Текст книги "Почему Бог выбрал эту обезьяну"

в. Больше приматов, хороших и разных

Восточная и Центральная Африка – родина наших предков, но по мере того, как отдельные их группы превращались в успешные с эволюционной точки зрения виды, им становилось в ней тесно. Поэтому они расселялись все шире – скорее вынужденно, чем добровольно. В процессе расселения отдельные группы удалялись друг от друга, и направления их эволюции расходились. К тому же для каждой небольшой группы или популяции действовал так называемый эффект «бутылочного горлышка». Дело в том, что любая часть большой популяции несет только часть вариантов генов, существующих в популяции в целом, и чем меньше группа – тем ýже спектр ее аллелей. В результате если эта малая группа на новом месте обитания окажется успешной и умножится в числе, ее потомки, даже весьма многочисленные, будут обладать меньшим генетическим разнообразием, чем исходная популяция. Этот эффект в истории нашего вида сказывался многократно; современные популяционно-генетические исследования дают об этом довольно ясное представление.

Переход к саванновому (или частично саванновому) образу жизни и расселение по саваннам привели к значительной диверсификации австралопитеков. Некоторые из них пошли по традиционному пути наращивания мускулов (костей, впрочем, тоже): это несколько видов массивных австралопитеков или парантропов, считающихся побочными ветвями нашего родословного древа и живших примерно от 2,5 до 1 млн л. н. Это были впечатляющие своими размерами и силой существа до 70 кг весом (таким образом, примерно с нас размером) со значительной мышечной массой. У них были крупные челюсти и громадные жевательные мышцы, для прикрепления которых на верхней части черепа располагался костный гребень. Парантропы были растительноядными и, похоже, предпочли физкультуру математике: выживали скорее за счет физической силы, чем за счет ума. Правда, с их останками также находят камни и костные обломки, которые могли быть орудиями – так что, возможно, мы к ним несправедливы. Так или иначе, парантропы оказались тупиковой ветвью эволюции. Может, оно и к лучшему…

С полдюжины других видов австралопитеков относятся к категории грацильных – здесь и афарский, и африканский, и седиба, и гари, и другие. Все они, насколько можно судить, сосуществовали в Африке от 3,5 до примерно 2 млн л. н., а их родственные отношения друг с другом были сложными, если не сказать запутанными. Чем дальше, тем больше они приспосабливались к жизни в саванне, обретая некоторые анатомические и, надо полагать, поведенческие приспособления.

Проще указать отличия от среды обитания лесных предков, чтобы увидеть то новое, что появилось у австралопитеков в течение этих полутора миллионов лет. Во-первых, в саванне дальше видно – легче заметить хищника и оценить расстояние до него, особенно если вы вынесли из леса бинокулярное зрение. Но в то же время в саванне труднее залезть на дерево, чтобы спрятаться – деревья есть, но до них еще надо добежать. Отсюда, во-вторых, облегчают выживание некоторые изменения скелета, как стопа, приспособленная не для хватания, а для ходьбы, упругий S-образный изгиб позвоночника и т. п. Австралопитеки не достигли на этом пути многого, но определенные сдвиги имели место. Кстати, похоже, их эволюция носила мозаичный характер: одни группы характеризуются одними прогрессивными признаками, другие – другими.

До определенной степени меняется в саванне и рацион. Здесь меньше сочных фруктов, и приходится употреблять в пищу более твердые и концентрированные корма вроде семян и кореньев. Их надо тщательно пережевывать, и все равно они не очень хорошо перевариваются. Зато в саванне бегают неисчислимые стада копытных. Нет, австралопитеки почти наверняка не охотились на них – разве что изредка им удавалось отбить добычу у каких-либо хищников или, что вероятнее, воспользоваться объедками. Насколько можно судить, белковая пища такого рода еще не составляла существенной части в их меню, а риск самим стать такой добычей был велик.

