Текст книги "Искушение Ярославны"

Часть вторая
Анна

1

Слухи расползались быстро, как тараканы. И дня не прошло после возвращения сватов, а все в Киеве уже только и говорили об отвергнутой княжеской дочери. Судили, рядили, перемывали косточки, злословили. При этом самого князя Ярослава, снарядившего сватов в Германию, славили пуще прежнего. Очень понравилось простым людям, что бояр на конюшне выпороли. Этим князь как бы уравнял их со знатью. Народу это польстило.

– Видали? – говорил какой-нибудь кузнец или кожемяка. – Ярослав никому спуску не дает. Справедлив и мудр князь. При таком не очень-то побалуешь.

– Говорят, бояре домой ползком добирались, – хихикали бабы. – Не могли в седлах сидеть.

– А Гостомысла на носилках уволокли, – непременно добавлял кто-нибудь. – На животе лежал, бедолага. Вся задница излохмачена, а нос в соплях. Так ему и надо. А то взял привычку поля топтать. Как с охоты возвращается, так непременно напрямки со свитою скачет, хоть по огородам, хоть по пшенице.

– Теперь, небось, не поскачет!

– Поделом боярам, поделом! Князь на всех управу найдет.

– Это из-за них нам жизни нет, братцы! Все под себя гребут, новые оброки придумывают, нас в черном теле держат, а сами соболями подтираются.

– Ничего-о-о! Ярослав все видит. Они еще ответят!

Так, потешив себя мечтами, люди переходили к следующей любимой забаве, злословя по поводу унижения княжеской дочери. Особого зла к ней никто не питал, однако же было завидно, что ей досталась такая сытая, красивая, привольная жизнь, тогда как простым людям приходилось из кожи лезть, чтобы прокормиться, одеться и крышей над головой обзавестись.

Вот и болтали об Анне Ярославне почем зря, как бы отыгрываясь на ней за свои неудачи. Так проще было, так было веселей.

– А она мужу будущему уж и исподнее лебедями расшила, и ласковые слова германские выучила…

– Как созрела, так на корню и засохнет…

– Указали девке ее место. Сиди, не рыпайся.

– Германец даже на приданое не позарился, так ему княжеская дочь не глянулась…

Конечно, велись и другие разговоры, где за Анну заступались, а костерили наглого германца, однако самой княжне представлялось, что все теперь ополчились против нее. Отец ее больше не звал, подружки если заглядывали, то лишь чтобы поглазеть на отверженную, поэтому Анна предпочитала сидеть взаперти. То пряла от скуки, то почерк на бересте оттачивала, то вышивала гладью, но все это не приносило ни пользы, ни радости.

Черные мысли роились в девичьей голове, отравляя жизнь, лишая надежды на будущее. Случалось, хотелось даже удавиться, но этим Анна показала бы свою никчемность и бросила бы тень на весь свой славный род, поэтому от такого исхода она отказалась. Бродила по светлице, смотрела в окно, часами простаивала на открытой площадке, наблюдая за приходом весны. Летели в синем небе птичьи стаи, набухали и раскрывались почки, зеленела травка, цвели цветы…

Может, все не так уж и плохо? Может, все к лучшему? Ведь Анне не хотелось замуж за Генриха Черного. Почему же она так раздосадована отказом? Перед людьми стыдно? Но люди поговорили и забыли, у них свои заботы, свои огорчения.

Переборов тоску, Анна почувствовала, что оживает. Она была молода, здорова, хороша собой. Любой ее каприз исполнялся как по волшебству. Чего же она нос повесила? Вся жизнь впереди. Было ненастье, теперь солнышко светит.

Улыбаясь самой себе, Анна принялась готовиться к выходу из терема. Сегодня ей непременно хотелось выглядеть краше обычного. Она не только лучшие наряды надела, но и украсила себя монистами, нитками жемчуга, перстнями и диковинными сережками.

Явившегося к ней Вячеслава она встретила радушно, надеясь покрасоваться перед ним и услышать похвалу, в которой так нуждалась. Однако брат лишь взглянул на нее мельком и уставился в пол.

– Гулять собралась? – спросил он.

