Текст книги "Ганс Крысолов"

Ганс медленно шёл вперёд, ни на секунду не отрывая дудочки от одеревеневших губ. Вал крыс катился за ним, из каждого проулка навстречу им вытекали новые волны. Иногда крыса выпрыгивала прямо из окна дома и тогда там раздавался задушенный женский взвизг. Остальной город молчал: ни криков, ни шума, ни стука инструментов – только дрожащая музыка и тысячекратный шорох.

На берегу Везера Ганс остановился. Здесь были запертые ржавыми цепями спуски к воде, причалы для хлебных барок, магазины зерна, склады кож и железа. Поток зверьков умножился необыкновенно, крысы покрыли замшелые ступени и, ни на секунду не задержавшись, посыпались в воду.

Везер – большая и опасная река. В верховьях он с плеском несётся по камням, мимо Бремена течёт широко и важно. Возле Гамельна течение гладкое, но стремительное, ширина реки свыше двухсот шагов, на середине дна не достать даже длинным шестом. Переплыть Везер – дело нелёгкое, а для крысы – попросту безнадёжное. И всё же они шли, крутясь живым водоворотом, задние налезали на передних, и все бросались с последней ступени в воду. Среди пены мелькали вздёрнутые усатые носы, ловящие воздух. Вода подхватывала крыс и, завертев, уносила. Некоторые были выкинуты течением на камни ниже пристани, но тут же упорно кидались обратно вплавь на тот берег.

Ганс стоял на самом краю. Крысы обтекали его с двух сторон, дробно стуча лапками, пробегали прямо по ногам. Поток постепенно редел, берег очистился, и скоро последняя острая мордочка исчезла под водой.

Песнь оборвалась. Ганс перевёл дыхание и огляделся.

Он увидел патера Цвингера. Священник стоял по пояс в воде, глаза у него были белые, рот открыт и зубы оскалены. Холодная вода привела его в чувство, он, запинаясь, начал читать экзорцизм об изгнании бесов:

– Изыди, злой дух, полный кривды и беззакония, изыди исчадие лжи…

Ганс отвернулся. В двух шагах позади стоял Вольф Бюргер. Его жёсткое лицо было непроницаемо.

– Ганс Крысолов, ты гроссмейстер в своём ремесле, – сказал он. – Я не ожидал такого. Идём, суд должен быть окончен.

В конце улицы показались спешащие ландскнехты.

* * *

Если и раньше большой зал ратуши был переполнен народом, то теперь давка стояла просто невообразимая. Охрана с трудом очистила место посредине. Судей ещё не было, Ганс долго ждал, переминаясь с ноги на ногу. Вольф Бюргер нервно ходил взад и вперёд, потом уселся за стол и начал что-то писать. Наконец, появились патер Бэр и опирающийся на палку Ференц Майер. Тюремщик ввёл закованного Питера.

– Всё будет хорошо! – крикнул ему Ганс.

Питер кинулся к Гансу, но тюремный смотритель дёрнул за цепь, и мальчик упал.

Позже всех пришёл патер Цвингер. Губы его были плотно сжаты, новая сутана резко шелестела при ходьбе.

Секретарь суда поднялся из-за своего столика и, нараспев произнося слова, возгласил:

– Заседание объявляется открытым. Господа судьи, удовлетворены ли вы результатами испытаний?

За судейским столом кивнули.

– В таком случае я от имени магистрата и граждан города прошу вас рассудить это дело по закону и совести и вынести ваш приговор.

– Что тут рассуждать? – проворчал бургомистр. – Парень, несомненно колдун, но ведь крыс-то он вывел. Пусть себе идёт на все четыре стороны.

Патер Бэр сидел с задумчивым видом, сцепив пальцы на округлом чреве. Бюргер кончил писать и передал лист бургомистру. Майер прочёл.

– А можно и так, – сказал он, взял перо и поставил внизу подпись.

Патер Бэр, дождавшись своей очереди, тоже прочёл документ.

