Текст книги "Год лягушки"

13

За двадцать минут до звонка будильника я сообразила, что если я хочу к моменту пробуждения Богдана выглядеть не как пугало огородное, а как Женщина с большой «Же» (что бы это не значило), – соблазнительная и таинственная, совершенство в любое время суток, – нужно немедленно встать и привести себя в порядок. Я накинула на плечи подобранную с пола байковую рубашку и, крадучись, вышла из комнаты.

На сушилке в ванной висела наша с Богданом одежда, про которую мы вспомнили только поздно ночью. Одна радость – современные стиральные машины отжимают как звери. Я ощупала детали своего туалета. Кое-где не высохли швы, ну да ничего, высохнут на мне.

Воодушевленная собственной удалью, я даже принялась, шуруя во рту пальцем, заменявшем мне отсутствующую зубную щетку, напевать песенку про счастье, которую мы разучивали на уроке музыки в шестом, кажется, классе. И, без отрыва от производства, исследовала расставленные на стеклянной полке под зеркалом и по краю ванны флакончики и пузырьки, которые могли рассказать мне что-нибудь важное и интересное о своем хозяине.

Могли, но не говорили. Вернее, говорили что-то, но на языке, которого я не понимала. Электрическая зубная щетка – это дань профессии или просто пижонство? А полный арсенал снадобий и притирок от «Нивеи» – что это может означать? Что для него, как и для Самостреловой, идеал женщины – Мерилин Монро?.. Хм… А я, надо сказать, с Мерилин Монро имею довольно мало сходства… Нет, объясните мне, куда ему столько всего? Вот молочко для тела и лак для укладки волос – это разве мужская косметика? На метросексуала Богдан как-то не очень похож…

Вообще-то женщина, пусть без большой «Же», но с мозгами должна была, умножив и сложив полученные сведения, сделать один очень простой и не очень-то приятный для себя вывод. Но моим мозгам нанесла невосполнимый урон холодная речная вода, потому что ни о чем задумываться я не стала, не говоря уж о делании выводов.

С поспешностью страуса, прячущего голову в песок, я оделась и выскочила из ванной – якобы на поиски верхней одежды, а на самом деле – прочь от какой-то настойчиво лезущей в глаза детали, которую я, хоть убей, не хотела допускать в свое сознание.

Дубленка, найденная после недолгих поисков на батарее в кухне, выглядела не так страшно, как можно было бы ожидать, но, похоже, навсегда потеряла первоначальную мягкость. И, к моему ужасу, пахла так, будто я в ней полдня полежала под машиной с текущим бензобаком и маслопроводом. Горевать я не стала, рассудив, что гибель не очень старой еще дубленки – ничего не значащий пустяк по сравнению с моей собственной гибелью, которая, если вдуматься, была вчера ближе, чем когда-либо прежде в моей жизни.

Впрочем, погибнуть никогда не поздно, и я могу устроить себе это развлечение без малейших усилий. Если, вместо того, чтобы собираться, я буду, как сейчас, бродить по Богдановой квартире со счастливой улыбкой на лице, я опоздаю на работу, Гангрена подвергнет меня таким моральным пыткам, что смерть на дне Яузы покажется мне счастливым избавлением. Конечно, благодаря Катьке и ее волшебному фэн-шую, мне последние дни несказанно везет, но никакое везение не может быть вечным.

Я тихонько вошла в комнату. Богдан спал, лежа на животе, нежно обняв обеими руками подушку. Одеяло сползло с его плеч, и теперь я могла разглядеть каждое перышко в крыльях-татуировках на его лопатках. Интересно, а как же хвост на копчике? Конечно, скорее всего, его там нет, но как я могу быть уверенной, пока не убедилась в этом сама?

Подойдя к спящему Богдану, я осторожно потянула одеяло вниз. В этот момент раздался громкий щелчок и звон будильника ударил мне по ушам. Тихонько пискнув от ужаса, я выпустила одеяло из рук и отпрыгнула в сторону.

Завод будильника еще не закончился, когда мобильник, прикованный зарядным устройством к электрической розетке, запрыгал по полу, издавая противный пульсирующий звук. А еще пару мгновений спустя затрезвонил телефонный аппарат, поставленный на пол у изголовья, почти у самого уха Богдана.