– А давай вместе пойдем? – предложила Анна оживленно. – Или, хочешь, поскачем куда-нибудь?

Вячеслав опять посмотрел на нее, на этот раз долгим, оценивающим взглядом. Недуг он переборол, но вышел из схватки с болезнью совсем исхудавшим, подурневшим, с потухшими, глубоко запавшими глазами. На его бледной коже резко выделялись голубые вены, а волосы заметно поредели, обрамляя худое лицо неопрятными сосульками. Анне так и хотелось убрать пряди, прилипшие ко лбу брата, но она сдерживалась, не зная, как он воспримет такую вольность. Воспоминания о том, как он пытался облапить ее в библиотеке, были еще свежи в памяти.

– Слаб я на коне скакать, – сказал Вячеслав. – Давай посидим лучше.

– Хорошо, – легко согласилась Анна, взглянув украдкой на залитое солнцем оконце.

Она опустилась на небольшой сундук, крытый бархатом, а Вячеслав сел в ее кресло, убрав оттуда лукошко с нитяными клубками. За время болезни у него появилась неприятная привычка грызть ногти, и он попеременно подносил ко рту то правую, то левую руку.

– Коса у тебя знатная, – пробормотал он, покосившись на Анну.

– С трех лет не обрезала ни разу, – похвасталась она. – Немного подравняю волосы и оставлю.

– Это хорошо, – кивнул Вячеслав. – Ему понравится.

– Кому?

– Ему.

Вячеслав плотно сжал губы, которые из-за своей бледности сделались неразличимыми на лице. Линия рта была прямая, если не считать одного края, насмешливо приподнятого вверх.

– Кому? – повторила Анна, начиная нервничать. – Ты что-то знаешь? Говори.

– Лучше не стану тебя огорчать, – сказал Вячеслав со вздохом и встал. – Пойду к себе.

– Нет! – Она цепко схватила его за оба рукава. – Останься! Что ты знаешь? Скажи!

– Хан Болуш. Слыхала о таком?

– Кто он?

– Властитель половцев. Они близ Переяслава ходят, на наши земли зарятся.

Вячеслав как бы невзначай придвинулся, прижавшись к Анне передом. Она отстранилась, постаравшись сделать это без излишней поспешности.

– Причем тут я и моя коса? – спросила она.

– Тебя Болушу в жены посулили, – молвил Вячеслав.

– Что? Что ты сказал?

– Чтобы войны с половцами не вышло, хорошо бы с ними породниться. Так на совете решили.

– Это отец сказал? – допытывалась Анна. – Ты сам слышал?

– Нет, – покачал головой Вячеслав. – В тронной палате потолок переложили, теперь не подслушаешь.

– Откуда же тебе известно?

– Бояре под моим окном переговаривались. Они думали, что я сплю, а я сверху смотрел. Ночь тихая была, хорошо слышно было.

Анна схватилась за щеки, а потом уронила руки, бессильно повисшие вдоль тела. О половцах, их дикости и свирепости ходили слухи, один другого страшнее. До сих пор прямых столкновений с их племенами не было, но появление их было подобно приблизившимся грозовым тучам, которые рано или поздно разразятся бурей. Известие о замужестве с их ханом доконало Анну. Она почувствовала себя голубкой, обессиленно застывшей перед ловчим соколом. Это был конец. Вот, значит, как отец распорядился! Не простил Анну за то, что она не приглянулась германскому королю. А разве она виновата? Разве заслужила столь ужасной и унизительной участи?

– Воеводы сказывали, у Болуша две сотни жен, – продолжал Вячеслав, неотрывно наблюдая за сестрой. – Какая провинится, так он голой в поле прогоняет или за косу подвешивает. Шея вытягивается, потом ломается. Но не сразу. Иные подолгу болтаются, молят, чтобы их убили.

– Пусти. – Анна решительно оттолкнула брата. – Пойду к нему.

– К отцу? – всполошился он. – Не смей! И себя погубишь, и меня. Бояре говорили, что эту тайну строго-настрого велено хранить. Кто проболтается, тому язык вон. Наверное, отец опасается, что ты сбежать надумаешь.

– Сбежать? – Тупое отчаяние в глазах Анны сменилось решительным, осмысленным выражением.

