Текст книги "Евпраксия – святая грешница"

Глава 7

Путешествие перестало быть таким однообразным и утомительным, когда пошли города, в которых можно было отдохнуть и пополнить запасы провизии. В Луческе Евпраксия просидела три дня, несмотря на попреки подгонявшего ее барона Дюрента. Когда он стал проявлять чрезмерную настойчивость, князь Ярополк ударил кулаком по столу и сказал, что его племянница сама вольна решать, когда отправляться в путь. Немец покинул пиршественный зал в гневе и ушел из города, разбив лагерь за валами над быстрым Стыром.

– Правильно, – рассудил Горислав, когда узнал о случившемся. – Без них воздух будет чище.

– Тебя никто не спросил, – отрезала Евпраксия.

Она уже не сердилась на него, но была вынуждена притворяться, чтобы он не вздумал возобновить свои приставания. До Саксонии было далеко, и Евпраксия пока не слишком тревожилась о том, как станет объяснять или скрывать утрату девственности. Подобно всем людям, она была озабочена насущными заботами и проблемами, не заглядывая далеко вперед.

Рассматривая себя в зеркало, она отмечала происходящие с ней перемены (или воображала, будто наблюдает их). Как бы то ни было, ей казалось, что грудь у нее наливается соками, лицо взрослеет, а тело приобретает округлые формы, отличающие женщин от девочек.

Князь Ярополк удивился, когда узнал, что племянница только что отметила свое тринадцатилетие.

– Вот как? – сказал он, внимательно глядя на нее. – А я думал, тебе шестнадцать или даже больше. Рано расцвела.

В глазах его засветилось чувство, которое совсем не понравилось Евпраксии. Тем же вечером она стала прощаться с дядей, говоря, что пора в путь-дорогу.

– Куда ты на ночь глядя? – всполошился он, но она была непреклонна.

После того как Горислав взял ее силой, она составила цену сразу всем мужчинам, и цена эта оказалась невысока. Евпраксия поняла, что доверять нельзя никому, какими бы влюбленными или восхищенными глазами они ни смотрели. Все равно воспользуются своей силой и ее слабостью. После этого открытия даже предстоящий брак перестал пугать ее так сильно. Ведь наличие супруга и статус замужней дамы избавляли ее от домогательств других мужчин.

Эти же соображения руководили Евпраксией, когда она не прогнала Горислава и не покарала его за надругательство. По крайней мере он продолжал относиться к ней почтительно и служил ей защитой от немцев. Приходилось соблюдать этот баланс. Даже несмотря на то, что в обществе Горислава Евпраксия чувствовала себя так, словно была вынуждена держать при себе прирученного волка, который в любой момент может опять сорваться с цепи.

Этот волк был готов порвать любого, кто угрожал его хозяйке.

Когда Ярополк стал очень настаивать на том, чтобы Евпраксия провела у него хотя бы еще одну ночь, она под благовидным предлогом позвала Горислава, а потом – уже в его присутствии – объявила о своем решении снова. Возражений больше не последовало. Держать ручного волка опасно, но в первую очередь он представляет опасность для окружающих и заставляет их держаться на расстоянии.

Покинув Волынские земли, обоз вскоре достиг предгорий Карпат. Дорога пролегала через долины, окруженные зелеными валами лесов, уходящих все выше и выше, а потом постепенно и она сама начала подниматься к небу, опоясывая вершины подобно змее. Там и сям среди зелени проступали грозные утесы, напоминающие каменных великанов. В небе парили орлы и коршуны, словно дожидаясь, когда путники упадут, обессиленные.

На одном перевале обоз попал под проливной дождь, и верблюд свалился в пропасть вместе с половиной приданого. Немцы спускаться за ним отказались, заявив, что это не их вина и не их дело. Тогда Горислав приблизился к Евпраксии, посмотрел ей в глаза и предложил:

– Приказывай, княжна.

Торжествующие огоньки плясали в его глазах.

Евпраксия помедлила с ответом. А что, если бросить добро на произвол судьбы? Как невеста, она уже утратила главное. Ни соболя́, ни яхонты не спасут ее от позора, если обман откроется. И виной тому бесстыжий Горислав, воспользовавшийся беспомощностью Евпраксии. Хотелось плюнуть ему в лицо. Прежняя девочка так и поступила бы, но теперь на ее месте стояла другая, осознавшая, что там, где не хватает собственных сил, следует действовать хитростью.

– Возьми людей сколько нужно и полезай в пропасть, – сказала она Гориславу.

– За это ты должна пообещать мне… – начал он.

Евпраксия не дала ему договорить.

– Обещаю, – быстро сказала она.

