Текст книги "Герой на героине"

– Откуда про десять чеков знаешь? – с подозрением спрашивал я, но продолжал идти за парнишкой.

– Вот дурень! За спиной твоей, в очереди до Рады стоял! Пошли, пошли. Поторапливайся. Меня ломать сейчас начнет.

– А идти то далеко?

– До города. Правда, до окраины. То есть, гораздо ближе.

Часть 3. Глава 9.

Дорогу через поле прошли быстро, и в ботинках от быстрой ходьбы скопились песок и камни, но спешка не дала шанса остановиться и вытряхнуть мусор, облегчив свой нелегкий путь. Терпел и слушал. Слушал что парнишка, коего зовут Иваном, косит от армии и бегает от военкома. Я отметил между слов, что торчки в армии не нужны, но мой оппонент меня не услышал и продолжал повесть о своей нелегкой, но довольно увлекательной жизни.

И когда ночь открылась, как бутон розы и окутала мир сном, мы наконец попали в грязный подъезд, поднялись по скрипучей, гниющих досок лестнице на второй этаж и новый друг открыв звенящий, ржавый замок не менее ржавым ключом пригласил меня войти.

Жуткое запустение, отвратительный беспорядок в пустых комнатах. Мебели почти не было, горы тряпок и книг лежали на голом полу, а столы заставлены посудой, местами разбитой и грязной. И к моему удивлению, несмотря на то что эта квартира была гораздо беднее моей – электричество работало, правда изредка лампочка мигала. Но у этого полубомжа есть электричество, которого у меня нет уже много лет. Я страшно завидовал.

Пройдя в большую комнату Иван сел на грязный матрас, и стал готовить себе панацею от ломки. Я удивился, ибо по моему опыту героин готовится к употреблению совершенно иначе.

– Это у тебя что? – спрашивал я, затягивая обрывком простыни свою левую руку.

– Первитин. Смерть солдатов Рейха.

– То есть?

– В начале второй мировой войны… – говорил Иван, крутя в руках шприц с прозрачной жидкостью, затем ввел вещество в вену, ослабил повязку и прикрыл глаза. Я сделал то же самое, и минут через двадцать оба были готовы вернуться к разговору. Как ни странно мой визави начал с того, чем двадцать минут назад кончил. – В начале второй мировой войны, когда Фюрер, с кипящей от злобы и жажды власти кровью отправил своих солдат захватывать чужие земли, он вовсе не желал чтобы сие нашествие длилось больше двух лет. Он был одержим идеей создать армию живых людей, с кровью в венах, но лишенных всего человеческого. Он хотел чтобы они воевали во имя чистоты нации и при этом кровь нации, собственной ли волей или убежденный кем-то он травил первитином.

Сперва этот эликсир бессмертия продавался в каждой уличной лавке и на каждом рынке. Его добавляли в кофе и шоколад. Его продавали в аптеках как теперь продают аскорбиновую кислоту. Однако дрожащий за чистоту нации предводитель узнал о всем ужасе сего вещества и запретил его для гражданских. Но до рядовых солдат эта новость не дошла до конца 1943 года. Францию брали под первитином.

Нет, друг мой, не танки прорвали осаду. Танки это лишь инструмент в руках человека. Пустой танк бесполезен, как коробок спичек без единой серной головки. Танки ехали не день и не ночь, а долгих четыре дня. Остановившимся  на дозаправку танкистам Рейха давали лишь стакан кофе, шоколад и таблетку. Они не спали и не ели. Говорят, даже не мочились. Что поделать, такова судьба воинов, чья жизнь оценивается в те копейки, которые выплатят в сочувствии их осиротевшим семьям.

Они вошли во францию. Они почти захватили полмира, но первитин был жесток, и лишь выжидал своего часа. Солдаты стали гнить заживо, начиная с печени. Так изнутри они убили сами себя.

– Откуда знаешь все это? – спрашивал я, искренне не ведавший об этой части истории.

– Так я историк. Да и по части медицины кое-чего знаю.

– Например?

– Вернемся к прежним временам второй мировой. Известна ли тебе личность некоего доктор Мореля? Это одна из важнейших глав в медицине и истории.

– Абсолютно нет.