Судя по безмятежному выражению лица моего прекрасного принца, все эти довольно громкие и неприятные звуки не нарушили ровного течения его сна, и с тем же успехом в спальне мог начаться футбольный матч, праздничный салют или извержение вулкана. Я поняла, что ответственность за пробуждение Богдана лежит на мне, и что мне придется применить физическую силу.

Растолкать принца оказалось делом непростым. После того, как меня нецензурно отругали и попытались пнуть ногой, я даже на некоторое время оставила свои попытки, и подумала, не стоит ли мне бросить это неинтересное и небезопасное занятие и сбежать подобру-поздорову, оставив небольшую, но лирическую прощальную записку. Однако записка начисто исключала прощальный поцелуй, на который я, признаться, очень рассчитывала.

В отчаянии, я хотела было прибегнуть к средству, ставшему классическим, то есть – к поливальной процедуре, но побоялась за свою жизнь и здоровье. Пошуровав в памяти, припомнила еще один классический рецепт и, адаптировав его к существующим условиям, рявкнула Богдану в ухо:

– Доктор Пекло! К вам пациент!

Богдан перевернулся с живота на спину, сел на матрасе, не открывая глаз, и отчетливо произнес:

– Что за чушь ты мелешь! Какой еще, в жопу, пациент! Еще сказала бы, что началась атомная война.

И упал обратно на подушку.

Пока я размышляла, не сходить ли мне, в самом деле, за водой для полива, Богдан открыл глаза и сказал:

– Будь другом, принеси водички, а? Во рту будто кошки насрали.

И крикнул мне в спину:

– Бутылка в холодильнике!

Лучше бы я написала ему записку.

Когда он вышел из душа – полотенце на плече, голубые глаза ярко блестят – я стояла на пороге квартиры, торопливо застегивая дубленку, от которой при каждом движении расходились волны керосиновой вони.

– Ты куда? Постой, я сейчас оденусь и позвоню Танюхе, она тебя отвезет.

Живо вообразив себе лицо Танюхи и еще живей – ее чувства, я решила поставить вопрос ребром и робко спросила:

– А тебе не кажется, что ты… м-м-м… злоупотребляешь ее дружбой?

– Дружбой?! – Богдан расхохотался. – Между мужчиной и женщиной не бывает дружбы.

Как всегда со мной бывает, когда я слышу эту фразу, я тут же начала закипать:

– Да?! Почему ты в этом так уверен?

Богдан подошел ко мне вплотную и неторопливо расстегнул пуговицы на моей дубленке:

– Потому, что я могу это доказать.

…На работу я все-таки опоздала. Но первый раз чувствовала себя при этом на седьмом небе.

– Если ты подсыпала Гангрене в чай какого-то особого порошка, то я хочу знать рецепт! – сказала Аглая, когда я, убийственно воняя керосином, вбежала в кабинет. Воспользоваться услугами Танюхи я так и не пожелала, ехала в метро и воспользовалась среди пассажиров оглушительным успехом – несмотря на утреннюю давку, вокруг меня в вагоне образовалось свободное пространство, так что я подумала: может, есть смысл не сдавать дубленку в химчистку? Тем более, что чистка ей вряд ли поможет, только деньги впустую потрачу.

– А что такое? – испуганно спросила я, выключая радио, бархатистым мужским голосом негодовавшее из-за повышения цен на бензин.

– Она зашла с утра, спросила: «А Вари еще нет?» – и только я собралась наврать ей, что ты застряла в лифте, как она сказала: «Ну, ладно, когда появится, пусть посмотрит те статьи, которые я выбрала», – Аглая постучала указательным пальцем по внушительной стопке журналов, появившихся на моем столе, – И упорхнула!.. Послушай, чем это у нас пахнет, а?

– Яузой, – хмуро ответила я. И дала Аглае краткий отчет о вчерашнем вечере.

Аглая завистливо вздохнула:

– Господи, как же здорово!

– Нырять в Яузу?

– Да нет! Ходить в рестораны, переживать какие-то приключения!

