Текст книги "Черная кровь"

– Всё равно, – гнул своё Туран. – Какой же это закон будет, если хоть раз его не выполнить? Нарушишь в малом – и большое погибнет. Вот пусть Муха скажет. Что с рекой делается?..

– Гибнет река! – истово выкрикнул старшина рыбаков. – Погибом погибает! Рыба мрёт. Древяницы нас не узнают. Омутинники избесились, того и гляди на дно уволакивать станут!.. Гибнет река, и мы вместе с ней сгинем!

– Поняли теперь? – загремел Туран. – Нечего ждать беды, она уже пришла. А от чего всё? Скажи им, Муха, скажи!

– Дык ясно с чего!.. Небось через блуд всё и пошло! – Казалось, Муха сейчас заплачет. Лицо его кривилось, точно у обиженного ребёнка.

– И шкуру священную она без посвящения схватила! – завопила Крага. – Шкуру-то, шкуру – забыли? Которую только старшие матери брать смеют?!

– Тихо, Крага! – впервые вмешался Бойша. – Ты насчёт женских дел не скворчи. Не за то Унику судим. А что до посвящения… так дикие зубрихи, жёны Лара, никакого посвящения и вовсе не проходят. И ничего. Живы покамест. А Уника, как ни крути, женщина. Уже.

– Да, может, и нет там ничего, – заметил рассудительный Бараг. Он заговорил впервые с начала суда. – Может, соврала девка, парня своего выгораживая. Пуза-то – не видать!

– Когда ты пузо увидишь – поздно будет! – взъярился Свиол. – Пусть-ка старухи её посмотрят…

– Потом! – оборвал Бойша. – Уника знала, что на смерть идёт. А тут уже не до вранья. Раз говорит – в тягости, значит, так оно и есть. Из её слов мы и судим…

– Но, славный Бойша, – прошипела Крага, – если прав Бараг и не в тягости Уника…

– То, значит, Таши, Ромаров выкормыш, – мангас подлый! – рявкнул Свиол. – Надо было испытание по правилам вести. Вот откуда порча идёт!

Этот вопль был слышен и на холме, так что рука Таши против воли потянулась к луку. Вот они о чём заговорили! Ну уж нет, живой не дамся. И первая моя стрела – тебе, Свиол, будет! С Турана-то что взять – для него что Уника, что Калинка, что иная девка – всё едино. Закон нарушен – и точка. А вот Свиол…

– Тихо!!! – Бойша приподнялся, рассердившись не на шутку. – Ты, Свиол, прикуси язык! На весь род поклёп возводишь! Парень на испытании стоял. У кого глаза были, те всё видели. Род приговорил: Таши – человек! Кто тут за законы громче всех кричит? Ты, Туран? Ну так отвечай – с Таши ясно или нет?!

Ох, грозен, грознёхонек был в тот миг Бойша! Старшина нижних потупился и вроде бы даже съёжился весь…

– Не мангас он, – выдавил он через силу.

– А раз так, то и разговоры о нём – побоку! – предупредил вождь.

– Да леший с ним, окаянцем! – с неподдельным страданием выкрикнул Муха. – А про реку-то опять забыли! Про РЕКУ! Погинает река ведь!..

– Ты что думаешь, это с Уникова деяния? – в упор спросил Муху Ромар.

Другой бы, наверное, испугался горящего колдовского взгляда, но Муха и бровью не повёл.

– Погинает река!.. Воды совсем не стало! И притоки все, как один, мелеют… и ключи прибрежные высохли… Сети ставить уже негде!.. Скоро жрать нечего будет!.. Через что ж ещё такая беда могла привалить, а, колдун, скажи?!.

– Пока не скажу, – негромко ответил Ромар. – Но, поверь мне, Муха, я делаю всё, что могу. И будь у меня вновь две руки – обе отдал бы, не задумываясь, чтобы узнать – отчего эта беда. Веришь мне, нет?

Но Муха, верно, уже ничему и никому не верил. Кажется, он даже не слышал слов Ромара, а просто обхватил голову руками и сел, уткнувшись лицом в колени…

– Истину Муха сказал, – поднялся Свиол. – Гибнет река! Гневается на нас Мать-Земля. А что Ромар тут словами играл, будто Муха острогой, – дак известное дело – Уника при нём как собачонка. А ответь мне, Ромар, кратким словом, чтобы каждый понял. Из одной семьи Уника с… Таши? – последнее слово он выплюнул, словно чёрное ругательство.

