Текст книги "Ошибка Вещего Олега"

Глава третья
Вкус власти

Прежде чем отправиться в поход, Олег решил укрепить Новгород, чтобы тот не был захвачен в его отсутствие. Он взялся за дело, как только сошел снег. Собрав всех воевод, Олег проехал с ними вдоль крепостных стен, выспрашивая, какие слабые места видят они и где пошли бы на приступ, если бы брали город.

Картина сложилась неблагоприятная. Рюрик принял Новгород в том виде, в котором тот был возведен изначально, а здешние племена мало смыслили в военном деле и строительстве. Крепостной вал был сложен из бревенчатых клетей, заполненных землей. Частично они сгнили, частично просели, и там образовались осыпи и промоины, грозящие разрушить ограду. По сути, подобравшись к детинцу в таких местах, можно было без труда опрокинуть частокол и ворваться внутрь. Вдобавок к этому окрестные жители и дружинники проделали в стене множество лазов и подкопов, чтобы беспрепятственно шнырять в обе стороны по своим надобностям.

– Бреши заделать, – велел Олег. – Дозорных на башнях предупредить: кто не уследит за ползунами, того казнят без жалости. Пустить вокруг города конников, чтобы днем и ночью в оба глаза смотрели. Валы срыть, старые бревна в растопку отдать. Для новых насыпей использовать ошкуренный дубняк. Клети заваливать не землей, а камнями, бревна укладывать не вдоль, а поперек.

– Стены надо бы повыше, – заметил Верходуй.

– Это непременно, – согласился Олег. – Но старые сносите частями, а в основание новых тоже валуны укладывайте.

Отдав еще несколько дельных распоряжений, Олег пустил Златогрива вскачь к дороге, по которой двигалась колонна ратников. Воеводы и их сотни, пришпорив коней, помчались следом.

Вот уже второй месяц по указу Олега в Новгород сходились дружины, присылаемые из разных краев княжества. И всякий раз его и воевод ждало разочарование. Наместники упорно не желали расставаться с опытными и достойно снаряженными ратниками и отправляли в Новгород всякий сброд, вооруженный кое-как и ничему не обученный. Это выводило Олега из себя. Приближалось время походов, а войско его наполовину состояло из ополченцев, не умевших держать меч и пускавших стрелы по ветру, как мальчишки. Ковать для них шлемы, кольчуги и щиты было некогда, да и не имело смысла. Всем этим никчемным смердам предстояло погибнуть в первом же бою.

– Если юрьевские никудышные окажутся, то заверну обратно, а посад их разорю в назидание прочим, – пообещал Олег сквозь зубы, обращаясь к коню, а не к воеводам.

Златогрив был ему милее всех на свете. Он служил князю на совесть, и с его стороны можно было не опасаться измены. Рослый, с большими мохнатыми копытами, мощной грудью и высоким крупом, конь обгонял на скачках тонконогих жеребцов и легких степных кобылиц. Его пригнали жеребенком из норманнских земель и отдали Олегу, когда решили, что стригунок сломал ногу в пути. Оказалось, что это вывих. Олег собственноручно выстругал из липы дощечки, в которые упрятал поврежденную бабку, чтобы заживала. Златогрив оценил заботу и относился к хозяину, как к богу Велесу в человеческом облике. Иногда казалось, что он понимает речь Олега… вернее, редки были случаи, когда этого не происходило. Вот и сейчас, стелясь под хозяином, конь шумно фыркал и раздувал ноздри, выражая тем самым негодование по отношению к отряду.

– Чьи будете? – спросил Олег, натягивая поводья.

Златогрив зарылся передними копытами в придорожную грязь и остановился, но не раньше, чем толкнул грудью коня незнакомого воеводы.

Тот, оценив богатый наряд Олега, пурпурный плащ и шапку с орлиным пером, признал за ним главенство и ответил:

– Кривичей веду. Я Словен из Изборской земли. Две тысячи ратников со мной.

Не представившись, Олег проехал вдоль колонны, резко развернул коня и вернулся обратно. Его разбирала такая злость, что рука так и просилась отхлестать Словена плетью при всех.

