Текст книги "Ошибка Вещего Олега"

Глава девятая
Это судьба

После отъезда из Новгорода жизнь Игоря изменилась. Все чаще его маленькое сердечко трепетало и разрывалось от тоски по дому. Расстаться с мамой было легко, а вот выносить разлуку – тяжелее с каждым днем.

Зная суровый нрав дяди Олега, мальчик крепился изо всех сил, стараясь не показать, что устал, опечален и сыт по горло бесконечными переездами. Поход оказался совсем не таким интересным и веселым делом, как представлялось Игорю, когда все только начиналось.

Версты и часы тянулись невыносимо долго. Все вокруг было завешено кисеей пыли, которой приходилось дышать с утра до ночи. Возок трясло и раскачивало так, что тошнота подступала к горлу, а иногда проливалась наружу. Езда верхом была утомительной и отупляющей, к тому же от нее болели ноги, спина и натертая кожа. Пища частенько была невкусной и даже испорченной.

Как ни крепился Игорь, но он чувствовал, что надолго его не хватит. Вот-вот он разрыдается при всех, бросится дяде Олегу в ноги и попросит отправить его в Новгород. Дядя, разумеется, лишь посмеется над племянником, назовет его размазней, а потом возьмет твердыми пальцами, заставит смотреть ему в глаза и примется рассуждать о том, каким должен быть настоящий мужчина и как должен вести себя будущий князь.

Или того хуже.

Возьмет и велит казнить, чтобы не донимал и не позорил княжеский род!

Такая мысль пришла Игорю в голову во время расправы над киевскими князьями у Днепра. Поначалу ничто не предвещало беды. Дядя спокойно и даже с непривычной ласковостью общался с мальчиком, объясняя, как выглядит мир и каким он станет, когда их княжество раздастся во все стороны. На рисунке, начертанном на песке, все выглядело гладко и привлекательно. Игорю в голову не приходило, как могут происходить завоевания на самом деле. Но очень скоро он увидел, и увиденное потрясло его до глубины души.

Одни люди рубили и кололи других железом, издавая при этом ужасные крики и ругательства. Там слабо шевелилась отсеченная кисть руки, здесь лежал мертвец, глядя угасающим взором прямо на Игоря, а дальше билась и хрипела на песке лошадь с перебитыми ногами.

Зрелище было невыносимым. Когда мальчик догадался зажмуриться и заткнуть уши, он по-прежнему продолжал видеть бойню, устроенную дядей. Это было ужасно. Игорь мычал, содрогаясь в истерике, когда его вытаскивали из-под коряги, куда он забился, как перепуганная зверушка. Олег брезгливо посмотрел на его грязное, сопливое, распухшее от слез лицо, отвел к реке и велел умыться.

– Приведи себя в порядок и не смей больше распускать нюни, – велел он подрагивающим от негодования голосом. – На тебя ратники смотрят. Прозовут Игорем Плаксивым, как потом будешь им в глаза смотреть? Как их в бой поведешь?

Игорь не хотел смотреть в глаза забрызганным кровью мужчинам, которые ходили по песку, добивая раненых. Идти в бой и кого-то вести за собой он тоже не рвался. Ему хотелось домой, на колени к матушке, которая бы кормила его пряниками и ласково гладила по волосам.

Когда его привезли в обоз, он принялся ожесточенно отбиваться от рук няньки, взявшейся его успокаивать и утешать.

– Уходи, Глушка, убирайся! – кричал он, отмахиваясь. – Не трогай меня! Никто не трогайте! Никого не хочу видеть!

Наконец Игоря оставили в покое. Все, кроме мамки Мары, сидевшей в шатре так тихо и неподвижно, что ее как бы и не было. Содрогаясь от всхлипываний, Игорь, как был одетый и обутый, забрался в постель и накрылся одеялом. Он хотел забыться, уснуть, чтобы избавиться от кровавых видений, мелькающих в темноте под сомкнутыми веками. Но ничего не получалось. До тех пор, пока Мара не затянула тихонько колыбельную про тучку над лужком.

 
Не плачь, тучка, слезоньки не лей.
Баю-баю, тучка, деток пожалей.
Хочут мои детки по лужку гулять,
Ножек не мочити, горя не видать.
 

Игорь высунул голову и спросил:

– Откуда ты знаешь?

– Понравилась песенка? – улыбнулась Мара.

– Мне ее мамка пела, когда я маленький был.

– А теперь большой?

– Теперь я князь, – сказал Игорь и опять полез прятаться, так тошно ему стало от этой мысли.

