Текст книги "Занятие для идиотов"

Он кивнул. Хотел сказать другое, не нашлись слова. То совсем небольшое, то малое общее, что мелькнуло между ними в музее, все напрягло и испортило. Так легко было болтать и мечтать о трахании с этой женщиной еще полчаса назад, так невозможно стало думать об этом сейчас, и так невозможно стало не думать. Он поймал себя на том, что кино на время отступило и спряталось в угол сознания.

У метро она тормознула, как обычно, лихо.

– Пока, – сказала она.

Он простодушно потянул к ней руки, попытался приблизиться, обнять, продолжить…

– Эй, ты чего?.. – Она оттолкнула, отодвинулась, пресекла. – На связи, Натапов. Будь готов. К работе.

Он хлопнул дверцей и отвернулся. Сучара. Все ложь и фальшь. И все же он готов был поклясться, что в ее коротком последнем ответе прозвучал для него огромный смысл.

13

Эскалатор метро уверенно тащил его в электрическую глубь земли.

Оставив поручень, Натапов соскочил с выпрямившейся ленты на гранит холодного пола и, следуя за сотнями спин, направился к платформе. Рой людей, толкотня и гул врывающихся на станцию поездов не мешали отрешенному натаповскому размышлению.

«Зачем? – удивлялся Натапов тому, что только что с ним произошло. – Вспомни, что на награждении сказал тебе Молодарский: ты, свежая кровь, должен двинуть кино вперед; вместо этого ты, Натапов, на первом же своем шагу… А может, ничего и не было? Может, тебе, Натапов, только привидилось, показалось, может, прием у нее такой режиссерский и все ее взгляды и вздохи лишь способ тебя приручить и уговорить на Христа, а ты, глупый карась, клюнул? Очень может быть… Ты, Натапов, прекрасно знаешь, что в людском обиходе используются только два понятия: любовь или нелюбовь, хотя человек, поживший и опытный, между этими полюсами вполне может насчитать десяток оттенков, чувственных и бесчувственных переходов. Короче, твори что угодно, Натапов, только не надо любви. Долбаная любовь требует неумеренной платы. Вознаграждает стократно, но снова алчно требует мзду. Отдай ей душу и тело. В полном безостаточном виде. Погибни, растворись и возродись в ней новым, непонятно каким. Ты готов платить? Нравится? Забыл, как было с тобой тогда, когда из-за одноклассницы Гальки Кононенко ты чуть не сиганул в окно с седьмого этажа? Еще хочешь? Не хочу. Но с Галькой все было так прекрасно…»

На платформе он слишком близко оказался к краю, и когда из жерла тоннеля вылетел, помчался на него рокочущий металл состава, он сквозь грохот услышал чьи-то слова. «Червь сценарный, – было сказано ему в ухо, – ты сбился с курса и слишком близко подошел к жизни. Не трогай жизнь, придурок, подорвешься». Как, откуда, от кого, от чего, с каким вагонным ветром влетела в него последняя мысль? Натапов не знал, но мысль показалась ему стоящей.

«Не трогай жизнь, придурок, подорвешься».

Повторяя понравившуюся фразу, он вошел в свой подъезд с намерением ее не забыть и использовать в новом сценарии.

Обыденный запах пыли, цвет родных стен и привычный стук лифта окончательно привели его в равновесие.

Ключ, словно смазанный, охотно скользнул в замок, тяжелая дверь отвалилась в сторону, и в коридоре, направляясь к нему, возникла чудесная его Наташа, домашняя и милая, в его любимом лиловом, в мелкий цветочек платье, кухонном фартуке и с полотенцем в благородных руках.

– Привет, чудо, – сказала она с улыбкой. – Я нажарила котлет и купила шампанского – больше денег не было. Скажи, твой праздник состоялся?

«Я идиот, – подумал Натапов. – После Дома Кино я должен был позвонить ей первой – даже раньше, чем маме. Я обещал обо всем ей рассказать и все закупить для праздничного пира. Я не сделал ни первого, ни второго. Наташа наверняка ждала меня долго и нервно, она находит силы улыбаться, она не знает, что мне отшибло мозги, что меня унесло ураганом и едва не спалило огнем, и все эти приятные безобразия сотворило со мной кино в лице одного-единственного существа, которое правит в кинопроцессе. Но ведь я справился с ним и с собой, я слинял, избавился, избежал и теперь я дома!»

Шагнув к Наташе, он порывисто обнял ее, прижал к себе и только тогда почувствовал себя в полной безопасности.

