Текст книги "Пути к спасению"

Но утверждая, что человек имеет свободу двигаться вверх и вниз по степеням жизни своей, я не утверждаю вместе с сим, что ему одинаково легко и удобно двигаться, сверху ли вниз идет он, или снизу вверх, или что эти движения могут совершаться в нем так же быстро и часто, как переходы из одной комнаты в другую, бывающие по несколько раз в день. Я хотел этим только сказать, что человек, себя сознающий и свободный, есть виновник своего состояния внутреннего, и что если он, попав в такое состояние, которое одобрить нельзя, остается в нем, то сам виноват в том и ответен перед Богом и людьми.

Всякая из показанных степеней или проявлений нашей жизни натуральна в нас и, следовательно, не может быть неодобряема сама по себе. Ненатурально и следовательно само по себе неодобрительно то состояние, в котором мысли блуждают, парят и бурлят, желания непостоянствуют, возбуждаемы будучи страстями,– не натуральными нам, а пришлыми, – и чувства сердца волнуются и мятутся по причине сих же страстей. Я нарочно оттенял эти неестественности внутри нас, говоря о душевной жизни, чтобы остановить на них ваше внимание. Нарочно и теперь поминаю об этом, чтобы тоже заставить вас получше вникнуть в это дело и отнестись к нему по его достоинству. Блуждание помыслов, непостоянство желаний страстных и тревоги сердца непрестанно беспокоят нас, не давая ни одного дела сделать как должно, и всегда почти сбивая нас с пути. Это болезнь, хотя всеобщая и повсюдная, но не естественная, а нажитая нами произвольно. Враг знает, сколько она подручна ему, и, покушаясь искусить кого, прежде всего старается столкнуть его в этот омут, именно, сначала вводит в поток помыслов, под ними потом зажигает страстные пожелания, а этими взволновывает сердце.

Кто доведен до этого, у того искушение созрело. Если не опомниться, падает, и падши увлекается в водоворот бурливых движений помыслов, пожеланий и чувств, иногда не надолго, иногда надолго, а нередко и навсегда. Та жизнь, частичку которой, помните, вы испытали, вся проходит в этом водовороте и бывает, судя по кружкам, где бурливее, где потише, где поскромнее, где нараспашку – во всей своей наготе и срамоте. Но и помимо этого, редко кто бывает свободен от тех бурлений внутри. Нетнет – и прорвется. От блуждания же мыслей и представлений, не знаю, есть ли кто свободный? – Так вот эту болезнь нашу извольте заметить (да вы уже ее и заметили отчасти, жалуясь на неудержимость мыслей),– и, заметив, взяться за труд врачевания. Всяко не выпускайте из мысли, что внутри вас постоянно присуще нечто недоброе, что всегда готово сбить вас с должного и направить на недолжное.

Что касается до душевности и телесности, то они сами по себе, как замечено уже, безгрешны, как естественные нам; но человек, сформировавшийся по душевности, или еще хуже, по плотяности, не безгрешен. Он виновен в том, что дал в себе господство тому, что не предназначено к господству и должно занимать подчиненное положение. И выходит, что хотя душевность естественна, быть душевным человеку – неестественно; так же и плотяность естественна, но быть плотяным человек – неестественно. Погрешность здесь в исключительном преобладании того, что должно состоять в подчинении.

Но когда у кого господствует духовность, тогда хоть это будет его исключительным характером и настроением, он не погрешает, во-первых, потому, что духовность есть норма человеческой жизни, и что, следовательно, бывая духовным, он есть настоящий человек. между тем, как душевный и плотяный человек не есть настоящий человек; а во-вторых, потому, что как ни будь кто духовен, он не может не давать должного душевности и плотяности, только держит их не жирно и в подчинении духу. Пусть не широка у него душевность (в научных познаниях, искусствах и делах прочих) и крепко стеснена плотяность, – все он настоящий полный человек. А душевный (многознающий, искусник, делец), а тем паче плотный – не есть настоящий человек, как бы красным ни являлся он во вне. Он – безголов. Отсюда простой человек, Бога боящийся, выше многообразованного и элегантного, но не имеющего в целях своих и стремлениях угождения Богу. По сему же судите и о произведениях литературы и искусств. Произведения, в коих все плотяно, из рук вон нехороши; но и те, в коих господствует душевность, не отвечают своему назначению, хотя они выше плотяных. Таков суд – только о тех произведениях, кои чужды духовных элементов; те же, кои прямо относятся враждебно о всем духовном, т. е. о Боге и вещах божественных,– прямо суть вражеские внушения и терпимы быть не должны.