– Не плачь, – попросила Мара. – Не надо. Слезами горю не поможешь.

– А чем поможешь?

– Иди ко мне. Расскажи, что тебя так напугало.

– Не напугало! – выкрикнул мальчик сердито.

– Хорошо, хорошо, – согласилась Мара и поправилась: – Расскажи, что тебя огорчило. Тебе станет легче.

– Не станет!

– А ты попробуй.

– Они всех убили, – заговорил Игорь, не выглядывая из своей душной темноты. – Позвали подружиться, а сами стали бить и резать. – Его голос звучал глухо, как из-под земли. – Они так кричали, так кричали! И умерли не сразу. Их потом копьями, копьями!..

– Это война, – сказала Мара.

Множество вопросов закружились в мозгу Игоря, а потом внезапно исчезли. Слова няньки объясняли все. Война. Шла война. Во время нее все было дозволено, все неправильное становилось правильным и наоборот. Убивать было хорошо, а жалеть – плохо.

И все равно Игорю было жаль тех, кого сегодня убили. Он сказал об этом Маре. Она нахмурилась и призналась:

– По правде говоря, это я твоему дяде подсказала, как Дира и Аскольда выманить и погубить.

– Но зачем? – ошеломленно спросил он. – Это же нечестно!

– Честные на войне не побеждают, – сказала Мара. – Лучше подумай, что было бы, если бы мы не схитрили. Сколько наших и чужих воинов погибло бы уже сегодня во время приступа? Не три сотни, а три тысячи или даже больше. А так они живы.

И снова в ее словах открылся понятный и единственно возможный смысл. От этого Игорю сделалось холодно и жарко одновременно. Дрожа, он сбросил с себя одеяло. Оттого, что он многое понял, ему сделалось не по себе. Мара увидела это.

– Иди ко мне, – позвала она, похлопав себя по согнутым ногам.

Игорь соскочил с кроватки, прыгнул на няньку всем тельцем и обнял так крепко, словно хотел задушить в объятиях или слиться с ней в одно целое. В этом и состояла суть любви.

Мара погладила малыша по голове, подула на его взмокшие кудри и сказала:

– Никого не жалей, Игоречек. Каждый сам за себя в ответе. И те, кто убивает, и те, кто умирает. Так судьбой назначено.

– Какая она, судьба? – спросил Игорь, поднимая голову, чтобы заглянуть ей в глаза.

– Так и быть, – сказала она. – Сейчас объясню. Пусти-ка. Стань там, отвернись и закрой глаза…

Некоторое время он слышал ее легкие шаги, какой-то шорох и легкое дуновение воздуха, потревоженного движениями. Потом голос Мары позвал:

– Можешь обернуться. Иди сюда. Гляди.

Игорь с любопытством уставился на платок, расстеленный на полу. Под ним угадывались какие-то вещицы, но какие именно, разобрать было невозможно.

– Платок – это время, – сказала Мара. – Оно скрывает от тебя все, что тебе предстоит. Подойди ближе. Вот так, стой здесь. Смотри, время пошло, и тебе постепенно начинает открываться будущее…

Она приподняла платок и стала помаленьку сдвигать его, давая Игорю возможность увидеть разложенные предметы: кружка, гребень, надкушенное яблоко, воронье перо.

– Такова и наша жизнь, – пояснила она. – Пока время не придет, она покрыта завесой тайны. Лишь немногим дано заглянуть в будущее.

– Я хочу! – воскликнул Игорь, топнув ногой.

– Тебе не дано, – улыбнулась Мара, качая головой.

– Все равно хочу! – Подбежав, мальчик сдернул весь платок разом. – Но тут пусто, – разочарованно сказал он. – Ничего нет. Это был обман.

– Это всегда обман. Но иногда он сладок.

– Как это? – не понял Игорь.

Вместо ответа Мара раскинула платок на прежнем месте, запустила под него руку и протянула мальчику пряник.

– Зайка! – обрадовался он. – Точь-в-точь как мамкин! Откуда он взялся?

– Но ты же хотел, правда? Очень хотел…

– Да, – подтвердил Игорь.

– Вот судьба тебя и порадовала, – объяснила Мара. – Без пряников никто никуда не пойдет, никто ничего не захочет делать. Все будут сидеть на месте сложа руки. Какой в этом интерес?

