Текст книги "Бейкер-стрит и окрестности"

В том же 1882 году в Британии состоялся процесс по разрешению патентного спора между Сваном и Эдисоном, закончившийся решением в пользу первого. Спор был улажен заключением соглашения, по одному из условий которого Эдисон должен был взять Свана партнером в свой британский электрический бизнес. В октябре 1883 года «Компания электрического освещения Эдисона» и «Объединенная компания электрического освещения Свана» слились в единую «Компанию электрического освещения Эдисона и Свана» – «Эдисон энд Суон Электрисити Лайт Компани Лимитед» (позднее ставшую известной как «Эдисван»).

В середине 1880-х дело электрификации слегка застопорилось, но ненадолго. В 1887 году полковник Рукс Эвелин Белл Кромптон построил электростанцию на Кенсингтон-корт, ставшую одним из первых практических предприятий электроснабжения. С 1890 года начинается использование электросчетчиков, отсутствие которых также было препятствием к широкому распространению электроосвещения.

Реклама компании «Эдисван». 1882

В 1890 году в Лондоне было уже 9 электроосветительных компаний и 66 подрядчиков по электроосвещению и электроснабжению. Таким образом, можно полагать, что электрическое освещение появилось в доме 221-б вскоре после «воскрешения» Шерлока Холмса в 1894 году, сперва, скорее всего, в виде газово-электрической комбинации.

С начала 1890-х начинают возникать электрические бытовые приборы. Так, известно, что в 1891 году, в год исчезновения Холмса, в Лондоне была выставлена на продажу полностью электрифицированная кухня (неизвестно, правда, из чего состоявшая), в 1892 появились первые тостеры, фритюрницы, кофеварки, холодильники, пылесосы и миксеры, в 1894 был произведен первый электрический чайник. Примерно на рубеже веков в новых домах электрические провода стали прокладывать уже при строительстве, до этого их вели обычно вдоль газовых труб.

Настольная электрическая лампа. Рисунок из книги Сидни Уокера “Electric Lighting for Marine Engineers”. 1896

Электрическая люстра. Рисунок из каталога “JUNIOR Army and Navy Stores”. 1893

Электрические лампочки появляются не только в домах, но и в вагонах поездов, в каютах пароходов. В 1888 году аккумуляторами для электрического освещения пассажирского салона начинают снабжать лондонские омнибусы, в 1898 электрический свет был впервые использован в наружной фаре.

Впрочем, шествие электричества было не таким уж триумфальным, как это может показаться. Благодаря внедрению калильной сетки и возможности почти неограниченно снижать цены на газовое освещение конкуренция между двумя типами освещения еще долго шла очень жестко и почти на равных, несмотря на явные преимущества электричества в яркости и в санитарно-гигиенической стороне дела.

Электрический переключатель фирмы «Эдисван». Рисунок из книги Сидни Уокера “Electric Lighting for Marine Engineers”. 1896

В 1910 году Уильям Кулидж из «Дженерал Электрик» изобрел лампу с вольфрамовой нитью накаливания, световая отдача которой составляла до 10 люменов на ватт. Но настоящий перелом произошел в 1912 году, когда Ирвинг Лангмюр выявил преимущества витой вольфрамовой нити накаливания, если она работает в среде инертных газов (сперва азота, а затем и смеси азот и аргон), что позволило выпустить лампы в 40, 60 и 100 Вт. Это был год, когда Шерлок Холмс с доктором Уотсоном последний раз действовали в рассказе «Его прощальный поклон». Поэтому мы не станем следить за дальнейшим развитием электрического освещения, а посмотрим на другие средства освещения, использовавшиеся на Бейкер-стрит.

В середине 1890-х годов серьезным соперником традиционного светильного газа и электричества казался новый осветительный газ – ацетилен, выделяющийся при соединении воды с карбидом кальция и обладающий ярким и чистым пламенем. В 1894 г. французский химик Муассан открыл способ получения карбида кальция накаливанием угля с известью в особой электрической печи при температуре 3000–3500, что позволяло сделать его достаточно дешевым при производстве в больших количествах. При одинаковой силе света стоимость ацетиленового освещения была в полтора-два раза ниже электрического. Однако ацетилен был ядовит и взрывоопасен. Менее ядовитый, чем светильный газ, ацетилен не имел специфического запаха, который позволял бы заметить его утечку. Поэтому к нему примешивали не улучшающие его светильных свойств, но обладающие резким запахом газы. То же самое делали для уменьшения взрывоопасности: смешивали со светильным газом или растворяли в некоторых других газах. Однако ацетилен не сумел победить в конкуренции с электричеством и использовался в тех случаях, когда требовался автономный источник, дающий сильный и яркий свет, который по несовершенству тогдашних аккумуляторных батарей не могли обеспечить электрические лампы – в фонарях экипажей и автомобилей, в освещении железнодорожных поездов и при горных работах.