– Ну да, – равнодушно подтвердил Вячеслав, разглядывая стены. – Ежели тебя не будет, то как жениться? Останется хан не солоно хлебавши, а отцу этого не надо.

– Сбежать… гм… Куда же?

– Разве мало у тебя братьев и сестер? А то еще монастыри есть, которые матушка строила. Там примут и укроют.

– А ведь верно! – воскликнула Анна. – Когда свадьба?

– В точности мне неизвестно, – сказал Вячеслав. – Но, видать, совсем скоро. Уж сундуки приданым набивают.

Он вздохнул и протянул руку, чтобы взять половинку медальона с подзеркального столика.

– Забирай, – сказала Анна. – Это тебе на память. Даже не знаю, увидимся ли когда еще.

– Значит, бежишь? – уточнил он, пряча портрет за пазуху.

– Бегу, братик. Ничто меня здесь больше не держит. Раз отец со мной так, то я не обязана быть ему хорошей дочерью.

– Это ты правильно рассудила, сестренка, – согласился Вячеслав. – Спасайся, покуда не поздно. Помощь моя нужна?

– Сама справлюсь, – отказалась Анна. – У меня твоя одежда с того раза сохранилась. Переоденусь – и ищи ветра в поле.

– Что ж, давай тогда обнимемся на прощание.

– Давай. Только недолго. Мне теперь спешить надо.

Выскользнув гибкою рыбиною из объятий Вячеслава, Анна подтолкнула его к двери. Ей казалось, что времени у нее осталось совсем мало. Мечась по покоям, она собирала в узел все свои украшения, которые можно будет выменять на еду и ночлег. Одежду не брала, поскольку собиралась выдавать себя в пути за отрока. В таком виде доберется она до новгородского монастыря, а там уж признается, что приходится дочерью приснопамятной сестре Ирине. Только бы по дороге не перехватили. Нужно, чтобы ни у кого и тени подозрений не возникло при виде Анны в мужской одежде.

Выхватив из ларца ножницы, она решительно встала перед зеркалом и принялась резать тугую, неподдающуюся косу. Железо скрипело, волосы крошились, дело шло медленно, но Анна справилась. Отбросив скользкую и как бы омертвелую косу, расстелившуюся змеей по полу, она принялась укорачивать волосы по бокам, сзади и на макушке. Получилось не так ровно, как под горшок, но в конце процедуры Анна совершенно преобразилась.

Теперь нужно было набросить на себя одежки брата, а сверху прикрыть сарафаном и голову повязать платком. В таком виде Анна покинет детинец и сам Киев, а уж потом сбросит с себя лишнее. Снежка лучше не седлать. Верховая, она обязательно привлечет к себе внимание дозорных, которые захотят выяснить, откуда у отрока такая породистая лошадь. Нет, Анна пойдет пешком, затешется в общину других странников и пропадет из виду. Пусть попробует отец сыскать! Анна ему не рабыня, с которой можно делать все, что угодно.

Она приготовилась переодеваться, когда в сенях раздался топот многих ног и в дверь властно постучали.

– Анна? Открой-ка. Дело есть.

Отец? На памяти Анны это был третий случай, когда он сам явился к ней, а не вызвал к себе. В первый раз она была совсем маленькая и медленно умирала от лихоманки. Во второй раз отец пришел, чтобы забрать от нее мать, которая чем-то прогневала его и пряталась у дочери. А теперь…

Что ему нужно? Зачем он здесь?

Анна отпихнула ногой косу под лавку, швырнула туда же собранные пожитки, одежду, завесила покрывалом. Перекрестилась бегло и отворила.

