Текст книги "Искушение Ярославны"

3

С наступлением морозов в теремах стало душно. Приходилось топить все печи, чтобы сохранять тепло, но огонь, обогревая людей, пожирал их воздух, и к утру в покоях уже нечем было дышать. Чтобы избавиться от тяжести в голове и сонной одури, Анна взяла за привычку справлять нужду не дома, а убегать в дальний конец двора, где имелся отдельный нужник, пристроенный к княжеской бане. Дворне было приказано держаться подальше оттуда, чтобы никто не мешал Анне делать свои дела и растираться чистым снегом, делавшим кожу светящейся и упругой.

Вячеслав никогда не попадался ей на глаза во время этих утренних прогулок. Отец по возвращении в Киев сменил гнев на милость, так что общение с сестрой утратило свою прелесть. Они только однажды поговорили о происшествии на лугу, и Вячеслав предупредил, чтобы Анна забыла о том, что они были там вдвоем. Скорее всего, это потребовалось, чтобы не раскрылась его ложь. Анна подозревала, что брат наврал отцу с три короба о своем геройстве, но ее это не задевало. Ей вообще не хотелось вспоминать историю с сорвавшимся быком, потому что там было слишком много непонятного и пугающего. Проще было выбросить все из головы и жить как ни в чем не бывало.

Будничные дела и заботы поглощали девушку, как трясина, незаметно затягивающая все глубже и глубже. Уже три месяца у Анны случались те самые кровотечения, о которых женщины шушукаются, когда остаются одни. Она взрослела, отказывалась от прежних детских привычек и обзаводилась новыми, взрослыми. А по ночам Анну томили смутные желания и чувства, лишая ее сна и покоя.

Ей было тесно в Киеве. Она не ощущала его своим городом. Родина ее предков находилась за тридевять земель отсюда, а сама Анна родилась в Новгороде, где отец скрывался от своего брата Мстислава. Поняв, что ему за крепостными стенами не отсидеться, Ярослав со своей дружиной обосновался на берегах Славутича. Тут и росла Анна, когда ее не отсылали на лето то в Вышгород, то в Берестье, то еще куда-нибудь, где девочка не путалась под ногами у взрослых.

Отец, мать, да и братья с сестрами мало интересовались ею, а еще меньше занимались, так что грамоте ее учили другие люди – священники, переписчики, заморские дядья. Так и вышло, что писать и читать Анна умела на разных языках, и все они легко укладывались у нее в голове.

В ненастные дни она с утра до ночи сиживала в библиотеке Софийского собора, благоговейно листая страницы, разглядывая рисунки или просто гладя тисненые кожаные переплеты неподъемных томов. Больше всего нравилось ей читать летописи и повествования о дальних странствиях, но таких книг было мало, чаще под руку попадались священные писания и жития святых. Читая их, Анна переставала понимать смысл слов и целых предложений, начинала зевать и клевать носом. Главной темой таких книг была смерть, а разве это то, что способно увлечь молодую девушку? Она ведь сама была воплощением жизни, и жизнь окружала ее со всех сторон – яркая, сочная, густо пахнущая, разная на ощупь, вкус и цвет, заставляющая то удивляться, то радоваться, а то и печалиться, но все это было живым, меняющимся, неожиданным. Церковные песнопения и мутный свет лампадок в холодных храмах останавливали время и сужали мир до размеров гроба.

Анна не хотела в гроб. Выходя из храма, она первым делом смотрела вверх, ища взглядом высокое небо. Там решалось все, а не на амвонах и в притворах. Весь небольшой жизненный опыт Анны свидетельствовал об этом. Ей было двенадцать, когда к Киеву подступили печенеги и над городом летали тучи стрел, втыкаясь в срубы и деревья, откуда их тут же выдирали отроки и раздавали дружинникам, чтобы те пускали вражеские стрелы обратно. Степные кочевники с леденящим кровь визгом все кружили и кружили вокруг стен, пытаясь заскочить на крепостные валы и скатываясь оттуда уже мертвыми, оставляя своих мохнатых лошадок биться внизу в предсмертных корчах.

