом-то деле имела в виду нож за пазухой. – Ты что, пришла сюда со своим Шуриком?

– Тс-с! – Самострелова снова торжественно посмотрела по сторонам. Теперь все, кто еще не обратил на нас внимания, должны были заинтересоваться происходящим и прислушаться. – Нет, конечно! Ты что?! У него жена! Он никогда не бывает со мной в таких местах. Мы с ним встречаемся… это… как его…

– В обстановке строжайшей секретности, – подсказала я.

– Вот именно! Но я же не могу выходить в свет без мужчины!

– А я-то думала, на дворе уже двадцать первый век! – презрительно ухмыльнулась Катька.

– Люди, вращающиеся в высоких сферах, всегда консервативны, – парировала Самострелова.

– Нам, гагарам, недоступно…

– Ой, да ладно! Просто, Шурик хочет быть уверен, что ко мне не будут подкатываться всякие уроды… Ну, и при этом он должен иметь гарантии, что… Ну, вы понимаете.

– Нет, не понимаем, – солгала я.

– Ну, что… что ему не о чем беспокоиться! Чего здесь непонятного! – Самострелову явно раздосадовала наша тупость.

Какая-то тетка в сиреневых кудрях и пурпурных перьях, почти не таясь, слушала наш разговор. Самострелова подхватила нас под руки и потащила к выходу, скороговоркой продолжая излагать обстоятельства своей непростой личной жизни.

– Ну вот! И мне, девчонки, иногда с такими нетопырями приходилось для отвода глаз в свет выходить, что просто хоть стой, хоть падай! И вдруг! Тут как-то недавно… на прошлой неделе встречаю я своего старого знакомого, мы с ним вместе работали в одной конторе Никанора, но это не важно. Сто лет не виделись, вхожу в кабинет, смотрю, Даня! Отпад, вообще! Обрадовались друг другу ужасно! А у меня еще на анестезию аллергия – жуть… Ну, ладно, речь не об этом…

Что-то болезненно сжалось внутри, спине стало холодно, а ладоням жарко. Аллергия на анестезию? Подождите… анестезия?

– …Слово за слово, вдруг у нас обоих возникло такое чувство… Так нам хорошо стало вместе, расставаться не хотелось, и вообще… Я ему, конечно, объяснила ситуацию, ну, про Шурика, про свою карьеру. Он, конечно, расстроился, но меня понял, ну вот… Шурик думает, что Даня – просто мой старый друг, и, ну, на самом деле это правда, если без подробностей.

Катька послала мне саркастический взгляд, но в моем ответном взгляде было только болезненное недоумение.

Прозвенел второй звонок.

– Ну и где?.. А, вот же он! – Самострелова отпустила наши руки, шагнула вперед и, схватив за плечо мужчину в черном костюме, развернула его лицом к нам.

Мое сердце оборвалось и повисло на тонкой ниточке, судорожно ударяясь о стенки желудка.

Любимый мужчина Женечки Самостреловой смотрел на нас с обворожительной улыбкой.

Даня.

Богдан…