Горислав кивнул и пошел готовиться к опасному спуску. Когда он и пятеро других смельчаков, обмотанные веревками, скрылись из виду, к Евпраксии приблизился барон Фридрих фон Дюрент. Они заговорили по-немецки, чинно прохаживаясь по дороге. Дождь прекратился, но все пространство над головами было заполнено серым туманом, сочащимся влагой. Голоса звучали в сыром воздухе глухо, как сквозь вату.

Барон говорил о том, что сердце его изнывает от неразделенной любви, что он готов умереть за одну лишь ночь, подаренную ему Праксидой. Она терпеливо слушала его и даже изредка кивала, изображая тем самым благосклонность. На самом деле она не собиралась тешить собой немца. Ее замысел состоял в другом. Его искушенность в любовных делах могла оказаться полезной. И, выслушав его признания и просьбы подарить ему ночь любви, Евпраксия сделала вид, будто колеблется.

– Помнится, вы рассказывали мне о рыцарском обычае делить ложе с дамой, отделившись от нее обоюдоострым мечом. Если вы обещаете не прикасаться ко мне и пальцем, то, пожалуй, я могла бы допустить вас в свои покои…

– Настоящая любовь не терпит ограничений, – сурово возразил фон Дюрент. – Страсть, бушующая во мне, требует выхода.

– Должно быть, вы забыли, что я девица, – произнесла Евпраксия. – После венчания мне предстоит первая брачная ночь. Маркграф легко распознает обман.

– Есть способ, которым пользуются девушки, потерявшие невинность.

– Правда? Никогда не слышала о таком.

Барон доверительно склонился к Евпраксии, взял ее под руку и заговорил в подставленное ухо:

– Достаточно иметь при себе рыбий пузырь, наполненный свиной или любой другой кровью. Остальное додумывайте сами, Ваше Высочество. Мне, право, неловко об этом говорить.

– Фу, какая гадость! – воскликнула Евпраксия, высвобождая руку. – Даже слышать не хочу об этом! Как вам не стыдно, барон? За кого вы меня принимаете? Молитесь о том, чтобы моему мужу не стало известно об этом разговоре. Ступайте прочь, пока я вконец не рассердилась!

Отчитав таким образом ошеломленного фон Дюрента, Евпраксия впервые за много дней избавилась от тревоги. Теперь ей было известно, как ввести Генриха Длинного в заблуждение. Нужно лишь не забыть заготовить пузырь заранее, а уж спрятать его не составит труда.

Когда скарб был поднят из ущелья на дорогу, странствие возобновилось. Горислав, чувствуя себя героем дня, ехал рядом с возом Евпраксии и нашептывал игривые словечки, склонившись из седла к окну. Ему тоже не терпелось провести с ней ночь. Сознание своей власти над мужчинами наполняли княжну неведомой ей дотоле гордостью. Несмотря на то, что каждый из них был втрое сильнее ее, она училась вертеть ими как заблагорассудится.

– Я тебя выкраду, – пригрозил Горислав, видя, что лестью и уговорами ему своего не добиться. – Увезу в лес ночью, и будешь ты опять моею, как тогда.

Евпраксия поманила его пальцем: мол, нагнись ниже. Напрасно он напомнил о ее унижении. Тогда на реке, наплававшись вволю, он снова накинулся на Евпраксию, и она не сумела дать ему отпор. Но то происходило вдали от людских глаз, а здесь, среди многолюдного сопровождения, их роли переменились. Теперь сильнее была она, и Гориславу предстояло убедиться в этом.

– Что? – спросил он, почти просовывая голову в прорезь окна.

– А вот что, – ответила Евпраксия, вцепившись ногтями в его доверчиво подставленное ухо. – Ты кто такой, чтобы такие вещи говорить хозяйке своей? Вот велю тебя выпороть, тогда узнаешь! Пошел прочь, негодник!

Она не просто отпустила ухо Горислава, а с силой оттолкнула его голову, так что он качнулся, выпрямляясь в седле.

– Домой вернусь, – пригрозил он, сверкая очами. – Сама поезжай дальше со своими немцами.

Это было не в интересах Евпраксии, но она не подала виду, что испугалась, а вместо того произнесла холодно:

– Возвращайся, коли так. А вперед тебя гонца с грамотой пошлю, чтобы в Киеве узнали, что я тебя прогнала за блуд и непочтение. Сам объяснишь князю Всеволоду, что сие означает. Уезжай.

Она вытянула вперед руку с выставленным пальцем. Горислав подобрал поводья, готовясь развернуть коня, но вместо этого продолжал ехать рядом. Он прекрасно понимал, какой прием ожидает его на родине, если Евпраксия приведет угрозу в исполнение. Даже если никто в Киеве не узнает истинной подоплеки его преждевременного возвращения, то все равно доверие к нему будет подорвано. Ни ему больше не быть оруженосцем при великом князе, ни отцу и братьям не сиживать на почетных местах во время советов.