Только на смену каждому убитому врагу прибывал десяток новых. Орды и караваны стекались к Киеву с трех сторон, обступая его, подобно прибывающей мутной воде. Повсюду на горизонте высились столбы дыма, а поля и плавни разъедала гарь, наполняющая воздух запахом беды и тревоги. Редкие беженцы, которым удавалось пробраться в город незамеченными, рассказывали ужасы о зверствах печенегов.

Анне не удалось подбить сестер подняться на стену, чтобы принять посильное участие в обороне. Тогда она сделала это сама, прихватив охотничий лук одного из старших братьев. Она и по сей день помнила, как потряс ее вид близкого вражеского войска, мохнатых шатров, двухколесных телег и огромных горбатых коней, перетаскивавших метательные машины и бревенчатые заслоны, за которыми скрывались передовые отряды печенегов.

Стрелу она успела пустить только одну, после чего была узнана, схвачена и спущена вниз.

– Подведите ее сюда! – прогремел отцовский голос, перекрывший общий гул, стоявший на площади под стеной.

В мирные времена здесь устраивались ярмарки, скачки и вече, а теперь все было заполнено грозным воинством, ощетинившимся частоколом копий и стягов с архангелами-меченосцами. Дружинники расступились, и в конце образовавшегося прохода Анна увидела отца в сияющем шлеме с наконечником, прикрывающим нос и губы. Никогда еще, даже в раннем детстве, он не казался ей таким огромным и могучим, как в тот день, когда сидел на коне, весь закованный в железо, и манил ее железным пальцем. Анна не помнила, как подошла, но оказалась так близко, что ей пришлось задрать голову, чтобы взглянуть отцу в лицо.

– Я слушаю, батюшка, – произнесла она слабым голосом.

– Сейчас я тебе князь, а не батюшка! – прогремело сверху. – Детям, женщинам и старикам не след путаться под ногами у ратников. Если что-нибудь от вас понадобится, мы сами попросим. А до тех пор… – Ярослав наклонился к дочери. – До тех пор держитесь в стороне. Заруби это на своем носу.

Анна ощутила прикосновение железной перчатки, а потом конь переставил ноги, толкнул ее жарким крупом и поскакал к воротам, сильно ударяя копытами в землю. Тотчас остальные конники снялись с места, а потом и пешие дружинники повалили следом, громыхая щитами и лязгая оружием.

Площадь опустела, когда Ярослав вывел свое войско из ворот в чисто поле. Анна не видела самой сечи, только слышала ее ужасающий шум, в котором победоносные кличи и предсмертные вопли смешались в один сплошной, несмолкающий рев. Со всех сторон к стенам сбегались простые бабы, знатные боярыни, дряхлые старухи, простоволосые девки, и все в единодушном порыве карабкались наверх, чтобы хоть краешком глаза увидеть своих мужей, братьев, сыновей и суженых, увидеть, может быть, в последний раз.

Анна тоже смотрела, но не с крепостной стены, куда ей запретили соваться, а из самого высокого окошка терема. Когда она добралась туда, битва скатилась в низину и уже была не видна – только мертвецы, мертвецы, горы мертвецов на вытоптанной равнине. Гул сражения не умолкал, но звучал все дальше от города, а потом и вовсе затих. На закате поредевшее войско Ярослава вернулось, и вскоре начался победный пир, когда бочки с хмелем выкатывались прямо на площадь и каждый имел возможность поднять чарку за князя-победителя. Кому не стоялось и не сиделось на месте, шли за ворота добивать раненых и обирать мертвецов. Сотни факелов перемещались по черной равнине, на которой одни оплакивали погибших, а другие торжествовали победу над врагом. И в сознании Анны одно смешалось с другим, сделавшись единым неразрывным понятием: война.

Сейчас, много лет спустя, она обнаружила, что стоит на том же месте, где готовый к битве отец тронул ее боевой рукавицей. Он вернулся с победой, но не к Анне, а к своей дружине, свите, к своему народу. В первую очередь Ярослав был князем – и во вторую, и в десятую, и в тридесятую – и только потом отцом. Она это понимала, она к этому привыкла, но печаль от этого не делалась меньше.