– Но ведь это жестоко! – воскликнул он, отодвигая бумагу.

– Это необходимо, – негромко сказал Бюргер.

Он нагнулся и начал что-то шептать Бэру. Каноник страдальчески морщился, тряс головой, но скоро не выдержал:

– Ну хорошо, пусть будет по-вашему, но я умываю руки.

Документ он отдал не подписав. Секретарь поставил внизу печать, а затем огласил приговор:

– Мы, выборный суд вольного имперского города Гамельна, разобрав и обсудив по закону и совести обвинение, выдвинутое преподобным Вилибальдом Цвингером против странствующего мастера Ганса, по прозвищу Крысолов, признали его обоснованным и истинным. Доказано, что имело место совращение детских душ к недостойным и опасным занятиям. Ганс Крысолов оставлен в сильном подозрении в связях с врагом господа и рода человеческого. Вместе с тем, услуга, оказанная означенным Гансом городу, велика и несомненна. Приняв во внимание всё это, а также памятуя, что буллой святого отца нашего строго повелено, чтобы никто под угрозой изгнания не обучал и не учился подобным мерзостям, суд постановляет: обвинение в малефициуме с вышеупомянутого Ганса Крысолова снять, за прочие же проступки приговорить его к позорному столбу и изгнанию из пределов города, – секретарь остановился, глянул исподлобья на бледного Ганса, а потом продолжал: – В отношении нищего бродяги, именующего себя Питером, достоверно установлено, что он, предав душу дьяволу, перекидывался диким зверем и творил на дорогах разбой. Посему решено его, как злого и нераскаянного малефика, предать смерти на костре. Предварительно его должно подвергнуть пыткам, тело вервольфа будет разодрано железными когтями, подобно тому, как он сам раздирал своих жертв. Прочих же, учитывая нежный возраст и полное раскаяние, наказать плетьми и отдать в опёку родителям.

Питер закричал. Ганс рванулся к нему, но его сбили с ног, выволокли из магистратуры. Здесь на ступенях было вделано в стену кольцо. На нём висели кандалы, в которые заковывали несостоятельных должников и всех тех, кого магистрат приговорил к позорному столбу. Палач быстро заклепал железные кольца на запястьях Ганса. Теперь Ганс был словно распят у стены. Рядом на специальном крюке висела плеть. Каждый имел право ударить приговорённого.

Из магистратуры выходил народ. Многие останавливались возле Ганса. Какая-то женщина, невысокая и худая, подскочила к Гансу вплотную, сорвала к крюка кнут.

– Дьявол! – крикнула она. – Из-за тебя мою Марту будет бить палач! Вот так! – багровый рубец прочертил щёку Ганса. – Вот так! – женщина ударила ещё раз, плюнула Гансу в лицо и, бросив плеть убежала.

– Правильно! – крикнули в толпе. – Бей его за детей!

Вперёд вышел плечистый бородач, в котором Ганс угадал отца Якоба и крошки Мари.

– Надо бить, – сказал он, поднимая плеть.

Плеть свистнула. Ганс не пытался уклониться от удара.

– Валяй! – подзадорили сзади, но бородач вдруг повесил плеть на место и быстро ушёл.

Больше Ганса не били.

День всё не кончался. На площади трое плотников сооружали помост для пыток. Рядом рыли яму, чтобы поставить столб, вокруг которого сложат костёр.

– Они не посмеют этого сделать! – шептал Ганс. – Я не дам!

Отзвонили второй час. Из дома рядом с собором вышел патер Цвингер. Святой отец гулял с собачкой. Маленький белый пёсик крутился вокруг ног, высоко подпрыгивал, стараясь достать хозяйскую ладонь. Цвингер подошёл поглядеть на Ганса. Губы растянула улыбка.

– Куси! – приказал он собачке.

Собачка непонимающе завиляла хвостом, потом заскулила и попятилась. Цвингер усмехнулся, взял плеть, размахнулся… В то же мгновение собачка, подпрыгнув, вцепилась зубами в его руку. Патер с проклятьем отшвырнул собачку, зажал рану ладонью и исчез в своём доме.