– Из одной, – кивнул Ромар.

– А по закону что полагается сестре, если брат её паял?

– Ежели и впрямь сестра, то смерть, – голос Ромара звенел.

– Так что ж мы тут ещё говорим? – Свиол развёл руками. – Бараг, ты что молчишь? Ты, почтенный Лат?

– Трудно сказать, – Лат беспомощно покосился на Бойшу. – И так – худо, и этак – неладно.

– Закон есть закон, – Бараг пожал плечами. – Жалко, конечно, дуру-девку, но… одну помилуем – потом беды не оберёмся. Сами видите – кругом такое творится, что шаман с колдуном вдвоём разобрать не могут. Небось из-за Уники!.. В нашем посёлке такого окаянства не бывало, так Белоструйная хоть и обмелела, а течёт. А ну как помилуем развратницу – и вода вовсе уйдёт? Мать-Земля разгневается, её так просто не умолишь! Снова вместо хлеба песок и каменья родить начнёт! А то ещё у Уники какое-нить чудище родится?

– Убить всегда успеешь! – озлился мастер Стакн. – Убить легче, чем камень расколоть, да только потом битое не склеишь и покойника не воротишь!

– Всегда, да не совсем! Вот высохнет река, рыбы не станет, скот падёт… Не-ет, такое не по мне. Решать надо. И как решать – мне тоже ясно.

– Говорить буду я, – вдруг негромко произнёс Матхи.

Шаман медленно вышел на середину круга. Встал, вскинул руку, пробежал чуткими пальцами по лицу Уники. Великое чудо – рука шамана. Ею он и угли берёт, ею и мысли читает.

– Она не лжёт. Она и впрямь в тягости. И отец ребёнка – Таши. И он – не мангас. Так сказали предки. И оставим это.

Да, этим не мог похвастаться даже Ромар. Предки сказали – и всё тут. С предками не поспоришь.

– Уника нарушила закон, – медленно, на одной ноте, говорил Матхи, странно покачиваясь из стороны в сторону. – Закон всего людского племени, что изречён был, когда гневалась земля. И даже сам Лар не мог отвести от своих детей её гнев. Будь Таши с Уникой кровные брат и сестра, была бы у них одна мать, – первым бы сказал я: смерть!.. Но колдун Ромар молвил правду: нет у Таши и Уники общей праматери. Материнские линии их не пересекаются, хотя оба они из одной семьи. И потому я не знаю, что сказать. Не было прежде в роду такого. Даже мудрые предки не знают, как поступить.

Тихо-тихо стало на судилище. Предки не знают! Значит, дело и впрямь небывалое…

– А коли так – своим умом судить нам придётся, родичи. Просто сказать, что судить надо по закону. Но закона-то над нами два – один Матери-Земли, а второй Лара. И кто знает – может, разгневает наше решение Мать-Землю, а может, и великого Лара. Любит Лар своих детей, силён будет гнев его, коли казним безвинную. Ибо закон Лара не нарушен Уникой. Великому зубру нет дела, кто кого в жёны берет. А кто может сказать, преступила ли Уника закон земли? То одна Земля сказать может, а когда скажет, так поздно каяться будет. Сами видите, нет простого ответа. Долго взвешивать надо, как отмеряем драгоценную киноварь, – как должно теперь поступить. Не знают ответа предки, что являлись на мой зов. Не знают ответа духи. Нам с вами ответ искать. Скажу лишь – такое за один вечер не сделаешь. Долго надо мне говорить с духами и предками, долго надо старейшинам думать – что для блага рода превыше?.. А чтобы Мать-Земля не разгневалась на нас, Унику… следует приговорить к смерти.

Ромар вскочил на ноги:

– Опомнись, Матхи! Невинную на смерть посылаешь!..

– Погоди, Ромар. – Против ожидания, Матхи ответил тихо. – Погоди, колдун. Ты не дослушал. Я сказал, родовичи, – приговорить к смерти. Но не сказал, что нужно немедля исполнить приговор!

Шаман немного помедлил. Все ждали его слова, затаив дыхание. Даже Таши, в своём отдалении, понял, что вот, пришло время, сородичи решают. И – словно дыхание пресеклось. Что-то приговорят?..

