Текст книги "Ошибка Вещего Олега"

Глава пятая
Ведьминский огонь

Не доходя пятидесяти верст до Киева, Олег приказал разбить лагерь на взгорке между двумя вековыми лесами. Дозорным отрядам предстояло объехать округу, чтобы не попасть в засаду, устроенную Аскольдом и Диром. Передвижение такого большого войска не могло остаться незамеченным. Не было сомнения в том, что доносчики успели достичь Киева раньше Олега, поэтому спешка могла только навредить. Он еще никогда не командовал дружинами и боялся совершить ошибку.

Воеводы в большинстве своем одобрили осторожность молодого и неопытного князя. Были, конечно, такие, кто призывал не медлить и идти на врага быстрым маршем, однако подобная горячность могла закончиться разгромом. У владык киевских хватало войск не только для обороны, но и для нападения. Если бы они вздумали выйти навстречу и скрытно расположиться в окрестных лесах, то новгородские дружины, не знающие местности, могли подвергнуться настоящему разгрому.

Пока военачальники судили и рядили в своем шатре, ратники, пешие и конные, занимались своими делами. Кто чинил доспехи, кто точил клинки, кто менял подковы лошадям. Иные украдкой охотились или ловили рыбу, чтобы было чем разнообразить скудные походные харчи. Нашлись уже и ловкачи, которые сбéгали в окрестные селения и раздобыли там свежего хлебца, молока, а то и чего повеселее.

– Завтра я тоже пойду, – решил Микула, с завистью прислушивающийся к хмельному гоготу неподалеку.

В шалаше, сложенном на троих, кроме него, находились Путята и Неждан. Первый, развалившись на спине, занимался тем, что скреб между пальцами ног, поочередно укладывавшимися на согнутое колено. Второй лежал на животе и, подперев щеку ладонью, свободной рукой водил прутиком, не позволяя блестящему рогатому жуку покинуть очерченный для него круг. Оба они повернули головы к старшему товарищу.

– А как поймают? – спросил Путята. – Сам тысяцкий предупредил, что ходоков велит пороть до мяса.

– Волков бояться – в лес не соваться, – парировал Микула, человек прямолинейный и решительный.

Волосы на его груди кучерявились так густо, что казались продолжением бороды, а та едва не доставала до разбойных светлых глаз.

– Я с тобой, дядя, – сказал Неждан, прихлопнув кулаком жука. – Половина наших уже в Караси наведалась. Теперь облизываются, коты блудливые. Мы, что ли, хуже?

– В Караси не пойдем, – решил Микула. – И в Страхолесье тоже. Там уже взяли все, что можно было взять. Бабы жратву попрятали, скотину угнали. Чего там делать?

Путята деловито обнюхал указательный палец.

– Куда же нам податься? – спросил он, тем самым выразив свое единство с товарищами.

– Сам говоришь, что задницу надрать могут, – напомнил Неждан. – Не боишься?

– Новая кожа нарастет, – махнул рукой Путята. – А упущенного не воротишь.

– Верные слова, – одобрил Микула. – Выйдем затемно и сбегаем в сторону Киева. Туда другие не совались, будет чем поживиться.

– А как на дозор нарвемся? – озаботился Неждан.

Был он самым молодым из троицы, с сомовьими усами и чутким, подрагивающим носом. В дружину его забрали еще малолеткой, но это был его второй поход, и он считал себя опытным воином.

– Убежим, – ответил Микула. – Или попадемся. Как повезет.

Подумав, товарищи решили, что должно повезти. Да и напугаешь ли плетью людей, которым вскоре на поле брани выходить с дощатыми щитами и мечами плохонькими?

Повозившись и помечтав напоследок, все трое сжевали по яблоку и завалились спать. Каждому снилось что-то свое, да и жизнь у всех была своя, хотя сейчас многим казалось, будто она общая.

Проснулись, как и было уговорено, до зари. Выбрались из шалаша и, отойдя на край стойбища, помочились в три струи. Небо было уже не вполне черным, а темно-серым, с истлевающими на нем искрами звезд, будто тонущими в золе. Прохладные волны ветра пробегали по кустам, заставляя их шуметь и волноваться. Тени под ними были густыми и вязкими, как стоячая болотная вода.

