Текст книги "Год лягушки"

33. Вместо эпилога

Вечер. За огромными окнами Никитиной квартиры Москва плавится в лучах жаркого майского вечера. Закатное солнце отражается в миллионах оконных стекол, и они кажутся россыпью бисера с огромной высоты тридцатого этажа. Нестерпимая духота. Небо чисто и ясно, ни облачка, но если распахнуть окно и вслушаться, можно услышать сквозь рычание запертых в пробках автомобилей глухие раскаты грома – гроза уже на подступах к городу.

Мне гроза не страшна. Я уютненько устроилась среди подушек в плетеном кресле. Передо мной – старинный круглый столик, принадлежавший еще Никитиной бабушке, на столике – чай в хрустальном стакане в подстаканнике, принадлежавший кому-то из предков Никиты, депутату Государственной Думы, еще той, дореволюционной (я, не сумев запомнить имя предка, глумливо прозвала его Ипполитом Матвеевичем), и даже ложка в чае принадлежала кому-то из великих князей – то ли Михайловичей, то ли Константиновичей. Пепельница, принадлежавшая еще… ну, не важно, кому… переполнена окурками, да и вообще все вокруг засыпано пеплом, словно в Последний День Помпеи. Никитина домработница – святая женщина Спартакиада Семеновна – несомненно, наложит на себя руки, когда увидит эту леденящую кровь картину.

Кроме всех этих замечательных вещей, принадлежавших кому-то еще в те времена, когда не только меня, но и родителей моих родителей не было на свете, на столике стоит еще одна штуковина – к счастью, никому еще, кроме меня не принадлежавшая. Это ноутбук – не тот ветеран компьютерных войн и непосильного труда, что прошел со мной огонь, воду и медные трубы, а новый – тонкий, звонкий, легкий, быстрый и во всех отношениях прекрасный. Именно от его монитора я отвернулась. И уставилась в окно – но на сей раз совсем не для того, чтобы сосчитать все семь высоток или отыскать какую-нибудь другую архитектурно-историческую достопримечательность.

Я ломаю голову над весьма сложной задачей. Через полчаса должна придти Катька (она даже позвонила мне с дороги, интересуясь, решен ли винный вопрос в нашей отдельно взятой квартире), а я еще так и не решила, куда спрятать труп.

А до сдачи романа, между прочим осталось две недели. А Гангрена – это вам не редакторша из «Лого-скрипт». Она из меня вынет всю душу, с кишками впридачу, промоет насыщенным раствором соляной кислоты и скажет, что все так и было. И никакие хрустальные стаканы, инкрустированные столики, серебряные ложки и портсигары с монограммой государя-императора, не говоря уж о ноутбуке новейшей модели с самым быстрым процессором и широкоформатным дисплеем – ничто, говорю я вам, не спасет меня от невыносимых страданий. Ох, я ведь догадывалась, что все так и будет, зачем же я ввязалась во все это?

Ах, извините. Вам же еще ничего не известно.

Началось все с того, что в Крещенский сочельник к нам с Никитой заглянула на огонек Гангре… то есть, Галина.

Да-да, теперь я должна называть ее Галина, потому что она – и в это никто не может поверить, даже я сама – считает себя теперь моей ближайшей подругой!

Перелом ноги оказался тем несчастьем, которое меняет жизнь лучше всякого счастья.

Во-первых, после травмопункта Никита отвез меня домой только для того, чтобы собрать необходимые мне вещи – и собирал их сам, попеременно спрашивая моего совета и отмахиваясь от моих протестующих воплей. Получившийся чемодан вещей и три огромных сумки с книгами, отправились вместе с нами на Никитину квартиру, где я и воцарилась в атмосфере, близкой к тепличной – Никита сдувал с меня пылинки, а его домработница Спартакиада Степановна взялась за полив и удобрение, да так рьяно, что к Новому Году я набрала два килограмма (все друзья и знакомые протестуют, когда я называю их лишними).

Во-вторых, досуг и неподвижность оказались лучшим стимулом для работы над романом – и я взялась писать так рьяно, что, незадолго до приезда Гангрены на Крещенский вечерок, поставила последнюю точку – и долго взвизгивала, приплясывая то на одной, то на другой ягодице и помахивая в воздухе здоровой, незагипсованной ногой.

К приезду Гангрены Никита зажег красные и желтые свечи, оставшиеся с Нового Года и Рождества, я для храбрости выпила бокал вина на голодный желудок, а Спартакиада Степановна запекла окорок.