– Личный доктор РейхсФюрера. Кровожадный вождь был болен диабетом, имел слабое сердце и кучу других соматических изъянов. И доктор Морель хладнокровно губил своего пациента, не леча его от болезни, а обезболивая и снимая временные симптомы. И что поделать, со временем Адольф стал зависим от иглы своего друга в белом халате, и тот с кипяченым шприцем ходил за ним по пятам, а бедный пациент при любом недомогании заворачивал рукав. Даже в своем “волчьем логове”, коим назывался бункер в глухом лесу он не отпускал Мореля ни на шаг. Адольф и дальше колол бы вены, если бы обман Мореля не вскрылся, и того не отправили бы в ссылку. Спросишь почему не расстрел? Так ведь хоть и лгал Морель, а боль то от его лжи все-таки отпускала.

Говорят причина его смерти не только итог войны и страх трибунала, но и тяжелая абстиненция.

Иван закурил и ушел ставить чайник, а я опустил голову на тряпки, лежащие в изголовье голого матраца и глядя в потолок стал засыпать. Близилось утро. Интересно, а приходили ли уже меня спасать? С беспокойством я нащупал в трусах еще девять чеков, пересчитав их пальцами и закрыл глаза.

Часть 3. Глава 10.

Утром, около десяти часов я проснулся от шорохов и голосов. Компания из пяти человек сидели на полу, пили дешевое пиво и обсуждали что-то, далекое по сути своей от любого конструктива. Они бессвязно бормотали что-то, с интервалом в пятнадцать секунд нервно смеялись и отпивали пиво из банок.

– Доброе утро! – прокричал Иван, а когда я присел на матрасе он представил меня своим приятелем, и пять пар глаз устремились на меня.

– Ты откуда? – с подозрением и интересом спросила меня одна на всю компанию девушка с крашенными в красный волосами и худым лицом, с выпирающими скулами.

– Я из центра. – отвечал я, протирая ладонями сонные глаза.

– А чего на окраине делаешь?

– Срываюсь. А чего бы и нет? Иван пригласил, я согласился. Тем более что домой, до некоторого времени возвращаться мне нельзя.

– Семья?

– Нет семьи. Меня ищут те, кто желают мне добра, а я от них бегаю.

Допрос закончился, и я съел предложенный сухой батон с пивом и продолжил тихо сидеть на месте. Дождавшись вечера в беседах и распитии пива, двое парней покинули квартиру Ивана и отправились искать клад. Девушка, которую звали не-то Любой не-то Людмилой была изрядно пьяна и часто выходила в уборную. Наконец она угомонилась и легла на матрас рядом со мной. Я встал и вышел курить на балкон. И оттуда видел, как двое возвращаются, оглядываясь по сторонам в сумерках, ища засады за слабо горящими уличными фонарями.

– Люба! Поднимайся! Пришли. – кричал один из “гончих” и бросил пакет на пыльный журнальный столик.

– Это чего? – устало спросила пьяная Любовь и подняла глаза на пакет.

– Мефедрон. Наркотик, повышающий сексуальность.

– Я не просила.

– Дура! – кричал второй, – Ты просила принести хоть чего-нибудь, – мы принесли. Чего ты носом крутишь? Нюхай или вали отсюда.

Любовь поднялась, разбросала подол платья вокруг себя, собрала спутанные волосы и с помощью предложенной разобранной шариковой ручки вдохнула две дороги, откинулась на спину и закрыла глаза. И спустя минут десять она широко свои глаза открыла, поднялась и стала стремительно приближаться ко мне. За ее спиной я видел как кололся Иван и впал в забытье, и не имея шанса защититься позволил девушке забраться мне на колени, раздвинув ноги и лизать мою шею. Я был напуган и зол. Я не хотел того, к чему меня склоняют, ибо давно заделался инцелом, но тут оторопел и замер. Двое гончих помогли мне. Они взяли девушку и под руки унесли в другую комнату, крикнув что укладывают ее спать. Я успокоился, но следом за ними еще двое ушли в ту же комнату и я остался с Иваном, который был явно не здесь и не в себе.

Прошло еще десять минут. Сквозь тишину я слышал шум и ритмичные постукивания. Я поднялся и решительно пошел в комнату.