Подтянув портки, Микула огляделся и потрусил вниз по склону холма, вовремя угадывая ловушки, готовые разверзнуться под ногами. Товарищи с трудом поспевали за ним. По знаку Микулы они застыли и взяли правее, чтобы обогнуть табун, выгнанный в ночное. Несколько коней очнулись от спячки и зафыркали, гулко переступая ногами, но сторожа их продолжали выводить носами и глотками свои незамысловатые мелодии. Было слышно даже, как кто-то заскрипел во сне зубами. Каждый звук отчетливо разносился во влажном воздухе.

Миновав лошадей, товарищи опять спустились в низину, перешли вброд дымящуюся речушку и полезли на горку. Край неба тем временем заалел, и в березовых ветвях завозились, роняя сучья, галки. Когда троица углубилась в лес, воздух посветлел, позволяя видеть землю под ногами, а потом и золотые полосы протянулись между темных стволов.

– Туда ли мы идем? – произнес Путята с сомнением. – Ни дорожки, ни стежки захудалой. Что найдем в чаще?

– Надо подняться обратно и пойти вдоль дороги, – предложил Неждан. – В лесу никто не живет.

– А вот мы поглядим, – отозвался Микула, не сбавляя шага. – Куда, по-вашему, молодухи из придорожных деревень подевались? В болото? Или, может, в реке сидят?

– И верно, – рассудил Неждан. – Добро и баб своих они в лес свезли и спрятали.

– Я дым чую! – заявил Путята через несколько шагов.

– Померещилось тебе, – отмахнулся Микула. – Нет ничего.

– Погоди. Повернись туда носом. Ну-ка, тяни носом. Чуешь?

Минуту или две товарищи топтались на поляне, стараясь определить точное направление. Потом Микула решительно полез через ельник.

– Тише ты, черт! – рассердился Путята. – Спугнешь добычу.

Они и впрямь чувствовали себя охотниками, подбирающимися к чуткому зверю. Руки машинально проверили, легко ли ходят клинки в ножнах, не провалились ли ножи в голенища сапог. Луки, копья и щиты остались в шалаше, ведь эти трое не собирались сражаться. Мечи были им нужны лишь на тот случай, если придется припугнуть кого-то или, допустим, заколоть в случае необходимости. Но зла встречным эти трое не желали. Если бы им сразу отдали все, чего они хотели, то они бы никого не обидели.

Чем дальше они пробирались, тем больше буреломов и упавших стволов попадалось на пути. Неждан не признавался старшим товарищам, что ему стало не по себе. Светлый лес, пронизанный солнцем, щебетом птиц и ароматом хвои, остался где-то позади. Теперь идущих окружала темная, неприветливая, молчаливо застывшая чаща. Обилие мертвых деревьев наводило на мысль о том, что живым здесь делать нечего. «Как на кладбище», – подумал Неждан и хотел было предложить повернуть обратно, когда налетел грудью на спину резко остановившегося Микулы.

– Ш-ш! – прошипел Путята, прикладывая палец к губам.

На небольшом взгорке среди толстых, почти черных стволов стояла такая же черная, гнилая с виду избенка с прорубью единственного окошка и замшелой крышей из хвороста. Это из нее тянуло дымом. Пространство между деревьями было заполнено сизым маревом.

– Пошли отсюда, – прошептал Неждан. – Тут ведьма живет. Обратит в мухоморы или ворóн, если сунемся.

Путята зачем-то присел, словно пригибаясь от стрел, и попятился.

– Дурни вы трусливые, – пробормотал Микула. – Баба молодая. Не видите, что ли?

Избушка настолько вросла в землю, что обитательнице пришлось выбираться из двери, как из норы. Единственным прикрытием ее наготы служили длинные черные волосы, свисающие прядями до живота и ниспадающие плащом на спину. Белизна кожи лесной жительницы была просто ослепительной. Грудь ее остро торчала в стороны, на теле ни волоска, живот гладко круглился.

От этого зрелища из глотки Неждана вырвался тонкий звук, похожий на нетерпеливый скулеж голодного пса, а Путята, по-прежнему пригибаясь, засеменил вперед. Микула удержал его за плечо и выступил первым. Он не прятался, потому что делать это было бесполезно: деревья стояли слишком далеко друг от друга, а кусты и папоротники на этой мертвой земле не росли.