– Тебя что, Гриша в рестораны не водит? – недоверчиво спросила я.

Аглая печально покачала головой:

– Нет. Ему так много надо сделать, всего добиться, поэтому он все время работает, очень устает… А когда ему хочется отдохнуть и развеяться, он просит меня взять в прокате боевик с Джеки Ченом и заказывает суши на дом. Если бы ты знала, как я ненавижу Джеки Чена…

Она печально покрутила колесико мыши… И вдруг всплеснула руками:

– Но ты зря, ой, зря все-таки опоздала, потому что ОН приходил!

– Кто «он»? – без особого интереса спросила я, закутываясь в шарф, и поежилась: – Тебе не кажется, что у нас тут холодно?

– Он – это архитектор! – с воодушевлением объявила Аглая и вдруг замерла с разинутым ртом. Закрыла рот. Открыла. Опять закрыла. Посидела немного молча и жалобно сказала: – Я ведь спросила у мужа, как его зовут, архитектора, в смысле… И опять забыла! Что за наказание! И главное, такое простое имя…

– Ты в следующий раз запиши, – посоветовала я, изо всех сил растирая плечи ладонями. – Давай обогреватель включим, а?

– Включай, конечно, хотя по-моему, у нас тут тепло… Все, завтра возьму у мужа журнал, заодно покажу тебе Гангренины хоромы… Видно, на память мне теперь полагаться нельзя… Нет, на что это похоже! Представляешь, вот спроси меня, как зовут йоркширских терьеров Стеллы Кошак – я всех перечислю, всех пятерых! Спроси, сколько мужей было у Нашей Великой Певицы – я каждого припомню, кто за кем следовал, сколько лет прожил с НВП, и ходил ли он с ней в загс! А имени человека, на которого мой собственный любимый муж чуть ли не молится – вспомнить не могу! Мне что, лечиться пора?

– Нет, – лязгая зубами ответила я. – Ничего страшного, обычные профессиональные перегрузки памяти. Вот когда ты увидишь себя утром в зеркале и подумаешь, что это Стелла Кошак, тогда действительно придется звать вра… чха!

Я оглушительно чихнула.

– Послушай, – сказала Аглая, озабоченно глядя на меня, – что-то выглядишь ты неважно. Глаза блестят, лицо красное…

– Эдо дюбовь, – я полезла в сумку за бумажными носовыми платками.

– А по-моему, ты заболела.

Через полтора часа, после того как я извела не только свои платки, но и все салфетки, которые удалось найти в редакции, Аглая притащила из туалета рулон бумаги, нарвала кусков разной длины, и рассовав их по карманам моей дубленки, велела мне немедленно убираться домой, а когда я начала вяло сопротивляться, велела мне посмотреться в зеркало.

Увидев огромный нос цвета международной солидарности трудящихся и маленькие слезящиеся глазки, я покорно позволила ей вызвать для меня такси.

14

Как в тумане вползла я в свою квартиру и упала на диван. Содрогаясь от крупной дрожи свернулась в клубок и подумала: грелку бы мне, горяченькую… переодеться бы… и чайку бы с лимончиком…

Проснулась я от звонка мобильного. Из сумки приглушенно звучала ария Кармен. Я торопливо вытряхнула рядом с собой на диван содержимое сумки, чтобы поскорее найти мобильный.

Звонила Катька, рванувшая, как обычно с места в карьер, едва успев услышать мое жалобное «алло»:

– Слушай, я тут составила твой астрологический прогноз на неделю, и решила, что должна тебя срочно предупредить. У тебя на сегодня сильнейшая опасность заболевания верхних дыхательных путей!

– Опоздала, – еле слышно прошелестела я.

– Что?! Уже?!!

– Боюсь, что да.

– И что, так хреново?!

Мне оставалось только негромко простонать в ответ.

– Сейчас я вызову Марата, и мы с ним придем тебя лечить, – деловито постановила Катька.

– Вы помирились? – обрадовалась я.

– Нет! Но ради тебя я готова на все, даже на встречу с этим… человеком! Что тебе принести?

– Себя. И лимон к чаю, если можно.