То, что я увидел вселило в меня дикий ужас.

На грязной подстилке лежало бледное, почти бездыханное тело девушки. Глаза закатились за веки, обнажив белые глазные яблоки, губы ее посинели. Четверо, как коршуны над своей маленькой жертвой склонились над ней и по очереди имели ее, почти мертвую, в глубоком, наркотическом сне.

Увидев меня один предложил мне присоединиться, но я вышел в уборную, долго блевал и вернулся с налитыми кровью глазами. Я полез в драку, а четверо, надевая спущенные штаны забились в угол от неожиданности, но тут же опомнились и толпой накинулись на меня. Били долго. Кровь текла у меня изо рта и носа, а я глотал ее и закрывал от тяжелых, вонючих ног свою бедную голову. Пинали в живот, по почкам, по лицу. Я ждал что забьют на смерть, но бледное тело за мечущими в страхе и злобе спинами уже спасено, и теперь ее оставят в покое.

Наконец четверо увидев что я залит кровью и не подаю признаков жизни схватили куртки и ботинки и выбежали из квартиры.

Я встал, смыл в ванной с себя кровь и вернулся в комнату. Я одел девушку, надеясь что проснувшись одетой она не вспомнит пережитого, накрыл ее простыней и ушел назад, в комнату к Ивану. Он уже приходил в себя и увидев меня избитым удивленно спросил чего тут успело произойти в его отсутствии, а я лгал. Сказал что дрались за внимание девушки.

Я устало бросился на гору тряпок. Пакетики в трусах прилипали к коже, и я вспомнил о героине.

Как вовремя.

Часть 3. Глава 11.

Утро третьего или четвертого дня от моего побега из собственной квартиры наступило с особой медлительностью. Проснувшись, я попытался открыть глаза, но открылся лишь один. Второй распух и гематома ныла назящей болью. Я наконец выпросил себе зубную щетку, которой явно уже пользовался кто-то до меня, но жажда гигиены была сильнее отвращения, и полив ее почти кипятком из ржавого крана я освежил рот, принял холодный душ (горячая вода была, но я привык уже к холодной). Завтраком назывались две сухие вафли и кипяток, разбавленный одним на троих пакетиком заварки. Любовь ела жадно, с особым голодом, и две своих вафли я отдал ей. Она наконец закончила свой скудный завтрак, выкурила сигарету и села рядом со мной.

– У нас было что-то этой ночью?

– У меня и тебя? Нет. Тебя уложили спать.

– Знаешь ли, женщина ощущает на своем теле последствия секса, даже если она ни черта не помнит и была без сознания.

– Хочешь правду? – с тоской и злобой я раскрыл свою тайну, – Тебя пустили по кругу четверо. Видишь мое лицо? Мне кажется и почки отбили. Я пришел слишком поздно, от того ты и ощущаешь “последствия”. Благодари за то, что они не накончали тебе на лицо и я вовремя вмешался.

Лицо девушки побледнело, она широко раскрыла глаза и глядела на меня пустым взглядом. Глаза ее заблестели и по щекам потекли слезы.

Я обнял ее, прижал к груди и просил простить меня, а она словно ребенок плакала на моем плече. Иван потирал затылок, метался по комнате и видно винил себя за то, что упоролся вчера не вовремя. Наконец Любовь отпустила меня и вытерла слезы.

– Когда травишься наркотой, – со временем все ниже опускаешься на дно. Молодые парни становятся ворами и педиками, а девушки спидозными шлюхами. Таков пусть всякого, чьи ноздри познали охлаждающий порошок, и чьи вены исколоты иглой. Это неизбежно. Мы умираем не от старости, а от болезней и передозов. Часто ли мы кончаем с собой? Наверное даже реже, чем это делают влюбленные безответно подростки. Мы редко падаем с крыш, но часто замираем навеки с перетянутой рукой. Я не боюсь быть шлюхой. Я ею являюсь уже давно. Дело в том, что один из тех четверых спидозный. Полагаю, это начало моей смерти. Полагаю, я инфицирована и обречена.

– Иди в больницу. – отвечал я, неумело скрывая ужас и отчаяние.