– Ты скот на убой ведешь или войско? – прошипел он. – Почему дружинники не в железе, а в коже драной? Почему щиты не у всех? Где их шлемы?

Воевода кривичей заметил состояние князя, но не дрогнул, а отвечал спокойно, не отводя взгляд:

– Чем богаты, тем и рады. А оружие и доспехи в сражении добудем.

– Как добывать собираетесь? – насмешливо спросил подъехавший Братич. – Голыми руками? Порубят вас в капусту, вот и весь сказ.

– Многие пытались, – отвечал Словен, – да никому пока не удалось. На чужую силу у нас умение имеется.

– Поглядим, – ухмыльнулся Верходуй презрительно.

– Да хоть сейчас гляди, – сказал предводитель кривичей.

Выражение его лица не изменилось, но взгляд сделался другим, жестким и упрямым. Олегу это понравилось. Однако, несмотря на молодость лет, он привык проверять свои впечатления.

– Что же вы раньше оружием и латами не обзавелись, коли такие грозные? – осведомился он, уперев кулак в бок.

Златогрив, будто уловив насмешку в голосе хозяина, помотал головой и заржал, скаля длинные желтые зубы.

В рядах княжеской свиты тоже послышались смешки. На щеках Словена проступили маковые пятна, а на лбу развилка синих вен.

– Оружие мы не раз в бою брали, – молвил он, обводя взглядом смеющиеся лица. – Только лучшее, что было, пришлось дома оставить, чтобы было там чем от врага отбиваться. То балты лезут, то прусаки, то все вместе. Кто-то же должен давать им отпор.

Ответ Олегу понравился, потому что был честен. Другие воеводы, приведшие плохо снаряженные дружины, имели обыкновение отпираться, юлить и ссылаться на бедность. Словен сказал все, как оно есть. Олег не мог не признать его правоты. Теперь ему стала понятна прижимистость союзников, и она перестала вызывать гнев. Но отвага, проявленная кривичем, вызывала не только уважение, но и дух соперничества.

– Умением не хвалятся, его показывают, – изрек Олег как бы между прочим.

Щеки Словена запылали еще сильнее.

– А ты проверь, князь, – дерзко сказал он.

– Вот и проверю, – кивнул Олег. – Ловлю тебя на слове, воевода. Отбери полсотни лучших конников. Мы против тебя столько же выставим. Посмотрим, чья возьмет.

– Нет, князь, – покачал головой Словен. – Нельзя кровопролитие промеж своими затевать. Людей ради потехи губить? Я не согласен.

– Экий ты дурак, братец, – с удовольствием проговорил Олег. – Разве ж я сказал им насмерть драться? Ратники оружие здесь оставят, а сами бороться станут. Кто кого из седел вышибет, тот и победитель.

Воеводы загудели, предвкушая лихую воинскую забаву. Братич вызвался лично возглавить своих ратников. Ему противостоял Словен, уже расстегивающий ремни, чтобы отдать оруженосцу меч, булаву и ножи.

– Кулаки в ход не пускать, – предупредил Олег, сведя воевод по обе руки от себя. – Упавших конями не топтать. А уловки и хитрости не возбраняются. Передайте слова мои ратникам и начинайте.

Оба отряда съехали с дороги на луг, где выстроились друг напротив друга. Земля, еще не до конца впитавшая талые воды, брызгала и хлюпала под переступающими лошадиными ногами. Кривичи растянулись редкой цепью в длину. Подметив это, Братич молодецки свистнул, собирая ватагу вокруг себя. Получился кулак, которым он задумал с налету пробить строй, чтобы разъединить соперников и погнать по полю в разные стороны, вышибая из седла по одному.

– Толково, – заметил Олег, предвкушая скорый разгром чужаков.

– Просчитался Братич, – возразил Верходуй. – Сам голову в пасть сует.

– Где ты пасть увидел?

– А вот погоди, князь.