Свановская переносная лампа. Рисунок из книги “The modern application of electricity”. 1883

Каретный фонарь. Рисунок из каталога “JUNIOR Army and Navy Stores”. 1893

Почти наверняка на Бейкер-стрит имелись керосиновые лампы. В 1850 г. Джеймс Янг запатентовал технологию очистки нефти и разделения легких и тяжелых нефтяных фракций. Получаемое при этом светильное минеральное масло было названо им «керосином», и с начала 1860-х годов оно стало в Британии самым распространенным источником света. Керосин был дешев, а керосиновые лампы неприхотливы в использовании, поэтому он долго выдерживал конкуренцию газа и электричества. В доме миссис Хадсон керосиновые лампы наверняка использовали как наиболее удобные автономные источники света. Как и газовые светильники, они имели свои неприятные стороны: при небольшом пламени из-за прикрученного фитиля или недостаточном поступлении кислорода они давали сильный неприятный запах, а если в лампе кончался керосин, она начинала выбрасывать в воздух клубы черного дыма. Слишком короткий фитиль норовил провалится внутрь лампы, а стекла нуждались в ежедневной чистке от копоти. Вряд ли нужно все это подробно описывать, керосиновая лампа дожила до нашего времени. Серьезной проблемой керосинового освещения до 1890-х годов был нестабильный состав керосина. Собственно слово керосин означало совсем не то, что сейчас подразумевается под этим стандартом. Иногда керосин содержал слишком много легких фракций, да и вообще тогдашний керосин был ближе к бензину, поэтому нередко происходили взрывы, приводившие даже к человеческим жертвам. Позднее продажа взрывоопасного минерального лампового масла была запрещена.

Подвесная керосиновая люстра. Рисунок из каталога “JUNIOR Army and Navy Stores”. 1893

Двунаправленная подвесная лампа для минерального топлива. Рисунок из каталога “JUNIOR Army and Navy Stores”. 1893

Никелированная настольная керосиновая лампа с патентованной горелкой Хинкса и огнегасителем. Рисунок из каталога “JUNIOR Army and Navy Stores”. 1893

Никелированная настольная керосиновая лампа. Рисунок из каталога “JUNIOR Army and Navy Stores”. 1893

Настольная керосиновая лампа для чтения “Queen’s”. Рисунок из каталога “JUNIOR Army and Navy Stores”. 1893

Настольная керосиновая лампа из кованого железа. Рисунок из каталога “JUNIOR Army and Navy Stores”. 1893

Полицейский фонарь «Бычий глаз». Рисунок С. Поберовского

Все еще оставались в обиходе масляные лампы, в которых применялся либо животный, либо растительный жир. К первому относился китовый или тюлений жир, а из растительных употреблялось оливковое или рапсовое масло. К 1881 году масляные сигнальные фонари на железных дорогах были окончательно вытеснены фонарями, использовавшими минеральное масло или керосин. Но большинство фонарей, известных как «бычий глаз», все еще оставались масляными. Название свое эти фонари получили от толстой стеклянной выпуклой линзы, позволявшей фокусировать свет. Имелись две разновидности этих фонарей: фонарь с заслонкой, позволявшей закрывать свет, не гася фонаря, и обычный, без заслонки. Первая из этих двух разновидностей называлась потайным (black или dark lantern) фонарем и использовалась как полицией, так и преступниками. В рассказах «Конец Чарльза Огастеса Милвертона», «Чертежи Брюса-Партингтона», «Лига рыжих» Шерлок Холмс тоже использует потайной фонарь. Потайной фонарь предоставлял собой внешний оловянный кожух цилиндрической формы, как правило, окрашенный снаружи в черный цвет и увенчанный гофрированным многоуровневым вентиляционным колпаком. Спереди на нем была установлена стеклянная увеличивающая линза с блендой, не дававшей лучу света рассеиваться в стороны. Внутрь помещалась масляная лампа с резервуаром и регулируемым фитилем. Позади пламени находился полированный отражатель, позволявший добиваться довольно сильного потока света. Для регулировки количества света, проходившего через линзу, поворачивали вентиляционный колпак, вместе которым поворачивались и перемещавшаяся между пламенем и линзой металлическая заслонка. В некоторых моделях для управления заслонкой использовался рычажок под линзой или позади фонаря. Полицейский, сторож или преступник мог вообще закрыть заслонкой пламя, делая его невидимым для посторонних. На полицейских фонарях сзади были две поворачивавшиеся проволочные скобы, использовавшиеся как ручки, и зажим для крепления на ремне.