Только увидев округлившиеся глаза отца, сообразила она, что глупо было прятать косу, не покрывши голову. Уставившись на обкорнанную голову дочери, Ярослав не смог вымолвить ничего внятного, а лишь приговаривал ошеломленно:

– Ты… ты…

Лица стражников за его спиной вытянулись. Обернувшись, он пнул дверь, захлопнувшуюся с громовым грохотом, потом снова поворотился к дочери:

– Ты что же удумала такое, коза безмозглая? Ты что натворила? А? А? Я тебя спрашиваю! Давай ответ, покуда… – Отец замахнулся, но задержал стиснутый кулак в воздухе. – У-у, дура! К нам сваты едут, а она…

Последние слова наполнили Анну решимостью и бешенством, какого она до сего дня не испытывала. Мгновение назад хотела она соврать, что остриглась, чтобы избавиться от вшей, но после упоминания сватов потеряла голову. В глазах ее потемнело, в ушах зазвенело, и услышала она откуда-то издалека свой собственный, но неузнаваемый, визгливый, как у торговки, голос, выкрикивающий:

– Сваты едут? Половцы? А я не дамся твоему хану! Нет косы – не за что вешать будет. Пусть на аркане вешает, чтобы сразу! Так и передай ему, батюшка! И низкий поклон тебе за заботу.

С этими словами Анна приготовилась переломиться в поясе, когда была ухвачена отцом за подбородок, да так сильно, что у нее оттопырилась влажная нижняя губа.

– Какой хан, какие половцы? – спросил он гневно. – Ты что это выдумала? Белены объелась? Али медовухой вздумала баловаться?

Тут Ярослав оттолкнул от себя дочь. Не устояв на месте, она пятилась до тех пор, пока не плюхнулась с размаху на тот самый сундук, где сидела во время разговора с братом.

– Хан Болуш! – крикнула она, глотая горючие слезы обиды. – Я все знаю, батюшка! Лучше бы ты убил меня, чем за него выдать.

– Болуш? – переспросил Ярослав, подняв брови так высоко, что они почти скрылись под меховой опушкой золотой княжеской шапки. – Да кто же тебя за него выдает? Не место половцам на земле русской! Их братья твои на границе остановили и держат. Что с тобой, Анна? Откуда у тебя в голове эти глупые мысли? Кто тебя надоумил? Кто подучил?

Она вспомнила, как Вячеслав избегал встречаться с нею взглядом, и досадливо прикусила губу. Но выдавать его Анна не собиралась. Он ведь был ее не самым любимым, но все-таки братом.

– Никто меня не подучивал, батюшка, – сказала она, медленно соскальзывая с сундука. – Я разговор из окна услышала.

– И кто говорил? – пожелал знать отец. – Имена назови. Языки повыдергиваю поганцам!

Анна покачала головой с нелепо торчащими волосами и ушами.

– Я их не видела. Дело ночью было, они внизу стояли.

– И о чем говорили? Передай их разговор в точности.

– Не сумею, батюшка. Меня упомянули. Потом Болуша. Потом сказали, что, мол, жен у него чуть ли не тысяча. Непослушных он за косы вешает или в степь прогоняет босыми. Вот я и решила…

Ярослав досадливо крякнул и покачал головой.

– Была б ты не девка… – Он снова погрозил кулаком. – Как ты могла подумать, что я родную дочь отдам на растерзание кочевнику дикому? У меня на тебя другие виды, особые. Знаешь ли ты, что в Киев уже сваты из самой Франции едут? Еще до лета у нас будут, а ты… – Отец скривился, разглядывая остриженную Анну. – На кого ты теперь похожа? Кто тебя такую замуж возьмет?

– Из Франции? – переспросила она.

– Оттуда, – мрачно подтвердил отец. – Когда один Генрих отказался от чести породниться с нами, я Андраша попросил обратиться к другому. Короля франков тоже Генрихом кличут, только Первый он, а не Третий. И в бою, и в охоте, и в супружестве первый, хотя лет ему уже сорок. Но на твою молодость хватит. – Отец подмигнул. – А дальше уж ты сама, королева Франции.

Анна провела пальцами по макушке, по непривычно оголившемуся затылку и неуверенно пробормотала:

– У меня волосы быстро растут, батюшка. Прямо не по дням, а по часам.

– Лучше бы у тебя внутри головы произрастало, а не снаружи, – сердито сказал отец.

Анна молча смотрела в обращенную к ней спину. Ей хотелось задать отцу множество вопросов, но она понимала, что сейчас не время и не место. Заговорил с ней он сам, уже приготовившись открыть дверь.

– Гляди мне, Анна, – процедил Ярослав, не сочтя нужным обернуться. – Второго позора я не допущу… а ты не переживешь.