Между тем достаточное количество пищи, содержащей белок в концентрированном виде, для потомков австралопитеков – нас в том числе – станет исключительно важным. Во-первых, для ее переваривания не нужен такой длинный кишечник и, соответственно, большой живот: мало того, что это не слишком эстетично (думаю, австралопитеки не были этим сильно озабочены), но это еще и порядком мешает при передвижении. Во-вторых, гораздо важнее, что недостаток белка, особенно в раннем возрасте, существенно снижает возможности мозга, потому что для его развития, как и для формирования межнейронных связей, белок необходим. Попросту говоря, если вы хотите, чтобы дети были умными (хотя бы потенциально, потому что реальная «умность» зависит еще и от тренировки мозга), нужно кормить их мясной пищей. Если же вы не станете этого делать по причине отсутствия такой пищи или из-за убеждений – постарайтесь умереть прежде, чем они начнут управлять вашей страной.

Добывание животной пищи – непростое дело, требующее определенных умственных способностей, физических возможностей и, если вы не саблезубый тигр, орудий. Всего этого у австралопитеков, скорее всего, не было вовсе. У их потомков постепенно появилось и то, и другое, и третье. Может быть, сначала был найден более или менее доступный источник белка, что позволило мозгу нарастить свой потенциал – а может быть, напротив, слегка поумневшие твари смогли воспользоваться новыми видами пищи, и это подстегнуло процесс наращивания мозга. Это не совсем тот же вопрос, как «что было раньше – яйцо или курица», но похожий. Заметим, однако, что некоторые возможности добычи белковой пищи, хотя бы в виде муравьев и термитов, есть у многих приматов, вопрос в соотношении растительной и животной пищи.

г. Прежде чем речь зайдет о роде Homo…

Думая об эволюции наших предков, мы часто представляем ее себе по аналогии с тем, как нам видится наш собственный цивилизационный прогресс – именно как он нам видится, а не как он на самом деле происходит. Нам кажется, что в длинном ряду поколений каждое следующее приобретает какой-то новый полезный и «прогрессивный» признак, становится лучше, вытесняет всех остальных, а в следующем поколении все повторяется снова, и так гоминиды прогрессируют, «восходя от силы в силу». В реальности этот процесс происходил и происходит вовсе не так.

Во-первых, значительная доля изменений нейтральна с точки зрения выживания на данном этапе эволюции: со временем они могут оказаться полезными, но не сейчас. Во-вторых, упрощение – такой же способ приспособления, как и усложнение; что реально будет иметь место, определяется вполне случайно. В-третьих, когда надо приспосабливаться к меняющимся условиям, преимущество (и эволюционная перспектива) не у тех, кто приспособлен к конкретным условиям, а у тех, кто не приспособлен ни к чему специально и может выживать пусть плоховато, но везде. Поэтому в узловых точках нашего генеалогического древа часто оказываются существа (или популяции), ничем особенным не примечательные.

Наконец, в-четвертых, разные полезные (или перспективные) приспособления возникают в силу случайных причин одновременно у разных популяций. Поэтому так часто в найденных скелетах или обломках костей исследователи замечают хаотичное сочетание прогрессивных и примитивных черт. Скажем, тазовый пояс больше похож на современного человека, а череп – на обезьяний, или наоборот (последний случай, впрочем, гипотетический). Или, бывает, к примеру, что соотношение длины рук и ног похоже на человеческое, а какие-то другие признаки – на давно устаревшего накалипитека. Так происходит потому, что новые аллели и, соответственно, новые признаки возникают независимо в разных популяциях. Кто-то лучше бегает, кто-то зорче видит, а кто-то быстрее соображает. И хотя мы пытаемся называть разные формы существ, обитавших приблизительно в одно время, разными видовыми названиями, это не означает, что между ними в самом деле существовал т. наз. репродуктивный барьер, разделяющий виды.

Более того, в ряду предков и родственников человека, в том числе ближайших, этот самый репродуктивный барьер – невозможность давать гибридное потомство – скорее всего, оставался в определенной степени проницаемым едва ли не до последних 25 тыс. лет. Во всяком случае, это достаточно простое и рациональное объяснение наличию у современных людей неандертальских и денисовских генов. (Впрочем, это могут быть и гены наших с неандертальцами общих предков.) И раз уж представители нашего вида порой давали потомство с неандертальцами, нет оснований думать, что это было так уж невозможно для различных (с нашей точки зрения) видов поздних австралопитеков. Конечно, скрещивание массивных австралопитеков с грацильными было, вероятно, затруднительно – но развивавшиеся по-разному родственные популяции грацильных австралопитеков и ранних людей могли обмениваться генами – и полезными признаками. Нечто подобное Создатель организовал у бактерий – у них это называют горизонтальным переносом генов; здесь это может происходить на уровне популяций.