Следующим средством освещения были спиртовые лампы. Спиртовки давали пламя значительно большее, чем свечи, были сравнительно безопасны, если были хорошо заправлены, а хозяин ее не додумывался заняться обрезкой фитиля вблизи открытого пламени, у горящего камина или над газовым рожком, и являлись самым дешевым источником небольшого локального освещения. Если спиртовка использовалась в качестве ночника, то во избежание появления в комнате пара и запахов после того как фитиль гасили, ее рекомендовалось ставить под дымоход.

Наиболее древними из используемых источников света были свечи.

Лондон при свечах. Рисунок из журнала “Illustrated London News”. 1872

В течение девятнадцатого века к восковым свечам добавились свечи стеариновые, затем понемногу парафиновые, причем на рубеже веков стеариновые свечи были основным типом. Но все это время, почти до 1900 года, продолжал свое существование самый омерзительный, после газа, источник света – свеча сальная. Это именно она оставляла несмываемые никаким бензином пятна на шляпе у джентльмена, поднимающегося по темной лестнице со шляпой в одной руке и подсвечником в другой. Кроме пятен на шляпе, штанах, письмах и деловых бумагах, она оставляла сильные ожоги на руках, с треском брызгала растопленным салом в глаза, наполняла комнату запахом эскимосской хижины, а упав на пол или просто налив на пол небольшую лужицу, ломала руки и ноги лучше любой банановой корки. Самым омерзительным ее свойством было образование висящего в виде черного курдюка нагара на конце фитиля, который скаредные особы еще и старались подольше не срезать из экономии.

Производились свечи нескольких сортов: восковые, стеариновые, чисто парафиновые, стеариновые с различными примесями парафина и спермацетовые. Последнее было чистейшим надувательством или, во всяком случае, условным названием и не более, что показывает простой подсчет добываемых кашалотов. Продавались даже спермацетовые свечи с амброй и стоили они примерно как восковые.

Свечи были самым дорогим и самым неэффективным способом освещения, и применялись там, где необходим был мобильный и компактный источник света, еще более компактный, чем масляный фонарь. Например, в устройствах pocket lantern, которые в «Знаке четырех» и в «Происшествии в Вистерия-Лодж» неправильно переводят как карманный фонарик. Это термин обозначал фонарь-контейнер, куда можно было поместить любой переносной источник света. Такие фонари бывали настенными, и переносными, часто они использовались для чтения в садовых беседках. Шерлок Холмс возил с собой небольшой футляр для свечи, одна из сторон которого имела стекло. Футляр этот был чуть больше самой свечи, но защищал ее нестойкое пламя от ветра и непогоды.

В доме на Бейкер-стрит свечи, скорее всего, имелись на всякий случай или для того, чтобы спуститься к входной двери ночью, если у миссис Хадсон не было легкой керосиновой лампы, но для освещения они не употреблялись. Свечи долго, до появления ацетилена, использовались в каретных фонарях наряду с маслом и керосином. Кроме того, пока электричество боролось с газом, в изрядной части Лондона, скажем, к востоку от Тауэра, в большинстве жилищ и вовсе не было никакого освещения, кроме сального или стеаринового огарка.

Глава 10. Карьера доктора Уотсона

В начале своих воспоминаний Уотсон сообщил нам, что в 1878 году получил степень доктора медицины Лондонского университета и отбыл в Нетли для прохождения курса, предписанного армейским хирургам. Чуть дальше мы узнаем, что Стэнфорд был у него ассистентом в больнице Сент-Бартоломью. Ничего больше о своем образовании Уотсон не сообщает, но и этого достаточно, чтобы восстановить его карьеру в деталях.