Увидев непрошеных гостей, девка не сделала попытки бежать. Стоя на том месте, где застало ее появление мужчин, она смотрела на них, свободно опустив руки вдоль откинутого назад туловища.

– Нам бы водицы испить, красавица, – ласково и даже заискивающе пояснил Микула, когда их разделяло не более двадцати шагов. – Заплутали мы. Второй день по лесу кружим.

– Врешь, – сказала она, глядя на него немигающими глазами. – Вы недавно здесь.

– Пусть недавно, – согласился Микула, медленной поступью продвигаясь вперед. – Но пить охота. Есть дома вода?

– В доме покойница, – сказала девка. – Уходите. Не мешайте.

– Попьем – и сразу уйдем, – пообещал Микула.

Расстояние между ними сократилось вдвое. Товарищи тоже не отставали, постепенно расходясь в стороны на тот случай, если доведется начать облаву. У Неждана дрожали и слабли коленки. Путята шумно дышал носом.

– Угорел кто? – заботливо поинтересовался Микула. – Чада вона сколько! Весь лес задымила.

– Духов отгоняла. Разве не видите, сколько их здесь?

Девка повела по сторонам глазами. Кроме нее, никто ничего не заметил. Зато вблизи стали отчетливо видны синие рисунки и письмена на ее плечах, животе и ляжках. Волосы на голове девки были скреплены чем-то очень похожим на ребро небольшого зверька.

«Или дитяти», – подумал Неждан. Ноги его уже не просто слабли, а отказывались идти. Путята тоже мялся, не решаясь продвигаться вперед. Один только Микула не робел и находился уже в пяти шагах от жертвы.

– Стой! – сказала она.

– А то что будет? – ухмыльнулся он, не считая нужным прикидываться дальше.

– Заколдую, – предупредила девка.

– Ври больше! – Засмеявшись, Микула быстро приблизился, схватил ее за руку чуть выше локтя и притянул к себе. – Ох и горяча! Погреешь меня?

– А ты точно хочешь?

Неждан вздрогнул от неожиданного порыва ветра, который промчался по верхушкам деревьев. Небо над ними было не синим, а свинцовым. Земля, листва, мох – все вдруг потемнело. Но ни грома, ни молний не было, и дождь тоже не шел.

– Хочу, – сказал Микула и потянулся ртом к ее шее.

Она отклонилась, и под ухом ее сверкнула большая золотая серьга в виде остроугольной звезды, заключенной в круг.

– Ого! – обрадовался Микула. – Другую покажи.

Уставившись на него черными глазами, девка позволила ему порыться в своей гриве.

– Чур, вторая моя! – быстро произнес Путята.

– Второй нет, – огорчил его Микула. – А эту я возьму… Уй!

Выругавшись, он отдернул руку.

– Что, не нравится? – насмешливо спросила девка. – Ты же замерз вроде? Так грейся, грейся!

Вскрикнув, Микула отпустил ее и, точно обжегшись, стал дуть на свои пальцы. Воспользовавшись моментом, Путята занял его место, но тотчас же отступил, шипя от боли.

– Жжется, зараза! – пожаловался он.

Неждан понял, что больше не хочет оставаться тут. Дым из избы больше не валил, но сизый туман по-прежнему плавал над землею, низко подрезая стволы деревьев. Бревенчатый сруб колодца зарос зеленью. На нем сидела и таращилась громадная жаба, которой там, кажется, прежде не было.

– Мы уходим, – сказал Неждан, зацепился пяткой и сел на мшистую кочку.

– Сперва погрею вас, – пообещала девка.

Микула закричал и быстро завертелся вокруг себя, хлопая ладонями по тлеющей одежде. Путята занялся тем же, только он не кружился, а приплясывал на месте. Неждан опустил глаза и увидел язычки пламени на груди. Рукав тоже взялся огнем. Но хуже всего было, когда загорелось в промежности и на голове.

Поскуливая, Неждан подобрался на ноги и запрыгал по лесу как заяц, безуспешно стараясь стряхнуть пламя. Путята обогнал его, дергая через голову рубаху, которая почему-то не снималась, как и портки Микулы, скачущего то на одной ноге, то на другой.