Произнеся эти слова угрожающим тоном, он вышел.

Анна стояла на месте, бессмысленно трогая свои торчащие вихры.

2

Епископ Готье Савер в своем плаще походил на большую серую птицу, взгромоздившуюся на спину коня. Всадник из него был не ахти какой, поэтому отряду приходилось часто останавливаться на привал, дабы епископ мог размять ноги, перекусить и помолиться, – а последнее занятие занимало немало времени.

В такие минуты, когда он уединялся под развесистым деревом или бродил туда-сюда по поляне, второй епископ, принимающий участие в этом трудном, полном опасностей путешествии, успевал несколько раз приложиться к своей кожаной фляге, после чего начинал клевать носом, рискуя свалиться с кобылы и свернуть шею.

Ах, как же ненавидел, как презирал обоих граф Рауль де Валуа! Все эти церковные крысы, тощие, как Готье Савер, или жирные, как Роже Шалонский, только и умели, что жрать, пить и бормотать себе под нос разные заумные слова, прикидываясь ужасно набожными. Но нимба над их бритыми макушками Рауль никогда не замечал. То же самое касалось и всех прочих священников, начиная от захудалого аббата и заканчивая каким-нибудь напыщенным прелатом.

– Послушайте, сир, нельзя ли привязать этих двоих к седлам, чтобы не терять столько времени на остановки? – спросил Рауль, нервно покусывая кончик уса. – Мы не на прогулке в парижском предместье, а в дикой Руси. Не знаю, кого больше в здешних лесах, разбойников или медведей, но те и другие в равной степени опасны.

– Медведи? – переспросил барон Шони, тревожно вглядываясь в придорожные заросли.

Король поручил ему охранять посольство от разбойничьих нападений, обманутый, как и многие, мужественной внешностью барона. И в самом деле, Гослен де Шони имел наружность настоящего рыцаря без страха и упрека. Рослый, широкоплечий, весьма упитанный, как и положено представителю знатного рода, он носил прямоугольную русую бороду и по утрам завивал волосы раскаленными щипцами, чтобы казаться от природы кудрявым. Кожа его лица была белоснежной, как у дамы, если не считать пунцовых щек и легко багровеющего лба. В дороге он без конца оттачивал воинское мастерство, разворачивая меч так и эдак, нанося удары колющие и рубящие, крутя меч над головой, слегка касаясь острием земли и сшибая тяжелым клинком ветви и верхушки сорняков. Однако все это было показухой. Рауль дважды видел барона в деле и имел все основания считать того трусом.

Однажды Гослен де Шони заплатил встречному рыцарю кошель золотых, чтобы тот забрал брошенную перчатку и во всеуслышание объявил о готовности к примирению. В другой раз, когда отряд подвергся лучному обстрелу из чащи, Шони поскакал не на врага, а прочь от засады, бросив вверенных ему епископов на произвол судьбы. Сражаться пришлось Раулю, и, когда он зарубил парочку нападавших, а остальных обратил в бегство, Шони вернулся, причем не по дороге, а из лесу и рассказал байку о том, что зашел противнику в тыл и нанес там сокрушительный урон, определивший исход схватки.

Теперь он опасливо озирался в поисках русского медведя, и Рауль не упустил возможности нагнать на него еще больше страху.

– Медведи бывают ростом с мула, – сказал он, – но, обладая умением подниматься и передвигаться на задних лапах, они становятся поистине огромными. Вдвое выше самого высокого человека. И значительно массивнее. Взрослый медведь весит больше, чем крупный конь. Вообразите, сир, гигантского бурого пса, возвышающегося над вами, и вы получите некоторое представление об этих зверях.

– Для чего медведю вставать на задние лапы? – спросил Шони, потирая пальцами рукоять меча, висящего на левом боку.