– У меня нет страхового полиса, а паспорт я отдала в залог за деньги, которые до сих пор не вернула. Да и что с того, что я туда пойду? СПИД неизлечим. А терапию, уходя в марафоны я буду выполнять неверно, и все равно сдохну от пневмонии или менингита через пару лет. Если повезет, то проживу пять, но и эти годы будут мне в тягость.

Я сжал кулаки, злой от бессилия и слушал, подавляя в себе жесточайшую ненависть. Я дослушал монолог несчастной и уточнив который из четверых спидозный обнял новую подругу, и обещав скоро вернуться вышел на улицу.

Солнце светило ярко, тропинка по которой я шел была чисто выметена. Я сделал звонок Ферхату с таксофона, уточнил благодаря его связям адрес подонка и решительно, по озвученному маршруту побрел по горячему асфальту в спальный район, полный серых многоэтажек и ржавых детских площадок, где на лавках сидели старухи, а дети ползали по турникам.

***

Закрыв ладонью дверной глазок я долбил левой ногой в дверь, пока не услышал как щелкнул замок. Ворвался в квартиру с криком “Привет, с*ка!” и ударил кулаком, с зажатым в пальцах камнем прямо в морду подонка. Он схватился за нос и кровь хлынула из ноздрей. Я толкнул его в комнату и запер дверь изнутри.

Заразная тварь жалко развалилась на грязном ковре и я пинал по спине его, как вчера он делал это со мной. Пнул дважды в живот, бросил камень ему на лицо и пошел в ванную. Взял занозчатую, старую швабру и притащил избитое тело в уборную, положил лицом над унитазом, спустил штаны и засунул швабру в его вонючий зад. Вынул, окровавленную и измазанную дерьмом, бросил на пол и окунул в сортир его лицом. Затем вышел из квартиры и медленно побрел домой.

Когда я уже подходил к подъезду, увидел толпу зевак, полицейскую машину и скорую. Иван испуганно выбежал мне навстречу, в глазах его застыл первозданный ужас. Любовь выбросилась из окна. Четвертый этаж. Она жива, но у нее сломан позвоночник. Окно было подъездным. Несчастная позаботилась о том, чтобы Ивану и его гостям за это не попало.

Часть 3. Глава 12.

В тот день, когда стонущую от боли Любовь погрузили в скорую и увезли, а полицейские записали что-то на бумаге и уехали, мы с Иваном вернулись домой и выпали из жизни на несколько дней. Сперва он кололся первитином, но когда тот закончился, мы добивали мои чеки героина до тех пор, пока в трусах моих не стало решительно пусто. Тогда мы выпили три бутылки водки и я ушел. Ушел назад, домой. Руки ныли от уколов, голова болела от похмелья, а душа страдала от пережитых трагедий. Я знал, что мне нужно видеть Любу. Я знал что сделаю все возможное, чтобы найти ее и утешить. Ей теперь это нужно больше чем когда-либо.

Я обошел дом по кругу и вошел во двор, а под окнами своими, в густой траве стал шарить по земле, ища ключ. Женщина в зеленом платье с серой кошелкой плюнула рядом со мной, проходя мимо и с отвращением отметила что я жалкое убожество. Она чертовски права, но не теперь. Я, черт возьми, ищу всего лишь ключ! И о чудо! Я нашел его, и вернулся к подъездной двери. Две старухи на лавочках бросали в меня оскорбления, а я грязными, дрожащими руками силился прижать ключ к магниту и отпереть дверь.

Миновав потасканный подъезд с надписями на стенах, одна из которых гласила “наркочмо” и стрелкой указывала на мою дверь я вошел наконец в свое пристанище.

Дом был пустой и чистый. Да, я ведь прибирался до того, как сбежал. Сухари мои безжалостно были сожраны наглыми мышами, ровно как и упаковки лапши быстрого приготовления. На столе лежала записка.

“Я приходил несколько раз, по просьбе Анатолия. Я знаю, Родион, что ты сбежал. Я знаю даже отчего ты бежал. Ты бежал не столько от спасения и нашей помощи, сколько от самого себя и страха перед будущим, которого ты не можешь представить себе без героина, и от этой неизвестности прячешься где придется, лишь бы только ничего не менять. Ты звонил Ферхату с таксофона, но домой ты решишь вернуться слишком поздно, ибо я уже не стану тебя искать. Поживи вдоволь в своем трусливом опьянении, а я подожду, пока ты наконец сознаешься в своем проклятии самому себе и придешь ко мне сам.