Вздохнув, Анна побрела через двор к терему. Мохнатые собаки, развалившиеся на плитах, поднимали морды и моргали, не позволяя себе даже случайного гавканья. Рабы кололи дрова, носили воду, запрягали коней, смазывали колеса и выбивали вынесенные на проветривание ковры и перины. При виде Анны все они делали глуповато-радостные лица, как будто настал самый счастливый момент в их жизни.

Чем ближе она подходила к хоромам, тем выше возносились к небу все эти постройки с пристройками, крытые причудливыми кровлями, увенчанные ветряными петушками и ладьями. Из кухни тянуло жаром, из погребов – холодом, на каждом шагу Анне кто-нибудь кланялся и улыбался, и она рассеянно отвечала, не видя челяди. Ее внимание было привлечено суматохой у ворот, где расстилались ковровые дорожки и разгребались сугробы, препятствующие доступу в конюшни и каретники.

Придерживая одной рукой у горла накинутый полушубок, Анна остановила ключницу и спросила, кого встречают.

– Так совет сегодня у князя, – ответила ключница, выпуская облачка пара из озябших губ.

– Ах да, вспомнила, – важно кивнула Анна, как будто действительно что-то знала о грядущем совете. – Когда?

– Митрополит уже приехал, барыня, – сообщила ключница. – А об остальных мне не докладывают.

Кивнув, Анна поспешила в терем. Митрополита Иллариона она уважала и немного побаивалась. Говорили, что вера его тверда и несгибаема, как каленая сталь. Мол, молиться он предпочитает в уединении, уходя для этого на берег Славутича и по нескольку дней просиживая безвылазно в пещере, собственноручно вырытой в песчаном обрыве. Своими глазами Анна его там не видела, но волосы и бороду митрополит никогда не стриг, поэтому действительно больше походил на косматого отшельника, чем на столп православной веры. Никто не сомневался в искренности его веры после того, как этот святой человек выдержал пост на протяжении сорока дней и ночей, после чего лицо его навсегда осунулось и похудело, а глаза сделались большими, выразительными и пронзительными, как на иконах. Уже много лет он сочинял свое «Слово о законе и благодати», которое Анна надеялась однажды увидеть в библиотеке.

Присутствие митрополита на совете означало, что речь пойдет о делах крайне важных, потому что обычно Ярославу хватало советников, пары воевод да самых преданных бояр. Охваченная любопытством, Анна недолго усидела в своей светелке. Ее давно снедало искушение опробовать способ, о котором проговорился однажды Вячеслав. Она понимала, что подслушивать и подглядывать нехорошо, однако пребывать в неведении было невыносимо, поскольку в последнее время отец несколько раз вызывал Анну для пустячных разговоров, а сам оценивающе наблюдал за нею, словно примеряя ее к какой-то роли. Несомненно, решался вопрос о ее предстоящем замужестве. Последней княжеской дочери предстояло расстаться с девственностью и свободой во имя государственных интересов.

Конечно, нынче мог состояться и обычный совет, но сердце подсказывало Анне, что именно сегодня будет решаться ее судьба.

Переодевшись и уложив косу затейливым кренделем, она покинула свои покои.

Чтобы попасть в нужное помещение над тронной палатой, необходимо было спуститься в нижние сени, миновать переход в княжеский терем и опять подняться, причем по лестнице черного хода, чтобы не привлечь к себе внимания. Хоромы состояли из нескольких соединяющихся строений разной высоты и формы, и любой новичок очень скоро заблудился бы в этих замысловатых лабиринтах. Но для Анны путь был привычен и знаком до мельчайших деталей. С раннего детства водили ее по многочисленным палатам, а потом она бегала здесь с сестрами и братьями, пока те не выросли.

Отцовская половина была обставлена намного богаче всех прочих. Ярослав стремился превратить свой терем в подобие тех великолепных дворцов и замков, которые повидал во время визитов в Константинополь и к западным соседям. Столы, скамьи, сундуки и комоды свозились сюда со всего света и поражали искусной резьбой и золотыми инкрустациями. Стены были расписаны фресками, не уступающими по великолепию тем, что украшали храмы. Полы были застелены персидскими коврами, порой лежащими поверх друг друга. Сальные свечи давно сменились высокими и изящными восковыми, а светильники заливались ароматными маслами, перебивавшими дурные запахи. Старые печи переложили и возвели новые, изразцовые, с чудесными узорами на плитках. Стены были обшиты золоченым тесом, а стены обложены мрамором или затянуты дивными восточными шелками.