– Как сокровища из пропасти доставать, так Горислав, – буркнул он. – А как что не по нраву, так поди прочь. Несправедливо.

Получилось это настолько по-мальчишески, что Евпраксия не удержалась от смеха. Она поняла, что одержала очередную победу над мужчиной, и ей сделалось весело.

– О справедливости нужно было на речке думать, – сказала она, но уже не сердито, а нравоучительно. – А ты что сделал? Терпи теперь.

– Не сдержался, – признался Горислав. – Люба ты мне, Евпраксия. Как подумаю, что скоро у тебя муж будет, так здесь все переворачивается.

Он прижал ладонь к груди. Евпраксия выглянула из воза, проверяя, не подслушивает ли их кто, но кучер клевал носом, а девки шли пешком далеко впереди, разминая ноги.

– Будешь вести себя хорошо, я тебя к себе допущу, – пообещала Евпраксия. – А сейчас оставь меня. Рыцари уже косятся.

Откинувшись на спинку сиденья, она закрыла глаза, испытывая незнакомое доселе волнение. Сердце колотилось в груди, томясь там, как в темнице. «Оказывается, он тоже мил мне, – думала Евпраксия растерянно. – Или я теперь сделалась такой испорченной, что мне все равно, от кого принимать ласки?»

От противоречивых мыслей у нее раскалывалась голова. Она не понимала, влечет ли ее именно к Гориславу или же это просто тяга к мужчинам. И она точно знала: супруг-немец никогда не будет ей близок, каким бы пригожим, умным и добрым он ни оказался. Ей хотелось обратно в Киев. Она отдала бы половину жизни за право остаться на родине. И, подумав об этом, Евпраксия поняла: ее тяга к Гориславу рождается из тоски по отчему дому. Он был частью той, прежней киевской жизни, которая оборвалась при выезде за ворота.

Погруженная в свои невеселые мысли, девушка не сразу поняла, что снаружи творится что-то неладное. Сначала тревожно заржали лошади, потом зазвучали человеческие голоса, наперебой выкрикивающие что-то про камни. Какие камни? При чем тут они? Спрашивая себя об этом, Евпраксия ощутила, что днище и скамья под нею вздрагивают, а до ее ушей доносится низкий грохот, усиливающийся с каждым мгновением.

Лезвие ножа вспороло шатер, установленный на возу. В прорезь просунулись мужские руки, грубо облапившие Евпраксию.

– Не смей! – завопила она в лицо Гориславу.

Его глаза были круглыми, как монеты, а лицо словно бы выкрашено белилами. Не произнеся ни слова, он выдернул ее из воза, будто морковку с грядки.

Мимо бежали и скакали спутники Евпраксии, причем, что самое странное, разбегались они в обе стороны, спеша освободить участок дороги, на котором находились.

Грохот нарастал, сопровождаясь ударами и толчками земли под ногами. Пока Горислав куда-то тащил Евпраксию, она бросила взгляд на утес, нависающий над ними, и обмерла. По крутому склону, сталкиваясь, подпрыгивая, кувыркаясь и обгоняя друг друга, катились вниз валуны, окруженные ворохом щебня и тучами пыли.

– Обвал! – крикнул Горислав. – Бежим, княжна! Завалит!

Она не бежала – она летела за ним по воздуху, почти не касаясь подошвами земли. Горислав тянул ее за руку, как ребенка. Бросив последний взгляд наверх, он прыгнул к отвесной стене, прижался к ней и притянул к себе Евпраксию. В следующее мгновение дневной свет померк и дорога исчезла под грудой камней. Удар всей этой обрушившейся громады был настолько силен, что, казалось, вся гора рухнула в одночасье. Рты и легкие людей наполнились пылью, каменная крошка разлетелась в стороны, нанося раны и царапины.

Потом стало светлее, хотя в грязном облаке все равно ничего не было видно. Раздвигая пыль руками и кашляя, Горислав пытался хоть как-то уберечь Евпраксию, сидящую на земле. Она благоразумно распустила платок, чтобы накрыть им всю голову и дышать сквозь ткань.

– Пронесло, – проговорил Горислав, когда все кончилось.

Евпраксия вгляделась в окутывающую их муть.

– Где воз? – спросила она.

Дорога представляла собой сплошное нагромождение больших и маленьких камней. Основная масса их покатилась дальше, унося с собой все, что оказалось на пути у лавины. На память от воза остались щепы, доски да обод колеса с обломками спиц. Из камней торчала голова подыхающего вола. Он бессмысленно смотрел на людей и раздувал окровавленные ноздри.

– Убейте его! – звонко попросила Евпраксия. – Убейте его, кто-нибудь!