– Ну-ну, дорогой, – шептала ему Наташа, – мой руки и садись к столу, сейчас ты все мне расскажешь. Кстати, чуть не забыла: тебе звонил продюсер с киностудии «Три Д», фамилия у него еще такая необычная: Ерещагин. Тебя ждут через три дня.

14

Вот это была новость. Везение продолжалось.

Он ел вкуснейшие ее котлеты, пил шампанское, рассказывал о триумфе в Доме кино, но эта главная новость исподволь в нем росла, ширилась, все больше захватывала воображение. Ерещагин! Он не знал такого продюсера – вообще еще не был знаком ни с одним продюсером, но фамилия Ерещагин, звучавшая как-то очень всамделишне, заранее вызывала у него уважение. Он был наслышан и читал о компании «Три Д». «Доверие. Договор. Дружба». Высокий бренд, фирма! Одна из крупнейших и серьезнейших, которая, он знал, в бирюльки не играла, но бралась исключительно за социально звучные проекты, сулившие успех и толстую кассу. Делать это было тем более просто, что машиной «Три Д» рулил большой художник, кинобог и всюду начальник Хохлаков, имевший много высоких возможностей подгонять и подгребать к себе на фирму деньги, знаменитости и таланты.

– Ерещагин? – переспросил он у Наташи. – Не путаешь?

– Ерещагин, – твердо ответила она, – первой буквы «в» не хватает до фамилии великого художника; я даже записала.

– Замечательно! – обрадовался он. – Выпьем за Ерещагина.

Чокнувшись тонким стеклом и глотнув шампанского, оба прищурились от удовольствия. Мысли Натапова развернулись и резво поскакали вперед.

– Знаешь, что такое «Три Д»? – спросил он Наташу и сам же ответил: – «Три Д» – это для нас как Голливуд, и, значит, меня туда хотят, понимаешь?

В Наташиных глазах изобразился восторг.

– Раз позвонили, – объяснял Натапов, – значит, знают о «Страже» и второй премии, значит, хотят купить, снять и обогатиться… и обогатить меня, нас с тобой, значит, Наташка, наша слава уже близко!

– Интересно, – сказала Наташа.

– Блин, выпить больше нечего, – сказал Натапов, разливая по бокалам остатки вина.

– Я могу сходить, – предложила Наташа, – хочешь?

Новая женщина есть повод критически взглянуть на предыдущую: разочароваться или наоборот.

Он посмотрел на Наташу с благодарностью. Приложился губами к ее чуть пахнувшей кухней и котлетами руке и вновь с накатившим чувством раскаяния подумал о том, что сполохи обжигающего огня, выбросы вдохновения и бурное море – это, конечно, здорово, но прозрачная прохлада, теплый дождь и надежная гавань все-таки для него лучше.

Сосредоточенность, покой, неяркий свет лампы слева и дисплей компьютера – вот что нужно для пишущего сценариста, и кто, как не Наташа, сможет ему такое благо обеспечить? Она предугадывает и опережает его желания, она всегда готова помочь, подсказать и услужить, с ней он, как любит выражаться мама, как за каменной стеной, и характер у нее, не в пример Майской, предсказуемый и ровный. А Майская… Тьфу на нее, едва ведь он счастливо избежал беды, едва не влетел в большую лужу.

«Ну, совпал ты с режиссершей однажды на какой-то там волне, – подумал Натапов, – ну, почудилось тебе что-то с ней общее или не почудилось, а только показалось, что почудилось, – что с того? Дурак ты, Натапов. Полный. Как можно сравнивать Наташу, твой дом, всю твою семейную, включая маму, крепость с какой-то сумасшедшей Майской, которую ты видел всего два раза? Как можно… Стоп, – остановил себя Натапов, – ты слишком долго убеждаешь себя в том, что Майская для тебя ничто, слишком подозрительно упорно стараешься от нее откреститься. Не означает ли это, что она уже залезла тебе под кожу и ребра, поселилась в тебе и свербит, чтоб ты ее помнил? Иначе почему ты снова съехал на больную тему и совсем забыл о женщине, что сидит напротив и не спускает с тебя синих глаз? Действительно, почему?»

– Кирилл! – окликнула его Наташа. – О чем ты задумался?

Он пришел в себя, увидел словно заново ее лицо и мгновенно вспомнил о том, что должен был сделать, едва вошел в дом.

Пухлый конверт на манер козырной карты шлепнулся на стол; незаклеенный угол распахнулся, и на белую скатерть вылетели красные пятитысячные купюры.

– Семьдесят пять тысяч, – объявил Натапов. – Все твои. Почувствуй себя олигархом.