Однажды Анна выразила отцу свое восхищение всем этим великолепием, а он насупился и проворчал, что все это меркнет в сравнении с настоящими королевскими чертогами.

– Но ничего, – закончил он, разгладив морщины на лбу, – они еще пожалеют, что воротили носы от князя русского. Всех заткну за пояс, всех! Вот где они у меня будут!

С этими словами князь Ярослав показал крепкий, жилистый кулак, не оставлявший сомнений в серьезности его угрозы.

И, надо отдать ему должное, он двигался к своей цели упрямо и непреклонно, заставляя все новых и новых властителей считаться с собой и своими притязаниями. Чем многочисленнее становилось войско Ярослава, чем дальше простирались границы его владений, тем более значительной фигурой становился он на шахматной доске мира. Как и все правители, он был одержим властью и хотел быть главным. И все действия его были подчинены этой идее.

Войдя в библиотеку, Анна постояла немного, привыкая к царившему там полумраку. Окна были завешены богатыми тканями, на длинном дубовом столе потрескивал в серебряном подсвечнике огарок толстой восковой свечи, рядом лежала раскрытая книга, которую явно кто-то читал незадолго до ее прихода. Остальные книги – в переплетах из кожи или обтянутые разноцветным сукном, усыпанные жемчугами, украшенные серебряными и золотыми пряжками – были расставлены рядами на специальных полках под иконами.

Приблизившись к столу, Анна поняла, что видит перед собой описание какой-то битвы в далекой стране франков. Зная язык, она склонилась над страницами, но в этот момент ей почудился какой-то шум, и она резко выпрямилась, вглядываясь в темные углы.

– Кто здесь? – собственный голос показался Анне слишком пронзительным и громким. – Кто здесь? – повторила она уже тише.

На свет, растягивая полосатую спину и медленно переставляя лапы, вышла кошка. Задрав хвост, она хотела потереться о ноги Анны, но получила легкий пинок и пошла дальше, делая вид, что вовсе не собиралась задерживаться.

Вытащив из-под сарафана принесенный нож, Анна стала водить острием в щелях между дубовыми плашками, которыми был выложен пол библиотеки. Отыскав подходящий зазор, она надавила на рукоятку. Дощечка легко выдвинулась. Отложив ее, Анна легла на живот, приникнув глазом к отверстию.

Щель была слишком маленькая, чтобы разглядеть весь зал внизу. Взору Анны был открыт пустой трон с бархатной подушкой и блестящие подлокотники, заканчивающиеся резными орлиными головами. Спинка трона была скрыта балдахином, который проходил почти под самым потолком, заслоняя обзор. Анна вернула плашку на место и подняла новую. Отсюда вообще ничего не было видно.

– Не там, – произнес голос.

Вздрогнув, Анна повернулась и увидела брата, опершегося на стол, на котором лежала раскрытая книга. Вячеслав самодовольно усмехался.

– А где? – спросила Анна.

– Это мое место, – заявил он. – Уходи.

– Ладно. – Она встала с пола, отряхивая ладони. – Мне и не хотелось. Я от скуки пришла.

– Сегодня о тебе говорить будут, – обронил Вячеслав, когда она уже была у двери.

– Откуда ты знаешь?

Анна обернулась.

– Сорока на хвосте принесла.

Очередная ухмылка Вячеслава свидетельствовала о том, что он довольно часто ходит в библиотеку, делая вид, что увлечен чтением книг.

– Давай вместе посмотрим, – предложила Анна, не в силах скрывать нетерпение.

– А что мне за это будет? Какая награда, сестра?

В его взгляде проступило что-то настолько гадкое, что Анну передернуло. Она уже давно не была той наивной девушкой, которая принимала страстные крики любви за болезненные стоны или разговоры во сне.

Не дождавшись от нее ответа, Вячеслав стал подходить все ближе, буравя ее сверкающими глазами, как змея, подбирающаяся к лягушонку.

– Тогда я сам награду назначу, – произнес он вкрадчиво. – Ты должна…

– Это ты должен! – выпалила Анна неожиданно для себя.