Очень скоро Олегу довелось убедиться в правоте опытного воина. По мере того как конники Братича скакали вперед, строй кривичей подавался назад и в стороны, а потом, повинуясь приказу Словена, они внезапно сомкнулись в кольцо, обступив нападающих. Не прошло и пяти минут, как половина новгородцев очутилась на земле, выдернутая из седел за плащи или выбитая внезапным наскоком. Дружинники, вырвавшиеся из окружения, метались по зеленому лугу, не имея общего плана действий.

Охрипшего от выкриков Братича зажали в клещи и принялись раскачивать из стороны в сторону, пока не свалили воеводу наземь. Сапог его запутался в стремени скачущего коня, и он, теряя доспехи и остатки достоинства, поволочился по лужам и кротовьим норам. Дело могло кончиться вывихами и даже переломами, но Словен бросился на помощь и остановил разгоряченного коня, схватив того под уздцы.

Пока Олег наблюдал за этой сценой, разгром его дружинников завершился. Пристыженные, они старались обратить все в шутку, смеясь вместе с победителями, однако были среди них и такие, кто ругался или грозил отмщением. Двое или трое вообще были готовы кинуться на кривичей с кулаками, особенно после того как Братич оттолкнул Словена, помогавшего ему подняться на ноги.

Олег и сам чувствовал сильное желание как-то поквитаться за поражение, но разум говорил, что его княжеский долг состоит в том, чтобы примирить обе стороны и не позволить неприязни поселиться в душах воинов, которым вскорости предстояло сражаться вместе, плечом к плечу.

Подозвав обе ватаги, он обратился к ним, повысив голос так, чтобы всем дружинникам было слышно.

– В том, что вы проиграли, – сказал он новгородцам, – нет ничего зазорного. Но умный извлекает урок из своих промашек, а дурень повторяет их снова и снова. Смелость ваша ни у кого не вызывает сомнений, теперь наберитесь еще и осмотрительности, тогда не будет вам равных на поле боя.

После этого Олег повернулся в сторону Словена и его дружинников:

– Вы, братья, не только хитрость свою показали, но и сплоченность похвальную. Вот только зазнаваться не надо. Забавы – забавами, а в бой мы все вместе пойдем, не различая, кто откуда родом и какого племени. А посему…

Олег сел прямо, чтобы его одинаково хорошо видели и слышали обе дружины. Его молодое свежее лицо сделалось красивым и вдохновенным.

– Скоро вниз по Днепру пойдем, а там через море переправимся и Царьград возьмем со всеми его богатствами неописуемыми. Но на пути у нас Киев встанет, так что сперва его одолеть придется. Там изменники сидят, Аскольд и Дир, которых покойный князь на покорение Царьграда двинул. Пойти-то они пошли, да в Киеве подзадержались, так что по сей день там сидят, потеряв стыд и совесть. Надобно им напомнить, кто они, откуда и зачем…

Сбивчивая, но пламенная речь вызвала одобрительный рев у внимающих ему дружинников. Война была их образом жизни, и хотя на привале или после кровавой сечи каждый жаловался на свою долю и порывался вернуться в родное селение, на самом деле таких охотников среди ратников было мало. Их труд был опасен, но не так тяжел, как у землепашцев, камнетесов, лесорубов и даже промысловиков или ремесленников. Выходить на поле брани доводилось не так уж часто. В перерывах между сражениями и осадами дружины ходили с походами, используя при этом возможность и поесть сытно, и чужих баб поиметь, и обогатиться. Мысль о том, чтобы пограбить Киев и легендарный Царьград, окрыляла этих молодых, сильных, честолюбивых мужчин. Поход означал погибель одним и праздник другим. Но каждый считал себя удачливее прочих и полагал, что его-то смерть уж точно минует.

В какой-то миг Олегу представилось, что вся эта масса народу, которую он видит перед собой, навалена мертвою зловонною кучею, что улыбаются ему черепные оскалы и взирают на него не глаза, а пустые глазницы. Стало тягостно и страшно при мысли об этих тысячах и многих других, которые сложат головы по его приказу, добывая ему честь и славу. Захотелось вдруг отречься от венца и бежать, пока не поздно, пока не нагородил он горы трупов.

Словно чуя смятение, охватившее хозяина, Златогрив повернул свою большую красивую голову. Настроение Олега резко переменилось. Он устыдился своих мыслей и минутной слабости. Закончив речь призывом сложить головы за родную землю, он с облегчением оставил войска и поскакал в город.

