Текст книги "Искушение Ярославны"

4

Потянулись дни, похожие один на другой как две капли воды. Зима никак не кончалась, хотя солнце поднималось все выше и светило все дольше. Анна проводила время за обычными девичьими забавами, а иногда гадала с подругами или каталась на заморских коньках и санях. Вячеслав тяжело болел, почти не выходил из опочивальни. Поговаривали, что у него чахотка. Анна молилась, чтобы Господь исцелил брата или чтобы хворь его оказалась обычной простудой.

Приглашение к отцу однажды вечером оказалось для нее полной неожиданностью. Вернее, это был вызов, от которого нельзя было отказаться. Посыльный сказал, что князь ожидает ее через час. Анна перевернула греческие песочные часы и стала собираться.

Прошло два месяца, а она все еще была огорошена известием, прозвучавшим на памятном совете. Она давно свыклась с мыслью, что выйдет замуж по отцовской воле, а не по своей, но это казалось чем-то далеким и, возможно, даже несбыточным. Теперь же неизбежное неумолимо близилось, и успокаивать себя больше не получалось. Отец ведь ее не просто так кличет. Неужели сваты уже воротились? В этом случае ее, гордую княжескую дочь, очень скоро положат под незнакомого германца, как какую-то бесправную наложницу. Кто он такой, чтобы получить в свое распоряжение и тело Анны, и всю ее дальнейшую судьбу? Каким он окажется? Она ничего не знала об этом Генрихе. В имеющихся летописях о нем ничего не сообщалось, а спрашивать Анна остереглась, дабы не выдать себя. Может быть, отец ей расскажет?

С этой мыслью Анна отправилась к нему. К ее удивлению, она была препровождена в малую трапезную, где уже был накрыт длинный стол, за которым могло уместиться два десятка человек. Обычно Ярослав пировал здесь с приближенными или же с гостями, которым хотел оказать особое расположение. Сейчас Анна находилась здесь совершенно одна, если не считать двух стольников в парадных кафтанах, безмолвно подпирающих стену. На вопрос Анны о том, кто еще зван на пир, они ничего не ответили и лишь тупо смотрели перед собой. Стало ясно, что им запрещено говорить об этом.

– Где же князь? – нервно спросила Анна.

– Велено ждать, княгиня, – пробормотал стольник, мучительно морща лоб.

Чтобы не смущать его еще сильнее, Анна стала обходить стол, пытаясь самостоятельно определить, на скольких человек он накрыт.

Все уже было расставлено: и рассолы с закусками, и острые приправы на горчичном зерне, и соль, и яблочный уксус в кувшинчиках, и моченый лук. Остро пахла квашеная капуста, а огурцы в чесночном рассоле да мелко нарубленная репа с тертым хреном вообще вышибали слезу. Середину стола занимали блюда с разнообразными пирогами – и подовыми, и пряжеными, и круглыми, и долгими, и даже треухими, – и все они, как знала Анна, были наполнены всевозможными начинками: горохом, грибами, рыбой, мясом. Белый каравай возвышался над ними подобно сторожевой башне. Переборов искушение отщипнуть пахучего хлеба или откусить пирожок, Анна отошла подальше, и очень вовремя, потому что за дверью послышались шаги многих ног и в трапезную, опережая всех, вошел отец, который сейчас воспринимался ею скорее как великий князь Ярослав Мудрый.

Оказалось, что сопровождала его не свита, а гридни, оставшиеся за порогом. В последнее время князь не ходил без охраны даже в своих покоях. Неужели опасался заговорщиков? При этой мысли обида на отца прошла, и Анне захотелось как-то поддержать его, ободрить. Он ведь был уже не молод, а теперь оставался в Киеве совсем один.

– Здравствуй, батюшка, – молвила она, делая шаг вперед.

Заметив это движение, отец раскрыл объятия. Анна прижалась к нему и ощутила под рубахой твердость кольчужных звеньев.

– Здравствуй, дочь, – сказал Ярослав, поцеловав ее в чело. – Сегодня у нас особый день. Вдвоем будем вечерять, только ты и я.

– Это какой-то праздник, о котором я забыла? – всполошилась Анна.

– Пришло время прощаться, – прозвучало в ответ. – Моя пичуга выросла. Пора выпускать ее из клетки на волю.

«В другую клетку?» – с горечью подумала Анна.