Все то ласковое, податливое и доброе, что было в ее душе, исчезло в один миг, сменившись твердой решимостью переломить чужую волю и исполнить свою собственную.

– Кому должен? – опешил Вячеслав.

– Мне. – Анна притопнула ногой. – Забыл, как меня на лугу с быком бросил?

В наступившей тишине было слышно, как часто и взволнованно дышит Вячеслав. Наверняка он сейчас прикидывал, что будет, если сестра разболтает правду отцу. На самом деле она не собиралась делать этого, но и разубеждать брата тоже не спешила.

– Знаешь, что тебе будет, Анютка, если отец узнает, что ты подглядывала? – спросил он.

Лучше бы он этого не говорил. Смерив его ледяным взглядом, Анна произнесла, почти не разжимая губ:

– Тогда о тебе тоже узнают. И о том, что ты давно в библиотеке ошиваешься.

Голова Вячеслава дернулась как от удара. Он еще некоторое время мерялся с сестрой взглядами, но первым опустил глаза.

– Что мы с тобой ссоримся, как маленькие? – пробурчал он.

Анна молча ждала.

Вячеслав отсчитал нужное количество половиц от ему одному известной точки и ловко разобрал часть пола. Когда они склонились над отверстием, стол загородил их от посторонних глаз. Теперь, войди кто-нибудь в библиотеку, можно было притвориться, что они уронили что-то и искали на полу.

Заглянув в дыру, Анна поняла, почему Вячеслав выбрал именно это место. Ткань, застилающая потолок, расходилась здесь гораздо шире, позволяя беспрепятственно наблюдать за происходящим внизу. Был виден не только трон, но и постамент, и ступени, и парадные скамьи, обтянутые сафьяном, положенным поверх войлока. Здесь уже рассаживались приближенные князя Ярослава, занимая места по давно заведенному распорядку, согласно которому кто сидел к трону ближе, тот находился в большем почете. Кто успел снять шапку, кто только делал это, и затаившиеся наверху видели под собой множество макушек – густо заросших, нечесаных, поредевших, голых, седых, со слипшимися волосами и с пышными.

Митрополиту поставили отдельное кресло на львиных лапах, два священника стали по обе стороны, одинаково переплетя пальцы под животами. Ярослав взошел на престол, когда все уже сидели, покашливая, шмыгая носами и двигая ногами, чтобы разместить их поудобнее. Анна обратила внимание, что отец стал хромать гораздо сильнее обычного и завел себе посох, без которого прежде обходился.

Ее сердце сжалось от мысли, что он совсем уже старый и скоро его не станет. С кем тогда она останется? Кто будет о ней заботиться, защищать ее, любить? Пусть отец не умел проявлять нежных чувств, но все же за его спиной Анна чувствовала себя в безопасности, как за неприступной крепостной стеной.

Отбросив ладонь Вячеслава, словно ненароком легшую на ее ногу, она вся обратилась в слух.

Поначалу разговоры шли о скучных и малопонятных Анне государственных делах. Обсуждали количество рабов и полюдья, необходимость нового вооружения, размеры дани и оброка. Затем Ярослав строго отчитал тысячника младшей дружины.

– Дело не в том, что вы бежали с поля битвы, – говорил он, поглаживая деревянные орлиные головы своими беспокойными ладонями. – Даже самые храбрые герои иногда вынуждены отступать. Но вы принесли страх с собой. А этого невозможно допустить. Страх подобен заразе. Он охватывает одного, потом двоих и так далее, пока все не окажутся зараженными.

– Но что мне было делать? – развел руками тысячник, имени которого Анна не помнила. – Мы потеряли коней, обоз, многие остались без оружия, нам приходилось нести раненых. Разве мы не должны были вернуться, чтобы укрыться за стенами и залечить раны?

– Плохой ты воевода, если сам не понимаешь, – вздохнул Ярослав досадливо. – Никто не запрещал вам вернуться. Но входить в Киев надобно было с высоко поднятыми головами и не трястись у всех на виду, как перепуганные бабы!

По мере того как княжеский голос делался громче, тысячник привставал с лавки и под конец уже стоял, виновато склонив голову. Смотревшим сверху была видна его бледная шея и виновато опущенные плечи.