Провожаемые издевательским хохотом ведьмы, все трое, не останавливаясь, пересекли гиблую падь с буреломами, вломились в ельник и устремились дальше, торопясь достичь реки, чтобы не обратиться в пепел. Над ними, то отставая, то обгоняя, летела большая черная ворона. Время от времени она разражалась насмешливым карканьем, и бегущим мерещилось, будто это ведьма гонится за ними, подстегивая их своим голосом. Подгонять их было совсем не обязательно. Несчастные, они и так бы не остановились ни за какие коврижки. Боль подстегивала их, придавая всей троице резвости. Одежка и сапоги полыхали на них, раздуваемые встречным ветром, однако избавиться от них было невозможно.

Сообразив, что он вот-вот сгорит заживо, Неждан завопил от ужаса. Орали также его дружки, потому что терпеть жжение горящих волос и тряпок было невыносимо. Так, не переставая кричать и даже рыдать, все трое натолкнулись на дозорный отряд, скрытно пробиравшийся через редколесье. Ворона, победоносно каркнув, уселась на сук, посверкивая глазками.

– Вы чего блажите? – спросил десятник. – На медведя нарвались, что ли?

– Какой медведь, дядя!? – вызверился на него Микула. – Тушите нас попонами! Горим, не видишь?

– Горение ваше мне известно, – многозначительно произнес десятник.

– Так вроде не несет от них брагой, – определил один из дозорных, принюхавшись.

– Значит, белены объелись, либо мухоморов. А ну, забирай их, ребята. Они из Свистуновой сотни, я их помню. Давайте, погорельцы, шевелите ногами.

Вместо того чтобы подчиниться, Микула стал драть на себе одежду и разбрасывать клочья вокруг, стеная и сыпля бранью. Видя, что все трое невменяемы, дружинники несильно отдубасили их, связали и повели на арканах. Неждан на ходу всхлипывал и показывал дозорным волдыри. Они лишь пересмеивались и качали головами.

– Эх, не поздоровится вам сейчас, братцы, – предупредил десятник, выезжая на опушку. – Сам князь лагерь объезжает. Вон он, на белом коне. Сюда смотрит. Лица, правда, не видать, но, кажись, сильно разгневан князь.

Глава шестая
Чары Мары

В то утро настроение Олега было хуже некуда. То ли не с той ноги встал, то ли спал плохо, то ли недуг какой донимал. Пошушукавшись, слуги решили, что князь без женской ласки мается. Прежний хозяин всегда возил за собой возок молодаек, дабы было с кем потешиться в долгих походах. Олег ехал один, и это сказывалось на его самочувствии и настроении.

Сам он так не считал. Скажи ему кто, что все дело в застоявшейся дурной крови, он бы такому знатоку мог и в зубы заехать. Олег полагал, что способен контролировать себя, справляясь со всеми своими желаниями и удерживая их в железном кóне[1]1
  Кон – начало, предел, межа (древнерусск.). (Здесь и далее прим. ред.)


[Закрыть]. Человеческие чувства и устремления представлялись ему в виде большой упряжки. Дай лошадям волю – и пойдут вразнос. Будут тянуть то в одну сторону, то в другую, не подчиняясь воле хозяина. Далеко ли так уедешь?

О женщинах и их прелестях Олег старался не думать. Обливался холодной водой, изматывал себя военными упражнениями, верховой ездой, питался скудно, ограничивая себя в жирном, остром и сладком. К хмельным напиткам почти не прикасался. И к воинам своим относился так же строго и требовательно.

Вот почему гнев ударил ему в голову, когда он увидел, как верховые дозорные вывели из леса троих связанных дружинников при оружии, но без доспехов и опознавательных знаков. Это означало, что пойманы они были, когда шныряли по округе, нарушив приказ по войску. А то, что они шатались на ходу, лишь усугубляло их положение.

«Казню, – с холодной яростью решил Олег. – Собственной рукой предам смерти негодяев. Головы с плеч долой».

Сопровождаемый Сигуром, он пустил Златогрива вскачь, да так, что комья земли из-под копыт полетели.

Нынешним утром, едва продрав глаза, Олег решил, что объедет весь лагерь и лично проверит все перед решающим броском на Киев. Всю минувшую ночь из разведки возвращались лазутчики, докладывая одно и то же: Аскольд с Диром не выставили заслон на пути Олеговой рати. Это означало, что их напугало количество приближающихся дружин и они предпочли запереться в крепости.