Из сего вы видите, что по естественному назначению человек должен жить в духе, духу подчинять и духом проникать все душевное, а тем паче телесное, – а за ними и все свое внешнее, т. е. жизнь семейную и общественную. Се – норма!

Я не прилагаю убеждения вам – жить в духе и ему все подчинять, полагая, что если вы хорошо разобрали все сказанное, то решение жить так – уже присуще в вас. Вы уже и высказали свое решительное желание – стоять на уровне человеческой жизни, какой быть она предназначена. Видите теперь, какой быть она предназначена, и, конечно, желаете явить ее тако. Да, ведь, вы и жили доселе в своем семействе и в кругу родных так, как изображено, т. е. по духу, хоть и науки проходили и хозяйство знаете, – и в музыке и пении мастерица. Вам предлежит не заводить в себе духовность, а поддерживать ее и хранить, оберегая себя от влияний и влечений душевно-плотской жизни, в водовороты которой вы начали попадать. Об этом-то мы с вами и сговорились толковать. И, конечно, вы ждете поскорее решения: так как же быть-то?

13. Хотелось отвечать на помещенный в конце прошлого письма вопрос; но подошел день вашего ангела, и мне пришло в голову высказать мои вам по сему случаю благожелания.

Желаю вам прежде всего здоровья, потому что в нем условие и стяжания всех благ, какие благом считает человек, и наслаждения ими или вкушения их. Уж у больного и расслабленного какие возможны утехи, когда все чувства в ненормальном состоянии. Исключение надо сделать только для духовных утешений. Они не подлежат такой зависимости от состояний здоровья и могут быть присущи, несмотря на страдания телесные. Мученики во время самых мучений истинно радовались, воистину, а не языком только говорили, что радуются.

А за этим чего пожелать? Обычно желают счастья. Желаю вам счастья и я. Но что же тут именно желается?! Ведь до сих пор никто еще не определил, что есть счастье или кто воистину счастлив. Я так понимаю, что счастлив тот, кто чувствует себя счастливым. Так вот этого и желаю вам, желая счастья! Желаю, чтобы вы всегда чувствовали себя счастливой. Отчего и как? Об этом у людей столько разных понятий и вкусов, что не разберешь. Я же потихоньку вам скажу, что пока вы не в духе живете, не ждите счастья. Душевная и телесная жизнь, при благоприятном течении, дают что-то похожее будто на счастье; но это бывает мимолетный призрак счастья, скоро исчезающий. К тому же при них та бурливая среда, между душой и телом образующаяся и страстными помыслами, желаниями и чувствами возметаемая, всегда бывает сильна; а при ней, по причине яда страстей, возможно только опьянение, забывающее страдание, как бывает и от опиума, но не отсутствие страданий и болей сердца. Боли сердца составляют необъемлемую принадлежность той жизни. Дух же витает за пределами всех треволнений и туда уносит живущего в нем, и, давая ему вкушать свои блага, всегда пребывающие, делает его истинно и прочно счастливым.

Что же? Тем и кончить благожелания? Нет, думаю, что этого мало. Если б жизнь наша кончалась этой жизнью, то, конечно, достаточно было бы сказать: будьте здоровы и счастливы. Но как она не кончается так, а продолжается и за гробом, и там только является решительной жизнью, то для полноты благожеланий не могу не пожелать вам, чтобы вы сподобились и там быть блаженной. Буди же вам и там быть блаженной. Я этого от всей души и паче всего вам желаю и молю усердно Господа, да проведет Он вас безбедно путем настоящей жизни и после нее вселит в царство Свое всеблаженное.