На площади начало темнеть. Сторожа запирали улицы. Прозвонили первый обход. Ганс стоял, прижавшись к стене, пытаясь сосредоточиться. Он теперь знал, что делать. Правда, дудочка осталась в тюрьме, да и руки к лицу поднести невозможно, но раз надо, то он справится и так. Завтра, когда Питера выведут из башни, отовсюду слетятся тучи белых бабочек. Они будут кружиться вокруг Питера, покроют белым ковром костёр. Люди должны понять, что мальчик ни в чём не виноват. Но если и знамение не образумит их, то придётся действовать жестоко. Не дай бог палачу коснуться Питера, в тот же миг с башни собора сорвётся ястреб, несущий зажатую в когтях змею. Горе тем, кто хочет чужой смерти. Горе тому городу, где можно казнить ребёнка. Он наведёт на Гамельн все земные напасти: волков, лесных муравьёв, крыс… Ганс дёрнулся и застонал от отчаяния, обиды и бессилия. После того, что он сделал сегодня, послушает ли его хоть кто-нибудь?

На тёмной площади качнулась тень, прозвучали твёрдые шаги. Ганс разглядел Вольфа Бюргера. Магистр подошёл, бросил на ступени котомку и посох Ганса. Вытащил молоток, сбил кандалы с одной руки Ганса, потом с другой. Второй удар пришёлся неточно, на левом запястье остался железный браслет.

– Ущерб городской собственности… – усмехнулся Бюргер.

Ганс молча растирал затёкшие руки. Бюргер поднял и протянул мешок.

– Сейчас ты уйдёшь из города и вернёшься сюда не раньше чем через десять лет. Я опасаюсь, что завтра ты наделаешь глупостей, и нам придётся казнить тебя, а от тебя есть польза, ты хороший мастер и, значит, должен жить.

– Ты полагаешь, будто я могу уйти, оставив детей на мучения и произвол судьбы?

– На произвол судьбы?.. – саркастически протянул Вольф. – Ты глуп, Ганс. Ты видишь только себя самого и лишь себя слушаешь. Ты забыл, что мы тоже люди и это наши дети. Палач города Гамельна кнутом убивает быка, но может, ударив сплеча, едва коснуться кожи. Повторяю – это наши дети. Они провинились, их надо больно наказать, но без вредительства. А хорошая порка на площади ещё никому не вредила.

– Костёр тоже никому не вредил?

– Не считай меня дураком, если глуп сам, – перебил Бюргер. – Я предусмотрел всё. По закону ты имеешь право основать цех. Я дам тебе ученика. Ты уйдёшь из города вместе со своим вервольфом. Я даже не спрашиваю, я знаю, что ты уйдёшь. Ты слышал, к чему приговорён Питер, и, чтобы спасти его, ты побежишь от стен так быстро, словно за тобой гонятся все те волки, в которых будто бы умеет перекидываться твой ученик.

Бюргер направился к башне. Ганс шёл за ним. Магистр своим ключом отпер дверь, вошёл внутрь и через несколько минут вернулся, таща упирающегося связанного Питера. Ганс распутал верёвки, и мальчик прижался к нему, часто вздрагивая.

– Быстрее, – поторопил Бюргер.

Оступаясь и проваливаясь в невидимые выбоины, они перелезли полуразрушенную стену, скатились вниз по откосу. Силуэт стоящего на стене Вольфа Бюргера чётко чернел над ними.

– Вот видишь, – донеслось сверху, – я поступил с тобой честно. Я знаю, ты тоже честен и не будешь мстить городу.