Вечер удался на славу, не считая того, что, когда мы опустошили две бутылки шампанского и Никита на минуточку отлучился, Гангрена посмотрела на меня пронзительным взглядом и внезапно спросила:

– Вот скажи мне честно, я что, правда что ли такая сволочь, что вы все называете меня Гангреной?

Пару мгновений я смотрела на нее вытаращенными глазами, оцепенев от ужаса, а потом придала своему взгляду всю искренность и задушевность, какую только могла и сказала с негодованием в голосе:

– Никогда не слышала ничего подобного! Кто вам сказал такое?! Вас все в редакции так уважают, а многие – просто любят!

Не думаю, чтобы Гангрена мне поверила, но мой ответ привел ее в такое приподнятое настроение, что когда вернулся Никита, она предложила тост за меня. Никита тост поддержал и добавил:

– За Варю и ее новый роман!

– Какой роман? – заинтересовалась Гангрена. – Что, новый детектив? Отлично! Раз я остаюсь у вас ночевать…

Я украдкой вопросительно посмотрела на Никиту. В ответ он почти незаметно пожал плечами.

– …то мне как раз будет что почитать перед сном.

Как ни сопротивлялась я, как ни умоляла Гангрену смилостивиться надо мной – та была непреклонна. Схватив еще горячую – только что из принтера – стопку бумаги, она потребовала себе чайник зеленого чая и удалилась в отведенную ей комнату.

Сон долго не шел ко мне. Три или четыре раза я поднималась с постели и, стараясь не стучать костылями, прокрадывалась к двери Гангрены. Из-под двери пробивалась тонкая полоска тусклого света. Я прислушивалась и, не уловив ни единого звука, кроме биения собственного сердца, отправлялась восвояси…

Пробуждение было ужасно. Кто-то бесцеремонно теребил и тряс меня, так что, ничего не поняв спросонья, я почти уверилась в том, что нахожусь в больнице, и меня будят для того, чтобы повести на уколы. А когда открыла глаза, то перепугалась и чуть не заорала спросонья, потому что увидела склоненное над собой лицо Гангрены. К счастью, я довольно быстро вспомнила, что теперь Гангрена – существо дружественное, а не посланник дьявола на земле, каковым я от чистого сердца считала ее раньше.

– Этот роман я забираю, – проинформировала меня Гангрена, взмахнув перед моим носом папкой с рукописью.

– Как? – испуганно забормотала я. – Зачем?

– Я буду его публиковать.

– Но он уже обещан издательству «Лого-скрипт»… – робко проблеяла я.

– «Лого-скрипт»! – фыркнула Гангрена. – За те копейки, которые они платят авторам, пусть им негры с плантаций и китайские швеи романы пишут! Забудь про них! Вечером я вернусь – будем составлять договор. А сейчас я уезжаю – мне до вечера надо собрать документы и придумать название для моего нового издательства. В конце концов, я уже давно переросла журналистику. «Событие!» для меня – слишком мелкий масштаб! Никиту не буди, дверь за собой сама захлопну.

Дождавшись щелчка закрываемой двери, я растолкала Никиту, пересказала ему наш разговор (если Гангренин ультиматум и мое невнятное бормотание в ответ можно назвать разговором) и с ужасом в голосе пропищала:

– Она обдерет меня, как липку!

– Дура, она сделает тебя звездой! – зевая, ответил Никита и, как всегда, оказался прав.

Роман вышел через месяц – очевидно, Гангрена зналась-таки с дьяволом. Кажется, не было почти никакой рекламы, но стоило свеженькой книге появиться на прилавках, как разразился оглушительный скандал, в который с ногами влезли все мало-мальски известные издания, даже посвященные часам, винам и парусному спорту. Со скоростью холеры распространилась весть, что все персонажи романа имеют реальных – причем вполне узнаваемых – прототипов, а все события так похожи на правду, что ни в коем случае не могут ею быть.

Но если преступления автора против морали, нравственности и неприкосновенности частной жизни остались недоказуемыми, то преступление издателя было налицо – обложка романа представляла собой коллаж из фотографий Самостреловой – то есть, простите, певицы D-версии, – мастерством компьютерного дизайнера умело превращенной в труп и… самой Гангрена с крайне зловещим выражением лица. Надо признаться, что я была соучастником этого преступления, я даже пыталась уговорить Гангрену поместить туда же – для полноты мести – еще и Богдана, но получила отказ (кому интересна эта смазливая морда? – презрительно поинтересовалась Гангрена).