Она стояла молча и покорно, пока отец сообщал ей о сватах, отправленных в Германию. Потом, подняв глаза, тихо спросила:

– Это означает, что сваты воротились с согласием короля?

– Нет пока, – сказал Ярослав, медленно ковыляя к своему месту во главе стола. – Их кони сильно измучены. Заменили своих на германских, а те к нашим снегам не привыкшие. Но к полуночи будут. Меня уж упредили.

– Значит, стол для них накрыт? – догадалась Анна.

– Ты глухая? – прикрикнул отец и, увидев боль в ее глазах, тут же смягчил тон: – Я ведь сказал, что трапезничать будем вдвоем. Ты да я.

– Но…

Она с недоумением осмотрела стол.

– Я приказал накрыть на тринадцать человек, – усмехнулся в усы отец, успевший сесть и прислонить посох к креслу. – Отгадай, с чего бы это?

– Тайная вечеря? – предположила Анна. – Как Спаситель с апостолами?

Ярослав досадливо поморщился, но сдержался.

– Не поминай имя Господа всуе, – произнес он сухо. – Загадка проста, а ты даже подумать не хочешь.

– Не получается, – повинилась Анна. – Ничего в голову не приходит.

– Это оттого, что она у тебя девичья, – самодовольно сказал отец. – Вячеслав сразу бы догадался. Ну да ладно. – Он повел перед собой открытой ладонью. – Здесь как бы собралось все семейство наше. Никогда все вместе мы за столом не сиживали, и уж не суждено. – Сядь здесь. – Он властно похлопал по подлокотнику соседнего кресла. – Вот так. Вот видишь, теперь нас двое. А по правую руку от меня Илья покойный сидит, он третий. Считай дальше сама, Анна.

– Владимир, – принялась перечислять она.

– В Новгороде торчит со своей попадьей, – проскрипел отец. – Никакого проку от него.

– Святослав…

– Этот Черниговом правит, потомство плодит с принцессой Острийской. Молодец.

– Изяслав, – продолжала освоившаяся Анна.

– Изяслав на сестре поландского короля женат, за него я тоже спокоен.

– Всеволод…

– Всеволоду греческая царевна ребятишек рожает, – одобрительно покивал Ярослав. – И сам правильно живет, и младшего брата уму-разуму учит. Сколько лет Игорь у него в Коростени?

– Четвертый, – прикинула в уме Анна. – Или пятый…

– Уж и забыл, какой он. А ведь любимец мой был. – Ярослав вздохнул. – Теперь с Вячеславом останусь. Но недолго. Скоро и ему из родного гнезда вылетать. – Он ласково прикоснулся к дочери. – Думаешь, я не понимаю, каково тебе сейчас? Страшно ведь? Сестрам твоим поначалу тоже страшно было…

Анна с тревогой посмотрела на отца, глаза которого затуманились, словно он находился где-то далеко. Указывая пальцем на пустующие места за столом, Ярослав бормотал:

– Елизавета, королева норвегов… Анастасия, герцогиня угорская… Обе рыдали, в ногах у меня ползали. «Не прогоняй, батюшка, – передразнил Ярослав, – не прогоняй…» – Он засмеялся, запрокинув голову. – А нынче рады, дурехи. Теперь их обратно никакими калачами не заманишь. – Он строго взглянул на дочь. – Вот и ты такая же. Уедешь и забудешь.

– Что ты, батюшка! – Анна хотела было подняться с кресла, чтобы обнять отца, но вспомнила, как не любит он излишних проявлений нежности, и воздержалась. – Как же я тебя забуду? Ты родитель мой. – Она пересчитала взглядом спинки кресел, расставленных вокруг стола, и спросила: – А вон там место для матушки моей приготовлено?

Ярослав, проследивший за ее взглядом, отрицательно качнул головой.

– Нет, там Анна сидит, моя первая жена. Ты в честь ее наречена.

– Да? – Княжну неприятно резануло услышанное.

Этим умалялась роль матери Анны в жизни отца. Он любил сперва одну жену, а потом другую. Может быть, на самом деле и не любил? Может быть, в его сердце навсегда осталась та, первая? Не случайно же он никогда и ничего не говорил о покойной Ингигерде. Как будто ее не было. А ведь это он отослал ее в Новгород. Нашел ей занятие: следить за строительством церквей и монастырей по всей Руси. Сам же в Киеве сидел. Один. Не для того ли все новые и новые постройки затевались?

– Ты опечалена, дочь моя?