– Унику приговорить к смерти. По имени её не звать, живого дела с нею не иметь. Путь ждёт решения. А старейшины, вождь, Ромар, мастер Стакн и я – мы думать станем. Предков спрашивать. До той поры, пока не решим, – не быть Унике ни среди живых, ни среди мёртвых. А сидеть ей в Отшибной землянке. Я на вход и выход Слово наложу. Что приговорите, родовичи?

Многолюдство одобрительно зашумело. Верно! Эк и ловко же придумал шаман! К смерти приговорили – значит, Мать-Земля не прогневается. Ведь приговорили же! Среди живых более не числим! Имя отняли! Погребальный обряд справим честь честью!

Таши слышал этот гул. На сердце полегчало. Едва ли смертный приговор встретили бы так. Неужто – оправдали?.. Да нет, и на такое не похоже. Оправдай народ Унику, Крага сейчас бы визжала, что поросая свинья. Чему же они так радуются?

Юноша змеёй выскользнул из зарослей и крадучись двинулся к посёлку.

Всю ночь Матхи, Бойша и мрачный, как туча, Ромар провели под открытым небом, верша мрачное смертное колдовство, словно мор пришёл в посёлок, от которого одна Мать-Земля избавить может. Старухи, запершись в доме Латы, справляли всё потребное над Уникой. Этого Таши не видел. Да и, сказать по правде, видеть не хотел. Живой хоронят! Погребальные песни поют! В одежду смертную одевают! Разве что не закапывают…

Наутро после суда Ромар одному ему ведомым способом отыскал Таши, по-звериному кружившего вокруг деревни. О приговоре Таши уже знал – хватило подслушанных обрывков разговоров.

– Хуже дело обернулось, чем я думал, но не так плохо, как могло оказаться, – ободряюще сказал безрукий колдун. – Матхи шаман мудрый, понимает, что невинной кровью только беду накличешь. Но и против древнего закона пойти он не может. Нет у него на это власти. Однако рассудил толково, казнь отсрочить сумел. И уж теперь всё от нас зависит…

– Прокрадусь ночью и уведу! – глухо вырвалось у Таши.

– Уведёшь? Куда? – озлился Ромар. – Глуп ты ещё, видать, как годовалый телок. – Вход в землянку Матхи наговором запечатал! Ты, я, кто угодно – через порог как ни в чём не бывало шагнёт, а Унике там дороги нет, понимаешь?

– Значит, подкоп сделаю! – не сдавался Таши.

– Быстро соображаешь… молодец, – усмехнулся Ромар. – Да только всё равно – куда вы подадитесь? Человек без рода – уже не человек, а сыть звериная.

Это Таши отлично знал и сам.

– Ну а ты-то что скажешь? Сколько они Унику в порубе продержат?

– Сколько продержат? Я надеюсь, пока дитё не родится. Увидят люди нормального мальчишку… или там девчонку, кого уж отец Лар пошлёт, увидят, что не проросла Мать-Земля камнями, что огонь с небес не упал… и сами потом будут удивляться, что думали дурно.

– А река как же? Ведь эту беду на Унику как раз и хотели свалить! Я далеко был, и то слышал.

– Что слышал? Как Муха орал?.. Так у Мухи от горя голова помутилась. Ему Великая дороже жены и детей.

– А ты сам как думаешь?.. – с некоторым трепетом спросил Таши.

– Всё бывает, – Ромар пожал плечами. – Много непонятного за последнее время случилось… тёмные дела в мире творятся. Но всё-таки, повторю, что всё бывает. Не из-за Уники обмелела Великая. Я бы знал. Успокойся.

И видно, что и самому Ромару горько, а слово утешения сказал, и вроде как полегчало… Жаль, нельзя такое же слово Унике передать, на разговоры с ней Матхи наложил строгий запрет. С умершими может беседовать только шаман, да и то, если они сами того захотят.

Народ в посёлке от Таши шарахался. Выкрикнуть вслед обидное не решался ни один мальчишка. Да и сверстники поспешно сворачивали с дороги. Однако возле самого Дома Молодых Вождей Таши поджидал Тейко. В глазах у него была такая ненависть, что только смертью может насытиться.

– Жду у Старого ручья, – сквозь зубы процедил Тейко. И добавил, плюнув Таши под ноги: – Мангас!