Я вернулась на диван. Хорошо бы они помирились. Тогда от моей болезни была бы даже некоторая польза… Одно непонятно – зачем, собственно говоря, нужно приводить ко мне Марата? Так и не найдя ответа на этот вопрос, я снова заснула.

Катька принесла себя вместе с лимоном, домашними котлетами и сырниками, банкой бабушкиного малинового варенья, пакетом пряников, копченой курицей, куском сыра и Маратом, который был изгнан на кухню, пока Катька переодевала меня в пижаму и шерстяные носки и ставила под мышку градусник, который тоже зачем-то приволокла с собой. Попутно она объяснила мне, бестолковой, что Марат приглашен ко мне как лечащий врач.

– Он же ветеринар! – изумилась я.

– Ничего, у него есть опыт лечения крупных приматов, – успокоила меня Катька. – Он даже как-то раз оперировал цирковую шимпанзе.

– Ну-с, – Марат вышел из кухни, помахивая чайной ложечкой. – Температуру померили?

– Тридцать восемь и девять, – сообщила я.

– Прекрасно. Откройте пасть, уважаемая пациентка, скажите «а»! Так, Екатерина, стетоскоп взяла?

– Разумеется, Марат Львович, – елейным голосом ответила Катька и, очутившись за Маратовой спиной, сделала страшную рожу и высунула язык.

Исследовав мое горло чуть не до самых трахей, Марат послушал меня стетоскопом, потом, приложив два сложенных пальца левой руки к спине, постучал по ним пальцами правой и сообщил:

– Никаких поводов для беспокойства. Сердечко, конечно, плоховатенькое, аортальная недостаточность, но это фигня, до сорока лет допрыгаешь, а там мы тебе шунтик поставим и будешь как новая.

– Слушай его больше! – разозлилась Катька. – Белкин, ты клятву Гиппократа давал?

– Радость моя, какая клятва Гиппократа? Я ветеринар. Короче, обычное ОРВИ, за таблетками я тебе сейчас схожу, как их принимать расскажу… А вы тут пока сплетничайте обо мне, какой я коварный деспот, не понимающий своего счастья.

– Много чести! – фыркнула Катька.

– Надеюсь, – надевая ботинки, сказал из прихожей Марат, – эта простуда будет самым тяжелым последствием вашего… кх-м… общения с Пеклом…

– А ты откуда знаешь? – хором воскликнули мы с Варькой, пораженно переглядываясь.

– Да мы с ним выпивали в пятницу с бывшими одногруппниками, а он все названивал чудесной девушке Варе, которая работает в журнале «Событие!». А раз девушка Варя так и не пошла с ним на свидание в этот вечер, значит, это была ты. А раз он названивал тебе так упорно, значит, свидание все-таки состоялось… Ну, а теперь тебе нужен доктор, и хорошо, что это я, а не Пеклин дядька, к которому он обычно водит своих де… Ой, черт, извини.

– А кто у Пекла дядюшка? – слабым голосом поинтересовалась я.

– Гинеколог, – ответил Марат.

И вышел из квартиры.

Мы с Катькой немного помолчали.

– Знаешь, – наконец сказала она. – Люди, конечно, произошли от обезьяны, но, по-моему, женщины и мужчины произошли от каких-то совершенно разных обезьян.

Я громко шмыгнула носом. Катька заботливо укутала меня шерстяным платком и отправилась на кухню – готовить мне, а заодно уж и себе, чай с лимоном.

Выпив чаю и подкрепившись парой-тройкой сырников, я пришла в себя настолько, что смогла рассказать Катьке невероятную историю своего первого свидания.

– Знаешь, – застенчиво призналась я, поминутно сморкаясь – капли в нос не очень-то помогли, – мне всегда казалось, что сексуальные сцены в голливудских фильмах – это такое художественное преувеличение, которого в жизни не бывает, потому что в жизни не может быть все так красиво. Оказалось, может.

Катька посмотрела на меня укоризненно:

– Я бы на твоем месте не восхищалась красотами секса, а училась на допущенных ошибках! Учишь тебя, учишь, а у тебя в голове все какие-то бестолковые восторги. Разве я не говорила тебе – неоднократно! – что должна брать с собой каждая нормальная девица, отправляясь на встречу с мужчиной?