Отцовский голос донесся до ушей Анны словно бы издалека, а когда она повернулась, образ его оказался расплывчатым, затуманенным из-за выступивших слез.

– Нет. – Анна быстро провела сгибом пальца по ресницам. – Что-то в глаз попало.

– Сразу в оба? – насмешливо спросил Ярослав, после чего произнес совсем другим тоном: – Не грусти, Анюта. Наши любимые покидают нас, оставляя только память. И мы так однажды уйдем. Но жизнь тех, кто остался, продолжается. Понимаешь?

Никогда еще Анна не слышала от отца таких проникновенных слов. Она взглянула на него, как будто не узнавая. Он заметил это и, слегка улыбнувшись, кивнул ей.

– Я князь, Анна. Владыка. Правитель огромного государства. Потому не вправе проявлять чувства. Вот здесь… – он оттянул одеяние на груди, – здесь у меня кольчуга поддета, чтобы изменники не смогли заколоть исподтишка. Но и душа моя в броню закована тоже. Обычно не открываю ее никому. Но сегодня можно. – Ярослав указал на стул, стоящий так близко возле Анны, что она о нем совсем забыла. – Вот место, приготовленное для Ингигерды моей ненаглядной, что ушла из жизни под именем Ирины. Такова воля ее была, Анна. Хворала она сильно и не хотела, чтобы вы видели, как грызет и точит ее хворь. Потому в монастыре и закрылась.

– Я не знала, – пролепетала Анна. – Обижалась на матушку, горевала сильно. Почему раньше не сказал?

– Вот сказал. И что? Легче тебе стало? Нет. – В голосе Ярослава прорезалась сталь. – Ни к чему старые раны бередить. Зря я тебе правду открыл. Теперь пасмурна будешь в наш с тобой вечер.

– Нет, что ты, батюшка! Я тебе благодарна очень, правда. И обещаю не кручиниться ни о чем.

– Хорошие слова, дочь моя. Что ж, в таком случае помолимся и приступим к трапезе, перекрестясь…

Ярослав устремил взгляд на стол и заиграл желваками, отчего борода на его запавших щеках зашевелилась. Время от времени он осенял себя крестным знамением, смыкая веки в такие мгновения.

Анна читала молитвы иначе. Она смотрела не вниз, а вверх, едва заметно двигая губами, словно так Богу было проще понять ее сокровенные желания.

Оба закончили одновременно и переглянулись. Ярослав спроси Анну:

– Просьба у меня к тебе. Давай отошлем челядь к бесу и останемся вдвоем. Сумеешь за отцом поухаживать?

– Конечно! – воскликнула она, радуясь такому простому и верному решению.

– Эй, вы! – Не оборачиваясь, Ярослав повысил голос. – Несите уху и оставьте нас. Смену будете приносить, как хлопну в ладоши. С вином и закусками без вас управимся.

Стольники безропотно покинули палату, словно их тут никогда и не было. На смену им тут же явилась дородная девица со щеками такими же красными, как ее сарафан. Она принесла куриную уху, благоухающую корицей и перцем. Спровадив румяную разносчицу, Анна сама разлила похлебку, наполнила кубки вином, выбранным отцом, и заработала ложкой. От волнения и переменчивых чувств у нее разыгрался необычайный аппетит. Давно уже она не ела с таким удовольствием, не забывая заедать уху пирогом с печенью. Отец же только неохотно поболтал ложкой в миске и ограничился тем, что осушил кубок.

Выпитое никак не отразилось на его наружности, голосе или поведении.

– Перед тем как мы расстанемся, – молвил он, утирая бороду расшитым полотенцем, – я хочу дать тебе несколько заветов, Анна. Знаешь, отчего меня Мудрым кличут?

– Конечно, – кивнула она. – Достаточно твои грамоты почитать, чтобы убедиться в остроте твоего ума. Ты еще молод был, когда «Русскую правду» составил. При тебе границы раздвигаются, храмы возводятся, враги отступают. Сколько лет уже ни печенеги, ни ятвяги нас не тревожат! Сколько союзников у Киева! В народе о тебе с великим уважением говорят, я сама слышала…

– Когда без спросу из детинца бегала? – перебил Ярослав.

Анне еще жарче сделалось после огненной ухи, но отец улыбнулся и подмигнул:

– Дело прошлое, Анюта. Теперь не побегаешь.