При этом, конечно, в вашем сознании представляются очень суровые условия. Есть, конечно, условия решительные, но суровы ли они? На это скажу пока обще: и да и нет, судя по тому, как кто поставлен с детства; и судя по сему же представляю, что для вас они не суровы. Вы уже и выполняете их. Только берегитесь и не отступайте.

Приходит мне и еще на мысль – послать вам к вашему празднику конфекту; но не знаю, сумею ли составить ее. Попробую.

Если вы не забыли, когда-то я заводил с вами речь о некоей тонкой-претонкой стихии, которая тоньше света. Зовут ее эфир. И пусть; не в имени дело, а в признании, что она есть. Я признаю, что такая тончайшая стихия есть, все проникает и всюду проходит, служа последней гранью вещественного бытия. Полагаю при сем, что в этой стихии витают все блаженные духи – ангелы и святые Божии, – сами будучи облечены в некую одежду из этой же стихии. Из этой же стихии и оболочка души нашей (доразумевайте при сем слове и дух, который есть душа души нашей человеческой). Сама душа – дух невещественна; но оболочка ее – из этой тонкой невещественной стихии. Тело наше грубо; а та оболочка души – тончайшая есть и служит посредницей между душой и телом. Через нее душа действует на тело и тело на душу. Но об этом я мимоходом говорю. Удержите только в мысли, что душа имеет тончайшую оболочку, и что эта оболочка такая же и у нашей души, какая у всех духов. Из этого вам не трудно уже вывести заключение, что та всемирная тончайшая стихия, из которой эти оболочки и в которой витают все духи, есть посредница и для взаимного общения наших душ и духов тех.

Теперь оторвитесь от этого представления и перейдите вниманием к обычным делам. Вы живете теперь в Москве, сидите в стенах своей квартиры, окружены отовсюду зданиями, и куда ни обратите очи свои, всюду встречаете препоны, – многие предметы преграждают острозоркость и дальнозоркость очей ваших. Но если б вам подняться над Москвой на каком-нибудь шаре, вы увидели бы беспрепятственно не только ее всю, но и окрестности ее. Если б вам еще повыше подняться, то вы и что есть дальше кругом увидели бы. Усиль ваше зрение и подними вас еще выше и выше, вы можете увидеть С.-Петербург, Париж, Лондон и т. д. Все сие потому, что зрение ваше стало острозорче и никаких ему нет помех видеть.

Переходите теперь опять к святым Божиим. – Та стихия, о коей речь, всюду проходит и никакой нигде помехи не встречает себе. Луч солнца проходит сквозь стекло, а та стихия – и сквозь стекло, и сквозь стены, и сквозь землю, и сквозь все. Но как она проходит сквозь все, так и те, которые витают в ней, могут проходить сквозь все, когда нужно (как Спаситель прошел в горницу, де были апостолы дверем затворенным). Обитают они в определенном месте; но когда им повелевается или позволяется, тотчас переносятся куда нужно по той стихии, и никаких преград не только не встречают, но и не видят. Когда нужно, переносятся; а когда нет такой нужды, на своем месте пребывая, видят по всем направлениям, что где есть и что где творится. И когда очи свои обращают на землю, т. е. на нас грешных, то ясно видят и нас… только не это грубое тело наше, до коего им дела нет, а видят самую душу нашу, как она есть, не непосредственно, а посредством оболочки души, сродной с их оболочкой и той стихией, в коей они живут: ибо состояние души верно отражается в ее оболочке.