Таши даже не сразу понял, что сказал ему Тейко. А поняв, мимоходом подивился, что разумник Тейко на такое решился. Кровавые поединки между родичами строго запрещены. Нельзя, не можно такого допустить, чтобы в роду свои начали кровью считаться. Кто первым оружие обнажил, кто ответил – неважно; обоих ждёт изгнание. А коли один из поединщиков смертью умрёт, то и второй за ним не замедлит. Это уже закон Лара: окапывать убийцу в землю и, рук не марая, ждать, пока сам умрёт.

Таши ничего не ответил. Молча отодвинул плечом соперника, прошёл в дом. Положил на место лук, копьё. Даже нож, с которым не расставался, вынул из-за обмотки, спрятал в мешок. Хотя ему страшиться нечего, он и без того в глазах родичей законопреступник.

Ромар о брошенном вызове догадался сразу, издалека заметив, как Тейко и Таши поодиночке уходят из селения. Всё ясно. Ума Тейко лишился; да и Таши не лучше! Нельзя с бесноватым связываться… Только как их теперь остановить? Куда они умотали, жеребцы быстроногие? Придётся спрашивать амулеты, а тем временем два молодых олуха вполне успеют переломать друг дружке кости.

Окончив гадание, Ромар вышел из ворот, огляделся. Невдалеке пастухи лениво гнали отару. Вокруг, как обычно, крутилась целая стая приблудных собак. Ромар уже совсем было собрался поворачивать к Старому ручью, когда его не по-стариковски острые глаза заметили вдали какое-то движение.

Двое бегут…

А вот что это там, за ними?!

Ромар внезапно ощутил разливающийся внутри холод. Оцепенев, старый колдун смотрел, как, теряя последние силы, мчатся ушедшие час назад парни, а за ними, быстро сокращая разрыв…

Страшным усилием Ромар преодолел оцепенение, призвав все силы, что жили в его увечном теле.

– Тревога!!! – гаркнул он так, что слышно было, наверное, во всём селении. Голос колдуна каким-то чудом проникал сквозь глинобитные стены; люди бросали обыденные дела, хватали оружие. Никогда ещё на памяти живущих не кричал так колдун Ромар, и никогда не слышался в его голосе такой ужас.

Таши поспел на место поединка раньше противника. Присел на корягу, когда-то лежавшую на дне высохшего ручья. Как о чём-то неважном подумал: а что он будет делать, если Тейко сейчас появится с копьём в руках? Закон сурово карает проливающих родную кровь; и потому, по негласному уговору, оружия на такие сшибки не брали. Голые руки – и всё. Но тоже немало, если учесть, что этими руками далеко не самый сильный охотник мог задушить волка.

Как ни странно, но злости на Тейко у Таши не было.

С холма, возле которого ещё недавно журчал Старый ручей, хорошо видно Великую. Таши сидел на побелевшей, сухой до звона коряге, с тоской глядя на иссохшее русло когда-то полноводной реки. За последние сутки вода ещё спала, и теперь по дну едва-едва струился хилый ручеёк, тут и там стояли лужи, мокрый ил, ближе к берегу высохший и пошедший глубокими трещинами, бессильно распластавшиеся речные травы… Лишь самые глубокие омуты и донные ямы – последнее убежище водяных и омутников – ещё не пересохли. Но если дело пойдёт так дальше, не удержатся и они.

Таши смотрел на реку, на время забыв даже о Тейко и его нелепом вызове. Правильно Муха сказал – погибает Великая. Даже если отобьёмся от диатритов – чем живы будем?..

Шаги Тейко он заслышал издали. Таши не прятался, нарочно сел на самом виду – не того Тейко норова, чтобы стрелу из-за кустов пускать. Незадачливый Уников жених понял насмешку – и, в отместку, решил уязвить хотя бы тем, чтоб подобраться незаметно. Да только куда там!.. От неведомого отца Таши унаследовал не только силу, но и острый, зверю впору, слух. Ага! – ветка-таки хрустнула. Снеосторожничал ты, Тейко, уж больно в себе уверен. Ан нет, смотреть надо, куда ступаешь, и на сучок, каким бы крепким он тебе ни казался, вставать не след.

Таши выждал, когда Тейко оказался возле самого обреза зарослей, резко повернулся к тому:

– Зачем крадёшься, словно согнутый?