Сердце Анны словно железной рукавицей сдавили. Она отпила глоток сладкого романского вина и потупилась. Отец напомнил, что они, возможно, в последний раз разговаривают, сидя за одним столом. Скоро вернутся сваты и настанет срок собираться в дальнюю дорогу. Юность закончилась. Анну ждала новая жизнь, неизвестная, взрослая, пугающая.

– Налей-ка, – велел он, придвинул кубок, а сам хлопнул в ладоши.

Хлопок получился почти неслышный, но стольники тут же бесшумно вплыли в трапезную, внемля княжескому призыву и проходя мимо Ярослава с угощениями на блюдах. Тетерева, гуся и утку он отверг пренебрежительным взмахом руки, а на зайца взглянул благосклонно и ткнул пальцем в стол: ставьте, мол.

– Сумеешь разделать? – спросил он у Анны.

– Конечно, батюшка, – ответила она, поднимаясь с ножом в руке.

Ярослав влил в себя содержимое кубка, огладил намокшие усы и заговорил, обращаясь как бы к дочери, но, скорее, обращаясь к самому себе, потому что взгляд его был пуст и отрешен, как у человека, беседующего с самим собой.

– Я вспомнил о своем прозвище не из бахвальства, не от тщеславия суетного. Так много мыслей меня посещает, что писцы в две руки не успевают записывать. – Ярослав улыбнулся в усы и снова сделался серьезен. – То сам Господь меня надоумить решил, я знаю. От его престола небесного до моего, земного, одна прямая линия пролегает, ибо я нахожусь на вершине и виден Господу как на ладони.

Не зная, как реагировать и что отвечать на отцовские откровения, Анна замерла с заячьей ногой в руке. Она даже жевать не решалась, пока отец молчал, но, слава Господу, длилось это недолго.

– Не знаю, будет ли мой труд завершен, – снова заговорил Ярослав и подал знак, что его кубок пора наполнить. – А тебе, Анюта, вскоре во власть вступить надлежит, потому поведаю тебе главное, что понял, пока сам правил.

– Разве германский король станет меня слушать? – робко возразила она.

– Станет! – прогремело в ответ. – От тебя одной это зависит. Ты ведь с брачного ложа королевой встанешь. С первых дней заставляй короля с собой считаться. Где хитростью надобно действовать, где лаской, а где коварством и даже силой.

– Против мужа? – не поверила ушам Анна.

– На тех высотах, где ты вскоре окажешься, государственные соображения всегда были и будут важнее всех прочих. Не проявишь должных качеств, сброшена будешь с трона. – Ярослав сурово взглянул на побледневшую дочь. – Или другая жена твое место займет, или приближенные короля козни против тебя затеют. А ты ведь не одна будешь, детей нарожаешь. Кто о них позаботится, если не ты?

– Король, – пролепетала Анна.

– Королей, бывает, ядами травят. А то в темном углу удушат или заколют. – Ярослав машинально провел рукой по груди. – Вот мы пируем с тобой, а кто знает, что нам в кушанье подсыпают или в вино подливают? – Увидев, как дочь выронила заячью кость из руки, он расхохотался. – Не бойся. Шучу я. За теми, кто мне готовит, надзиратели поставлены. А за теми тоже надзирают. И за ними. Береженого Бог бережет.

Анна подумала, что теперь ей еще тягостнее будет мириться с предстоящим замужеством. Но следом за этим ей стали приходить в голову другие мысли. Будучи супругой германского короля, она сможет подсказывать ему такие поступки, которые пойдут во благо Руси, а значит, и отцу. Он стар, он устал и немощен. Кто, как не родные дети, поддержат его?

– Научи, научи меня, батюшка, как правильно властвовать, – решительно попросила она.

Ярослав одобрительно кивнул:

– Вот теперь я вижу, что не зря считал тебя самой разумной из своих дочерей.

– Правда? – просияла она.

– Правда, Анна. Я не хотел тебя ласками да баловством портить, но в душе всегда любил тебя и люблю. Так что слушай. Скажу тебе то, что даже сыновьям не говорил. Научу тому, чего они не знают.

– Почему? – вырвалось у нее.

– Они взрослые мужи. – Ярослав пожал плечами. – Каждый из них о княжеском престоле мечтает. А где его взять? Завоевать – трудно. На место родителя сесть – проще.

– Но, батюшка!..