Доброжелатель.

P.S. Ищи меня через друга, который никогда не оставит тебя. А сейчас напиши ему. Он ждет твоего звонка сейчас больше всего.”

Я долго держал бумажку с правдой в руках, а потом не смял и не бросил в помойное ведро, а сложил вчетверо и положил в шкатулку с пустыми зажигалками и письмами от Анатолия.

Я просидел около часа на диване, глядя в пол и размышляя обо всем случившемся, а потом решительно встал, положил в карман две красные купюры, – последние деньги, которые у меня были, и вышел из подъезда. Все те же старухи не понижая голоса меня поносили, но я этого словно не заметил, и шел к своей цели.

Я зашел в супермаркет, взял две бутылки пива и разменял деньги, чтобы больше Рада не впарила мне очередные десять чеков за неимением сдачи. Я вновь пошел к цыганскому поселку.

Рада с особой радостью и окриком “оптовик идет” встречала меня, протягивала обвешанную золотом руку, как и прежде не вынимая сигареты изо рта и с радостью отсыпала мне две дозы в спичечный коробок, заговорила зубы своими сплетнями и наконец отпустила. К рассвету я снова был в городе и вмазавшись в одном из общественных туалетов направился в больницу, где теперь находилась Любовь.

Меня решительно не желал пускать санитар в приемном отделении, и мне пришлось сходить до супермаркета за бутылкой водки и поставить ее на стол перед сторожилой. Он снисходительно выдал пропуск и убрал бутылку в ящик стола. Я прошел по коридорам и дважды попадал не в то отделение, но наконец нашел нужное и прошел к палате интенсивной терапии.

Любовь лежала на кровати, спина ее была выгнута чем-то наподобие гамака, ноги накрыты простыней а правая рука болталась, почти доставая до пола. Она подняла глаза и улыбнулась мне.

– Как ты? – проговорил я с улыбкой.

– Я в порядке. Я сдала анализы на ВИЧ, и пока ничего не ясно, нужно будет повторить через пол года, но говорят что вполне вероятно, что я здорова.

– Ты хочешь жить? – спросил я с надеждой.

– Теперь, – да. Говорят что физической зависимости у меня нет, и пока я могу бросить без ломок и реабилитации, на одной лишь силе воли.

– И ты уверена что не вернешься к этому?

– Он был старше ее, она была хороша, в ее маленьком теле жила душа. Он Любил ее, она Любила летать по ночам.

– Ты слушаешь машину времени?

– Он боялся что однажды, под полной луной она забудет дорогу домой, и однажды ночью вышло именно так. – я молчал и слушал ее нежный голос. – Он твердил ее имя, выходил встречать на карниз. А когда покатилась на убыль луна, он шагнул из окна, как шагала она.

Два голоса, мужской прокуренный, знающий ноты и женский, нежный и тихий слились воедино, и мы познали что-то великое. А потом долго молчали, держась за руки, и Любовь просила меня вернуться, а я обещал. И я знал, что вернусь. Знал что я обрел вновь человека, которому я нужен, которого я могу утешать. И я теперь ни за что этому человеку не позволю умереть.

Часть 3. Глава 13.

Когда в полдень я вышел из больницы, я сразу направился домой, чтобы писать письмо Анатолию, но вдруг замер, вспомнив как долго идут письма, и направился к таксофону. Я забросил десять монет, чтобы успеть сказать все, что должен, и гудки в трубке долго капали на мой возбужденный мозг, но наконец я услышал родной голос, от чего в ногах у меня разом возникла слабость и я почти упал.

– Друг. От тюрьмы ты спас меня, а от героина не смог. Это я тебе не позволил и сбежал.

– Ничего, бывает. – простодушно сказал Анатолий и стал болтать о чем-то, рассказывать о новой жизни, делиться мыслями и новостями. Потом обещал позаботиться о том, чтобы у меня был стационарный телефон, но я отказался. Мне нужнее было электричество и вода. Но я не стал просить его оплатить долги. Он итак делал для меня слишком много.