Это было тяжким оскорблением. Тейко мгновенно налился кровью, но вида не показал, как бы и не слышал. Вразвалку, небрежно, словно и не таился вовсе, вышел на полянку. Идёт-то вразвалочку, а лицо побелело от бешенства. Еле сдерживается. Сразу видать, что, если ему сейчас не подраться, зло на ком попадя не выместить – совсем плохо будет. Ромар говаривал – от такого, случалось, даже помирали.

– Как хочу, так и хожу… у мангасов не спрашиваю! – Тейко вздернул подбородок.

Как и Таши, он тоже пришёл к месту поединка без оружия. Ростом Тейко хорошо удался, но Таши шире в плечах, коренастее и – всем известно – сильнее. Зато Тейко постарше на два года, поопытней, а это в битве много значит. К тому же если один из поединщиков до того взъярится, что себя в схватке забудет, – то и сущие замухрышки, случалось, одолевали признанных силачей. В Тейко сейчас эта ненависть была. Ненавидел он яро, всем сердцем, не умея – да и не желая – признаться себе, что проиграл он уже этот спор, что никогда не бывать ему с Уникой, никогда не сжимать её плеч, не ласкать жёстких волос, таких чёрных, что цветом с вороновым крылом поспорят; и детей ему с ней тоже не заводить. Оттого-то и кривит губы Тейко, пытаясь обмануть себя напускным презрением к «мангаске». Жаль, что, как ни хитри, от себя всё равно не уйдёшь. Знает Тейко: даже убей он сейчас Таши – Унике его женой уже не быть. Даже если не разгневается на неё Мать-Земля, даже если вступятся предки, даже если вернут ей имя сородичи… Потому что скорее бросится она с речного раската, чем в его, Тейко, дом войдёт. Вот и ярит Тейко сердце, надеясь в унижении соперника хоть как-то утешиться. Глупый. Ненависть помогает только тем, у кого вовсе головы на плечах нет.

– Ну, так зачем звал? – Таши не вставал с колоды. Сидел себе, уронив руки на колени.

Тейко облизнул пересохшие губы. И ему не просто против уложений рода идти.

– Биться станем, – хрипло произнес он.

– А потом? – поинтересовался Таши.

– Тот, кто одолеет… в роду останется. Кого одолеют, – он напрягся, – сам из рода уйти должен будет!

– Ого! Ну и придумки ж у тебя! – Таши не выдержал – удивился. – Куда идти-то?

– На закат. К горам. К Белоструйной. Тамошние у нас почти не бывают. Считай, отрезанный ломоть.

Таши пожал плечами. Ему было всё равно. Здесь, не здесь… у Великой, у Белоструйной… лишь бы с Уникой ничего не случалось. И с дитём его.

– Согласен…

– Тогда вставай! – потребовал Тейко, пританцовывая от напряжения.

Таши мягко поднялся. Солнце отмеряло ещё только первую четверть своего всегдашнего дневного пути, озаряло пересохшее, парящее русло, пожухлые прибрежные заросли, отблескивало на чешуе снулых рыбин, которых за последнюю неделю много появилось в иле… Тейко не рискнул встать спиной к солнцу – и, значит, к обрыву, – повернулся боком. Мол, равный бой.

Да, равный бой. Кулаки против кулаков. Сердце против сердца, обида против обиды. Таши замер, выставив вперед левую ногу, правая рука обманчиво-мягко опущена, кулак прикрывает причинное место. Левая, напротив, согнута, поднята, ею он защитит лицо.

Тейко медленно подходил. Лицо его постепенно становилось багровым. Накручивает себя парень. И зря.

Всю накопившуюся ненависть вложил, наверное, Тейко в первый удар. Ни его, ни Таши предки не обидели силушкой; кулак, быть может, оглушил бы и быка. Отстраниться Таши не успел, подставил руку, и её тотчас пронзила острая боль. Кость в кость пришлась.

Тейко тоже скривился – но ничего, не отступил. Шагнул-таки вправо, заходя спиной к обрыву; невольно Таши обернулся лицом к реке – и внезапным прыжком бросился в сторону, ничком повалившись в заросли.

– Падай, дурак! – рыкнул он на изумлённого Тейко.

Тот обернулся – и беззвучно рухнул рядом с Таши.