– Понял, князь, – пробормотал он, – каюсь. Не в себе был, распустил войско, да и сам…

– В другой раз умнее будешь, – сказал Ярослав. И добавил, как гвоздь в доску вогнал: – Сотник.

Опущенная голова разжалованного тысячника дернулась и осталась в прежнем положении. Главное, что она сохранилась на плечах. Не все соратники, прогневавшие великого князя, были такими счастливцами.

– Истинную справедливость явил нам князь, – заговорил митрополит Илларион, как бы подводя черту под всем сказанным. – Сила наказания в его неотвратимости, а не в суровости. Ты, Ярослав, сродни апостолам романским. Они глаголом жгли виновных, не железом.

– Куда мне до них, отче, – смиренно произнес князь. – Я даже в самых смелых помыслах их недостоин.

Анна, хорошо знавшая отца, услышала в его голосе величайшее удовлетворение похвалой митрополита. Он всегда был падок на лесть и, надо полагать, с нетерпением ожидал продолжения. Однако проницательный священник тоже понял это и резко сменил интонацию и саму тему разговора.

– Тебе, князь, пример брать надо не только с апостолов, но и с великого Константина, который крест принес из Ромейской империи и утвердил веру на своей земле. И с отца твоего, землю русскую крестившего. – Подчеркивая значение своей речи, Илларион поднялся с почетного кресла и выступил вперед, представ прямо перед потупившимся Ярославом. – Здесь твое царство и твой престол. В союзе с Византией твоя сила. Зачем ищешь друзей среди врагов императора?

– Это дела государственные, – резко перебил Ярослав. – Не ты ли учил меня, Илларион, что Богу – Богово, а царю – царево?

– Не повторяй слова, смысл которых не разумеешь! – громыхнул митрополит и погрозил сухим пальцем с выпуклым восковым ногтем. – Господь тебе путь указал, а ты его волю на свой лад переиначиваешь! Зачем к германцам посольство направил, князь? Молчишь? А я скажу! – Митрополит Илларион набрал в грудь побольше воздуха, чтобы хватило на длинную тираду. – Ты в поход на Византию собрался, вот и переманиваешь Генриха на свою сторону. Думаешь, поможет тебе король германский? Держи карман шире! Он тебя в войну с франками втравит, вот и весь ваш союз. Побойся Господа, князь! Не води дружбы с нехристями.

– Германцы одной веры с нами, – упрямо возразил князь. – На церквях их кресты высятся.

– То видимость одна. Правильная вера одна только на свете. Потому и зовемся мы православными.

Пока длился этот спор, участники совета забыли хранить почтительное молчание и в зале поднялся гул голосов, похожий на недовольный ропот. Этого Ярослав уже не мог выдержать. Его власть, как и всякая другая, зиждилась на беспрекословном подчинении и уважении. Нельзя было допускать ни тени сомнения в собственной правоте. Такие ошибки всегда заканчивались одинаково. Стоило правителю проявить мягкотелость, пойти на уступки, как приближенные начинали воспринимать это как признак слабости и примериваться к трону. В этом людские нравы ничем не отличались от волчьих. Разве что люди были коварнее и терпеливее зверей.

Ярослав сошел с возвышения и, напирая грудью, вынудил митрополита отступить на шаг. Врожденная хромота и кривобокость не мешали ему выглядеть величественно, даже наоборот, способствовали этому. Постоянно памятуя о своих физических недостатках, Ярослав был вынужден держаться подчеркнуто прямо. Он и сейчас заставлял себя сохранять величественную осанку, и это стоило ему немалых усилий, о чем свидетельствовали перекосившиеся черты его лица и натужный, осипший голос.

– Вот что, святой отец, – прохрипел он, подергиваясь от переполнявших его чувств, – хватит мне тут указывать, что делать, а чего нет. Здесь я хозяин и мне решать. А ты в храмах распоряжайся, владыко. – Последнее слово было произнесено с нескрываемой язвительностью. – Я вон их сколько для тебя понастроил.

Митрополит Илларион сделался бледен, как будто восстал из гроба, чтобы появиться на этом совете.

– Не гневи Господа, князь, – тихо произнес он. – Твоя власть от Бога. Он дунет – и враз слетит с тебя корона-то. К кому тогда за спасением обратишься?