– Сядь, Анна. Молчи и слушай. Власть – не сласть. Привыкай. Тот, кто правит государством, должен судить о своих близких холодно и ясно, чтобы потом локти не кусать. Запоминай, Анна. Вот тебе первый завет. Если разглядишь в окружении своем врагов, всех под корень руби, никому спуску не давай. Иначе обиду затаят, переждут и опять недоброе замыслят. Отсюда второе правило. Если сама кого вольно или невольно обидишь, то и таких тоже отдаляй от себя, а лучше…

Не договорив, Ярослав сделал рубящий жест ладонью.

– Сама же обидела, сама же и…

Анна тоже оборвала фразу на середине.

Отец кивнул, глядя ей в глаза.

– Да. Сама. Упреди тех, кто на тебя в обиде. Они рано или поздно припомнят и захотят поквитаться.

– В Писании иначе сказано.

– А кто среди людей по Писанию живет? Нет промеж нас Христа. – Ярослав развел руками. – И не говори мне о митрополите и его братии. Всем им цену знаю, и цена их невысока. На людях – так прямо агнцы Божьи, а на деле точно аспиды.

– На кого же мне опираться, как не на святых отцов? – спросила Анна, оправившаяся от первого потрясения и слушающая отца со все большим вниманием.

– Опирайся, – кивнул он. – И на церковь, и на бояр, и на воевод, и на торговцев. Они – как ноги трона. Когда все четыре поровну держат, то не шатаются. А одна нога подведет – уж не усидишь.

– Ясно, – пробормотала Анна. – Но не главная ли опора трону пол, на котором он стоит?

– Верно!

Радуясь догадливости дочери, Ярослав похлопал в ладоши, и в трапезную тотчас вбежали стольники – кто со щуками, кто с лещами паровыми, кто с осетриной, а двое и вовсе волокли неподъемного сома с запеченной уткой в пасти. Увидев, что никто на них не обращает внимания, молодцы переглянулись и стали расставлять подносы, водрузив сома на дальнем конце стола.

Ярослав, беседовавший с Анной, поднял на них затуманенный взор.

– Справились? – спросил он. – А теперь уносите все прочь! Ну? Бегом!

Столовники, толкаясь и суетясь, подчинились. Но те двое, которым выпала самая громоздкая ноша, замешкались в двери, куда сунулись одновременно. Сом съехал с подноса и сочно шлепнулся на пол. Столовники замерли, склонив головы, как на плахе.

– Не робейте, молодцы! – окликнул их Ярослав. – Забирайте рыбу и всю челядь в кухне накормите до отвала. Себя тоже не обделяйте, угоститесь на славу. Но уж в другой раз не оплошайте, когда позову, не то осерчаю.

Не веря своему счастью, столовники живо прибрали за собой и скрылись.

– А это еще одна тебе наука, – сказал Анне Ярослав. – Простой люд – вот главная опора твоего трона о четырех ногах. Народ строгость уважает, его по шерстке гладить вредно. Но иногда полезно и даже необходимо. Пять раз лупишь, один раз ласкаешь. Тогда они у тебя шелковые будут. Особенно важно, – Ярослав выставил палец, – особенно важно оказать милость, когда от тебя суровости ждут. Тогда твою доброту в веках славить будут.

– Как они? – уточнила Анна, бросив взгляд на дверь.

– Да, – важно кивнул отец, лоб которого покрылся испариной от большого количества выпитого. – Однако лучше все же спуску не давать. Милосердие сочтут проявлением слабости, осмелеют и восстанут против мягкосердечного правителя. Прежний быстро надоедает, и тогда люди начинают желать нового, не думая, что новый всегда хуже старого.

– Почему?

– Потому что у нового правителя ни казны, ни слуг верных, ни войска надежного. Подобно чужеземному завоевателю, он начинает притеснения и поборы, облагая народ непосильными данями. Непокорных приходится выжигать каленым железом, а если в одном месте загорится, то уж пойдет пожар повсюду гулять.

– Как же сделать, чтобы не надоесть? – спросила Анна, обдумав услышанное.

– Удивлять, – был ответ. – То добротою своей, то жестокостью. Действия властителя должны быть внезапными и быстрыми. Пообещай людям молочные реки в кисельных берегах, но не сегодня, а когда-нибудь потом, и они заскучают. А выкати в праздник бочки с дармовой брагой – и радости людей не будет предела.

– Так просто, – пробормотала Анна.