– Может и говорила… Но я не помню.

– Вот! Разве это современная просвещенная женщина?! Это какая-то венециановская жница!

– Хорошо, не хочу быть жницею тупою, а хочу я быть владычицей морскою. Что мне брать на следующую встречу с Богданом?

– Ничего подобного, даже наоборот! Презервативы, запасные трусы и зубную щетку!

– Это же было первое свидание!

– Да хоть тридцать первое! Женщина всегда должна быть во всеоружии! Или ты думаешь, если повторять как заклинание «первое свидание», «первое свидание», «первое свидание», это спасет тебя от вони изо рта, молочницы и нежелательной беременности?

Я в очередной раз высморкалась и тяжело вздохнула:

– Хорошо, когда я в следующий раз пойду на первое свидание, я обязательно возьму с собой все вещи из твоего обязательного списка.

– Кстати, – лукаво спросила Катька, – а как… насчет… хвоста?

К счастью, в этот момент вернулся Марат с таблетками, микстурами и полосканьями. Желая хоть как-то выслужиться перед Катькой, он набрал столько всякой лекарственной гадости, что, кажется, обеспечил меня средствами от простуды на ближайшую пятилетку.

Громко полоща горло омерзительной на вкус изумрудо-зеленой жидкостью, я обдумывала сюжет о докторе, отравившем пациентку микстурой. Сюжет, конечно, ужасно устаревший, у Агаты Кристи варианты этого сюжета попадаются сто тыщ вариантов, и порошки тебе тут, и таблетки, и муж, травящий жену, и отец, что-то там подмешавший сыну в лосьон для бритья и прочие семейные ужасы. Я пыталась как-то модернизировать проклятый сюжет, но получалось не слишком хорошо – возможно оттого, что параллельно я пыталась подслушать, о чем разговаривают Катька с Маратом. Ничего не услышала, а сюжет в результате стал историей свидетеля убийства, которому подсыпали яд в глазные капли, чтобы он не смог опознать убийцу, но, во-первых, зачем возиться с каплями, если можно просто пристукнуть ненужного свидетеля, а во-вторых, наверняка это уже тоже где-то было.

Катька, как самая настоящая лучшая подруга, собиралась провести всю ночь у моего изголовья, поднося воду к пересохшим губам и меняя компрессы на пышущем жаром лбе, но я категорически отвергла ее жертву. Не сразу, но все-таки мне удалось убедить ее в том, что я не нахожусь на грани жизни и смерти, не мечусь в горячечном бреду и даже могу самостоятельно добраться до туалета. Тем не менее, она не могла отказать себе в удовольствии поставить на журнальный столик термос с горячим чаем – чтобы мне не вставать каждый раз, когда меня начнет мучить невыносимая жажда, оставить там же плитку шоколада – на случай, если я почувствую себя истощенной, ну, и поставила на пол рядом с диваном красный пластмассовый тазик, в котором я обычно стираю колготки – а вдруг я совсем ослабею? Катькина предусмотрительность растрогала меня до слез, и спустя еще долгое время после их с Маратом ухода я посматривала на тазик и хихикала. Потом, когда настал подходящий момент, отнесла его обратно в ванную, чтобы ночью, впотьмах, не споткнуться и не познакомиться в результате еще и с хирургом. Во-первых, хирург может оказаться теткой, так что знакомство не будет стоить переломанной ноги. А во-вторых, хватит с меня уже и стоматолога.

Все-таки у простуды есть свои приятные стороны. Конечно, из носа льет, в горле наждак, голова набита опилками, словно ты ближайшая родственница Винни-Пуха… Но зато лежишь себе в постели безо всяких угрызений совести, попиваешь чаек с малиной и, сонно моргая, скорее слушаешь, чем смотришь телевизор. Когда станет полегче, можно будет и за книжки взяться, но сейчас на чтение нет сил… Иногда и от телевизора бывает польза.

Прикрыв отяжелевшие веки, я снова слушала знакомый с детства вкрадчивый мужской голос. На этот раз он рассказывал про жизнь обезьян-гелад.