Извольте теперь вообразить: сидят двое и разговаривают; при этом душа каждого настроена своим образом. Каждый из них не видит, что на душе у другого, по причине грубой занавески тела, за которой прячется душа; а ангел и святые, если обратят взор на них, увидят душу их, как она есть и что в ней есть: ибо какова она и что в ней – отражается в ее оболочке. Если в ней святые мысли и чувства, оболочка ее светла, и при каждом святом чувстве светла особым образом. А если мысли и чувства ее не совсем чисты, то и оболочка ее не светла, и от каждого нечистого чувства своим образом помрачена, являясь то как туман, то как мрак ночи. Если вы вознеслись на небо и ангельское восприяли зрение, совлекшись, конечно, и этого тела, то, взглянув на землю, вы увидели бы вместо разнообразной массы людей некие тени светлые, полусветлые, туманные, мрачные; – при чем не дивно, что светло-напряженные показались бы вам мрачными, если у них душа дурна, а одетые в рубище – светлыми, если их душа чиста. И вот такими-то видят нас небожители; и, судя по тому, какими видят, радуются о нас или скорбят.

Позвольте вас спросить: какой видит вас святая, имя которой вы носите, и особенно ныне, когда она повнимательнее присматривается к вам ради того, что и вы поусерднее обращаетесь к ней? Какой видит вас Ангел Хранитель, всегда при вас находящийся, и Сам Господь, с телом одесную Отца сидящий, но и с нами обещавшийся быть во вся дни! – Какой они вас видят, каковы вы и на деле. Упреждаю, что таким вопросом я не думаю смутить вас и тем омрачить ваш праздник; напротив, чаю доставить вам духовное утешение и обрадование. Ибо не могу ожидать, чтобы с неба вас видели мрачной или туманной. Вы еще не успели отуманиться, потому видимы светлой. По крайней мере мое искреннее благожелание вам в день вашего Ангела есть – да будете и пребудете всегда таковы, чтоб небожители всегда видели вас светлой. Тогда из сей жизни прямо к ним туда и перейдете. Вот этого вам от всей души и желаю.

14. Хочу в дополнение к предыдущей речи и еще коечто сказать о том же. Перескажу вам несколько опытов того, что душа в оболочке своей точно принимает вид, соответственный ее внутреннему настроению. При жизни св. Андрея, Христа ради юродивого, был в Константинополе иерей (из неженатых), постник, уединенник, молитвенник. Все его чтили. Но встретился с ним св. Андрей и видит, что он одет каким-то темным туманом, а около шеи у него обвилась змея с надписью: «змея сребролюбия». Вот какова была душа его! А между тем этого никто не видал. Увидели просвещенные очи духовные св. Андрея.[1]1
  Св. Андрей, поговорив наедине с этим иереем, привел его в раскаяние, и он исправился.


[Закрыть] Но у небожителей они еще просвещеннее. Таким образом тогда, когда нам думается, что никто нас не видит, каковы мы, нас видит несметное множество очей. Видите, сколько звезд на небе! – Очей, на нас обращенных, еще больше.

Да ведь и сами мы можем если не видеть, то определять, каковы мы. Это сказывает нам совесть – неподкупный судья. Ее можно на время заглушить, но она всегда успевает высвободиться из-под гнета и возвысить свой голос, даже и у не совсем совестных. А у неопорочившихся голос ее всегда чист и звонок. Она есть и именуется гласом Божиим в духе человека. В ней же отражается и то, какого мнения о нас или какой имеют на нас взгляд небожители. Так вот, когда совесть говорит, что мы чисты во всем перед Богом и людьми, то это свидетельство совести светом отражается окрест души нашей, – и все с неба видят нас светлыми. А если совесть укоряет, что мы нечисты, то мы видимы бываем темными. Но ближе тех видят нас всегда Ангелы Хранители, кого темным, кого светлым, судя по внутреннему настроению, – постоянному или случайному.