В то время Лондонский университет еще не был учебным заведением, это было учреждение, которому королевской хартией 1863 года было даровано право проводить вступительные и аттестационные экзамены, а также присуждать кандидатам в случае успеха одну из ученых степеней. В области медицины этими степенями были бакалавр медицины, бакалавр хирургии, магистр хирургии и доктор медицины. Образование же кандидаты должны были проходить в одной из признаваемых университетом медицинских школ. Уотсон, конечно, мог учиться сразу в нескольких школах, но стесненность в средствах, скорее всего, вынудили его ограничиться медицинским колледжем при больнице Сент-Бартоломью.

Право сдавать вступительные экзамены в университет стоили Уотсону 2 фунта, без этого взноса абитуриентов на экзамен не пускали. Если учитывать принятую дату рождения Уотсона – 1852 год – то несложный подсчет на основе экзаменационных правил Лондонского университета позволяет сказать, что будущий компаньон Шерлока Холмса сдал вступительные экзамены между 1868 и 1872 годом. Но еще до вступительных экзаменов Уотсон наверняка посещал подготовительные курсы. Состоявшие из трех классов трехмесячные курсы при больнице Сент-Бартоломью стоили 10 фунтов 10 шилл.

Чарльз Китли, младший хирург в Западно-Лондонской больнице и одно время демонстратор в больнице Сент-Бартоломью, оценивал в брошюре «Студенческий путеводитель по медицинской профессии» (1878) стоимость дальнейшего обучения примерно в 700 фунтов, хотя признавал, что при должном старании можно уложиться и в меньшую сумму. Воспользуемся его расчетами. Итак, курс обучения – до получения степени бакалавра медицины – длился не менее четырех лет. Если Уотсон не посвящал учению все свое время, а пытался объединить учебу с добыванием средств к существованию, то еще дольше. Китли рекомендовал студентам не заниматься ерундой, а лучше жить в каморке, питаться копчёной селёдкой и черствым хлебом и учиться. Два с половиной года из этих четырех следовало провести в медицинской школе (в случае Уотсона, как я уже говорил, это был медицинский колледж при больнице Сент-Бартоломью). В эти два с половиной года входили каникулы – летние по два месяца и зимние по месяцу, итого шесть месяцев. Оставшиеся полтора года обучения могли быть проведены с любым доктором. Часто доктора предоставляли студентам кров и пансион в обмен на их услуги, особенно если студент прошел полуторагодовую больничную практику, требовавшуюся для сдачи первой бакалаврской сессии. Скорее всего, Уотсон начал свои занятия в колледже Барта в октябре и в конце своего второго зимнего семестра сдал первую экзаменационную сессию по анатомии и физиологии. После чего, как человек, сильно ограниченный в средствах, пристроился к какому-нибудь доктору в качестве ассистента, что позволяло ему закрепить полученные знания на практике. В больнице Сент-Бартоломью 16 наиболее достойным студентам второго года обучения, с отличием прошедшим экзамен по хирургии, дозволялось ассистировать больничным хирургам без внесения за это обычной платы (такие ассистенты назывались dressers; Стэнфорд, познакомивший Уотсона с Холмсом, как раз и был ассистентом у нашего героя до получения тем степени доктора медицины); остальные желавшие ассистировать обязаны были за это платить. Увы, мы не знаем, насколько прилежно учился Уотсон, возможно, он тоже попал в число счастливчиков. Из наиболее прилежных студентов отбирались также ассистенты для врачей и врачей-акушеров, называвшиеся clinical clerks.

Денежные расходы в течении описанного времени на еду, жилье, одежду, карманные деньги и т. п. зависели, конечно, от студента, но было распространено совместное проживание двух студентов с примерно с одинаковыми средствами. Это позволяло им делить пополам расходы на газ и уголь, и на треть уменьшить расходы на наем квартиры. Даже в Лондоне приличная квартира для двух студентов в Излингтоне могла быть снята 15–18 шиллингов в неделю, включая все отдельно оплачиваемые опции, кроме угля. Правда, от Излингтона до Барта путь неблизкий. Обычно на квартиру тратилось 25–30 шиллингов в неделю. Очень часто домовладелицы жалели бедных студентов и снижали им плату в ущерб себе. Китли утверждал, что существовало большое количество бедных студентов-медиков, полный пансион которых не превышал 25 шиллингов в неделю, т. е. за девять календарных месяцев в Лондоне стоили им менее 50 фунтов. Однако обычно расходы составляли 37 шиллингов в неделю, т. е. 74 фунта за девять месяцев. Следовательно, в среднем на жилье, еду и карманные расходы тратили более 100 фунтов во время зимнего и летнего семестра. Надо учесть, что больница Сент-Бартоломью имела на своей территории студенческое общежитие (во времена учебы Уотсона его комендантом был Моррант Бейкер), для проживания в нем студенты делали вступительный взнос 2 фунта 3 шилл. Скорее всего именно там, а не на частной квартире жил Уотсон во время учебы.