– Самец содержит гарем из четырех самок… Обязанность самца – защищать самок и их потомство и ухаживать за ними… Если самец не справляется со своими обязанностями, самки могут покинуть его и уйти к другому самцу. Благо, желающих много и свободные самцы всегда дежурят поблизости…

«Да, мы явно произошли не от этих обезьян… А еще говорят, что человек – высшая ступень эволюции, – думала я в полудреме. – Почему же тогда обезьяны живут лучше нас? Конечно, один самец на шестерых самок – это маловато будет. Но, с другой стороны, всегда есть свободные самцы и они дежурят поблизости… Так, все, надо выключать телевизор, а то будет всю ночь бубнить вхолостую… Интересно, где у нас пульт… Надо бы вообще-то перед сном зубы почистить… А то что-то мне острая зубная боль не очень понравилась, хотя последствия у нее оказались очень даже приятные…»

Внезапно я открыла глаза и села на постели. Я вспомнила, какая деталь не понравилась мне в Богдановой ванной.

На стеклянной полочке под зеркалом лежали две насадки для зубной щетки.

15

К утру, благодаря лошадиным дозам Маратовых таблеток, резь в горле сменилась кашлем, насморк перешел от стадии Рейхенбахского водопада к стадии Гримпенской трясины, а температура заметно упала, хотя и не настолько, чтобы я с полным правом могла назвать себя выздоровевшей.

И все-таки, запив новую порцию таблеток шипучим аспирином и чувствуя себя водолазом на дне морском, я принялась собираться на работу. Мысль о больничном отчего-то не приходила мне в голову. Возможно оттого, что голова слегка кружилась и не очень хорошо исполняла свои прямые обязанности.

Я добралась уже до двери, когда зазвонил телефон. В трубке раздался голос Гангрены, и я несколько секунд отчаянно надеялась на то, что это слуховая галлюцинация, возникшая из-за вчерашнего неблагоприятного влияния на мой мозг высокой температуры. Несколько секунд улетели, как дым, а вместе с ними и надежда.

– Как вы себя чувствуете, Варечка? – пропела Гангрена.

Так. Гангрена назвала меня «Варечкой»… Разумеется, это не к добру. Господи, вспомнить бы, что я там могла налепить в чертовом Самостреловском интервью … Может, следовало исключить упоминание о креме «Нивея», как неподобающий продакт-плейсмент? На всякий случай я села на табуретку, прежде чем ответить:

– Спасибо, уже гораздо лучше…

– Да я уж слышу, как лучше. Голос простуженный, вы совсем разболелись… За интервью с D-версией большое спасибо. Конечно, не все безупречно, но мне пришлось поправить совсем немного. Хорошая работа. До конца недели посидите дома. Выздоравливайте, лечитесь как следует. Мы должны беречь наших лучших сотрудников.

Я положила трубку, посмотрела на Катькин образок с ангелом-хранителем и впервые в жизни размашисто перекрестилась. Ликующе скинула с себя всякие юбки-колготки-свитерки и с наслаждением вернулась в байковую пижаму и халат. Бухнулась на диван и зарылась в одеяло с давно забытым детским ощущением свободы и счастья: сегодня в школу не идти! И завтра тоже! Для полного уюта не хватало только любимых книжек, сладкого чая и чего-нибудь вкусненького. Я вылила холодную бурду из термоса, заварила свежий юннань, подаренный мне еще на день рождения Лесей и сбереженный как раз на такой особый случай, достала из холодильника последние Катькины сырники, а с полки «Графа Монте-Кристо»… И сладко заснула над истрепанными страницами Дюма-отца.

Разбудил меня телефон. Свет ночного фонаря с улицы заливал комнату тусклым светом. Я потерла ладонями глаза, спросонья не совсем понимая, где я, что со мной и какое, милые, у нас тысячелетье на дворе, не говоря уж о дне недели и времени суток.

Откашлявшись, сняла трубку. Звонил Богдан.

Честно говоря, я не ждала его звонка – ни сегодня, ни в будущем. Когда насадки на зубную щетку всплыли вчера на поверхность моего сознания, мне стало совершенно ясно, что первое свидание задумывалось Богданом как единственное и что надеяться мне совершенно не на что. Конечно, будь я здорова, я посчитала бы своей святой обязанностью прорыдать по этому поводу всю ночь, но ослабленный болезнью организм выдал несколько слезинок и отключился, словно прибор, у которого сел аккумулятор.