Настал черед Ярослава бледнеть и хвататься за сердце. Анна и Вячеслав непроизвольно отшатнулись, когда он поднял голову и вперил взгляд в потолок, словно почувствовав их присутствие. Но оказалось, что он посмотрел в потолок в поисках Всевышнего, упомянутого митрополитом.

В палате царила мертвая тишина, будто присутствующие временно перестали не только разговаривать, но и дышать. Бояре и воеводы напряженно наблюдали за схваткой, пытаясь заранее определить победителя и сделать соответствующие выводы.

Ярослав медленно опустился на покинутый трон. В обруче короны желтела кожа его черепа, проступающая между редких прядей волос. Митрополит Илларион продолжал стоять, стремясь сохранить полученное преимущество. Скрючившаяся наверху Анна видела, как переглядываются бояре и воеводы. Видел это, несомненно, и князь.

– Не должен я ответ перед тобой держать, святой отец, – заговорил Ярослав расслабленным, как бы усталым голосом. – Но из уважения к твоему сану скажу. Я не меньше твоего заинтересован в мире с Византией. Но разве это значит, что я непременно должен враждовать с остальными? Нет. Мое княжество держится на двух основах. Сила… – Ярослав обхватил голову деревянного орла. – И миролюбие. – Он сжал вторую голову. – Я не войны ищу. И с германцами буду в союзе не против Константинополя.

– Зачем тогда ты нужен Генриху? – спросил Илларион. – Подумай, князь. Что ты можешь дать ему такого, чтобы ему дружить с тобой?

– Что могу дать? – весело переспросил Ярослав. – А я уже дал, отче. Чуть свет отправились к германскому королю мои сваты с дарами богатыми.

Анна похолодела. Она не слышала, как внизу загудели и зашушукались, обсуждая услышанную новость.

– Дочь родную от сердца отрываю, – продолжал Ярослав, довольный произведенным впечатлением. – Но чего не сделаешь ради блага земли русской!

– Почему нам не сказал? – забормотали сидевшие перед троном. – Зачем не посоветовался ни с кем?

– Некогда было рассусоливать, – отрезал Ярослав и посмотрел на митрополита, ища его одобрения и поддержки. – Сон был мне вещий. Сам ангел небесный путь мне указал… мечом пылающим. – Ярослав не сводил глаз с митрополита. – Сказал, что брачные узы Генриха и Анны избавят княжество от кровопролития. Германцы Угорию под себя подминают. Кто следующий на очереди? Вот и смекайте.

Илларион собрал в кулак свою бороду, потеребил в задумчивости. У него был выбор: удалиться, хлопнув дверью, или сделать вид, будто признание князя меняет дело. В первом случае он рисковал попасть в опалу и провести остаток дней в прибрежных скитах. Второй вариант сближал его с Ярославом и возносил над остальными. Митрополиту никак не удавалось взять верх над князем, и сегодня он окончательно понял, что от этой затеи лучше отказаться раз и навсегда. Лучше быть вторым при первом, чем десятым или двадцатым на удалении.

– Что ж, я вижу, ты затеял богоугодное дело, князь, – молвил Илларион, оставляя бороду в покое. – Благословляю тебя и дщерь твою на брачный союз во славу Руси.

– Благодарю, святой отец, – сказал Ярослав и снизошел до того, что приподнялся с трона, изобразив поклон, в котором, впрочем, принимала участие лишь голова, но никак не спина.

Обмен любезностями продолжался, но Анна дальше не слушала. Поднявшись, она на ослабших ногах направилась к выходу. Вячеслав быстро уложил дощечки на место, придавил их ногой и бросился догонять сестру.

– Анютка, не вздумай показать отцу, что ты знаешь, – предупредил он. – Он догадается, и тогда…

– Не догадается, – отрезала Анна.

В лице ее не было ни кровинки, но голос звучал ровно. Прежняя жизнь закончилась, и она как бы умерла там, в библиотеке. Спускалась оттуда совсем другая Анна. Девушка, которой предстояло навсегда покинуть родину и остаться в чужой стране, где она не только ласкового, а и просто привычного уху слова не услышит.

Вот что означало пророчество старца с луга! Корона и трон. Золотая клетка?