Кроме ангелов и святых видят нас невидимо для нас и темные силы. Только они, когда душа светла, не могут смотреть на нее, боясь, подобно нетопырям, света, а воззревают на нее лишь тогда, когда она помрачаться начинает. Они всюду стаями шмыгают и, как только заметят где потемненную душу, тотчас нападают на нее огулом и начинают вертеть ее туда и сюда помыслами, страстными желаниями и волнением чувств. Та область бурливая, о коей я говорил, что между душой и телом беззаконно устрояется, есть место, где бесы подседают к душе и начинают возметать ее, как прах ветром. Они покушаются подкрасться и к светлым душам, но бывают отражаемы и поражаемы, как стрелой, лучами света. В Антиохии был волхв Киприан. Один юноша просил его расположить к нему своим волхвованием Иустину, прекрасную христианку, которую он хотел взять себе в жены, а она и смотреть на него не хотела. Киприан посылал к ней несколько раз состоящих у него на службе бесов, чтобы они по своему расшевелили в ней любовь к юноше; но те подходили к ее жилищу, а внутрь войти не могли, и, воротясь, сказывали, что оттуда – изнутри – их отражает и опаляет свет: ибо та Иустина, как облаком каким, одета светом, и им посмотреть на нее не удалось.[2]2
  Что дальше было, нам теперь не нужно. И юноша, и волхв обратились ко Христу. См. Четьи-Минеи.


[Закрыть]

Вот лучший пример того, какой светлой бывает душа, когда она бывает христианка, чиста в совести своей и Господу предана. При чистой совести страх Божий исполняет душу и хранит ее неприкосновенной. Тогда и Господь, Который везде есть и все исполняет, посещает душу ту, и она вся становится светом и сияет, как звездочка.

Сохранившись такой чистой и светлой, душа и на тот свет переходит, по исходе из тела, такой же светлой. Св. Антоний беседовал однажды с учениками своими и увидел полосу света, поднимающуюся к небесам. Всмотревшись в нее и различив, что там такое, он сказал: это Аммон святый восходит на небо в сопровождении ангелов.

Так вот о чем возревнуйте. На видимость свою внешнюю не полагайтесь, ибо возможно, что иное видится в нас, а иное мы – на деле. Но ведь, конечно, быть лучше, чем казаться. Припоминаю слова Василия Великого, который говорит: «тело – наше, – что кроме тела есть у нас, начиная с одежды, это есть окружающее нас. А что мы? Мы – душа (с духом). Вот туда-то, отвлекшись от всего вне нас сущего и от самого тела, надо собраться, войти в себя, порассмотреть все и решить,– что же ты такое, матушка, душа наша?

Это возвращает нас к тому, от чего мы немного отклонились, – именно – крещению: как быть, чтобы жить в духе и им одухотворять душу и тело и все свое внешнее? Но об этом до другого раза.

15. Очень рад, что вам понравилась моя речь о той стихии. Примите же ее, покрепче напечатлейте в голове и всегда держите в мысли. Увидите, как она будет вам во всем помогать. Сколько она разъясняет предметов и сколько доставляет утешения! Вам, вероятно, приходилось слышать вопрос, как святые слышат молитвы наши, или, может быть, и сами вы задавали его себе. В ответ на него толкуют-толкуют, – а вопрос все остается вопросом. Помоему же,– при предположении той стихии,– выходит, как святые могут не слышать наших молитв? Вы знаете, как действует электрический телеграф? В Петербурге, например, заводят известный аппарат; в то же мгновение то действие петербургское отражается в Москве в подобном же аппарате и в том же значении, в каком там происходит движение. Почему так бывает? Потому, что и аппараты те однородны и соединяющая их проволока к ним же подлажена. Так, что действие такого телеграфа – то наша молитва. Мы и святые – как бы два аппарата – однородные, а среда, в коей святые и коей окружены души наши, – это проволока. Когда истинная молитва – сердечная – подвигнется в душе, тогда она, по той стихии, воздействуя на нее, как лучом света пролетает до святых и сказывает им, чего мы хотим и о чем молимся. Между нашей молитвой и услышанием нет промежутка, – только надобно, чтобы молитва шла из сердца. Оно у нас и есть телеграфный для неба снаряд. Те же молитвы, кои не из сердца, а из головы только и с языка идут, не дают луча, восходящего на небо, и не бывают слышны там. Да это и не молитва, а только приемы молитвенные.