– Чувствую, – согласилась Наташа. Секунду помедлив, она встала, по-хозяйски сгребла деньги и сунула их в ящик старинного бюро, что осталось в квартире от натаповской бабушки Веры. Он смотрел на нее с восхищением.

– Не смотри на меня так, – сказала она. – Кто у нас начальник штаба?

– Ты, – сказал Натапов.

– Я, – повторила она. – У нас много долгов и проблем. Поэтому деньги бездумно тратить не будем. Я права?

Он кивнул; к восхищению прибавилось уважение; «жена есть жена» – мог бы повторить он вслед за Чеховым и порадоваться за надежный и прочный свой тыл.

– Я люблю тебя, – сказал он и почувствовал, что эти простые слова и есть главный итог его сегодняшнего триумфального дня.

Воодушевившись, она подала чай. Не мерзкие заварные пакетики, что, отработав, оскверняют праздничный стол бурыми трупиками, но чай классический, заваренный по правилам в расписном фарфором чайнике с привешенным на носик ситечком, чашками, блюдцами, ложечками, розетками для варенья, вареньем – собственноручно сваренным крыжовником, халвой и пастилой.

– Чудо как вкусно, – сказал он, и это была правда.

Самое вкусное угощение она оставила на потом.

Он, как обычно, лег в постель первым и, как обычно, принялся ждать. Ничто так не треплет мужчине нервы, ничто так не возмущает его, как затянутое ожидание предстоящей любви. Каждый раз он умолял ее сжалиться и поторопиться, каждый раз она обещала и каждый раз, обрекая его на пытку, исчезала за дверью ванной на сорок минут. Телевизор не помогал, нежность сменялась раздражением, предвкушение счастья – несчастьем, почти ненавистью. Он понимал, что в такие минуты мужчина становится животным, но ничего с животной своей половиной поделать не мог.

На этот раз ему немного повезло: вспомнил, что не позвонил маме, занял себя мобильником и убил почти полчаса.

– Ты плохой, ты ужасный сын, – вцепилась в него мама, – я уже перестала ждать, наглоталась таблеток… Был бы ты в беде, я б звонила тебе каждые полчаса, но ты был не в беде, ты ликовал на награждении, ты веселился на празднике – конечно, зачем тебе старая мать?.. Стыдно, Кирилл. Ты обязан был позвонить… Я тебя воспитывала не таким. Ты был отзывчивым и добрым, а стал черствым, холодным, чужим.

Он знал: надо выслушать и согласиться, спорить и переубеждать опасно: может произойти взрыв. Он слушал, соглашался, удавалось вставить слово – просил прощения; о награждении соврал, что оно было вполне рядовым, неинтересным и хорошо, что она не пошла.

– Все, надоел, – наконец заключила мама. – Подумай над тем, что я сказала.

Конец разговора благополучно совпал с тем, что прервался плеск воды в ванной. Слава богу, мрачно сказал он себе и слегка воодушевился.

Она явилась, как обычно, в духах, с неявной улыбкой, смысл которой понятен только женщине, и в ночной рубашке, которую он ненавидел. Впрочем, ему уже было не до рубашки. Наташа была достойной женой и спокойной женщиной, ей сейчас не хотелось любви, ей хотелось спать, но как психолог она знала, что для прочности семейных уз очень важно соблюдать ритуал.

Все произошло привычно, на традиционном супружеском уровне. Восторга не было, но Натапову стало хорошо.

Ужасное случилось перед самым сном. Когда уже смеркалось сознание и туманом наплывало забытье, ему снова вспомнилась Майская. «Не мечтай, Натапов, ты чего?» – смеялась она, и пушистые волосы облаком летали вкруг ее головы. Это было нечто. Он испугался, открыл глаза, и тогда на помощь ему пришла темнота; в ней много тайного смысла, но, к счастью, в ней всегда отсутствует то, чего в ней нет. Майской в ней не было, он успокоился, но заснул не скоро.

15

Так хитроумно все было в этом мире устроено, что эмблема «Три Д» хватала вас за глаза, едва вы сворачивали с Тверской и двигались вниз по переулку, где ТЮЗ многолетне и счастливо сосуществовал с расположенной напротив глазной поликлиникой; три буквы Д были огромно и нарочито выложены на торцевой стене дома с таким лукавым расчетом, чтоб вы успели их увидеть издалека, почувствовать собственную малость и морально подготовиться к встрече с монстром.

Все точно так произошло с Натаповым. Он отправился на встречу не на «Фокусе», а на метро и далее пешком потому, что его до сих пор преследовал кошмар парковки в центре и несправедливого, заплаченного месяцем раньше трехтысячного штрафа.