* * *

От города Ганс с Питером не ушли. Рассвет застал их на холме ввиду городских стен. Укрывшись среди деревьев, Ганс смотрел на крыши Гамельна. Его исчезновение, конечно, давным-давно замечено, а сейчас, наверное обнаружили, что бежал и Питер. Вольф Бюргер, пылая притворным гневом, объявляет горожанам, что замки и цепи целы, но преступник ушёл. Лицо Бюргера озабочено, но в душе он смеётся и над людоедской жестокостью Цвингера, и над простофилей Гансом.

А сейчас… Ганс сжался, стараясь ничего не видеть, не слышать, не знать. Вольф прав, он не должен был вторгаться в мирную жизнь города, ведь это действительно их дети, а уж коли так вышло, то надо немедленно уйти, и чем скорее его забудут, тем лучше, и для него, и для детей. И всё же уйти Ганс не мог. Каждый удар отзывался в нём болью, он ощущал детский страх и стыд и чувствовал, как с каждым взмахом кнута на городской площади уходит из него драгоценная сила. Он убивал, чтобы выручить этих детишек, и обманывал ради них, а теперь он их предал – и тоже ради них самих.

Поучительная экзекуция окончилась, а Ганс ещё долго лежал лицом в землю. Потом он встал и пошатываясь, побрёл вглубь леса.

Ганс шёл оглохший и ослепший, не видя мира вокруг. Он стал чужим этому миру – обыкновенный прохожий, без дела идущий неведомо куда. Остановила его мысль, что он забыл что-то важное. Ганс присел на камень, достал из сумки дудочку, беззвучно перебрал пальцами по отверстиям, потом размахнулся и забросил её в кусты.

Кусты раздвинулись, на поляну вышел Питер. На руках он нёс маленькую Мари.

– Мастер, – сказал Питер, – Мари набила кровавую мозоль, она не может больше идти.

– Куда идти, зачем? – пробормотал Ганс.

– С вами, – пояснил Питер. – Они тоже решили уйти.

– Обязательно! – подтвердила Мари.

Всё ещё ничего не понимая, Ганс осмотрел ногу Мари, ободрал ивовую ветку, тщательно разжевал горькие листья и приложил зелёную кашицу к больному месту. Когда он, кончив лечение, поднял голову, то увидел, что вокруг стоят все его ученики: Анна, оба Якоба, Лизхен с Гансиком, и щеголеватый Людвиг, и все остальные, кого он не успел запомнить по имени, но любил больше всего на свете.

Значит, ничто не изменилось… Ганс вздохнул. Нет, изменилось многое. Дети ушли к нему из-под строгого надзора через полчаса после экзекуции. Просто так им это не удалось бы, наверняка они воспользовались его наукой. Но в городе уже спохватились, скоро вышлют погоню. Этого Ганс не боялся, он снова ощущал в себе силу и знал, что если захочет, то ни одна ищейка не возьмёт след, а отпечатки детских ног оборвутся на камне, так что самый опытный следопыт руку даст на отсечение, что дальше никто не шёл и, должно быть, сама скала раскрылась и поглотила детей. Их никто не найдёт. Правда, прокормить такую ораву непросто, но он справился бы и с этим. Всё было бы легко и понятно, если бы не одно возражение…

Ганс перевёл взгляд на Мари. Её круглая мордашка была удивительно и смешно похожа на бородатое лицо кузнеца, который стегал Ганса на площади. «Это наши дети, – прозвучал в ушах голос Вольфа Бюргера. – Ты честен и не будешь мстить городу». Именно так. Он не может увести детей, но не может и прогнать их от себя. Прав Бюргер, но прав и он. Решить их спор должны дети, каждый в отдельности, сам за себя, и не сейчас, когда обида мешается с болью, а по здравому размышлению, трезво взвесив все «за» и «против». Задача непосильная не только для ребёнка, но даже для мудрого и дальновидного Вольфа Бюргера. И всё же решать придётся.

Усталые дети стояли кружком вокруг наставника и терпеливо ждали, когда начнётся урок.

– Сегодня мы с вами должны вместе подумать, может ли доброта быть жестокой, – сказал Ганс, глядя туда, где за деревьями не было видно башен осиротевшего города Гамельна.