Может быть, и не замечая того, вы прописали опытное удостоверение в сказанном. Пишете, что помолились усердно и тотчас успокоились, получив внутри уверение, что будете изъяты из того, что вас томило; а потом и самым делом то устроилось. Вот и выходит, что верно мое сравнение молитвы сердечной с телеграфом, невидимо к небу проведенным по той стихии. Из вашего сердца пошел удар или луч к небу; по той же линии или таким же лучом с неба пришло к вашему сердцу в ответ на то, что вам нужно было. Так и всегда бывает со всеми из сердца исходящими молитвами. Исполнение и такой молитвы не всегда тотчас последует, а услышание ее совершается тотчас.

Не нарадуюсь, что так было с вами. Даруй, Господи, чтобы так бывало с вами и почаще. Припомните, как вы тут молитесь и всегда старайтесь так молиться, чтобы молитва шла из сердца, а не языком только произносилась и умом мыслилась.

Если так устроитесь, так вот вам будет деловое решение вопроса: как быть, чтобы жить в духе. Ибо такая молитва есть жизнь духа. Тут дух в Боге пребывает и с Ним единится, и в этом вся сила жизни его. Ведайте же, что только тогда и значит, что дух живет, когда он молится так, как вы помолились. Когда же нет такой молитвы, это значит, что он замер, если не совсем заглушен.

Не буду скрывать от вас, что хоть помолились вы так, но чтобы всегда так молиться, едва ли сможете. Такую молитву Бог дает или Ангел Хранитель возбуждает. И она приходит и отходит. Из этого не следует, однако ж, что нам позволительно оставлять труд молитвенный. Приходит она, когда кто трудится в молитве, а кто не трудится, к тому не придет. И видим, что св. отцы много трудились в молитве и трудами сими возгревали в себе дух молитвенный. Как доходили они до этого, изображение того оставили они нам в своих писаниях. Все ими на сей предмет сказанное составляет науку о молитве, которая есть наука из наук. Придет срок, мы с вами пройдем эту науку, а теперь я коснулся того только мимоходом: к слову пришлось. И еще приложу; важнее молитвы ничего нет. Следовательно, и трудиться над ней должно – и усерднее и больше всего. Даруй вам Господи усердие к такому труду.

Ваши смиренные о себе мысли и чувства суть ангельские чувства. Как совершенны и как светлы ангелы?! А они все смиренны, смиреннее всех людей. Смиренная душа всегда светла. Омрачение души начинается, когда она станет много о себе думать, ибо это дело темных сил. Даруй вам, Господи, не потерять никогда таких чувств, чтобы всегда быть во свете.

Вот и опять мы отбились от своего вопроса. Уж потерпите и еще.

16. Что такое с вами сделалось? И что это за вопросы:

«Не знаю, что сделать со своей жизнью? Надо же чтонибудь делать? Надо же цель себе определить?» Читаю и изумляюсь, откуда родились такие мудреные помышления. Ведь вы уже решили все это, выразив желание – стоять на уровне с достоинством человека, каким ему подобает быть по определению Божию. И речь у нас с вами о чем идет, как не об этом! Откуда же эти у вас задачи?! Догадываюсь, что между вашими знакомыми есть прогрессистки, или вы попали в общество, где были такие и распускали свои мудрования. Они обычно бредят так. У них непрестанно на языке – благо человечества, благо народа. И вот вы, вероятно, наслушавшись таких высоких идей, пленились ими и, обратив взор на свою настоящую жизнь, с сожалением увидели, что прозябаете в кругу семьи и родных без пользы и цели. Увы и ах! – Как это до сих пор никто вам не открыл глаза!

Если моя догадка справедлива, то вам следует поклоны, чего ради вы об этом не сказали, давши слово писать о всем откровенно. Так ли это, однако ж, или нет, не могу оставить ваших задач без решения. Полным решением их будет служить вся наша беседа; теперь я коротко выскажу только общую мысль, чтобы вы увидели. что та жизнь, которую вы доселе вели и ведете, есть настоящая жизнь, и переменять в ней нечего.