Он увидел литеры «Три Д» и, как ни старался еще с вечера подготовить нервную систему к выдержке и спокойствию, отчаянно заволновался. Коленки дрогнули, ноги остановились; чтобы продолжить движение, Натапову потребовалось подхлестнуть организм крепким русским словом, и, слава великому языку, это помогло. Накануне он успел заглянуть на сайт, начитался там всякого и уяснил, что Ерещагин, хоть и не хватало в его фамилии первой буквы, фигура мощная и в «Три Д» одна из первых; тем ответственней предстояла встреча.

Жизнь как обычно превзошла воображение.

Кабинет продюсера был просторен, словно поле, письменный стол на нем походил на трактор, портрет худрука Хохлакова, что выглядывал вдохновенным глазом из-за плеча Ерещагина, занимал почти четверть стены.

Сам Ерещагин оказался горой центнера на полтора с неподвижной курчавой головой на столбе шеи. Он гудел басом и слова бросал в собеседника так отрывисто и тяжеловесно, что они падали, как глыбы, оглушали, подавляли, принуждали к молчанию и согласию. Ерещагин был так велик и громоподобен, что нормальному человеку не уважать его не было никакой возможности. Штангист. Или борец-тяжеловес, подумал Натапов; он представил себя на борцовском ковре в схватке с Ерещагиным и увиденной картинки испугался.

– Ваш «Страж» мне нравится, – выдохнул Ерещагин, выпустив изо рта не очень свежий долетевший до Натапова воздух, и протянул ему огромную пятерню.

– Мне тоже, – автоматом вылетело у Натапова; пожимая потную руку, он очень старался быть раскованным.

– Не шути, – сказал Ерещагин.

– Не буду, – сказал Натапов и не к месту мелко рассмеялся.

Ерещагин хладнокровно переждал смешок, похоже, он хорошо разбирался в авторских истериках.

– Там у тебя есть, конечно, несколько провисов и пробуксовок, да? Есть места, где сюжет просто скучно стоит на месте – это недопустимо, да? И это надо будет с нашей редакторшей доработать, но в общем и целом худрук сценарий одобрил, – сказал он. – Так что… Как ты насчет чтоб с нами посотрудничать?

– Положительно, – ответил Натапов; разговор развивался вроде бы неплохо, но волнение только росло.

– Вот и хорошо. Значит, будем готовить на тебя эксклюзив, да?

– В каком смысле?

– «Три Д» купит у тебя исключительные права на сценарий. Обрати внимание: за наличный расчет, сразу, да? Я буду генеральным продюсером проекта. Сколько ты хочешь?

– Ну… чем больше, тем лучше.

– Ты получишь сразу двадцать тысяч баксов. По рукам?

От никогда не виданной суммы Натапов разом вспотел и заерзал; он уже готов был кивнуть, но вдруг вспомнил, сколько раз на дорожных стройках хитрые прорабы обманывали его, подсовывая на подпись бумаги с заниженными суммами, вспомнил, как научился с ними бороться, не соглашаясь сразу и заставляя их менять цифры. «При чем здесь прорабы? – замельтешило, запрыгало у него в голове. Ерещагин ведь не прораб!.. Ерещагин не прораб, – спасительно подумал он, – но суть у капиталистов и жуликов одна: купить за копейку, продать за пятак. Мама, Наташа, Волик, Лунгин, – обратился он про себя к живым и неживым покровителям, – помогайте».

– Хотелось бы получить двадцать пять, – сказал он почти твердым голосом. «На фиг я торгуюсь, – тотчас подумал он. – Наверное, это неприлично».

– Отказать, – сказал Ерещагин. – Двадцать пять и больше мы платим только Молодарскому.

– Вот! – негромко обрадовался Натапов. – А он мне лично премию вручал. Сказал – я надежда нашего кино.

– Я просил, Натапов: не шути, да? – поморщился продюсер. – Сказал Молодарский верно. За надежду мы и платим двадцать. Реализуется надежда – тогда поглядим, да? Ну, давай руку. Давай-давай. Давай руку и вперед. Я не понял: ты вообще-то хочешь, чтобы сняли твой сценарий?..

Ерещагин не успел закончить фразу: в кабинет влетела длинноногая секретарша-картинка.

– Валерий Иваныч, американцы подъехали…

– Займи их. Налей им кока-колы, – кивнул ей продюсер и снова обратился к Натапову: – Слушайте, Кирилл, включите голову, да? – перешел он на «вы». – Вы молодой человек, у вас первый сценарий, вам реальные деньги предлагают – и немалые! Вы куда пришли, куда попали? Не в однодневку, не в фирму-призрак с подставным секретарем на телефоне, да? Мы – крупное кинопроизводство, мы компания-мейджор, нам тридцать процентов отечественного кино принадлежит, мы сами продюсируем, сами снимаем, наш худрук любую дверь ногой открывает!