Кроме того, важно учитывать масштабы времени. В рассказах об эволюции авторы любят изображать весь процесс как сутки и говорят о том, что человек появляется в последние секунды перед окончанием этих суток. Что ж, если изобразить эти сроки в соответствующем масштабе, так оно и есть. Наш вид в самом деле существует лишь в течение краткого мига, по сравнению с жизнью на нашей планете. Но для того, чтобы адекватно представлять себе эволюцию наших предков, лучше пользоваться человекоразмерным масштабом. В нашей истории новое поколение выходит на сцену примерно каждые 20—25 лет, а у австралопитеков это время было явно меньше, около 15—20 лет. Это означает, что от Люси (если она была одним из наших прямых предков) нас отделяет примерно 120 000—170 000 поколений, а от первых представителей вида Homo sapiens – от 2500 до 3000 поколений. Это огромные числа, просто оглушительные. С точки зрения стороннего наблюдателя, изменения происходили поразительно медленно и были едва заметными. Впрочем, темпы эволюции еще и очень неравномерны, что добавляет сложности картине. По каким-то причинам в одни эпохи не меняется почти ничего, в другие – все и очень быстро…

Все это были предварительные замечания, после которых мы перейдем к рассмотрению потомков австралопитеков, живших позже них – ранних представителей рода Homo. Время их жизни почти пересекается с австралопитеками: наиболее поздние датировки австралопитековых (напр., австралопитека гари) – около 2,5 млн л. н., наиболее ранние представители Homo – около 2,4 млн л. н. Скорее всего, оба рода какое-то время пересекались во времени и пространстве, но недолго.

д. Еще один шаг вперед: ранние Homo

Австралопитеки, видимо, не обладали теми свойствами и способностями, которые нужны для того, чтобы стать людьми, осознающими Бога, мир и самих себя. Тем не менее в их заметном разнообразии были популяции, которые смогли найти для себя новые способы выживания, новые экологические ниши и новые географические рамки.

Накопившиеся отличия довольно многочисленны, так что этих существ (или персонажей?) относят к роду Homo – людей. Называть их людьми еще довольно трудно, поскольку мы привыкли относить это слово только к нашему виду. Однако это наши ближайшие родственники и многие наши черты берут начало именно здесь, в особенностях ранних Homo. Впрочем, в них обнаруживается немало такого, что сближает их с австралопитеками не меньше, чем с нами.

Проще всего обсуждать анатомию и расселение ранних Homo: о них говорят весьма многочисленные находки. Когда дело дойдет до всего остального, мы встретимся с изрядными трудностями, порой непреодолимыми.

Люди, населявшие Африку от 2,5 до 1,5 млн л. н., были весьма разнообразны; их анатомия менялась, так что становится возможным говорить не только об анатомии как таковой, но и о тенденциях ее изменения. Замечу при этом, что эта эволюция не была прямолинейной, и мы часто видим как человеческие, так и австралопитековые черты рядом, причем у разных групп в разных сочетаниях.

Около двух миллионов лет назад в юго-восточной Африке в условиях немного более прохладного, чем сейчас, климата, сосуществовали по крайней мере два вида Homo: человек рудольфийский (Homo rudolfensis) и человек умелый (Homo habilis).

Рудольфиец (Н. rudolfensis), возможно, жил чуть раньше и чуть севернее – но находки не дают оснований утверждать это с уверенностью. Эти люди почти достигли размеров современного человека – большинство других представителей рода Homo были помельче. Замечательной особенностью рудольфийца было довольно плоское лицо; конечно, его череп еще мало похож на наш, но вот эта черта уже в наличии. По сравнению с другими ранними Homo, у рудольфийца были более «человеческие» пропорции – нижние конечности длиннее верхних – и да, мы уже можем называть их именно нижними и верхними, так как прямохождение было, по-видимому, основным способом его передвижения. Возможно, поэтому его таз шире, хотя ширина таза для Homo – большая жизненная проблема, заслуживающая отдельного обсуждения и связанная с рождением детей не меньше, чем с прямохождением. Его мозг достигал 700 см³, если не больше, и был намного крупнее мозга австралопитека (около 500 см³); строго говоря, возможности мозга не напрямую зависят от его объема, но если разница велика, как в случае австралопитеков и рудольфийцев, можно сказать, что последние были умнее. Относительно крупные зубы с мощной эмалью позволяли ему пережевывать довольно грубую растительную пищу.