На восходный берег реки выходили диатриты. Много. Очень много. Здоровенные птицы, на спине у каждой – карлик с копьецом. При виде почти полностью пересохшей Великой орда разразилась радостными воплями. Оно и понятно – струившийся по дну русла хилый ручеёк легко перешел бы и ребёнок. Наскоро перестроившись, карлики двинули первые ряды птиц вниз по склону. Диатримы недовольно заверещали. Воды они терпеть не могли – и заставить их перейти даже почти сухое русло было не так-то просто. Первые птицы кое-как, нехотя, понукаемые наездниками, шагнули в ещё не просохшую грязь, тотчас провалившись по щиколотку в ил. Недовольное курлыканье стало почти оглушительным. Начался полный разброд. Вырвавшаяся вперёд птица неосторожно ступила в лужу и заорала благим матом, лапа её увязла, диатрима задёргалась, судорожно пытаясь освободиться; хозяин не удержался у неё на спине и шлёпнулся в позеленевшую воду, подняв фонтан брызг. Другие карлики сами пососкакивали прямиком в ил, ухватив своих птиц за длинные шейные перья, что было мочи потащили их вперёд. Страшное неукротимой силой войско разом превратилось в нестройную толпу, почти что беззащитную.

Таши и Тейко покосились друг на друга. Общая мысль пришла им в голову: эх, был бы сейчас рядом отряд охотников да Бойша со священным нефритом – ни один карлик вообще не ступил бы на правый берег Великой. Какой момент! Засыпать карликов стрелами, птиц – если какой угораздит перебраться – встретить копьями на крутизне… Умылись бы кровушкой гости низкорослые!

Диатриты шли через Великую. Ор стоял такой, что, казалось, сейчас сюда сбегутся все лесные и водные духи. Птицы рвались из рук поводырей, мотали головами, увенчанными страшными клювами; нескольких карликов, похоже, чуть не заклевали. И всё же мало-помалу клекочущий, курлыкающий поток полз и полз вперёд; оставшийся посреди сухого русла крошечный ручеёк, правда, едва не заставил диатрим повернуть назад, – но карлики, что было сил колотя птиц короткими копьецами, всё же заставили тех войти в воду.

– Ну чего вылупился? – яростно прошипел Таши в ухо Тейко. – В селение бежать надо, вождю сказать, людей предупредить!

Вырвавшийся вперёд всех карлик внезапно замер. Его птица уже одолела ручей и, довольно курлыкая, направлялась к высокому левому берегу Великой, смешно и брезгливо, точно цапля, задирая измазанные илом лапы; наездник вперился в заросли на левом берегу – как раз туда, где скрылись Таши и Тейко. А мгновение спустя замахал копьецом над головой, заверещал что-то неразборчивое – и его птица, точно безумная, рванулась вперёд, разбрызгивая полужидкий ил.

Верно, был то колдун либо шаман диатритов. И острым своим нюхом он учуял притаившегося в кустах врага. Учуял и отдал команду.

– Бежим! – Таши вскочил на ноги. Сейчас их, безоружных, могло спасти только умение бегать. Промедлили, протянули; и вот теперь придёется играть со смертью в догонялки.

Тейко не заставил просить себя дважды. Сорвался с места, точно вспугнутый заяц, лишь пятки засверкали. Таши ринулся следом. О поединке оба если и не забыли, то молча согласились, что покуда счёты сводить не время.

Они ринулись по узкой тропинке прочь от берега. Ветер засвистел в ушах; однако даже сквозь его свист из-за спин доносилось торжествующее курлыканье боевых птиц. На бегу Таши оглянулся – и внутри у него похолодело. Карлики с удивительным проворством одолели и оставшуюся часть речного русла, и крутой береговой откос. Заметив улепётывающую во все лопатки добычу, диатримы рванулись вперёд так, словно сам Дзар спустился с небес подпаливать им куцые хвосты.

Одна, две, три… шесть… десять… Таши сбился со счёта. Десятка полтора тварей мчались за ним – и расстояние сокращалось так быстро, словно Таши с Тейко сидя поджидали преследователей.

С отстранённым удивлением Таши заметил, что Тейко, лучший бегун рода, начал отставать. Лицо заливал пот, он, как выхваченная из воды рыба, хватал ртом воздух. Плохо дело. Спёкся Тейко. Так бывает, когда очень сильно чего-то испугаешься. Порой от испуга крылья на пятках вырастают, а порой ноги отнимаются и кажется – больше ни одного шага шагнуть не сможешь. Слаба оказалась душа в Тейко, и Таши с сожалением вспомнил о прерванном поединке; не появись чужинцы, быть бы Тейко битым – когда силы равны, побеждает тот, у кого характер твёрже.