– Это я знаю.

– Ничего вы не знаете. Сценаристу великая честь продать нам сценарий, тем более первый, да что там – умные авторы чуть ли не даром сценарии предлагают, лишь бы попасть к нам в обойму, да?..

– Я понял.

– Ничего вы не поняли! Вы, дорогой мой, упрямитесь, выбиваете из меня баксы, а я возьму и оповещу друзей-конкурентов на других крупных фирмах, чтоб вам ни копейкой больше за сценарий не давали, и куда вы помчитесь? Некуда, да? Сценарий ваш устареет, засохнет, как прошлогодний лист. Мелкие фирмы деньги вперед не платят, у них их нет, завтраками будут кормить, да? Подсунут вам договор-опцион с громкими обещаниями, зашлют сценарий на конкурс Минкультуры и будут ждать, как рыбак клева: дадут им госфинансирование – вам заплатят, да? и то меньше, чем мы; не дадут – руками разведут и скажут пардон. И вот когда вы так умоетесь, приползете ко мне, а я вам, извините, дам пинка!

После таких высоких слов возникла пауза. Ерещагин набулькал в стакан и влил в себя «Боржоми»; весь в мыслях Натапов отстраненно наблюдал за мухой, пересекавшей на своем бездумном пути вдохновенный глаз Хохлакова.

«“Доверие. Договор. Дружба”, – думал Натапов. – А на самом деле: “Наезд. Выкручивание рук. Обман”. Все как в дорожно-строительном деле. Все как везде».

«Смирись! Согласись! Не медли! – разными голосами наседали на него мама и Волик. – Смотри, как нервничает толстяк, как жадно пьет “Боржом” – хватит его удар, век будешь себя винить».

– Я все-таки хочу подумать, – сказал Натапов. – Первый сценарий, вы правильно сказали.

– Денег все равно не прибавлю, – заворчал Ерещагин. – Время теряем. Я мог бы уже подыскивать режиссера, оператора, группу, да? Успели бы снять натуру, пока лето не ушло; к осени вышли б на монтаж, озвучание, постпродакшн, к Новому году успели б с премьерой.

– А режиссера искать не надо, режиссер у меня уже есть.

Одной хорошей глупости иногда достаточно для того, чтоб капитально испортить себе жизнь; Натапов выпалил то, за что впоследствии себя казнил.

– Кто? – удивился Ерещагин. – Режиссера подыскивает продюсер, да? Утверждает худрук, иногда сам инвестор. Ваше мнение может быть, конечно, учтено, но не более того. Правильней сказать, что не у вас есть режиссер, а у режиссера есть сценарист. Вы запомните наперед: вы не первая скрипка в оркестре, да? Первые – инвестор, худрук и продюсер, вторая – режиссер. Остальных – кстати, и режиссера, и вас – мы, продюсеры, нанимаем на временную работу по договору типа того, что я вам предлагаю. Вот так.

– Разве кино начинается не со сценария, не с идеи, не с замысла?

– Кино начинается с денег. Ими и заканчивается.

– А как же высокое и вечное? Как насчет великого искусства?

– Нет денег – не будет искусства.

– Звучит скучновато.

– Звучит правильно. Так кто у вас режиссер? Верней, у кого вы сценарист?

Еще не поздно было Натапову схватить себя за язык и остановиться, но ему жутко захотелось уесть Ерещагина за его непроходимую пошлость. Он предполагал, что фамилия Майской должна произвести на продюсера впечатление, и в этой игре решил зайти с самого беспроигрышного козыря. И зачем он это сделал?

– Ее фамилия Майская.

– Елена Михайловна? Не путаете?

– Точно так. Она.

Ерещагин заметно встрепенулся, точнее сказать, тучно дернулся в кресле; лицо его оживилось, помрачнело, посветлело и, по-видимому, наполнилось разнообразными воспоминаниями. Натапов расценил такую перемену по-своему и подумал, что его козырный ход был верен.

– Быть такого не может.

– Вот, оказывается, что может.

– Мы ей столько сценариев посылали – все мимо. Смеялась, и только, да?

– За мой – ухватилась. Очень, очень хочет.

Ерещагин с недоверием хмыкнул. И еще раз – с недоумением.

– Если это так, – сказал он, – то тем более преступно с твоей стороны затягивать с договором… Ладно, добиваю тебе штуку баксами, и готовим договор – по рукам?

Натапов расслабился и забыл, что имеет дело с кино.