Когда он, умытый и причесанный, приготовился спуститься в пиршественную палату, чтобы разделить ужин с приезжими и своими воеводами, в дверь несмело постучали и стражник доложил о том, что княгиня Эфанда испрашивает разрешения предстать перед светлыми очами брата. Олег велел впустить ее. Сестра явилась не одна, а с Игорем на руках. Было видно, что нести сына ей тяжеловато. Он уродился мелким, но потом быстро добрал в весе и росте.

Олег забрал племянника, подбросил до потолка, повертел, покачал и вернул, хохочущего, сестре.

– Богатырь растет, – похвалил он. – Скоро можно будет на коня сажать.

– Правда твоя, братец, – заговорила Эфанда приторным и почему-то веселым голосом, хотя ничего радостного поведано не было. – Будущий князь ведь. Ему быть слабым не к лицу.

– Рано о троне говорить, – отрезал Олег. – Чтобы земли раздавать, их вначале завоевать надобно.

– Сказывают, ты на Киев собрался?

– Вот прикажу некоторым языки отрубить, чтобы лишнего не болтали!

– Не серчай, брат. Молва всегда впереди дел идет.

Голосок Эфанды сделался еще слаще, заставив Олега взглянуть на нее с подозрительным прищуром.

– Ты чего пришла? – спросил он резко. – Если есть что сказать, говори. Некогда мне.

Сестра заморгала часто, придав лицу умильно-благостное выражение, и начала намеками подводить брата к мысли, что ему-де лучше будет Киевом править, а она, Эфанда, останется с Игорем за Новгородом присматривать. Нужны ей для этого грамота княжеская и печать, а уж порядок она в городе обеспечит, пусть Олег не сомневается.

Он слушал ее, слушал, а потом произнес вкрадчиво:

– Я вижу, сестра, ты наш уговор помаленьку забывать начала. Так я тебе напомню. Покуда я жив, о престоле не мечтай и даже не заикайся. Учти, я этого не потерплю. Не приходи ко мне больше с такими просьбами, не то пожалеешь.

Маленький Игорь, услышав грозный тон, сморщился и на всякий случай заплакал. Олег его успокаивать не стал, смотрел холодным взглядом и ждал, когда сестра уйдет. В этот момент она осознала, насколько сильно и необратимо изменился ее младший брат. Он был преисполнен власти и ни с кем не собирался делить ее. Пытаться переубедить его было все равно что надеяться договориться с волком.

Подхватив сына, Эфанда поспешила покинуть покои.

Глава четвертая
В поход!

Лето разгоралось быстро, как правильно сложенный костер. С каждым днем становилось все жарче, все зеленее. Закаты подолгу пламенели на небосклоне, сопротивляясь ночному мраку. Утренние зори вспыхивали рано, торопясь возвестить о новом восхождении солнца.

Войско было готово к походу. Ремонт детинца закончился. Старые колодцы были очищены, а новые вырыты. Запасов пищи хватало, чтобы выдержать несколько месяцев осады. Охранять Новгород оставалось две тысячи воинов, имевших опыт в защите крепостей. И все же смутная тревога грызла сердце Олега, не позволяя ему с легким сердцем устремиться к намеченной цели.

Воеводы, видя его нерешительность, начали роптать. Уже не один и не два взяли на себя смелость указать князю на недопустимость промедления. Поход следовало закончить до наступления зимы, которая не только затрудняла дальние походы, но и делала их невозможными. Метели, глубокий снег и голод губили войска и поболее новгородских. Олег вел к Днепру двадцатитысячную рать, а такая уйма народу не могла обойтись без тяжелогруженых обозов, провианта, фуража, осадных орудий и табуна сменных лошадей. Увязни все это в осенней распутице или в зимних снегах, и всем завоеваниям конец. Дружины разбредутся во все стороны, ища себе приют и пропитание, и много сил и времени уйдет на наведение порядка.