Курлыкая, мчались диатримы.

Выбиваясь из сил, бежали Таши и Тейко; видя, что соперник всё больше и больше замедляет ход, Таши на бегу протянул ему руку; лицо Тейко исказилось, он, наверное, последним усилием воли протянутую руку оттолкнул и, словно вспомнив, кто он таков, рванул вперёд так, что мигом оказался впереди Таши на добрый десяток шагов.

– Правее держи! – крикнул вслед Таши. – На узкую тропу! Кустами уходить надо!

Это Тейко понимал и сам. Большеногой птице неловко бегать по зарослям терновника, и спасение там найти нетрудно. Жаль, что у посёлка вновь начинается открытое место: поля, пастбища. Там вновь придётся бегать со смертью наперегонки. И не идти туда нельзя, людей надо предупредить, даже если потом заклюют тебя возле самых родных ворот.

К зарослям успели в последнюю секунду. Пожадничавшая птица, желая достать Таши, с разгону проломила в кустах изрядную просеку, но, запутавшись, свалилась на землю, уронив в колючки хозяина. Остальные диатриты сбавили ход, загарцевали на месте, выискивая удобные пути. На это ушла, может быть, минута, никто ж не прячет троп у самого-то селения. Вот за эту минуту несостоявшимся поединщикам надо было успеть если не самим спастись, то спасти других.

Крик Ромара был слышен во всём селении. И ещё не успели угаснуть отзвуки, как наспех похватавшие оружие охотники ринулись к воротам. Впереди бежал Бойша – и как только успел вождь?

А Ромар уже кричал что было мочи остолбеневшим пастухам, обихаживавшим невдалеке большую отару:

– Бросай, всё бросай, дураки! Беги! Диатриты!

Карлики верхом на чудовищных птицах-диатримах. Узкая тропа давно кончилась, и, рассыпаясь веером вслед за бегущими Таши и Тейко, мчалось не меньше двух дюжин кровожадных птиц. Диатримы на бегу злобно и хищно орали, мирное курлыканье превратилось в кровожадный клич.

Расстояние между преследователями и Таши с Тейко быстро сокращалось.

Первым, как и положено вождю, опомнился Бойша.

– Которые с луками – вперёд! Стреляй! Ворота – закрыть!

– Там же люди остались!.. – выкрикнул кто-то, но Бойша только зло сверкнул глазами:

– В щель проскочат. Не могу я из-за двоих всем родом рисковать!

И всё-таки Таши и Тейко не успели бы, окажись путь от Сухого ручья до селения чуть длиннее или – или не заметь диатриты добычу.

Наконец опомнившиеся пастухи в ужасе бежали прочь, суматошно размахивая руками; овец они бросили на произвол судьбы. Но диатрим сейчас не слишком занимали жалкие двуногие. Перед ними оказалась куда более вкусная еда.

Передовой отряд диатритов резко взял в сторону, направляясь к отаре. В толпе воинов кто-то громко охнул.

Задыхающиеся, чуть живые Таши и Тейко с разгону ворвались в оставленную щель под не полностью задвинутыми плахами. Ворвались – и рухнули наземь, полуживые.

Перед глазами Таши плавала алая пелена, словно по затылку хлестнула длань Дзара. Не чуя ног, он повалился прямо в пыль, не слыша голосов, не чувствуя теребящих его рук; рядом растянулся Тейко, – рядом, словно кровный брат, точно и не было меж ними никогда никакой вражды.

А карлики тем временем, разразившись тонкими торжествующими воплями, – ишь, обрадовались, гады! – завернули птиц к стаду. Собственно говоря, их и заворачивать было не нужно – диатримы сами рвались вперёд, точно молодые туры на случку. За спиной Бойши загалдели и загомонили.

– Перебьют же!.. Чего стоим?.. Перебьют!

– Тихо вы! – гаркнул вождь, видя отчаянное выражение на лице Ромара. – Никому за ворота ни ногой! Видите сами – сожрут вас там и не подавятся.

– Здесь ничего уже не сделать, – подал голос и безрукий колдун. – Стадо уже пропало. Радуйтесь, что люди живы остались!..

– Стойте!.. – отчаянный крик прервал Ромара. Старая Крага, размахивая рукой, ковыляла к воротам. – Стойте! Там люди остались! Мои в рощу пошли, и Таркиных трое, за калиной для пирогов!..