Задумавшись, мальчик наморщил лоб, а потом вспомнил про пряник и откусил зайцу голову. Мара невесело улыбнулась. Она чувствовала себя таким же зайцем в чужих нетерпеливых руках. Ее любовь к Олегу не могла закончиться ничем хорошим. Она прожила достаточно долго, чтобы знать, к чему приводит слепое обожание, однако ничего не могла с собой поделать. Это была та самая судьба, о которой она, как сумела, рассказала Игорю. Мара, которая знала о любви все или почти все, тем не менее попалась на крючок. Она повела себя как маленькая безмозглая рыбешка. Ее уже подсекли и выдернули из воды. Скоро она начнет задыхаться. Потом ее безжалостно выпотрошат и бросят на раскаленную сковородку, где ей предстоит терзаться и мучиться до самой смерти.

Ночью Олег не позвал Мару, и она отправилась к нему сама.

– Чего тебе? – спросил он, увидев, как она заползает в шатер под приподнятый полог. – Я занят.

Судя по тяжелому запаху и куче объедков, у него только что закончился военный совет, плавно перешедший в пирушку.

– Я тебе надоела? – спросила Мара напрямик.

– Завтра на приступ идем, – сказал Олег, слегка нахмурившись. – Не до тебя сейчас.

– На горы пойдете? – спросила она.

– Тебя это не касается.

– Если бы не я, ты бы до братьев киевских не добрался, – обиделась по-детски Мара.

Олег внимательно посмотрел на нее.

– Знаешь, как взять крепость?

– А то, – сказала она, задрав нос.

Он отвел ее к ложу, толкнул на шкуры, опустился рядом и предложил:

– Говори.

Она почувствовала, что ей становится трудно дышать. Его близость сводила ее с ума. Она уже почти не владела собой.

Мать предупреждала, что такое обязательно случится, если Мара вовремя не опомнится и не остановится. В этом состоял главный секрет Судьбы. Когда случается предначертанное, человек вправе сойти с прежней дорожки и ступить на новую. Тогда дальнейшие события в его жизни изменятся. Но, как правило, никто не замечает этих поворотных моментов. Даже Маре, умевшей их угадывать, ничего не дало ее знание.

– Надо обойти Киев сзади, – хрипло произнесла она.

Олег пренебрежительно скривился:

– Тоже мне, военная хитрость! Без тебя не догадались бы.

Он приготовился встать.

– Погоди, – задержала его Мара. – Ты не понял. Подведи из лесу пять тысяч воинов, а на стену брось только одну тысячу. Эти побегут, а остальные пусть ждут скрытно. Одержав победу, защитники потеряют бдительность. Половина уйдет на передние рубежи. Тогда ударишь сзади снова. Им не выстоять.

«Мне тоже», – подумала Мара.

Она обвила Олега руками за шею и притянула к себе. Его лицо хранило задумчивое выражение, даже когда они начали целоваться. Тогда Мара стала выделывать языком такие штуки, что он обо всем забыл. Его молодое тело было твердым, налитым и неутомимым. Под его напором Мара разошлась надвое, как расколотая пополам. Олег все вбивал и вбивал в нее свой клин, доставая до самого сердца. Она то ли молила о пощаде, то ли стонала от восторга – ей было все равно, это было одно и то же.

Олег раскачивался все яростнее, все быстрее. Когда он захрипел ей в ухо и словно бы потяжелел в два раза, молнии одна за другой начали пронзать Мару насквозь. Она еще содрогалась и дрожала, когда он отбросил ее руки и встал. Его влажная кожа мерцала в отблесках светильников, плоть еще волновалась и хранила память о близости, но мыслями он был уже далеко.

– Трех тысяч в засаде хватит, – решил он, жадно глотая квас из ковша. – Сам их поведу. Тогда и в город войду первый.

– Олеже, – позвала Мара тихо. – Милый.

Он не услышал. Вышел из шатра и зажурчал там шумно, как это мог бы сделать его любимый Златогрив. Своего коня он любил гораздо сильнее, чем Мару. Она кое-как оправила одежду, перехватила тесьмой волосы и покинула княжеский шатер с другой стороны.

Глава десятая
Война и любовь

Киев притих и весь как бы присел и напружинился, будто зверь, обложенный со всех сторон и приготовившийся дорого продать свою жизнь. Всеми бойницами он настороженно смотрел вокруг себя, пытаясь угадать приближение врага до его появления.