Олег понимал все это и не наказывал приближенных за упреки, но продолжал сидеть в Новгороде. Он не знал, как поступить с сестрой. Заключать ее в темницу не хотелось, высылать в глушь тоже. В их жилах текла одна кровь, и Олег не забыл своих детских забав с Эфандой. Понять всю глубину его чувств способен лишь тот мужчина, у которого в детстве была старшая, почти взрослая и очень красивая сестра. Их связывали не только воспоминания, но и любовь, принимавшая подчас довольно странные формы.

А вот доверия к сестре у Олега не было. Он почти не сомневался, что в его отсутствие она спутается с кем-нибудь из местной знати, поддастся уговорам и решится возвести Игоря на престол. В этом начинании ее поддержат многие, надеясь возвыситься во время смуты. Это означало кровавую междоусобицу и вынужденный отказ от похода за море. Могло закончиться противостояние и потерей Новгорода. И все из-за упрямства глупой, честолюбивой бабы. Нет, допустить этого никак было нельзя.

Решение, как это часто бывает, пришло внезапно. Наш разум решает поставленные перед ним задачи даже в те моменты, когда сами мы заняты совсем другими делами и заботами. Это происходит как бы само собой, как дыхание или пищеварение. Главное – не вмешиваться в подобные процессы, чтобы не навредить. Именно так Олег и поступил, и в одно прекрасное утро проснулся с точным знанием того, что ему следует сделать с Эфандой и Игорем.

Позавтракав вместе с ними, он подозвал племянника, посадил на колено, потрепал по мягким светлым вихрам и спросил:

– Тебе сколько годков, Игореша?

– Вот сколько, – ответил мальчик, выставляя четыре пальца.

– Большой какой, – произнес Олег с той фальшивостью, которая присуща взрослым, редко общающимся с детьми.

– Я сам на жеребчика забираюсь, – похвастался Игорь. – И стрелы умею пускать.

Некоторые звуки он не выговаривал, из-за чего речь его походила на лепет. Эфанда наблюдала за ним с умилением, склонив голову к плечу. За весну она удивительно похорошела, и это лишний раз подтверждало подозрения, что у нее кто-то появился. Боярин? Воевода? Это не имело значения. Кто бы то ни был, от него исходила угроза.

– Далеко стрелы летят? – спросил Олег.

– Не очень, – признался Игорь. – До воробьев недостреливаю.

– И не надо. По врагам будем стрелять. Вместе.

– Давай! – обрадовался мальчик. – А когда?

– Завтра же поедем, – решил Олег. – На рассвете. На ночь тебя к себе заберу, чтобы не проспал.

После этих слов Эфанда заподозрила неладное.

– Куда это вы собрались? – спросила она.

– Игорь со мной в поход идет, – сказал Олег, как будто речь шла о чем-то обыденном и само собой разумеющемся.

– Что? Что ты сказал?

– Ты слышала, сестра. Игореша, хочешь со мной?

– Да! Да, дядя! – обрадовался племянник.

Какой мальчишка не мечтает о походах и подвигах? Четырехлетний сын Рюрика не был исключением. Ему хотелось на волю, хотелось вырваться из-под материнской опеки. На этих нехитрых струнах души играл Олег, и получалось у него это хорошо.

– Вели собрать сына в путь-дорогу, – сказал Олег Эфанде. – Много вещей не клади. Все необходимое я раздобуду.

– Ты меня спросил? – вскипела она.

– Нет, – ответил он. – И не собираюсь.

– Я – мать!

– А я – князь, – напомнил Олег невозмутимо. – Будет так, как я сказал, Эфанда. Не пытайся меня переубедить или разжалобить. Дело решенное. Побудете пока порознь. Тебе же вольготней без дитяти.

– Вот, значит, что ты замыслил, братец, – процедила Эфанда, кивая и щуря глаза. – Ты разлучить нас решил. От родной матери сына отнимаешь, чтобы он твою сторону принял.

Олег даже глазом не моргнул, когда подтвердил:

– И это тоже, сестра.

– Что-то еще? – спросила она.

Мальчик поворачивался то к одному, то к другому, пытаясь взять в толк, о чем говорят взрослые и отчего их голоса звучат без обычного радушия.