– Я звонил тебе на работу, – как ни в чем не бывало, произнес Богдан. – Говорят, ты у нас заболела.

Пытаясь сообразить, как должна вести себя в такой ситуации женщина с умом и характером, я подтвердила, что да, заболела.

– Вот, не послушала меня, – торжествующе сказал Богдан. – Надо было выпить еще водки.

– И вдобавок к простуде заработать алкогольное отравление.

– Я тебя умоляю! Я дряни дома не держу. Водка высшего сорта. Ей даже младенец не отравится… У тебя какой номер квартиры?

– Зачем тебе? – тупо спросила я.

– Подумал, что надо бы навестить тебя.

– Очень приятно, но, наверное, не надо. Я… – я чуть не проболталась, что выгляжу из-за болезни не лучшим образом, но вовремя спохватилась и свернула в другую сторону: – у меня тут не убрано…

– Ой, кого ты этим решила напугать!

– Нет, правда, лучше не надо!

– Поздняк метаться. Я уже здесь, внизу. И, номер домофона скажи мне сразу. Или что у вас там, код?

Положив трубку, я суматошно забегала по квартире.

Отлично! Просто замечательно! Через две минуты здесь будет Богдан, а на мне зеленая пижама в красненьких медвежатках и желтый халат в оранжевых утятках с голубенькими глазками. Чем не детский сад, начальная группа?

Переодеваться не имело смысла – времени бы хватило как раз на то, чтобы скинуть с себя все, но надеть что-то другое я бы уже не успела, а встречать Богдана в костюме Евы я была морально не готова. Оставалось только судорожно причесаться – чешись не чешись, все ведьма какая-то! – и несколькими быстрыми штрихами обозначить на голове лицо – ну, чтобы Богдан хотя бы понял, что оно, в принципе, есть, хотя и взяло отпуск по болезни.

Но Богдану почему-то все понравилось.

– Боже мой! – воскликнул он, переступая порог. – Какая красивая девушка! Я должен ее поцеловать…

– Заразишься, – как истинная джентльменка… то есть леди, предупредила я.

– Зараза к заразе не пристает, это я тебе как врач говорю, – авторитетно заявил Богдан.

Да-да, очень точно подмечено. А еще медициной доказано, что микробы превосходно убиваются спиртом. Видимо именно поэтому, в профилактических целях, предупреждая распространение острых вирусных респираторных заболеваний, мой прекрасный принц, мой ангел-стоматолог, мой спасатель на водах перед визитом ко мне принял рюмку-другую. Третью. И от четвертой тоже не отказался. Конечно, как человек воспитанный, он закусил выпитое жвачкой «Орбит» (хотя не исключено, что это был «Дирол»). Однако, как водится, попытка маскировки привела только к тому, что новый запах появился, а старый не исчез, поэтому в результате я вдохнула при поцелуе крепкий мятно-спиртовой коктейль, от которого не то, что микробы, но и сама их счастливая хозяйка едва не упала замертво.

Пока я переводила дух, освобождая гортань и легкие от алкогольных паров, мой гость бодрой, хотя и не очень твердой походкой прошел в комнату и насмешливо воскликнул:

– Ба! Что я вижу!

Встревоженная, я последовала за ним и похолодела.

Проклятье! Богдан смотрел на портрет Зигфрида Энгельса, который я – ну конечно же! – забыла-таки убрать.

– Тебе что, нравится этот… – Богдан помедлил в поисках нужного слова, – урод?

Я тяжело вздохнула и смиренно приготовилась выслушивать справедливо высокие оценки таланта и красоты Зигфрида, а также похвалы своему собственному безупречному вкусу.

Богдан, в свою очередь, смотрел на меня с укором, ожидая, очевидно, жалкого лепета оправдания, но я, наученная горьким опытом предыдущих разговоров с мужчинами о Зигфриде Энгельсе, молчала как пленный партизан.