– Это потому что тебе разжевали и в рот положили, – возразил отец. – А я до всего своим разумом доходил, своим потом и кровью. – Он хмыкнул. – Кровью не только своею. Никогда не забывай о тех, кто стоит за спиной и ножи точит. Измена подобна опухоли заразной. Если вовремя не вскрыть, гной по всему телу разойдется. Но тут важно помнить: народ должен считать твоих врагов своими собственными. Не говори о враге: «Он на меня покушался», а говори: «Сей аспид против всех нас злое замышлял, на добро наше зарился».

Продолжая беседу, Ярослав дал знак заносить сладости «на заедки», как было принято говорить здесь. Столовники, стараясь бегать бесшумно, стали убирать со стола, расставляя на освободившихся местах сваренные в меду ягоды, засахаренные орехи, пастилу, пироги со сладкими начинками. Появились кувшины с морсом и квасом, но и вино осталось, причем Ярослав указал не на заморское, легкое, а на двойное, прозрачное, именовавшееся «боярским».

По правде говоря, Анне это не очень понравилось, но она не могла не признать, что, сколько бы отец ни пил, его речь оставалась связной и отчетливой.

– Теперь, – говорил он, щипая яблочный пирог, – научу тебя, какими людьми себя окружать. Дураков и умных должно быть поровну, Анна. Дураков выбирай преданных. Умным позволяй себя не только поучать, но и поругивать. О твоей мудрости будут судить по их подсказкам, так что слушай и запоминай. Проявляй терпение, пока слушаешь, а когда советник закончит, кивни важно, будто это твои собственные мысли.

– Дураков тоже слушать?

– Непременно, – подтвердил Ярослав. – Они не должны знать, что ты их дураками считаешь. Стравливай их с умными, пусть все наперебой выделиться стараются. Вообще всех стравливай, как бойцовых петухов. Пока приближенные будут своими распрями заняты, они против тебя не сговорятся.

Анна хотела спросить, как подбирать воевод, но не успела. В дверь постучали, и посыльный сообщил о прибытии сватов.

– Зови, – распорядился Ярослав возбужденно. – Прямо сюда зови. Собственноручно послам по чарке налью за добрые вести.

Посыльный попятился, низко склонив голову и отставив зад, которым и толкнул дверь, чтобы покинуть гридницу.

– Вот теперь настоящий пир начнется, – пообещал Ярослав, потирая руки, так что Анна уловила сухой шорох. – Эй, столовники! Несите все, что осталось. Да в печи нагрейте сперва.

Анна сидела на месте ни жива ни мертва. Ее решимость опять улетучилась, как улетучивается дым от сквозного ветра. Она ждала и боялась увидеть сватов. Плохое предчувствие постепенно растекалось в ее душе, как деготь, пачкающий и отравляющий все хорошее, все светлое. Она обнаружила, что вцепилась в подлокотники кресла с такой силой, что обломала ноготь на пальце. Ее щеки были горячими, хоть лучины об них зажигай, тогда как руки и ноги застыли и сделались ледяными.

Она увидела, как отворяется дверь и стражники выстраиваются в два ряда, готовясь пропустить приезжих. Они шли один за другим, наполняя помещение запахом конского и собственного пота. Их меховые шапки не торчали прямо, а виновато клонились. Нарядные сапоги ступали по дубовым половицам со старческим шарканьем, хотя трое из семерых сватов были молоды и их бородки были пушисты и шелковисты.

«Отказ, – поняла Анна. – Германский король не захотел меня в жены».

Теперь и щеки ее стали холодны. Она поспешно схватила кубок и выпила до дна, не разбирая вкуса.

Князь Ярослав медленно возвысился над столом, меряя бояр пламенным взором.

– Что? – спросил он хрипло, будто каркнул. – Что? Почему головы повесили? В глаза мне глядеть! В глаза!

– Князь…

– Батюшка…

– Не гневайся…

Сваты заговорили все разом, производя неразборчивый гул, но слова были не нужны, чтобы понять главный смысл.

– Ты говори, Гостомысл. – Ярослав ткнул пальцем в стоящего впереди. – Что король Генрих? Много ли даров прислал? Очень ли обрадовался нашему предложению? Когда свадьба?

– Его величество… – начал Гостомысл.

Ярослав не позволил ему закончить.

– Я твое величество, я, я! – воскликнул он сдерживаемым и оттого еще более страшным голосом. – Не отводи взгляда, Гостомысл, ты знаешь, как я этого не люблю. Итак, что Генрих Третий? Неужто не торопится жениться?