– Если в Новгороде что-то пойдет не так во время нашей разлуки, – начал Олег, – то Игорю со мной спокойней будет. Мало ли что тебе в голову взбредет, сестрица. Бабью душу не понять, поступки ее предугадать невозможно. Твой сын мне порукой будет, что ты глупости никакой не совершишь.

– Так ты его в залог берешь? Точно пленного? Не бывать этому! А ну, отдай!

Получив сильный шлепок по протянутым рукам, Эфанда вскрикнула и отступила. Игорь весь сморщился, намереваясь заплакать, потому что ничего другого в его маленькую голову не приходило.

– Цыц, княжич! – прикрикнул Олег. – Ты не девчонка, чтобы сопли распускать. Очи вытри и гляди веселее. Завтра в это время будем далеко отсюда. Ни каш тебе молочных, ни щей пресных. Я из тебя мужчину сделаю, воина. Не для того ты рожден, чтобы под юбками мамкиными сидеть.

Лицо мальчика разгладилось и просветлело, глаза чудесным образом высохли. Он не сопротивлялся, когда дядя вышел из-за стола и прижал его к своему широкому плечу. Сверху мать выглядела далекой и маленькой, ее нос был красным, на кончике его повисла смешная мутная капля.

– Я поеду в поход, матушка! – звонко произнес Игорь. – Убью всех врагов и вернусь к тебе с подарками.

– Это по-нашему, – одобрил Олег. – Это по-мужски. Пойдем готовиться, племяш. Скажи матушке «до свиданья», сегодня вы уже не свидитесь. Лишние слезы нам ни к чему.

Слезы, конечно, были, и пролилось их немало, но Олег их не видел, и это его устраивало. Женский и детский плач выводил его из себя. Он терпеть не мог все эти всхлипывания, визг и рыдания. А утешать не умел и не хотел. Он был мужчиной и все эти телячьи нежности презирал.

Выезжая за ворота во главе войска, князь Олег не смотрел по сторонам и, отдалившись по дороге, ни разу не оглянулся. Позади не осталось ничего такого, о чем приходилось бы сожалеть, зато впереди ждали открытия и свершения. Туда и был устремлен взгляд Олега.

Когда к нему приблизился вестовой и стал докладывать обо всех просьбах и нуждах двух нянек племянника, он, поведя бровью, предупредил:

– Еще раз с такими пустяками сунешься, велю язык вырвать. К Игорю наставник приставлен, вот с ним и решайте. Меня тревожьте только в крайнем случае, когда сами не справитесь.

С мальцом он виделся не чаще одного раза в день, но всегда умел обставить встречи так, что Игорь с нетерпением ждал новых. Олег или дарил ему красивые вещицы, или брал с собой промчаться вскачь на Златогриве, или давал попробовать забористой медовухи. И при этом не забывал нахваливать племянника и давать полезные советы, делаясь для него незаменимым.

На третий день пути одну из нянек поймали под возом с двумя дружинниками, причем, ясное дело, они там не сказки друг дружке рассказывали. Девку по приказу Олега прогнали нагой, с обрезанными волосами, а хахалей ее лишили забубенных голов. Войску нужна была железная дисциплина. Поблажек не давалось никому.

Все эти кривичи, веси, мери и чуди должны были четко понимать, что малейшее ослушание влечет за собой строжайшее наказание. Это относилось также к тем сотням варягов, которые изъявили желание воевать за князя. Попытки их вожаков говорить с ним на равных Олег пресек в самом начале и относился к соплеменникам точно так же, как к выходцам из других племен.

Разорять придорожные селения он не позволял, поясняя:

– Главная добыча впереди, братья. Кто владеет Киевом, тот владеет Днепром, а чей Днепр, того и море. Народы там живут богатые, но слабые. Богатство и лень развратили их. Все отберем и себе служить заставим.

Разумеется, такие речи не просто нравились ратникам – они распаляли аппетит. Им хотелось заняться дележом добычи и женщин. Это всегда объединяло завоевателей из разных стран во все времена.

Велико же было разочарование дружин и их предводителей, когда, выйдя к Смоленску, они узнали, что город не будет отдан на разграбление.