– Тьфу ты, нелёгкая! – Всегдашнее спокойствие изменило Бойше. – Вам когда ещё говорилось, чтобы без охраны бабы за ворота не совались?

– Там Чалох с ними, только что он один-то сможет?

– Что же я, Дзара заставлю день погасить? Теперь уже ничего не поделаешь. И не войте вы, окаянные, не хороните людей прежде времени; может, ещё выберутся. Вы лучше по домам пройдите, взгляните, кто ещё из родичей за стенами остался.

Тем временем к воротам добрался и шаман Матхи. Он не произнес ни слова, просто воины сами расступились перед ним – спиной его шаги почувствовали, что ли? Шаман вышел вперёд, туда, где стояли Ромар и Бойша, поворотил лицо в сторону врагов, будто вглядывался. Хотя, это всякий знает, чтобы врага различить, глаз не надо.

Тем временем диатримы дорвались до стада, и началось… Такого побоища не видывали даже самые опытные и бывалые охотники. Хрипло курлыкая, оголодавшие птицы ринулись на овец. Ударили страшные клювы. Каждый удар вырывал громадные кровоточащие куски мяса вместе со шкурой; обезумевшие от страха овцы заметались, но диатримы были уже повсюду. По дороге от Сухого ручья подваливали всё новые и новые, спеша присоединиться к пиршеству.

Воины рода могли лишь скрипеть зубами, слыша отчаянное блеяние избиваемых овец и торжествующее кудахтанье диатрим. Поле в минуту покрылось полурасклёванными кровоточащими тушами. Птицы жрали от пуза.

– Матхи, – Ромар не повернулся к слепому шаману. – Ты понял, что я хочу?

– Я понял тебя, Ромар. – Как всегда, Матхи говорил очень тихо и очень спокойно. – Да. Пусть отодвинут плахи. А воины пусть встанут по обе стороны и держат копья наготове.

Ромар кивнул. Лицо безрукого колдуна потемнело; он словно бы тянул вверх громадную, неподъёмную меру. Матхи резко ударил в бубен.

Повинуясь знакам Бойши, воины поспешно отодвигали тяжеленные дубовые плахи – защиту от зверя, не от человека. Вождь вышел вперёд, громко закричал, привлекая внимание противника.

Диатримы на лугу уже насытились. Отяжелевшие, осоловевшие, они медленным, не слишком уверенным шагом кружили по пастбищу. Деловито суетились карлики, дорезая уцелевших овец. При виде Бойши двое или трое диатритов – из тех, чьи птицы казались побойчее, – двинули своих скакунов к частоколу.

Безоружный Бойша спокойно шагнул за ворота. Он поднял руки, как бы в знак того, что хочет говорить; карлики, естественно, не ответили, сердито понукая обожравшихся птиц.

– Эй, вы! – крикнул вождь.

Ответа не было. Но зато диатримы, разозлённые тем, что их оторвали от еды, припустили во весь опор.

– Ромар, – спокойно сказал Матхи и что было сил встряхнул бубном. Костяные погремушки и бубенчики разом затарахтели. Бойша одним движением, извернувшись, точно волк, прыгнул назад.

Распалившаяся от погони птица со всего размаху влетела в ворота. Влетела – и словно бы натолкнулась на незримую стену.

Голова с окровавленным клювом резко отдернулась назад. Мощные лапы взбили пыль, отчаянно взмахнул руками карлик-наездник, и диатрима тяжело грохнулась под ноги охотников, ошеломлённая и оглушённая.

Лицо Ромара почернело от боли. Ставить заслон живому – это не камни отшвыривать. Живое тело куда весомей.

Сразу же за первой диатримой на землю рухнула вторая птица; карлик, кувыркнувшись через голову, полетел прямо под бок начавшему приходить в себя Таши.

Третий диатрит оказался посообразительней – смекнув, в чём дело, резко повернул птицу, и в спину ему тотчас воткнулось четыре иди даже пять стрел. Второй залп лучники направили в дальних птиц, но зацепили кого или нет, сказать было трудно. Остальные воины всем скопом ринулись на двух поверженных диатрим. На карликов почти не обратили внимания: спешенный диатрит – не боец; Таши одной рукой сжал тонкую шею, и горло тотчас же хрустнуло.