Пока велся этот разговор, их кони сошли на обочину и принялись хрустеть сочной молодой травой, время от времени задирая хвосты, чтобы сбросить по пахучему конскому яблоку. Епископ Готье молился в отдалении, а может, и дремал, стоя на коленях с поникшей головой. Епископ Роже, вместо того чтобы последовать его примеру, жадно поедал свежий каравай, купленный в придорожном селении. Рыцари, оруженосцы, конюхи и слуги разбрелись по сторонам. Начищенные шлемы были сняты, щиты отложены, копья воткнуты в землю. Воины нещадно потели в своих доспехах, кожаных одеждах и тяжелых сапогах. Досуг им скрашивал бродячий музыкант, прибившийся к путешественникам возле пограничного камня на въезде в Русь. Старик так мастерски играл на своей лютне и так звучно пел на разных языках, что епископы согласились взять его с собой и даже велели выделить ему местечко на повозке.

Заслушавшись, Рауль встрепенулся, когда барон нетерпеливо повторил свой вопрос:

– Для чего медведь поднимается на задние лапы?

– Встав на дыбы, он нагоняет на противника ужас, – пояснил Рауль. – А потом обрушивается на жертву всем своим весом, ломая кости.

– Опасный зверь, – решил нахмурившийся Шони.

– Однако местные охотники с ним справляются, сир.

– Каким образом, граф? Бьют его из осадного оружия?

Барон слегка улыбнулся собственной шутке и снова нахмурился, ожидая ответа.

– Они обходятся рогатиной, – ответил Рауль. – Это такая толстая жердь с острой вилкой. – Он показал два растопыренных пальца. – Разумеется, палка должна быть очень, очень прочной.

– Ее кидают? – поинтересовался приблизившийся епископ Роже.

Его круглое лицо с отвисшими щеками и маленьким детским ртом выражало живейшее любопытство. Второй подбородок и шея ритмично раздувались, как у лягушки, подстерегающей мошку. Ему никогда не доводилось не то что воевать, но и просто охотиться. Его главным талантом было умение улаживать конфликты и мягко насаждать королевскую волю, куда бы его ни отправляли – в Нормандию, в Грецию, теперь вот в эти дикие края, где водятся медведи и еще черт знает кто.

– Рогатину не кидают, а… – Рауль поискал глазами вокруг себя. – Сейчас покажу.

Отдалившись на несколько шагов, он выломал ветку орешника, проворно содрал листья и лишние побеги и показал слушателям.

– Допустим, в руках у меня рогатина, – оживленно говорил он. – А передо мной медведь, вставший на дыбы. – Для наглядности Рауль опустился перед Роже на одно колено. – Не беспокойтесь, ваше преосвященство, я вас не пораню. Это просто для наглядности.

В свои двадцать семь лет граф Рауль де Валуа сохранял мальчишескую живость ума и тела. Был он ладен и строен, бороду стриг коротко, усы ниже губ не отпускал, очень гордился золотой пряжкой на пурпурном плаще и души не чаял в своем сарацинском скакуне по имени Альбус. Лицо у Рауля было правильное, однако глаза маловаты, и сидели они так близко к переносице и так глубоко под сросшимися бровями, что всем, кто не имел чести знать обладателя, он казался человеком неприветливым и даже угрюмым.

Разумеется, это было не так, что лишний раз доказывало его мальчишеское поведение на привале. Готье Савер, вышедший из уединения, не преминул указать на это, когда приблизился к компании.

– Епископский сан не допускает вольностей, – проскрипел он, почти не разжимая губ, очерченных по обе стороны двумя глубокими вертикальными морщинами, похожими на шрамы.

Брился Готье так часто и так тщательно, что нижняя половина его лица имела голубоватый оттенок, какой бывает у ощипанной куриной тушки, если курица та была стара и костлява, а потом еще и заморожена в леднике. Острая линия его носа вызывала в уме сравнение с кинжальным лезвием. Когда епископ переходил на латынь, перед ним немедленно хотелось преклонить голову, надеясь тем самым снискать прощение за свои многочисленные прегрешения. Но на самом деле он знал лишь несколько крылатых изречений и традиционных молитв, а в остальном был вынужден изъясняться на языке простых смертных. Спутники подозревали, что король отправил епископа в Киев не столько как выдающегося переговорщика, сколько из желания отдалить от себя эту унылую фигуру в фиолетовой сутане.

Готье не удовлетворился услышанными объяснениями.

– Брат Роже, – отчеканил он, – вы не можете изображать медведя или какого-нибудь иного зверя. Это недопустимо. И это кощунственно.