В конце, прощаясь, Анатолий обещал еще денег, ни на секунду не намекнув что мне бы пора работать самому. Что ж, на то его воля. А я задумался. Может и правда стоит поискать хотя бы подработки?

Я вообще слишком много думал. Я почти перестал слушать музыку. Я стал в молчании и отдалении бродить по улицам и размышлять. Предоставленный самому себе я стал чуточку свободнее, но временами одиночество меня губило, и я принимал героина больше, чем обычно. И я уже не забывался глубоким, сладким, наркотическим сном. Я лишь чувствовал тепло в венах и облегчение. Кайф я потерял очень давно, и лишь изредка ловил физическое удовлетворение. И я хотел бросить, и меня спасали, а я все равно выбирал свою медленную смерть и возвращался назад.

Спасать, – это необходимость. И это я не о себе.

Спасать кого-то, когда сам не можешь подняться с колен. Спасать, ибо иначе любая, даже самая грязная жизнь теряет свой последний, благородный смысл.

Анатолий спасает меня, а я стремлюсь спасать Любовь.

И они нужны нам больше, чем мы им. И даже если трудно и больно, мы выживаем ради них. Мы выживаем ради тех, кто нуждается в нас. Это отталкивает, отгоняет смерть. Наш путь еще не окончен, и у нас много шансов. И с этой мыслью живется легче. Легче, когда ты нужен кому угодно, – человеку, собаке, Богу. Да. Спасая, – спасаемся.

И я буду жить ради тех, кому я нужен. Даже если сам я зависим от доброты моего старика Анатолия, его добродушного друга Ферхата, воды, кислорода и героина.

***

Возвращаясь, настреляв по пути три сигареты я шел к дому, когда увидел сидящего на траве Ивана. Он помахал мне рукой и позвал подойти.

– Мне тут сообщили, что ты насолил одному подонку. Чем конкретно он решительно держит в тайне. Расскажешь? – я присел рядом и закурил.

– Любу четверо в твоей хате насиловали, пока ты был под кайфом. Ты знаешь. Один из них был спидозный, с*ка. Он заразил Любу! И она из-за этого сиганула в окно. Она из-за него теперь инвалид! Что поделать, такая тварь не может пачкать землю безнаказанно. Я пришел к нему домой, разбил ему хлебало, засунул в задницу черенок швабры и умыл его грязную морду в сортире.

– Да ты псих! – прокричал Иван, но удивленный взгляд сменился взглядом плохо скрываемого одобрения. – Ладно, я тебя полностью понимаю. Именно потому, что я знаю какая он тварь, и знал это еще до того как ты кончил свой рассказ, я уважаю и одобряю твой справедливый поступок. Только теперь этот псих ищет тебя. Он трещит по району что наточил нож, и будет выпускать тебе им кишки. Те трое его кинули сразу же, потому что их поведение – это статья, но твой опущенный точно двинутый, и ему уже все по боку.

– Я тебя понял. – пожав руку Ивану я продолжил свой путь, но невольно прибавил шагу и стал прислушиваться к окружающим меня звукам.

Зайдя в квартиру я впервые за много лет заперся изнутри, повесил дополнительную цепочку и подпер дверь шваброй. Окна я плотно закрыл, опустил шторы и довольствовался тем светом, который проходил сквозь шторы красным, предзакатным, ярким лучом.

Я выпил чаю и лег спать. А в полночь я услышал как кто-то долбит кулаком в запертую дверь. Я подошел к окну, открыл его и поставил табуретку под подоконником. Если что сигану вниз. Затем я испуганно посмотрел в глазок. В подъезде было темно, и я видел лишь силуэт лица. Лица совершенно незнакомого. В страхе я хотел скрыть свое присутствие в доме, но нервный кашель выдал меня.

Часть 3. Глава 14.

Хриплый голос орал за дверью что разорвет меня на части и скормит голодным, бешеным псам. Матерился, надрывал горло и орал, орал, орал минут тридцать. Я уже слышал как сверху стучат по моему потолку. Наконец крик оборвался, простучали ботинки по кафелю и что-то с грохотом упало. Потом стон и мертвая тишина. Я закрыл окно и чуть дыша пролежал на утра на диване, боясь двинуться. Ругал себя за трусость, и на надуманной смелости в шесть утра отпер дверь и вышел в подъезд.