Не дождавшись от меня ни словечка, Богдан подал следующую реплику:

– Но он же пидор!

Я снова вздохнула, на сей раз со скукой на лице. Реплика была такой затасканной, что давно уже не вызывала у меня никаких эмоций, кроме легкой досады. Спорить с Богданом, приводя в качестве главного аргумента биографию Зигфрида Энгельса, включающую в себя три официальных брака и еще пару-тройку гражданских, не говоря уж о бесчисленных случайных связях и мелких интрижках, мне не хотелось. Оставалось только дожидаться, пока мой гость сам переменит тему разговора.

– Не понимаю я этого! – фыркнул Богдан – и опять не блеснул оригинальностью. Я вздохнула в третий раз – кротко, виновато. Умом Варвару не понять, козой кривою не объехать…

Надо сказать, для мужчины уровень понятливости у Богдана оказался довольно высоким. Прослушав третий вздох, он хитро прищурился:

– Но ведь я-то гораздо лучше, правда?

Я благосклонно улыбнулась, но все-таки промолчала.

– Он – неизвестно где и с кем, а я здесь, с тобой…

Он обнял меня одной рукой, и я обнаружила – с заметным, надо признаться, опозданием, что вторая рука у него занята пакетом сложной конфигурации. Даже не будучи искушенной выпивохой, из прихотливого сочетания форм я без труда вычленила характерные очертания узкогорлой стеклотары.

В пакете оказался пакет молока, пакет сока, банка меда и бутылка водки.

– А это зачем? – спросила я, доставая водку. Спросила, разумеется, из чувства протеста, а не из настоящего интереса.

– Как зачем? Ты хочешь, чтобы я, как ты, хлюпал носом и сидел дома? Я не могу, меня пациенты ждут. С острой, между прочим, зубной болью, – Богдан отнял у меня бутылку. – Сейчас и твою хворь будем лечить. Нечего-нечего головой мотать. Если не нравится в чистом виде, будешь соком разбавлять. Но – надо! Понимаешь, надо! И не спорь со мной, я врач, мне виднее…

Зазвонил телефон, и я, радуясь отсрочке водочного лечения, схватив аппарат, ускакала с ним на кухню, где, за разговором с мамой, занялась извлечением из холодильника провианта, оставшегося после вчерашнего Катиного визита, и припасов, сделанных мной в прошедшие выходные. Мама, узнав о моем бедственном положении, собралась приехать ко мне – причем немедленно. Похвальное мамино намерение заставило меня похолодеть не хуже любого новейшего жаропонижающего. К счастью, после долгих уговоров, мама согласилась перенести свой визит на завтра, однако взамен потребовала от меня подробностей – график температуры, список принимаемых лекарств и схемы их приема, а также подробный отчет о мельчайших нюансах самочувствия. Богдан из комнаты не подавал никаких признаков жизни, и я гадала, чем он там занялся.

За время разговора с мамой я успела сервировать кухонный стол, поставить рюмочки-стаканчики, выложить салфеточки и зубочисточки, и даже чайную свечку зажечь в красном подсвечнике. Оставалось только пригласить к столу Богдана и его бутылку водки.

Я вышла из кухни и обнаружила искомое в кресле. Однако за время моего отсутствия случилось нечто непредвиденное.

С прекрасным принцем произошла удивительная метаморфоза. Синие глаза помутнели, словно в них плеснули молока, и моргали с большим трудом, да к тому же несинхронно. Если же получалось так, что открытыми оказывались оба глаза, смотрели они совершенно в разные стороны, отчего лицо приобретало выражение диковатое и бессмысленное. Метаморфоза объяснялась просто. Бутылка в руке Богдана была совершенно пуста.

Надо вам признаться, что такого аттракцион я не видала даже под куполом цирка. Чтобы вот так, запросто, без малейшей закуски, выхлебать бутылку водки, словно минералочкой освежиться в жаркий день?

Не понимая всей глубины проблемы, я пригласила исцелившего себя врача к столу. Богдан с готовностью встал с кресла и тут же, покачнувшись, стал заваливаться в сторону, и упал бы, если бы я одним прыжком не очутилась рядом с ним и не сыграла роль подпорки.