Медицинские колледжи брали со студентов деньги за лекции и больничную практику, плата за три года обучения в больнице Сент-Бартоломью в 1869 году составляла 100 ф. 15 шилл. (31 фунт 10 ш. в начале первого зимнего семестра, 31 фунт 10 ш. в начале первого летнего семестра, 36 фунтов 15 ш. в начале второго зимнего семестра). Доступ к каждой из экзаменационных сессий (таких сессий было три: базовая научная, первая бакалаврская и вторая бакалаврская) стоил 5 фунтов.

Во многих случаях студентам приходилось нанимать частного репетитора, которому платилось от 7 фунтов 7 шилл. до 10 фунтов 10 шилл. за семестр. Обычно это был один семестр для первой и один для проходной сессии. Иногда репетиторы собирали целые классы, тогда присутствие на его занятиях стоило только 5 гиней в течении неограниченного времени. Некоторым студентам требовалось значительно больше занятий, но Уотсону двух семестров должно было хватить. В больнице Сент-Бартоломью существовали также подготовительные курсы для прохождения базовой научной экзаменационной сессии и для первой бакалаврской сессии, стоившие студентам больничного колледжа 6 гиней.

На книги и инструменты уходило порядка 15 фунтов. Время для досуга у студентов-медиков было невелико, но зато они использовали его по полной. Студенческое буйство, пьянство и распутство было широко известно, равно как и огрубляющее воздействие такой жизни. «В течение первых моих двух лет в Бартсе, – вспоминал Э. Р. Фарбес о 1880-х годах в книге «Лондонский доктор» (1940), – удовольствия ставились прежде работы.» Впрочем, подписки в доступных студентам клубах и обществах были недорогими, так что основной расход тут мог быть на выпивку.

Поскольку Уотсон не был лондонцем, в расходы следовало включить дорожные расходы от дома до Лондона и обратно – если, конечно, его отец был еще жив к этому времени.

Получив степень бакалавра медицины, Уотсон, как мы знаем, на этом не успокоился и продолжил учебу дальше. Но получение аттестационного диплома также стоило денег. Диплом члена Королевской корпорации хирургов стоил 20 гиней, лиценциата той же корпорации – 15 гиней, лиценциата Общества аптекарей – 9 гиней. Обычно практикующие врачи старались получить два аттестационных свидетельства: одно – члена Королевской корпорации хирургов, второе – медицинское (во времена учебы Уотсона это был, как правило, сертификат лиценциата Общества аптекарей, а в 1880-х – члена Королевской корпорации врачей). Какой хирургический диплом предпочел получить Уотсон – мы не знаем, но о медицинском он говорит сам – в 1877 году он получил степень доктора медицины. Для получения степени доктора надо было не менее двух лет проработать врачом-резидентом или хирургом-резидентом в больнице. Больничная администрация в Сент-Бартоломью назначала ежегодно четырех врачей-резидентов (house physicians) и четырех хирургов-резидентов (house surgeons), которым предоставлялась квартира при больнице, уголь и свечи, а также платилось символическое жалование в 25 фунтов. Видимо, Уотсон был одним из таких хирургов-резидентов. Взнос за допуск к испытанию на степень доктора медицины был, видимо, последней тратой Уотсона на свое образование – стоило это ему еще 5 фунтов. Получив степень доктора, Уотсон, казалось бы, обладал всем, что нужно, чтобы завести врачебную практику, однако он неожиданно поступает на курсы военных хирургов в Королевском госпитале Виктории в Нетли.