Приказав воеводам собираться в поход, Олег поехал осматривать войска. Его интересовало все – и состояние коровьего стада, и уход за лошадьми, и исправность доспехов. Обозники, свалившие в одну кучу кули с мукой и пахучую соленую рыбу, получили такой нагоняй, что долго еще сидели ни живы ни мертвы, вознося хвалу богам за то, что спасли их от расправы. Незадачливые караульные, спавшие на посту, до сих пор умывались кровавой юшкой. Сотники и тысячники, которых миновал гнев князя, утирали холодный пот.

Все принятые меры, назначенные плети и словесные разносы не успокоили Олега, а, напротив, распалили его еще сильнее. Только теперь, перед решающим сражением, он в полной мере осознал, что войско представляет собой огромную неповоротливую тушу, плохо и далеко не сразу повинующуюся приказам. Верховная воля доходила до дружинников не напрямую, а через многочисленные преломления в головах воевод разного ранга. Одни что-то забывали, другие путали, третьи (и это было самое вредное) вносили в распоряжения что-нибудь свое. Получалась сплошная путаница. Стало ясно, что любое самовольство или уклонение от обязанностей может привести к необратимым последствиям. Никому нельзя было давать спуску. И, гоня коня по зеленому склону, Олег решил про себя, что троих нарушителей дисциплины необходимо не просто выпороть, а подвергнуть показательной казни. Только это заставит остальных проникнуться ответственностью. Может, пойманные дружинники не так уж виноваты, но пример их послужит назиданием для остальных.

– Кто они? – с наскока прокричал Олег, тесня конем начальника дозора. – Где взяли? Разбойничали? Озоровали?

– Ничего о делах их не знаю, – стал объяснять десятник таким голосом, будто оправдывался в собственной провинности. – А только выбежали они из чащи как безумные и давай орать…

– Будто бы горят заживо, – не удержался находившийся ближе дозорный.

– Что? – не понял Олег.

– Нас ведьма подожгла, князь! – выкрикнул косматый, будто дикий зверь, ратник, падая на колени.

Двое его товарищей проделали то же самое, поочередно подавая голоса:

– На нас одежда горела!..

– И волосы!..

– Кожа волдырями пошла!..

– Думали, конец нам пришел!..

– И боль была взаправдашняя, – заключил косматый. – Невмоготу такую терпеть.

Олег подвел к нему коня, спросил сверху:

– Тебя как звать?

– Микула Лютый я, князь. Из войска твоего.

– Мое войско лагерем стоит, парень. Тебя там нет.

– Прости, князь. Бес попутал. Завел в места гиблые к ведьме этой проклятущей…

– Говоришь, огонь на вас наслала старуха эта? – уточнил Олег.

– Не старуха она, – залепетал юнец с редкими вислыми усами. – Молодая баба совсем. Красивая, спасу нет.

– Глаз не отвести, – подтвердил Микула.

Олег испытал волнение, которое постарался скрыть от всех присутствующих. Им совсем не обязательно было знать, что он заинтригован и возбужден, как маленький мальчик, услышавший чарующую сказку.

– Говорите, одежда на вас горела? – заговорил он, выгибая одну бровь домиком. – Так почему же цело все? Кто-нибудь из вас может показать мне ожоги? Нет? Ну, что примолкли?

– Горели они по-дурному, – вмешался начальник дозора. – Синим пламенем внутренним. Бражничали ночь напролет, вот и привиделось с пьяных глаз. Горячка у них, князь.

Олег свесился с седла, чутко повел носом.

– Сивухой не разит. Тут что-то другое. – Он выпрямился и подбоченился. – А ну, признавайтесь, подлые! Вздумали голову мне морочить? Князю своему брешете, псы шелудивые?

– Да ни в жизнь, владыка! – Микула с размаху приложился лбом к земле. – Правду говорим. Была ведьма, была. Вышла в чем мать родила, а из избы дым валит…

– Голая? – переспросил Олег и пошевелился, садясь в седле поудобнее. – И что же, комарье ее не донимало?