– Простите, ваше преосвященство, – пробормотал Рауль, изображая смущение, но вовсе не испытывая его. – Мы немного увлеклись. Одним словом, господа, если медведя раздразнить и заставить встать на задние лапы, он сам превращается в уязвимую добычу. Достаточно сделать вот так…

Все еще стоя на одном колене, Рауль мягко опрокинулся на спину, выставив перед собой рогатину.

– Противоположный конец упирается в землю, как вы видите, – прокомментировал он свои действия. – Зверь, не ожидая подвоха, пытается навалиться на охотника, и рогатина вонзается ему между ребер. Благодаря своему весу, он сам нанизывается на острия. После этого остается лишь откатиться в сторону, чтобы не быть раздавленным…

Рауль проделал и это, после чего вскочил на ноги, весьма довольный своим маленьким спектаклем.

– Нам следует ехать вперед, – заявил Готье таким тоном, будто остановка была сделана не по его вине. – Может быть, тогда мы успеем засветло.

– О да! – поддержал его барон Шони.

То, что он являлся рыцарем, не избавляло его от необходимости соблюдать предельную осторожность, дабы исполнить волю Генриха Первого. Овдовевший недавно король срочно нуждался в новой королеве, способной продолжить род. Шони не считал себя трусом. Он был рыцарем, прекрасно владел всеми видами оружия, разбирался в лошадях и охотничьих псах, мог самостоятельно отладить арбалет так, чтобы пробивать стрелой двухдюймовую доску с сорока шагов. В скачке и любви он был неутомим, королю верен, дружбе открыт. Совесть его была чиста, как горный хрусталь. Ну, почти что так.

– По коням! – скомандовал он, и все пришли в движение, торопясь исполнить приказ.

Сам Шони вскочил в седло с такой легкостью, словно не носил на себе кучу всякого железа. Поехал он рядом с Раулем, чтобы расспросить того о возможности обзавестись медвежьей шкурой.

– Вы ведь бывали здесь, граф, и наверняка можете подсказать, где раздобыть такой трофей. Я мог бы заказать шубу для своей Жозефины. Она мне все уши прожужжала рассказами о превосходных русских мехах. Соболи, бобры, куницы, выдры. Может, я разом решу все ее запросы, если привезу большую шкуру медведя? Или даже две…

Про себя он подумал, что одну шкуру преподнес бы Жозефине, а другую велел бы растянуть на стене своего кабинета, чтобы иметь возможность рассказывать гостям, как охотился на медведя с рогатиной. Разъяренный и ужасный, тот поднялся во весь рост, готовясь сокрушить Шони, но он проворно упал на спину, выставив перед собой…

Голос Рауля прервал баронские мечтания:

– В самой Руси я не бывал, сир, только в прилегающих землях – Литовии и Поландии. А о медвежьих шкурах могу сказать, что они слишком тяжелы для хрупких дам. Обычно их выделывают и расстилают возле камина, сохраняя при этом головы, на манер волчьих.

– Мне нужна такая, – решительно заявил Шони. – Мы не вернемся домой без медвежьей шкуры.

– И без русской княжны, – добавил Рауль, деликатно намекая на то, что основная цель их визита все же другая.

– Интересно, она хороша собой?

– Юные девы всегда привлекательны.

– Не знаю, не знаю. – Шони с сомнением покачал головой, приводя в движение золотистые локоны. – А вдруг эта Анна окажется невежественной дикаркой в грязном тряпье?

– О нет, сир, – заверил собеседника Рауль. – Все дочери князя Ярослава отличаются воспитанностью, умом и прекрасным вкусом. Две из них уже замужем за европейскими правителями и проявили себя с наилучшей стороны. Что касается нарядов русов, то, полагаю, они ни в чем не уступают нашим.

– Вот как, граф? Вы меня приятно удивляете и, признаюсь, интригуете. И что же здесь носят?

– Прежде всего, это льняные и холщовые рубахи, – стал перечислять Рауль, мерно раскачиваясь в седле своего Альбуса. – Вот здесь, вдоль вóрота и вокруг шеи идет красная вышивка. – Он показал. – Это у русов считается чем-то вроде оберега. Таким образом они отгоняют от себя нечистую силу.