е. Homo habilis – человек умелый (он же габилис)

На протяжении более полумиллиона лет (от 2,3 до 1,5 млн л. н.) в Восточной Африке жили люди, делавшие каменные орудия – это стало причиной того, что их назвали Homo habilis, человек умелый. Надо сказать, многое из того, что касается этого вида – предмет жарких дискуссий. Тем не менее габилисы – важное звено в истории человечества, даже если в конечном итоге окажется, что они, как и рудольфийцы, были боковой, тупиковой ветвью эволюции.

Внешне габилисы еще напоминали австралопитека, хотя и отличались целым рядом важных деталей. В первую очередь это более крупный мозг и, соответственно, череп. Лицевая часть меньше выдается вперед, так что лицо, надо полагать, было меньше похоже на шимпанзе. В целом череп тоньше, в нем отсутствует даже намек на сагиттальный гребень (следовательно, жевательные мышцы были меньше и слабее, чем у массивных австралопитеков), немного мельче и зубы. Кроме того, ноги габилисов, особенно стопа, были более похожи на человеческие, так что можно полагать, что они передвигались главным образом прямо. Значительный интерес представляет кисть руки, напоминающая человеческую больше, чем австралопитековую. Насколько можно судить, рукопожатие его было довольно мощным (хотя едва ли габилисы знали этот жест).

Мозг этих умелых людей был примерно 700 см³ размером, однако у найденных черепов этот показатель существенно варьирует. Некоторые исследователи полагают, что в этом мозгу была выражена зона Брокà, отвечающая за часть речевых функций – но другие, напротив, считают это иллюзией. Насколько развиты были речевые функции у габилисов, ужасно интересно, но утверждать что-либо определенное я не возьмусь. Более вероятно, что речь все же формировалась несколько позже…

ж. Олдувайская культура

…Жара спадала, солнце медленно склонялось к западу. Мучивший племя уже несколько недель голод все сильнее давал о себе знать: вожак и самцы, не говоря уже о подростках, внезапно выскакивали из тени скалы и принимались бегать вокруг. Не то чтобы они надеялись найти пищу: все пространство вокруг скалы было обыскано ими еще утром, но трудно сидеть спокойно, когда в желудке завывает ветер… Впрочем, через минуту-другую они снова прятались в спасительную тень дожидаться, когда солнце опустится еще ниже и можно будет двинуться на поиски пропитания. Один из подростков, более подвижный (или, быть может, более голодный), чем другие, все порывался подбежать к берегу протекавшей под скалой реки в надежде углядеть в мутноватой воде каких-нибудь моллюсков. Правда, этих моллюсков еще надо было бы добыть из раковины, но подходящих камней у скалы было предостаточно. Склонившись над слепящей рябью у берега, парень – назовем его, к примеру, Тангом – всматривался в пологое дно реки. Изредка в ней мелькали крохотные золотистые рыбешки, но поймать их было делом совершенно несбыточным.

…Голод мучил, однако, не только Танга и его племя: в глубине реки затаился громадный, в три человеческих роста, крокодил. За день он достаточно согрелся и был готов к охоте. Рыбья мелочь его не слишком интересовала, но он заметил тень, легшую на воду у самого берега. «Обезьяна, еще одна жирная, шумная и ароматная обезьяна! Хорошо бы крупный парантроп!» – могло бы мелькнуть в мозгу крокодила, если бы его мозг был способен на такое. Но он был туповат, как и положено крокодилу, и ничего такого подумать не смог. Зато крокодил был способен на молниеносные броски по дну и по берегу, такие быстрые, что удрать от него не могли не только оба вида обитавших на берегу гоминид, но даже прыткие газели. Чаще всего крокодил кидался на берег в расчете на то, что удар его мощной головы оглушит жертву, опрокинет ее и, если повезет, сломает ноги.