Дозорные вежливо засмеялись, давая понять, что оценили сметливость князя. Схваченные ратники переглянулись, а потом один из них тряхнул волнистой русой бородой и сказал:

– Не было там ни комарика, князь. Птиц и зверей тоже. Мертвое место.

Пока Олег выслушивал это странное заявление, взгляд его переметнулся вверх и, скользнув по верхушкам ближних деревьев, обнаружил там блестящую ворону, обхватившую черными лапами березовую ветку. Было такое впечатление, что она давно ждала этого, ибо в следующее мгновение птица повела клювом, словно указывая на лес. Усмехнувшись своим глупым мыслям, Олег спохватился и грозно свел брови на переносице:

– Ладно, недосуг мне ваши байки слушать. Отвечайте прямо: почему дружину покинули? Куда шли? Грабеж замышляли?

– Было дело, – ответил за всех кудлатый Микула. – Но никого и пальцем не тронули, князь. В том матерью своею клянусь, и детками малыми, и душою.

– Думаешь, этого достаточно, чтобы без наказания вас оставить? – скривился Олег и незаметно для себя снова отыскал взглядом черную птицу.

– На все воля твоя, князь, – склонил голову Микула. – Но ежели дашь нам свое прощение, то не будет никого храбрее нас при осаде Киева.

– С чего ты взял, что я его осаждать стану?

– Не первый год в поход хожу, князь. Жизнь за тебя отдам. Не предавай позору.

Осмелевшие товарищи Микулы тоже забормотали виновато, тряся головами и ударяя себя в грудь. Олег подумал, что казнью этих троих он внушит всему войску страх и почитание. Если же помиловать их сейчас, когда на них сосредоточены взгляды сотен людей, то он прослывет милосердным и справедливым, снискав обожание суровых воинов. Испуг краток, а любовь может длиться сколько угодно, продолжаясь даже после смерти того, на кого обращена.

– Лично в бою за вами прослежу! – произнес Олег громко, так чтобы весть о его решении разнеслась по округе. – Не подведите, братцы. Во второй раз не прощу.

– Не подведем, не подведем, – забормотали обрадованные дружинники, еще не вполне веря в свое счастье.

А Олег уже не слушал их, щурясь на ворону. Неужто она и впрямь подает ему знак следовать за собой? Словно бы отвечая на его мысленный вопрос, ворона снялась с ветки и, почти не взмахивая крыльями, перенеслась на другое дерево. Устроившись там, она переступила с лапы на лапу и выжидательно уставилась на Олега.

– Этих троих развязать и отпустить, – распорядился он, ни на кого не глядя. – Осмотр закончен. После полудня выступаем.

– А мы куда, князь? – спросил Сигур, заметив, что Олег готовится ударить коня коленями.

– Я сам поеду, один. Эй, Микула! Можешь показать, в какой стороне ведьму встретили?

– Как бы не ошибиться, батюшка. Вроде оттуда бежали, а куда по пути сворачивали, разве упомнишь…

– Ладно, сам справлюсь, – оборвал ратника Олег, следя за вороной, которая все еще поджидала его на дереве.

– Возьми хотя бы меня, князь, – пробормотал Сигур. – Нельзя тебе одному.

– Мне все можно.

С этими словами Олег погнал Златогрива вниз по косогору, а дальше поскакал ложбиной, постепенно углубляющейся в лес. Конские копыта мягко ударяли по листьям, мох таинственно мерцал в лучах солнца. Ворона взлетала и садилась, взлетала и садилась, точно указывая путь. Олег следовал за ней как зачарованный, не ощущая ни грибного запаха, ни хлестких ударов древесных плетей. Вряд ли он сумел бы определить, как долго и в какую сторону ехал, если бы его спросили. Но спрашивать было некому – он был совсем один в этом лесу, если не считать удивительной вороны. Пока она не нырнула за синие ели и не пропала.

– Эй!

Издавший этот возглас Олег почувствовал себя полным болваном. Уж не птицу ли он звал вернуться? И неужто взаправду поверил, что она не просто забавляется, а ведет его куда-то? Соромно. Нужно поворачивать коня и возвращаться, покуда не слишком далеко заехал!

– Не меня ли ты звал, князь?