Цель жизни точно надо определенно знать. Но мудрено ли это? И не определена ли уже она? Общее положение такое,– что как есть загробная жизнь, то цель настоящей жизни всей, без изъятия, должна быть там, а не здесь. Это положение всем ведомо и толковать о нем нечего, хоть о нем меньше всего помнят на деле. Но поставьте вы себе законом для жизни вашей – всеми силами преследовать эту цель, – сами увидите, какой свет разольется оттого на временное ваше на земле пребывание и на дела ваши. Первое, что откроется, будет убеждение, что, следовательно, все здесь есть только средства для другой жизни. Относительно же средств один закон – употреблять их и пользоваться ими так, чтобы они вели к цели, а не отклоняли от нее и не поперечили ей. Вот вам и решение вашего недоумения: не знаю, что сделать со своей жизнью. Смотрите на небо и всякий шаг вашей жизни так соразмеряйте, чтобы он был ступанием туда. Мне кажется, что это так просто и вместе так всеобъемлюще.

Спрашиваете: надо же что-нибудь делать? Конечно, надобно. И делайте, что попадется под руки, в вашем кругу и в вашей обстановке,– и верьте, что это есть и будет настоящее ваше дело, больше которого от вас и не требуется. Большое заблуждение в том, когда думают, будто для неба, или – по-прогрессистки – для того, чтобы сделать и свой вклад в недра человечества,– надо предпринять большие и громкие дела. Совсем нет. Надобно только делать все по заповедям Господним. Что же именно? Ничего особенного, как только то, что всякому представляется по обстоятельствам его жизни, чего требуют частные случаи, с каждым из нас встречающиеся. Это вот как. Участь каждого Бог устрояет, и все течение жизни каждого – тоже дело Его всеблагого промышления, следовательно, и каждый момент и каждая встреча. Возьмем пример: к вам приходит бедный; это Бог его привел. Что вам сделать надо? Помочь. Бог, приведший к вам бедного, конечно, с желанием, чтобы вы поступили в отношении к сему бедному, как Ему угодно, смотрит на вас, как вы на самом деле поступите. Ему угодно, чтобы вы помогли. Поможете? Угодное Богу сделаете,– и сделаете шаг к последней цели – наследию неба. Обобщите этот случай – выйдет: во всяком случае и при всякой встрече надобно делать то, что хочет Бог, чтобы мы сделали. А чего Он хочет, это мы верно знаем из предписанных нам заповедей. Помощи кто ищет? Помоги. Обидел кто? Прости. Сами обидели кого? Спешите испросить прощение и помириться. Похвалил кто? Не гордитесь. Побранил? Не сердитесь. Пришло время молитвы? Молитесь. Работать? Работайте, – и проч., и проч., и проч. Если, все это обсудивши, положите вы так во всех случаях действовать, чтобы дела ваши угодны были Богу, быв совершаемы неуклонно по заповедям, то все задачи относительно вашей жизни решатся этим полно и удовлетворительно. Цель – блаженная жизнь за гробом; средства – дела по заповедям, исполнения которых требуют все случаи жизни. Мне кажется, тут все ясно и просто; – и нечего вам томить себя мудреными задачами. Надо выбросить из головы все планы о многополезной, многообъятной, общечеловеческой деятельности, какой бредят прогрессистки, и жизнь ваша будет созерцаться вложенной в покойные рамки и без шума ведущей к главной цели. Помните, что Господь и стакана холодной воды, поданного томимому жаждой, не забывает.