Тем временем стоявший на берегу Танг заметил, наконец, краешек раковины какого-то двустворчатого моллюска. Сжимая в правой руке заранее припасенный камень, он ступил в воду и склонился за такой желанной добычей. Что ж, наш крокодил был не из тех, кто упускает свой шанс, – и он его не упустил бы, если бы слепящие солнечные лучи у поверхности не запутали его. Огромная туша вылетела на сушу, промахнувшись совсем чуть-чуть: поднятая крокодилом волна даже сбила Танга с ног. Как аппетитная раковина мгновенно превратилась в Смерть-из-мутных-глубин, обдумывать было некогда. Если на тебя напали – беги или бей, особенно если в руке есть камень. Танг и врезал по тяжеленной костяной башке что было силы. Крокодил замер, не столько оглушенный, сколько изумленный неожиданным отпором. Вот только крокодилья голова оказалась тверже зажатого в руке Танга куска лавы, так что раскололась не голова, а камень. Наверное, в нем таилась трещина, и в результате удара от камня отлетел большой кусок, обнажив острый край. Крокодил уже начал поворачивать к не желающему сдаваться Тангу свою громадную пасть, когда новый удар острого, как бритва, обломка камня лишил его глаза. Инстинктивно крокодил мотнул головой в сторону, подставляя шею под новый удар…

Когда солнце село, племя не стало покидать облюбованное место под скалой, потому что крокодила должно было хватить на несколько дней. Удивительным острым камнем Танга ему вспороли брюхо… Оставалось только отгонять гиен и грифов – голодная смерть племени уже не угрожала. Сытый и гордый собой Танг – еще бы, не каждый день подросток добывает трехдневный запас еды для целого племени, правда? – забыв, что сам был фактически наживкой, устроился спать под скалой, сжимая в руке камень, спасший жизнь ему и всему племени. Остатки адреналина в крови навсегда закрепили в его мозгу связь между расколовшимся камнем и перерубленной артерией крокодила. До того дня, когда потомки Танга полетят в космос, оставалось всего два миллиона лет…

Заостренные камни – быть может, самое интересное и важное, что связано с находками костей умелых людей. Сами эти кости, нередко здорово изгрызенные именно крокодилами, обычно весьма фрагментарны… Но рядом с ними частенько обнаруживаются весьма своеобразные каменные орудия: по месту первых находок технологию их изготовления стали называть олдувайской культурой. Справедливости ради нужно заметить, что изготовленные, как кажется, по олдувайской технологии куски гальки с острым краем обнаружены также рядом с костями австралопитека гари возрастом около 2,5 млн. лет. Гари, как думают, не был нашим прямым предком и мог научиться раскалывать гальку «независимо» от наших предков, если обнаруженные орудия и в самом деле изготовлены им. С уверенностью же изготовление олдувайских орудий ассоциируется именно с умелым человеком.

Орудия, относящиеся к олдувайской культуре, были распространены достаточно широко. Центром этой культуры была Восточная Африка, но олдувайские орудия находят по всей Африке от Алжира до Южно-африканской республики, а также в Евразии – от Испании до Китая через бассейн Днестра, юг России, Ближний Восток и Сокотру. Таким образом, можно сказать, что олдувайская культура и ее носители, скорее всего, распространились по всему Старому Свету (исключая покрытые ледниками территории) и научились выживать в весьма разных природных условиях. Технология изготовления олдувайских орудий, не слишком меняясь, существовала примерно от 2 до 1 млн. л. н., если не больше.

Распространенный (возможно, самый распространенный) тип олдувайских орудий называется чоппер – чаще всего сырьем для их изготовления служила кварцевая галька. Умелый человек (H. habilis) одной рукой брал такую гальку, используя в качестве опоры более крупные камни, потому что на весу обкалывать ее было бы гораздо труднее да и травматичнее. Еще одним камнем, зажатым в другой руке, по краю гальки наносили удар (если повезет – всего один), в результате чего от верхнего края гальки откалывался кусок – в археологии это называется отщеп. И отщеп, и изготавливаемое орудие приобретали острый край – вот, собственно, и вся технология. Если гальку скалывали с одной стороны, такое орудие называют чоппером, если с двух – чоппингом.