На лестнице, на четвертой сверху ступеньке лежало синее тело. Спидозный подонок был мертв, и кровавая пена на синих губах уже присохла к небритому лицу.

Я молча вышел из подъезда и с таксофона вызвал полицию, а сам сбежал, чтобы не попадаться на глаза сотрудникам, ибо носил условный срок.

Я пошел к Ивану.

Он отпер дверь, улыбнулся и пригласил войти.

– Нашел тебя опущенный? – спрашивал он и грыз сухарь.

– Он мертв.

– Ты? – испуганный взгляд сверлил меня, словно силясь прожечь мою кожу.

– Нет. Он пришел ночью, долбился в дверь и орал. А утром я нашел его в подъезде мертвым. Он передознулся.

– Помер значит… – чесал затылок Иван и откинул сухарь в сторону. – Сдох значит. Как самый настоящий пес. В подъезде, с блевотиной и всеми вытекающими. Ну и Бог ему судья! А черт с ним за компанию.

– Ничуть не жаль. Но он все-таки человек.

– Он убийца. Он умышленно заражал людей.

– Да это-то понятно. Только вот я к смертям отношусь чуточку иначе. Видишь ли, трупов я повидал довольно много. Мне взгляд мертвеца знаком. И сегодня я впервые был равнодушен, но что-то в душу мне въелось, словно бы вина за то, что не жаль. Я ведь такой же. И я, и ты. И нас ждет то же, что и его. Сдохнуть как грязный, больной пес. В своем ли доме, в подворотне ли, забыв навсегда что ты человек. Был человеком.

– А что если это не конец? Даже если мы потеряли человеческий образ, даже если разрушили себя и свои жизни, но остались еще в нас надежда и совесть, то смерть нам будет освобождением, и мы начнем все сначала, не повторяя прежних ошибок. – говорил Иван, продолжая нервно чесаться.

– Не нужно надеяться на новую жизнь после смерти, – отвечал я, – потому что никому не известно какая там жизнь, и есть ли она вообще. Прямо сейчас нужно свои ошибки исправлять. Просто мы этого сейчас хотим не настолько, чтобы действовать. И искать себе оправданий глупо. Я предпочел бы честно признать, что я слабак и тряпка.

Наконец Иван догрыз свой сухарь, выпил банку пива и пошел провожать меня до дома. Глядишь еще успели бы поглядеть как опущенного в катафалк грузят. Но дойдя до дома мы поняли что все самое интересное позади, и лишь участковый сидел на лавке у подъезда и курил.

– О, Родион! – бросив окурок на землю закричал мент и схватив папку увел меня в сторону. – Из твоей квартиры жмурик?

– Ага, щас. Этот чмошник мне пол ночи в дверь долбился, орал что кишки выпустит. Я дверь запер и утра ждал. А когда в седьмом часу вышел, он уже холодный был.

– Чего наряд не вызвал?

– Вызвал. С таксофона. А дома у меня телефона нет. У меня и электричества нет, и горячей воды, и даже отопления.

– Ты давай не жалуйся! Работать иди. Глядишь и сухари на мясо поменяешь. Отмечаю тебя сейчас, завтра жду в участке.

Участковый прибавил шагу и ушел, а его окурок продолжал дымиться под лавкой. Я поднял его и стал докуривать. Иван присел рядом, и подал мне пачку “камеля”, в которой гордо лежали две мятые, одинокие сигареты. Я взял одну, Иван вторую.

Мы сидели и курили, шел день, но все мимо нас. Мы сидели, ждали, а ничего не менялось. Все шло как и прежде, но не в наших, поневоле связанных друг с другом судьбах.

Часть 3. Глава 15.

И мы сидели бы так еще тысячу лет, если бы стон Ивана не пронзил тишину тихого места, брошенного на окраине старого города,  посреди серого  двора с ржавыми турниками и качелями. И стон этот был недолгим, и не настолько громким чтобы кто-либо кроме нас его услышал, но он вырвал меня из мутного потока пустых мыслей.

– Ты чего? – спросил я испуганно.