Негромкий голос подействовал на Олега и его коня так, словно рядом с ними разверзлась земля или грянул гром. Златогрив пошел задом, выгибая шею и уткнувшись носом в свою грудь. Побледневший всадник сидел в седле с открытым ртом и ошарашенным выражением лица.

Между раскачивающимися еловыми лапами стояла черноволосая девушка с бровями и глазами, будто нарисованными углем на белом лице. Смоляные волосы ее стекали по плечам до локтей перекрещенных рук. Олег сразу понял, что видит ту самую лесную жительницу, что поразила воображение ратников. Только была она не голой, а одетой в шкуру росомахи или какого-то другого черного зверя. Мех переливался и топорщился от хвойного ветерка.

– Ты воинов моих напугала? – спросил Олег, скрывая растерянность за резкостью и некоторой грубостью тона.

– Что же это за воины такие, которых может напугать одинокая женщина в лесу? – Смеясь, она вышла из елей и направилась к нему.

Златогрив дико всхрапнул и сделал попытку подняться на дыбы. Рассерженный Олег огрел его кулаком промеж ушей, что проделывал крайне редко, потому что ни нужды, ни охоты такой не было.

– Стоять!

– Не бойся, – сказала незнакомка то ли ему, то ли встревоженному коню.

– Еще чего! – рявкнул Олег. – Кто ты? Что делаешь в этой глуши? Ворожишь? Заговоры творишь? Зелье колдовское варишь?

– Моя мать была ворожеей, – был ответ. – Сегодня померла.

– Хоронить будешь?

– Уже.

Проследив за движением голой руки девушки, Олег увидел рассеянный столб дыма, поднимающийся над верхушками деревьев.

– Только воинов положено сжигать на кострах, – заметил Олег, успокаивающе поглаживая Златогрива по шее.

– Это не костер, – просто произнесла девушка. – Это дом наш горит. Так положено, чтобы душа не маялась. Пока дом стоит, покойник туда все время возвращаться будет.

– Так ты теперь без крыши над головой осталась?

– Вообще без всего. Только вот это и оставила. – Она тронула пальцем большую серьгу в ухе, а потом подергала мех своей шкуры. – Чтобы тебя не смущать.

В горле Олега сделалось сухо, как будто он не пил воды несколько дней кряду. Голова совершенно очистилась от всяких мыслей.

– Куда же ты теперь? – спросил он, сам не зная зачем.

– С тобой, – был ответ. – Возьмешь?

Вместо членораздельного ответа из горла Олега вырвалось какое-то хриплое карканье, и он вспомнил черную птицу, летевшую впереди через лес.

– Вороной ты была? – сдавленно спросил он.

– Как может девица быть вороной? – насмешливо удивилась она. – Разве крылья у меня?

Она развела руками, и шкура на ней разошлась. Олег сам не заметил, как очутился на земле рядом.

– Иди сюда, – позвал он, начиная задыхаться.

– Значит, возьмешь? – улыбнулась она сияющими глазами.

– Возьму!

– Так бери.

Вместо того чтобы опустить руки, она положила их ему на плечи и притянула к себе. Они упали на колючий ковер из хвои и на время позабыли, что они люди, сделавшись рычащими, кусающимися, катающимися по земле животными.

– Как тебя звать? – спросил Олег, когда все закончилось и помутнение в голове рассеялось.

– Мара, – ответила она, глядя на него.

– Странная серьга у тебя, Мара.

Он протянул руку и отдернул, едва прикоснувшись к острой звезде.

– Жжется? – усмехнулась она. – Заговоренная. Не дается чужим. Только мне служит.

– И что будет, если снимешь? – спросил он.

– Плохо будет, – сказала Мара без улыбки. – Всем. Пусть будет. Она ведь тебе не мешает?

Ничего не ответив на это, Олег прижал ее руки к земле и опять навалился сверху. На этот раз он терзал ее долго, с оттяжкой и наслаждением. Дожидался, пока Мара начнет мелко дрожать под ним, готовая взорваться, и останавливался, дразня ее языком, губами и пальцами. Кончилось это тем, что она впилась ногтями в его ягодицы и стала двигать их все быстрее и быстрее, пока Олег не забыл о своей игре и не сделался таким же жадным и нетерпеливым, как и Мара.

– Люблю тебя, – чуть отдышавшись, прошептала она.

Он откатился и стал натягивать штаны.