– Никак не возьму в толк, – покачал сивой головой Братич, – зачем тогда кровь проливать? Не нужен тебе Смоленск, князь, давай пройдем мимо. Жизни сбережем и стрелы. Какая-никакая, а выгода.

Все участники военного совета закивали, выражая свое согласие. Один только Словен сидел неподвижно, выжидающе глядя на князя. Это были его родные земли, и брать Смоленск означало сражаться против кривичей. Словен колебался. Отправляясь в поход, он собирался воевать с киевлянами и византийцами, а не с земляками.

Олег взглянул на него и сказал:

– Попробуем обойтись без крови. Словен, вот тебе мой наказ. Поезжай в город и скажи князю своему, что здесь все по-прежнему останется. Пусть только присягнет на верность и дань посильную платит.

– Станислав вспыльчив. Не потерпит унижения.

– Передай ему, что я уважаю его больше прочих, – сказал Олег. – Потому и не хочу затевать с ним войну. Он будет мне как младший брат. – Выделив голосом слово «младший», Олег обвел взглядом желтый шатер, пронизанный солнечным светом. – Или никак не будет, – сухо закончил он. – Поезжай, Словен. От тебя сейчас судьба кривичей зависит.

Словен оказанным доверием проникся и вернулся с доброй вестью. Станислав, может быть, и взаправду был вспыльчив, однако же это не помешало возобладать здравому смыслу. Никогда еще Смоленск не видел перед собой такой силы, которая теперь стояла перед ним, подступив с севера. Однажды Аскольд привел из Киева тысячи три дружинников и попытался взять смоленского князя на испуг, но ничего из этой затеи не вышло. Многочисленные протоки, овраги и горы оберегали город надежнее всякого войска, и Станислав верил в неприступность своей крепости. Войско Олега потрясло его воображение. Переговорив с послом, он собрал старейшин, и они вместе вышли из ворот, оказывая новгородскому князю невиданный до сих пор почет.

Олег приглашение погостить в Смоленске не принял, сославшись на неотложные дела.

– Лучше я сам тебя к себе позову, – сказал он, – когда Киев возьму.

Кольчуга на нем была прочная, но от коварства никакое железо не убережет, как свидетельствовал печальный пример Рюрика. Олег не верил Станиславу, как не верил никому из собственного окружения, потому что уже распробовал вкус власти и понял, что нет ничего слаще на свете.

– Киев велик и стоит крепко, – с сомнением произнес Станислав. – Пока дойдешь, пока обложишь со всех сторон, там и зима не за горами.

– До осени управлюсь, – небрежно ответил Олег.

Он верил в свою силу и, главное, в удачу. Не могли боги просто так отдать ему княжество Рюрика. Теперь они наблюдали за своим избранником с небес и радовались его успехам.

Покинув сдавшийся без боя Смоленск, Олег повторил испытанный прием у стен Любеча. Князь Мирослав, правда, оказался не таким сговорчивым и рассудительным, как Станислав. Уперся, не захотел под Новгород ложиться. Но до войны и здесь дело не дошло. Олег, приказав вести показательные приготовления к осаде, заслал в Любеч лазутчиков с посулами и внушительным кошелем золотых. Через два дня случилось так, что Мирослав во сне скоропостижно преставился от удушья, а воевода его, варяг Фарлаф, со всем своим родом присягнул Олегу на верность. Как человек сообразительный и предприимчивый, он и остался править городом и окрестностям. По сему поводу устроили пир, а потом еще день квасами и рассолами отпивались.

Провожая Олега, Фарлаф посоветовал Киев покуда не трогать, ибо Аскольд с Диром славятся своей боевитостью и свирепостью.

Олег нахмурился и дал встречный совет. Никогда, сказал он, не отговаривай меня от задуманного и не пытайся отвернуть от намеченной цели.

С тем и отбыл. Фарлаф понял, что сражению быть, и воротился домой довольный. Присяга, данная новгородскому князю, недолгой оказалась. Когда казнят его киевские братья, то Любеч прежнюю свободу обретет, а Фарлаф при короне останется. Прямая выгода.