– Как раз торопится, князь. – Гостомысл нашел в себе силы, чтобы поднять голову и посмотреть владыке в сверкающие бешенством глаза. – Но выбрал он другую. – Гостомысл коротко покосился на Анну и снова обратился к Ярославу: – Генрих даже не принял нас, князь. Велел передать, что уже выбрал жену.

– Агнессой ее звать, – прошипел молодой боярин за спиной Гостомысла. – Агнесса Аквитанская.

– Окаянская, – подсказал другой.

– Цыц! – рявкнул Ярослав. Стуча посохом, приблизился и спросил нетерпеливо: – Это все, что сказал германец? Ничего больше не передал?

– Передал, князь… – забубнили сваты. – Передал… передал…

– Что?

Гостомысл осторожно вытянул перед собой украшение на цепочке. Называлось оно, как помнила Анна, медальоном. В западных землях было принято носить такие на шее. Внутри кружочка, похожего на золотую монету, находился маленький портретик Анны, нарисованный византийским художником, приглашенным в Киев специально для выполнения этой работы. Подобные миниатюры стоили очень дорого. В свое время Анна удивлялась, почему отец не подарил готовый медальон ей, а теперь поняла.

Ярослав все смотрел на раскачивающийся медальон, и глаза его двигались, как у кота, которого решили раздразнить. Наконец его рука метнулась вперед, поймала золотой кружок и швырнула об пол с такой силой, что он распался на две половинки.

– Прочь! – рявкнул князь. – Убирайтесь с глаз моих. Нет! Стойте! Все вместе сейчас же отправляйтесь во двор и передайте там, что вас велено пороть, пока не сомлеете. По тридцать плетей каждому. По сорок!

– В моих жилах боярская кровь течет! – вскричал Гостомысл в ответ. – Пока я жив, никто меня плетью не коснется.

– Тогда мертвого выпорют, – сказал Ярослав, внезапно успокоившись. – Не хочешь на конюшню, не стану неволить. На плаху взойдешь.

– За что, князь? – пролепетал молодой боярин, до тех пор хранивший молчание. – В чем вина наша?

– Вам было задание, которое вы не выполнили. Я вас зачем в Германию послал? Дочь мою сосватать. Вы ее сосватали? Нет. Теперь ответ держите. Убирайтесь. А ты, Гостомысл, можешь остаться, коли достоинство не позволяет портки снять. – С этими словами Ярослав приложил ладонь к уху: – А? Не слышу!

– Со всеми провинился, со всеми и отвечу, – пробурчал боярин, постаравшись напустить на себя гордый вид, что получилось у него не очень хорошо.

Понурившись и неохотно переставляя ноги, незадачливые сваты покинули трапезную. Ярослав подождал, пока стража удалилась тоже, после чего залпом выпил полный кубок вина и повернулся к дочери:

– А это был тебе мой последний наказ, Анна. Властители обретают величие не только своими победами и свершениями, помни. Больше скажу. Можно ни одной битвы не выиграть и все равно в глазах окружения победителем выглядеть. Совсем не обязательно врагов сокрушать. Ничто не внушает такого почтения к властителю, как суровые кары и необычайные приказы. – Ярослав презрительно скривился. – Думаешь, Анюта, я так обозлился на сватов, что не сдержался? А вот и нет. Да, я разгневан, но не настолько, как все подумали. Сватов совсем не обязательно наказывать.

– Тогда, может, отменить плети? – осторожно спросила Анна.

За один этот вечер отец открылся ей куда больше, чем за все предыдущие годы. Он оказался вовсе не таким, каким представлялся. Это был другой человек, не тот отец и не тот князь, которого она знала.

– Нет! Карать или награждать нужно так, чтобы это помнилось как можно дольше.

– Если помилуешь сватов, то люди это тоже запомнят.

– Да, – согласился Ярослав. – Но вести о том, что их было велено стегать плетьми, понравятся народу куда больше. Вот пусть об этом завтра и судачат в Киеве. Не о твоем позоре.

– О… О моем… батюшка?

– А то! – он дернул плечами. – Ты ведь теперь невеста отвергнутая. Эх, зря я на тебя столько надежд возлагал!

Махнув рукой, Ярослав вышел. Анна, оставшись одна, первым делом схватила с пола половинку медальона со своим портретом. Сжимая его в кулаке, отправилась в свои покои. Шла быстро, почти бежала, чтобы не расплакаться по пути.