Королева посещает госпиталь в Нетли. Рисунок из журнала “The Graphic”. 1874

Условия, которые предлагало военное ведомство поступившим на службу в Армейский медицинский департамент, были отнюдь не шикарные. После прохождения вступительного экзамена все зачисленные на курсы получали звание хирурга на испытательном сроке и жалование 6 шиллингов в день, которое получали в течении четырех месяцев нахождения в Нетли. Сдав выпускной экзамен, курсанты в зависимости от числа набранных им балов, получали назначение в различные части, и с этого момента числились уже полноценными хирургами (а не младшими хирургами, assistant surgeons, как утверждается в «Этюде в багровых тонах»; чин хирурга-ассистента был ликвидирован в 1873 году), первые шесть лет службы приравниваемыми к лейтенантам. С ними заключался контракт на 10 лет, который мог быть затем продлен Департаментом. Первые пять лет хирурги получали 200 фунтов в год и довольствие, затем жалование увеличивалось на 50 фунтов. По истечении срока контракта хирурги, если им не предлагали продолжить дальнейшую службу, имели право получить вместо пенсии единоразовую выплату в 1000 фунтов. Впрочем, уже через два года хирург мог попытаться пройти экзаменацию и получить звание хирург-майора и жалование 1 фунт в день.

Армейский хирургический сундук. Рисунок из каталога “S. Maw & Son’s Quarterly price-current”. 1869

Походная аптека. Рисунок из каталога “S. Maw & Son’s Quarterly price-current”. 1869

Хозяйство полкового врача, навьюченное на мула. Рисунок из каталога “S. Maw & Son’s Quarterly price-current”. 1869

Поступление в армейские хирурги считалось едва ли не самым худшим способом начать медицинскую карьеру. Особо занимательно становится, когда мы узнаем, что выпуск военно-медицинских курсов, в который попал Уотсон, был едва ли не самым провальным за всю историю их существования: на 40 вакансий оказалось всего 19 кандидатов, прошедших экзамен. Более того, в течении следующего года курсы в Нетли вообще не выпускали армейских хирургов, готовя в основном чиновников Индийской медицинской службы и в небольшом количестве врачей для военно-морского флота. Как бы то ни было, Уотсон оказался сперва в Индии, а потом в Афганистане, где за 200 фунтов в год выполнял должность полкового хирурга. Ему также был положен денщик-санитар, которого нанимали из рядовых Армейского госпитального корпуса, прослуживших там не менее двух лет. Вместо санитара хирург мог взять положенные на того деньги, но Уотсон этого не сделал и тем спас свою жизнь: санитар Мюррей в битве при Майванде сумел увезти его под носом у афганцев.

Армейский санитарный фургон. Рисунок из журнала “The Graphic”. 1882

Офицеры на афганской войне. Рисунок из журнала “The Graphic”. 1878

Пенсия по ранению медицинским офицерам назначалась на тех же условиях, что и соответствующим по чину боевым офицерам: при ранении, не граничащим с потерей глаза или конечности (т. е. более легком) могла быть по усмотрению военного министра назначена на срок от трех до 12 месяцев в размере полного жалования. Уотсону, как мы знаем, назначили по 11 шилл. 6 пенсов в день в течении 9 месяцев. Сумма, правда, больше, чем должна была платиться Уотсону: в 1881 году он мог рассчитывать лишь на 8 шиллингов в день. Как не выслуживший даже 5 лет, и не потерявший в бою ни глаза, ни конечности, и даже не получивший ранения, которое лишило бы его возможности конечностью или глазом пользоваться, рассчитывать на пенсию по ранению или на существование на половинном жаловании не мог, хотя и уведомлял читателя несколько раз, что такая пенсия служит ему главным средством к существованию.

Итак, как же был устроен медицинский мир и какое место занимал в нем доктор Уотсон.

Врачи, или «чистые» врачи, врачи-консультанты, практиковали только медицину. Они обычно являлись почетными членами коллегии врачей, и докторами медицины одного из университетов. В любом случае они только давали советы, выписывая рецепты на требуемые лекарства. Предполагалось, что врач берет две гинеи за первый осмотр и по гинее за каждый следующий визит, поскольку первый визит пациента требует от врача значительно больше времени и беспокойств, который берет семейную и личную историю пациента, и тщательно и основательно изучает записывает состояние органов тела. Многие пациенты приходили только раз за мнением и рецептом, и в дальнейшем возвращались к семейному доктору или вообще обходились без дальнейших советов. Плата врачам, приходящим осматривать пациентов к ним домой, зависит от расстояния. Общее правило, что число гиней, составляющих плату, должно равняться двум третям расстояния в милях от дома пациента до дома врача. Т. е. чтобы посетить пациента в трех милях, врач должен получить 2гинеи, 6 миль -4 гинеи, 55 миль – 33 гинеи, 100 миль – 66 гиней 150 миль – 100 гиней и т. д. Впрочем, эта идеальная картина в рамке из золотых соверенов редко соответствовала действительности, хотя именно она являлась идеалом всякого начинающего студента. Хотя корпоративная этика пуще всего прочего следила за тем, чтобы врачи не сбивали цену, на практике врачи всех категорий соглашались выставить счет или даже принимали в оплату векселя с рассрочкой.