Самострелова немедленно подала в суд на издателя – то есть на Гангрену, но пока суд успел вынести постановление об изъятии книг из продажи, тираж был молниеносно раскуплен. На обложке следующего тиража Самостреловой уже не было – но это теперь и не было нужно. Зато на этой обложке была мужская физиономия, в которой совсем не трудно было узнать… нет-нет, не Богдана, а Зигфрида Энгельса.

Я торжествовала и воображала себе морально раздавленную Самострелову, отжимающую по утрам над раковиной мокрые от слез подушки.

Однако торжество мое было недолгим. Сначала оказалось, что продажи пластинок певицы D-версии после выхода моего романа возросли чуть ли не вдвое, а гонорар за ее выступление на корпоративных вечеринках увеличился чуть ли не на порядок.

А потом… Один из крупных телевизионных каналов захотел снять экранизацию нашумевшего романа. Гангрена ликовала и быстро уговорила меня подписать договор, отхватив, надо отметить и себе не самые маленькие проценты – не могу точно сказать, за какие заслуги. Каков же был мой ужас, когда я узнала, что на роль убитой стервозы-певички приглашена… Самострелова, а небольшую роль саксофониста, хотят, переделав саксофониста в заезжего заграничного певца, предложить… Зигфриду Энгельсу.

Самострелова – к моему величайшему сожалению – согласилась на роль певички и – к величайшему удовольствию Гангрены – отозвала свой иск, а Зигфрид Энгельс заломил за крошечную роль такой гонорар, что продюсеры взяли тайм-аут и погрузились в тягостные раздумья. Я надеюсь, что, поразмыслив как следует, они найдут на эту роль кого-нибудь попроще и поскромнее. На это у меня есть свои резоны. Дело в том, что Никита поклялся, в наказание за мой отдых в сугробе, изловить Зигфрида и посадить его на пару часов в холодильную камеру своего ресторана – и у меня нет никаких оснований не верить в искренность этой клятвы.

Катя и Марат поженились в апреле. После их свадьбы я долго ходила с шишкой на лбу, полученной от удара тяжелой пластиковой ножкой свадебного букета. Или эта штукенция называется ручкой? Не важно – в нее втыкаются цветы и за нее же держится невеста. По-моему, к таким букетикам должны выдаваться строительные каски для подружек невесты и прочих незамужних гостей свадьбы.

Аглая уволилась из «События» и устроилась редактором в какой-то новый девичий журнал, а ее муж Гриша теперь работает в архитектурном бюро Никиты. Не проходит и недели, чтобы Никита не пообещал мне уволить его за какие-то прегрешения – подлинные или мнимые, и главным образом за то, что он обращается к Никите не иначе, как «мой генерал».

Богдан… О нем мне почти ничего не известно. Иногда по утрам я нахожу в мобильнике полученные ночью смс-ки – настолько странного содержания и орфографии, что понять смысл, вложенный в них автором, не представляется никакой возможности. Получив такую смс-ку в первый раз, я решила, что ее отправитель находится при смерти и, перепугавшись, перезвонила ему. На мои звонки долго не было никакого ответа, а когда я уже собралась дать отбой, трубку сняли, сослались на недосуг и пообещали перезвонить – все это трезвым, чистым, отчетливым голосом, в звуках которого не было ни малейшего намека на болезнь, смерть или хотя бы невыносимые душевные страдания. Конечно, никто мне не перезвонил, и каждую новую смс-ку я со спокойной душой удаляю из памяти – своей и телефонной.

Единственное, что до сих пор не дает мне покоя – есть ли все-таки у Богдана на копчике татуировка-хвост? Но, боюсь, этого я никогда уже не узнаю.

Зазвонил домофон. Нажав кнопку, я впустила Катьку в дом, и в ту же секунду за окнами потемнело, полыхнула молния и гром грохнул совсем рядом.

Я сохранила изменения в файле, закрыла его и выключила ноутбук. Ничего страшного, спрячу труп завтра, утро вечера мудреней. Это всего лишь деталь, сам роман уже придуман, его осталось только написать. На сей раз это не столько детектив, сколько мистический триллер. Главная злодейка в нем – баба-издательница, пьющая кровь писателей, книги которых публикует. Один из них ее вскорости и пристукнет. Он не подозревает, что гнусная издательница смерти не боится, и будет являться к нему даже с того света…

– А Гангрена знает, о чем роман? – спросила Катька, когда мы, держа в руках бокалы с вином, подошли к окну, чтобы полюбоваться грозой.

– Гангрена пока что не в курсе, – ответила я, глядя на змеящиеся по стеклу струйки воды, – но думаю – ей понравится!

А про себя подумала, что, кажется, он все-таки наступил, мой год. Год Лягушки. А значит – мне снова должно повезти.