Чопперы и чоппинги обладают острым, хотя и неровным режущим краем. Ими довольно удобно разделывать туши животных или дробить растительную пищу. Заметим, что колоть орехи чопперами довольно опасно: можно остаться без пальцев. Теоретически можно использовать чопперы в качестве охотничьего оружия, но исследователи находят это маловероятным: чтобы нанести удар чоппером, необходимо подобраться на расстояние вытянутой руки; с крупными животными это небезопасно, а мелким, если уж они попались в руки, можно просто свернуть шею… Антропологи считают, что умелые люди еще вовсе не охотились, довольствуясь отбитой у хищников полусъеденной добычей и падалью.

Стоит добавить, что месторождения подходящих камней нередко далеко отстоят от мест обнаружения орудий. Следовательно, умелому человеку нужно было знать эти места и либо ходить туда, чтобы там делать орудия, либо приносить сырье «домой», к месту стоянки, и делать орудия там. Судя по отщепам, возможны были оба варианта.

Вообще говоря, для того, чтобы запомнить нужные месторождения и пути к ним, требуется достаточно мощный мозг, позволяющий неплохо ориентироваться в пространстве. Для решения этой задачи возможны несколько вариантов. Можно ориентироваться по сторонам света (благо, солнце встает и заходит примерно в одних направлениях), представлять себе пространство в сотню километров, понимать, где вы находитесь в данный момент, и на этом основании определять, в какую сторону нужно идти, если у вас закончились чопперы. Понятно, что для того, чтобы так держать в голове карту, требуются значительные ресурсы мозга. Другой вариант – запоминать природные объекты, у которых нужно менять направление определенным образом; список таких объектов и направлений поворотов может быть довольно длинным, а чтобы запомнить его на долгое время, тоже требуются немалые размеры зон памяти. Современные люди с успехом используют оба варианта (как кажется, выбор между ними определяется индивидуальными особенностями). Габилисы, скорее всего, справлялись с этой задачей по-обезьяньи: их стаи постоянно циркулировали по определенным маршрутам на ограниченной территории – и привычные маршруты проходили через месторождения камней или реки с россыпями гальки.

Помимо чопперов и чоппингов, умелые люди, а позже и Homo erectus и Homo ergaster, изготавливали еще несколько видов орудий. В первую очередь это многогранники и сфероиды, которые могли служить для растирания растительной пищи или быть метательными орудиями. Кроме того, во второй половине периода распространения олдувайской культуры все чаще в качестве орудий используются отщепы – они ведь тоже имеют острый край – но в этом случае их приходилось дополнительно обрабатывать, чтобы их можно было удобно держать в руке.

Изготовление олдувайских орудий, надо полагать, существенно расширило рацион умелый людей. С их помощью стало легче растирать растительную пищу, раскалывать объеденные хищниками кости ради костного мозга, соскабливать остатки мяса с тех же костей, колоть крупные и твердые орехи и так далее. Отсюда проистекают два разнородных следствия. Во-первых, как мы уже говорили, увеличение количества белковой пищи существенно сказывается на увеличении возможностей мозга – именно возможностей, а не размера. Во-вторых, расширение пищевой базы популяции и вида в целом заметно увеличивают вероятность выживания этой популяции: при нехватке одного ресурса можно переключиться на другой. Мы сами после изобретения сельского хозяйства почти совсем лишены такой возможности… А вот наши предки в связи с изменениями климата вынуждены были все время менять рацион и становились при этом все более зависимыми от своих каменных орудий.

Изготовление и использование орудий вовсе не является особенностью рода Homo. Это умеют и шимпанзе, и другие приматы, и многие другие позвоночные. Но, в отличие от них, для видов рода Homo (Homo sapiens в том числе) использование орудий стало необходимым условием выживания. Без этого виды нашего рода, скорее всего, вымерли бы. Поэтому естественный отбор направлял эволюцию нашей анатомии (в том числе нашего мозга) и нашего поведения к возможно более эффективному использованию орудий.

з. Бери камень – что может быть проще?