Воеводы самолично обходили крепостные стены и поднимались на башни. После гибели Аскольда и Дира они несколько часов спорили до хрипоты, решая, как быть дальше. Сдать город на милость противника или же продолжить сопротивление? Если бы не окружение, половина тысячников, пожалуй, предпочла бы незаметно выскользнуть из западни со своими дружинами и убраться подобру-поздорову. Но у всех были целые обозы добра и семьи, которыми никто не хотел рисковать. Покричав и погорячившись, тысячники поклялись друг другу стоять до последнего. Конечно, появись у кого-нибудь возможность покинуть Киев без потерь, он бы так и поступил, но Олег не оставил лазеек, и это обязывало сражаться.

Учитывая наличие шеститысячного войска, обороняющего город, задача казалась не такой уж сложной и вполне осуществимой. С одной стороны Киев стоял на прибрежных песчаных кручах, с двух других возвышался над зелеными равнинами, где были вырублены все рощи, чтоб враг не мог подобраться к подножию холмов скрытно. И лишь с тыла лес подступал к городу почти вплотную и верхушки самых высоких деревьев находились на одном уровне с кольями ограды. Тут, по мнению обороняющихся, и следовало ждать нападения. Аскольд и Дир, правда, в свое время распорядились устроить там завалы из деревьев, чтобы преградить путь конным, однако полная вырубка требовала слишком больших усилий, а сжечь лес не позволяла его близость от городских стен.

Киев был деревянным городом, сложенным из бревен и крытым тесом, камышом и соломой. В лучшем случае кое-где это замазывалось глиной или обкладывалось камнями, но не более того. Получив в свое распоряжение бревенчатый детинец, варяги пришли в полный восторг и не подумали о переустройстве. Там, откуда они пришли, крепости были в несколько раз меньше, а все убранство покоев состояло из звериных шкур и отобранного в боях оружия. Неудивительно, что Дир и Аскольд оставили Киев в его первозданном виде.

Но теперь пришло время пожалеть об этом. С башен было хорошо видно, как тесно стоят городские строения, разделенные лишь узенькими проулочками и дорогами, на которых едва разъезжались две телеги. Если бы противнику удалось добросить сюда стрелы, обмотанные горящей паклей, все это очень быстро занялось бы одним сплошным пожаром.

Самым огнеопасным рубежом был тыл Киева, поэтому, несмотря на необходимость держать круговую оборону, там поставили две тысячи дружинников. Остальных распределили равномерно по трем сторонам. На подхвате у них были горожане, количество которых удвоилось за счет жителей посадов, перебравшихся в укрытие. Все вместе они составляли большую, но плохо управляемую и ненадежную силу.

Когда равнина и берег Днепра начали заполняться несметными полчищами, идущими на приступ, в Киеве поднялось волнение, близкое к панике. Бабы завыли и запричитали, заранее оплакивая своих мужей, детей и родителей; те, что покрасивее и помоложе, бросились искать укрытия, ибо никому не хотелось срамной погибели с раздвинутыми ногами где-нибудь под скирдой или прямо на проезжей дороге. Женщины и лошади более всех прочих страдали от бесконечных войн, затеваемых мужчинами повсюду, где их собиралось больше десятка. Осада Киева не сулила им ничего нового или хорошего: кого просто прибьют, как скотину, кого станут насиловать до смерти, а кого угонят в рабство, навеки разлучив с любимыми и близкими.

А наступающие подходили все ближе, подбадривая себя гудением рогов, ударами в бубны и просто криками, усиливаемыми тем, что губы особым образом прикладывались к щитам, отзывающимся на это дребезжащим эхом.

Первый приступ начался от реки, где нападавших скрывали обрывистые берега и глубокие яры, поросшие кустами. Подобравшись как можно ближе к ограде, враги начали обстреливать город из луков, но стрелы падали раньше или сносились ветром, не достигая цели. Тогда отряды покинули укрытия и, загородившись щитами, пошли вперед.

Одновременно с этим разгорелись бои с севера и юга, где враг атаковал как пешим строем, так и конными дружинами. Но все это были обманные уловки, как стало ясно, когда на Киев набросились с тыла. Этот удар был самым сильным и близким к успеху, потому что оборонявшиеся долгое время не обнаруживали себя, подпуская неприятеля поближе. Зато, когда сотни лучников одновременно поднялись над частоколами, звеня тетивами, получился настоящий разгром.

Стрелы, пущенные сверху, разили врагов, подобно роям разъяренных диких пчел, обрушившихся на медведя. Рассчитывая на легкую победу, они оказались не готовыми к такому яростному отпору. Не менее четырех сотен трупов остались лежать на крепостном валу и опушке леса, когда неприятель отступил. Сверху было видно, как поредевшее войско сошлось на прогалине и двинулось в северном направлении, чтобы соединиться с атакующими дружинами.