– Колодец воспалился. Болит страшно. Нарывает. Гной прям из под кожи лезет, гляди, – сказал Иван и обнажил синюю руку, на которой гордо и омерзительно возвышалась гнойная язва, набухшая как шар.

– Ты к врачу бы пошел! – сказал я бросив окурок, который уже давно обжигал мои пальцы.

– Страховки нет.

– Да в любом травмпункте вскроют. Пошли.

– Да не примут меня, я тебе говорю. Я ходил неделю назад.

– Слушай, а чего это в ране кровь? – спрашивал я с подозрением.

– А ты угадай! У меня все вены сгорели. Эта последняя.

– Ты идиот!? Да шел бы ты к чертовой матери! Тебе что легче потерять, руку или член? Открывай пах* (открыть пах, – найти основную паховую артерию, колоть в нее. у многих наркозависимых это последний этап болезни, когда все вены сгорели), раз уж на то пошло.

– Да, мне член дороже руки. – с ухмылкой ответил Иван и замотал носовым платком свою рану.

– Ты меня конечно дружище извини, но рукой своей ты пользуешься гораздо чаще.

– А вдруг брошу, женюсь.

– И кольцо будет не на что надеть. Мы идем в больницу. – говорил я, уже уводя друга в сторону спасительного травмпункта.

И просидели мы в нем до глубокого вечера. Очередь уменьшалась все медленнее и медленнее, а медсестры стуча каблучками носились мимо нас с железными подносами и перевязочным материалом. Двое пьяных, один из которых был с разбитой головой сидели на лавке и под шумок пили что-то среднего градуса и с каждым часом становились все веселее. Девочка с разбитыми коленями крутила колеса своих роликовых коньков, избитый мужчина теребил в руках видавшую виды сигарету, и время от времени убирал ее за ухо. А время шло, и Иван пригласил меня выйти в уборную. Вот уж в больничной уборной я еще не ширялся, да и не планировал. Но ради контроля пошел следом за Иваном, попросив избитого придержать нашу очередь.

***

– Коли в другую руку, – сказал я грозно, а Иван сперва послушно искал хоть что-нибудь под своей кожей, но не нашел и вопросительно посмотрел на меня. – Ноги смотри, – нашел я что ответить, и Иван послушно воткнул иглу под колено.

Вернувшись в очередь мы наконец успокоились, и удобно рассевшись на лавке стали рассуждать.

– Мне кажется мы с тобой мир видим иначе, чем трезвые. – говорил Иван, поддерживая кровоточащее колено.

– Ты ошибаешься. – отвечал я, блеща своею драгоценной мудростью, что дарована мне в отместку за утерянные таланты. – Мы не видим мир иначе, или с другой стороны. Мы видим всего лишь извращенный мир. Мы словно смотрим в кривое зеркало, и видим в отражении не нового себя, а уродливый образ, который изуродовали сами. Мы становимся забальзамированным экспонатом в кунсткамере. Мним себя великими, а на деле вызываем у реального мира и адекватных людей лишь отвращение и любопытство. Любопытство, с которым невинный ребенок разглядывает труп птицы, торчащий весной из сугроба. И птица эта давно не может летать и петь.

Иван смотрел на меня в упор, силясь разглядеть в моих глазах чего-то, но я вдруг закончив свою пламенную речь заметил что коридор пуст, а избитый мужчина уже покинул кабинет, в который теперь нужно заходить нам.

Часть 3. Глава 16.

В кабинете пахло спиртом, и этот запах перебивал вонь от бродящей на жаре крови в тазу, который спустя секунду как я с отвращением на него посмотрел унесла куда-то полная санитарка.

– Вам чего? – спросил седой старик, упорно разглядывая витиеватого почерка записи в толстой тетради.

– У нас нарыв. – ответил я за друга.

– У обоих? – подняв глаза над очками парировал доктор в почти сером халате.

– У меня! – гордо отвечал Иван.

– А группа поддержки нужна Вам чтобы легче было бороться с вашей фобией? Второму бы выйти.

– Позвольте, я останусь? – моляще просил я усаживая друга на кушетку. Доктор прокашлялся и жестом приказал показать рану. Иван обнажил руку и доктор внимательно ее разглядывал, щупал пальцами и вертел под ламой.