– Разве они не христиане? – удивился Шони. – Что может быть надежнее крестного знамения?

Здесь он умышленно повысил голос, рассчитывая, что его слова достигнут ушей епископов. Церковь внимательно наблюдала за дворянством и выжигала любую ересь каленым железом.

– Русы обратились к Христу сравнительно недавно, – пояснил Рауль. – В них еще сильны древние поверья. Помимо вышивки, они перетягивают верхние рубахи тонкими поясками с кистями, которые тоже являются талисманами…

– Не кажется ли вам, граф, что вы уделяете слишком много внимания языческим суевериям? – окликнул Готье, неловко болтающийся на своей кобыле и явно страдающий от этой тряски.

Роже был куда более искусным наездником, потому что умел спать в седле. Его лоснящиеся щеки лежали на груди, тонзура сверкала на солнце.

– Я просто рассказываю барону о местных нравах! – крикнул Рауль, не повернув головы. – Наш разговор носит светский характер, а не богословский.

«Напрасно он так, – подумал Шони с тревогой. – Готье злопамятен и вхож к королю. Может быть, держаться от графа подальше? Но если я отъеду прямо сейчас, это будет слишком наглядно. Буду просто хранить молчание. Пусть говорит он, а я послушаю».

Не обладая способностью проникать в мысли собеседника, Рауль продолжал болтать, делая это совершенно безмятежно, без оглядки на епископов. Он объяснил, что штаны русов, из чего бы они ни были сшиты, никогда не бывают достаточно узкими, чтобы обтягивать ноги, обрисовывая их форму. Что мужчины и женщины носят поверх рубах почти одинаковые свитки или кафтаны, как называют их на востоке.

– А плащи в точности, как наши, – сказал Рауль, любовно прикоснувшись к своей пряжке. – Только поверху их обшивают мехом.

– Опять мех! – пробормотал Шони. – Похоже, здесь носят меха даже бедняки.

– При таких лютых зимах иначе нельзя, барон. Правда, простолюдины довольствуются шкурами овец, зайцев и, как я слышал, собак.

– Собак?

– Чего еще ждать от этих язычников, – пренебрежительно изрек епископ Готье, приблизившийся к дворянам вплотную.

– Бобров и куниц на всех не хватит, – спокойно заметил Рауль. – А шубы и шапки всем нужны. Не эти меховые башни, что горделиво носит здешняя знать. Обычные шапки, лишь бы головы и уши прикрыть. Как я уже говорил, зимы здесь весьма морозные. Без теплых рукавиц и обуви сразу околеешь. Другой способ выжить в зимнюю стужу – это закаляться. Русы делают проруби в реках и купаются в ледяной воде.

– Если это действительно так, – сказал Готье, – то им сам дьявол помогает.

– Прежде чем окунуться в прорубь, они крестятся, – возразил Рауль.

– Не может быть!

– Но это действительно так, монсеньор Савер.

– Откуда вам все это известно, граф? – строго спросил Шони, решивший наконец показать, чью сторону он занимает в затеянном споре. – Не вы ли недавно признались, что никогда не посещали Русь?

– В наши просвещенные времена, сир, для того чтобы получить сведения о том или ином предмете, достаточно читать книги, – сказал Рауль, стараясь не выдать тоном то нарастающее раздражение, которое он испытывал. – Перед тем как отправиться в путешествие, я посетил дворцовую библиотеку. – Помолчав, он со значением добавил: – Его величество лично подсказал мне, с какими трудами следует ознакомиться в первую очередь. Именно после их прочтения король остановил окончательный выбор на русской невесте.

– Разве его величество руководствуется не политическими соображениями? – вкрадчиво осведомился Роже, очнувшийся от спячки при упоминании короля.

Его щеки мелко тряслись от неровной иноходи мерина, которого он облюбовал за кроткий нрав.

– Безусловно, ваше преосвященство, – ответил Рауль, обернувшись. – И разве достоинства будущей королевы не послужат на благо Франции и ее правителя? Брак монархов – дело в первую очередь политическое, а потом уж семейное. Не правда ли, монсеньоры?