Обломали зубы, больше не сунутся, решили воеводы, скрытно отвели от стен большую часть отрядов, бросив их на опасные участки обороны.

Чего они не видели, так это притаившихся дружин Олега, которые остались в лесу, куда пробирались со всех сторон с наступления темноты и до зари. Едва только наверху прозвучали сигналы отбоя, князь разослал гонцов с приказом готовиться. В этом не было необходимости. Все и так были наготове.

По совету Мары Олег приказал внимательно осмотреть склон крепостного вала, дабы обнаружить там тропки, проложенные киевлянами в обход ворот. Кто использовал лазы для того, чтобы таскать из лесу хворост, кто тайком охотился, кто пробирался в город, минуя стражу у ворот. Проделывая свой путь снова и снова, хитрецы, не замечая этого, вытаптывали траву. Издали эти стежки были отлично видны. Указав на них, Олег поручил воеводам отправить ратников к каждому из таких ходов, чтобы они просочились в город, пока их товарищи будут карабкаться на частоколы. Даже небольшие отряды, неожиданно напавшие на защитников с тыла, могли переломить ход боя.

– Начинаем, братцы, – негромко произнес Олег. – Сам не трусь и врага не жалей.

Разбойничий посвист, изданный им по окончании короткой речи, был повторен в разных концах леса, и из чащи полезли все новые и новые отряды нападающих. Одни несли на плечах длинные шесты с набитыми перекладинами, другие размахивали на ходу крюками на веревках, намереваясь карабкаться по ним.

Растерянность защитников была столь велика, что они не сразу схватились за луки и даже забыли о необходимости звать подмогу. Впрочем, сражения по всей окружности детинца были такими яростными, что вряд ли их зов был бы услышан. Когда же стало ясно, что Олег бросил на прорыв многие тысячи воинов, было уже поздно.

Еще рубились на стенах киевляне, еще отталкивали лестницы и перерезали канаты, но врагов становилось все больше, и вскоре в восточной части Киева остались лишь слабые очаги сопротивления, которые либо угасали сами собой, либо их гасили с помощью оружия.

Крови было столько, что кто-нибудь постоянно оскальзывался, попадая под ноги дерущимся. Раненые валялись повсюду, умоляя о пощаде, зажимая раны слабнущими руками, пытаясь удержать внутренности в распоротых животах. Были такие, которые ползли, сами не зная куда, и в спинах их покачивались стрелы. Кто-то оплакивал потерянную руку, а кто-то обшаривал тела врагов и товарищей. Всякое можно увидеть на поле боя, но ничто не удивляло тех, кому было не впервой принимать участие в сече.

Когда Олег повел дружины вглубь детинца, сопротивление уже шло на убыль. Бились лишь самые самоотверженные либо те, кто прикрывал близких. Но это продолжалось недолго. Защитники Киева не хотели гибнуть зазря. Бросая оружие, они покорно сбивались в кучи и ждали своей участи, тоскливо и жалобно поглядывая на победителей.

К Олегу подвели двух воевод, которые не погибли, не переоделись в доспехи простых ратников и не попытались спрятаться в теремах.

– Прикажешь казнить их, князь? – спросил Братич, все еще опьяненный кровопролитием и свирепо раздувающий ноздри.

– Зачем? – возразил Олег. – Мне смельчаки по нраву. Пойдут служить мне – вознагражу. А нет – так отпущу на все четыре стороны.

Воеводы переглянулись. Оставив их размышлять, Олег направился к терему, еще недавно принадлежавшему Аскольду и Диру. Двор был полон народу, смотревшего на князя с ужасом, ненавистью и надеждой. На крыльце понурой гурьбой стояли бояре вперемешку с гриднями. Дворовые бабы и девки тихонько плакали при виде толпы победителей, ввалившейся во двор.

Олег поставил ногу на ступеньку, но Сигур забежал вперед и быстро произнес:

– В покои не ходи, князь. Рано. Сперва нужно все осмотреть и обыскать.

Отодвинув его рукой, Олег медленно пошел наверх. Ему нравилось, как на него смотрят, как расступаются, как шепчутся за его спиной. Какой-то расторопный малый распахнул перед ним дверь и поклонился до полу. В сенях все жались по лавкам, тараща испуганные глаза.

Ни к кому прямо не обращаясь, Олег спросил:

– Жены у ваших князей были? Где они? Наверху? Кто проводит?

Провожать взялся все тот же мастер отворять двери. Олег по-хозяйски вбивал каблуки в ступени и улыбался. Еще никогда в жизни он не был так счастлив.