В Лондоне «чистый» врач обычно занимал пост врача в одной из лондонских больниц. Вне Лондона чистые хирурги были немногочисленны. В провинции врачебная практика сливалась с практикой семейных врачей, и даже в Лондоне врачи часто выполняли обязанности хирурга или семейного доктора.

Хирурги, «чистые» хирурги или хирурги-консультанты – те, кто посвящали себя полностью хирургической практике. Они обычно были почетными членами одного из Коллегий хирургов, некоторые являлись магистрами хирургии какого-нибудь университета. В отношении оплаты единственное различие между ними и врачами состояло в том, что к обычной плате должны быть сделаны дополнения за совершение операции. За пределами Лондона существовало очень мало чистых хирургов, они либо совмещали хирургию с акушерством, либо действовали как семейные доктора.

Акушеры, или акушерские хирурги, занимались только болезнями женщин и детей. Право называться врачами имели только те акушеры, которые не совершали операций, а действовали, давая советы дамам. Те же, кто культивировал только хирургическую часть акушерской практики, назывались хирургами.

Специалисты являлись либо врачами, либо хирургами, либо врачами общей практики, которые посвятили себя либо в основном, либо полностью, какой-то специфичной ее части. Некоторые специализировались на умственных болезнях или помешательствах, некоторые на болезнях глаз, некоторые на болезнях уха, некоторые хирурги специализировались на болезнях горла, некоторые на болезнях кожи – дерматологи, либо хирурги, ибо кожа считалась «нейтральной» территорией, и некоторые – уродствами (ортопедические хирурги). Но, кроме этих вполне естественных специализаций, большая часть врачей и хирургов были вынуждены по требованию публики ассоциировать свое имя с каким-то конкретным органом. Каждый консультирующий хирург или врач должен был считаться хорошим специалистом в узкой области, причем речь вовсе не шла об определенных заболеваниях. Он должен был «взять» какой-нибудь орган – сердце, легкие, желудок, печень, почки, мочевой пузырь, прямую кишку – и либо он должен был написать книгу или даже брошюру в несколько листков по этому вопросу, или он должен был принадлежать к некоторому учреждению, специально посвященному конкретному органу (специальные отделения общих больниц не так выигрышны), или должен был так или иначе, по рекомендации своего собрата по профессии приобрести репутацию узкого специалиста. Практически это был единственный реальный способ занять более-менее высокооплачиваемую нишу. Врачей-светил, которые могли консультировать по всем болезням и подставлять кошелек вышеописанному дождю из гиней, было очень мало. Однако такая практика все же попахивала не очень хорошо. Официально врачебная этика не допускала сговора по взаимной поставке пациентов, но ведь врач, афишировавший свою узкую специализацию, мог существовать только благодаря такой взаимопомощи. Следующий шаг к откровенному шарлатанству состоял в том, что пациентами такой системы становились в основном люди из провинции, приехавшие в Лондон лечиться.

«Пациент приедет из провинции и будет консультироваться у четырех или пяти практикующих врачей – у одного насчет его общего состояния, у другого насчет уха, у третьего – насчет своей груди, еще у кого-нибудь – насчет горла. Второй пациент, который приходит консультироваться у хирурга насчет глаз, попросит рекомендовать ему кого-то еще насчет его кожи, хотя тот же самый хирург может оказаться равно хорошим, или даже лучше, по коже, чем по глазам» – пишет современник-американец.

Врачи общей практики (General practitioners) образовали основную массу медицинской профессии. Они были рядовым составом медицинской армии, генералами и офицерами которой являлись врачи, хирурги, акушеры и наиболее избранные специалисты. Большая часть врачей общей практики имела как медицинскую, так и хирургическую квалификацию, будучи членами Коллегии хирургов Англии и лиценциатами Коллегии врачей либо Общества аптекарей. Эти врачи разделялись на множество категорий – разумеется, имущественных.