Для эффективного применения даже такой несложной технологии, как олдувайская, требуется координация движений и соотнесенность этих движений со зрительной информацией. Попробуйте-ка расколоть камень, глядя при этом куда-то вдаль – или просто в монитор… В принципе, для координации движений у позвоночных существует специальный отдел мозга, мозжечок, который собирает информацию от вестибулярного аппарата, датчиков растяжения в связках и сухожилиях, осязательных рецепторов и т. д. На основании этой информации и поставленных передним мозгом задач мозжечок выдает команды, каким мышцам в какой момент сократиться или расслабиться.

Как правило, у взрослых позвоночных существуют цепочки нейронов, в связях между которыми записаны целые последовательности таких мышечных команд. К примеру, люди не задумываются, какими мышцами работать при езде на велосипеде – после того, как они этому научились и нужные последовательности записаны в нейронных цепях. Очаровательные котята играют с клубком шерсти главным образом ради того, чтобы «отточить» и запомнить комплекс движений, необходимый для успешной поимки мышки. Часть таких цепочек нейронных связей существует в мозжечке, часть – в переднем мозге (особенно для движений, выученных не в самом раннем возрасте). Для огромного разнообразия движений зрительный контроль не нужен, достаточно проприорецепции.

Это довольно надежный механизм, способный к развитию в течение жизни. Но для новых задач, наподобие вытесывания каменного чоппера, этого недостаточно. Вдобавок в камнях, в отличие от сухожилий, нет рецепторов, информирующих мозжечок о происходящем. Наверное, можно научиться не глядя попадать камнем по камню, а не по пальцам, задействуя ресурсы мозжечка. Но это, во-первых, непросто, во-вторых, ненадежно, и, в-третьих, все камни разные.

У наших предков очень удачно оказалось бинокулярное зрение, пригодное для довольно точной оценки расстояний и направлений – мы пользовались этим, еще перепрыгивая с ветки на ветку. Оставалось только скоординировать зрительную информацию с командами, управляющими движениями рук. А дальше… те, чьи мозги были для этого слишком неповоротливы, оставляли меньше потомства, к тому же страдавшего от голода, – и наоборот.

Еще один важный аспект системы «глаз-рука» связан с возможностями научения, которые, в свою очередь, зависят от возраста и пластичности межнейронных связей. Заскорузлые старческие мозги учатся с большим трудом – и не надо обвинять меня в эйджизме. А вот детский мозг способен к быстрому образованию межнейронных связей, их сохранению, перестройкам и использованию в различных комбинациях и модификациях – если, конечно, этот детский мозг заставляют учиться – без этого никакие новые связи не образуются и возможности их применения быстро ускользают. Поэтому развитие системы «глаз-рука» и зависимость выживания умелых людей от ее работы привели к тому, что лучшие шансы оказались у тех, чьи дети (или еще детеныши?) взрослели медленнее, дольше сохраняя пластичность мозга.

В гл. 4 мы уже упоминали о том, что большинство животных – приматы не исключение – приобретают преимущества при быстром взрослении. Детеныши научаются нужным трюкам, становятся самостоятельными, и их дальнейшее выживание оказывается в их собственных лапах. Все-таки забота о потомстве, особенно у млекопитающих, весьма энергозатратный процесс, так что отбор благоприятствует быстрому взрослению. Отчасти и наша, человеческая, молодежь несвободна от такого устремления. Но для рода Homo, от умелого человека до нас, характерно обратное соотношение: преимущества при выживании имеют те популяции, чьи дети взрослеют медленнее. Правда, от этого возрастают требования к питанию созревающего мозга, да и сам он становится больше, потому что дольше растет… К тому же это продолжительное развитие мозга требует ведь и более длительного роста черепа и всего тела… И так, одно за другим, начинается отбор в сторону высоколобых.

Для умелого человека описанные тенденции сказываются еще не слишком сильно, однако время созревания мозга все больше удлиняется – от нескольких лет у ранних Homo до почти тридцати лет у современных людей. Мы любим обвинять молодежь в инфантильности (изредка справедливо), но эта эволюционная тенденция действует на нас добрых полтора миллиона лет, если не два. Помимо сказанного о развитии мозга, зависимость выживания от изготовления орудий сильно сказывается на анатомическом строении руки. Здесь преимущества получают те, чьи гены обуславливают формирование настоящей кисти с противопоставленным большим пальцем и обилием чувствительных окончаний на внутренней поверхности.