Скажете: «Но как же, образ жизни все же надобно избрать и определить!» – Да где же это нам с вами определить? Станем обдумывать, и пойдет путаница в голове. Лучше и надежнее всего – принять с покорностью, благодарностью и любовью то определение, какое изрекает Бог течением обстоятельств жизни. Беру дело в отношении к вам! – Вы теперь под кровом родителей. Чего лучше желать? Тепло, безопасно, привольно. И живите, не залетая мыслями в даль и делая усердно все, что лежит на вас. «Но все же, подумайте, так навсегда оставаться нельзя, должна, наконец, начаться жизнь своя – особая. Тут как быть? И как об этом не подумать?» – Вот вам лучшее об этом думание! – Предайте себя в руки Божии и молитесь, чтобы Он устроил вас, как Он находит лучшим, чтобы ваша судьбина не мешала, а способствовала вам достигнуть блаженной жизни за гробом, не мечтая о блистательной участи. Так настроившись, ждите с терпением, что наконец изречет о вас Бог. Изречет же Он стечением обстоятельств и волей родителей. Утвердившись в этих мыслях и успокоясь в Боге, живите, не строя пустых планов, и делайте дела, которые на вас лежат в отношении к родителям, братьям и сестрам, к другим родным и ко всем людям. Но никак не думайте, чтобы эта жизнь была пуста. Все, что вы ни будете делать в сем порядке, будет дело, и если делать будете с сознанием, что так следует по заповедям и что так хочет Бог, – дело, Богу угодное. Так всякая малость.

Кажется, я все вам растолковал. Приложу только желание, чтобы вы хорошенько вникли в прописанное, затвердили то и так настроились. Пророчу вам, что обретете полный покой и не будете более смущаться мыслями: никуда негожа моя жизнь – ничего полезного не делаю, и подобное. Только еще сердце надо держать на привязи: а то оно много глупостей городит. Правда, что и без сердца дурно: ибо где сердца нет, там что за жизнь; но все же волю давать ему не следует. Слепо оно, и без строгого руководства тотчас в ров попадет.

Благослови вас, Господи!

17. Очень рад, что вы приняли к сердцу написанное в прошлом письме и соглашаетесь так именно себя держать. Помоги вам, Господи!

Эту жизнь Бог нам дал, чтобы мы имели время приготовиться к ней. Эта коротенькая, а та конца не имеет. Но хоть она коротенькая, а в продолжение ее можно заготовить провианту на целую вечность. Всякое доброе дело туда отходит, как вклад небольшой; из всех таких вкладов составится общий капитал, проценты с которого и будут определять содержание вкладчика во всю вечность. Кто больше пошлет туда вкладов, того содержание будет богаче; кто меньше, того и содержание будет менее богато. Господь всякому воздает по делам его.

Вот об этом и должна быть теперь у нас вся забота, – чтобы побольше переслать туда вкладов. И забота эта не мудрена и не тяжела, как удостоверяет Сам Господь, – говорят: иго Моя благо и бремя Мое легко есть (Мф. 11, 30). Я объяснял вам это применительно к смутившим вас мыслям, чтобы отвеять скорбь вашу, будто живете без пользы и проживете всю жизнь без пользы, если так будете жить, как живете. Весь же стой христианской жизни таков: веруй в Бога, в Троице поклоняемого, спасающего нас в Господе Иисусе Христе, благодатию Святого Духа и, принимая благодатные силы через Божественные таинства святой церкви, живи по заповедям Евангелия, одушевляясь упованием, что Бог за малый посильный труд наш, ради веры в Господа Спасителя и послушания Ему, не лишит нас небесного. Это я нарочно прибавляю, чтоб вы видели, в каком духе должно творить дела нам – христианам сущим. Ибо иные говорят: делай – делай; а другие: веруй – веруй. Надо то и другое: веру сочетать с делами и дела с верой.

Но все же главным образом внимание должно быть сосредоточено на исполнении заповедей. Уже веруем: что еще? Твори заповеди – ибо вера без дела мертва. И благодарение Господу, что Ему угодно было ценность дел наших определять не их широтой и великостью, а внутренним нашим расположением при делании их, окружив между тем нас премножеством случаев к деланию дел по воле Его, так что, если внимаем себе, можем поминутно делать дела Богоугодные. Для этого нет нужды ходить за море, как прогрессистки, а смотри около всякий день и час; на чем видишь печать заповеди, исполняй то неотложно, в том убеждении, что такого, а не другого дела требует от тебя в этот час Сам Бог.