Горислав подобрался к несчастному животному, вытащил меч и замер, не решаясь завершить начатое. За него это сделал немецкий рыцарь в мятых латах. Евпраксия заплакала. Ее не утешило сообщение о том, что верблюды с драгоценной поклажей не пострадали, поскольку во время камнепада находились в хвосте процессии. Слишком много было других известий, весьма прискорбных. Погибло двенадцать человек, включая половину слуг княжны и нескольких немецких рыцарей, которым случилось ехать рядом с возом.

Если бы не Горислав, от Евпраксии мокрого места не осталось бы. Однако ни он, ни она ни разу не заговорили об этом. Ему было достаточно брошенного на него взгляда, полного благодарности и обещания.

Глава 8

Разбор завала занял два дня, несмотря на помощь других путников, вынужденных задержаться на дороге. Те, что продвигались на запад пешком, добрались до Кракова первыми и сообщили там о приближении киевской княжны, задержанной лавиной в горах. В ста верстах от Кракова ее встретили посланцы Владислава Первого, сына князя Польши Казимира Восстановителя. Матерью Владислава была дочь Владимира Киевского, так что он почел за долг и честь принять родственницу с поистине королевскими почестями.

Представлял его воевода Сецех, суровый муж, лицо которого было словно высечено из гранита. С собою он прихватил толмача, знавшего русский язык, но не понимавшего ни слова по-немецки. Почувствовав себя задетым, барон Фридрих фон Дюрент бросал на него долгие выразительные взгляды, и если бы они были способны испепелять, то от гордого поляка остались бы одни дымящиеся доспехи.

Воевода предложил Евпраксии доехать до Кракова в удобной повозке, снабженной дверями и окнами и подвешенной к раме на ремнях, благодаря которым находящиеся внутри люди не тряслись в пути, а мягко раскачивались. Они забрались туда вместе с переводчиком и разговорились. Сецех, разузнав у девушки, куда и зачем она направляется, без обиняков предложил ей остаться в польской столице.

– Немцы – народ скучный и жадный, – сказал он, поигрывая бровью, рассеченной шрамом. – Зачем тебе к ним ехать? Они тебя погубят. Сломают, сорвут, как цветок, и бросят.

– Не в моей власти разрушать брак, назначенный отцом, – ответила на это Евпраксия. – Как послушная дочь, я обязана следовать его воле.

– Отрадно слышать такие достойные речи от юной девушки, – кивнул поляк. – Однако же, выполняя отцовскую волю, не следует забывать и о собственной выгоде. Оставайся у нас. Кем ты станешь в Саксонии? Маркграфиней, маркизой по-нашему. В Кракове я сделаю тебя королевой. И муж твой будет одних с тобой лет.

– Отец…

– Он будет вынужден принять и одобрить твой выбор. Пусть не сейчас, пусть позже.

– Нет, – возразила Евпраксия, отрицательно качнув головой. – Узнав, что я нарушила его наказ, он попросту отречется от меня.

Если бы она умела читать мысли, то удивилась бы тому, как сильно гневит польского воеводу ее отказ. Учитывая нежный, почти детский возраст киевской княжны, Сецех рассчитывал, что ему легко удастся обвести ее вокруг пальца. Нет, на самом деле он не собирался устраивать замужество Евпраксии. Его задачей было помешать союзу княжны с немецким маркграфом, ибо в сближении двух государств по обе стороны от Польши воевода видел реальную угрозу. И немцев, и русских он считал врагами, что было неудивительно, учитывая количество войн, которые то и дело вспыхивали между ними. Удержав киевскую княжну у себя, можно было не только не допустить нежелательный союз, но и рассорить Всеволода с немецкими властителями.

– Я сам поеду к твоему отцу, Праксида, – заговорил Сецех, ничем не выдавая ту бурю негодования, которая бушевала в его гордой и своевольной душе.

Князь польский Владислав давно уже был безвольной марионеткой в руках воеводы. Не занимая трона, Сецех по существу являлся настоящим правителем и сам вершил политику страны. По его наущению Владислав отказался от королевского титула и занимался все больше делами светскими и богоугодными. Его незаконнорожденный сын Збигнев не имел права унаследовать власть, зато мог оказаться полезным для осуществления планов Сецеха.

Задержать высокородную гостью в столице! Расстроить ее брак с немецким маркграфом! Не допустить сближения русских с немцами! Любой ценой, любой ценой…

Между тем Евпраксия проявляла удивительное для ее возраста и пола упорство. Заявив, что отец никогда не меняет решений и не нарушает данных обязательств, она попросила Сецеха сменить тему.

– Иначе я буду вынуждена отклонить приглашение посетить Краков, – произнесла она с неподражаемым выражением лица. – Не уговаривайте меня, воевода. Я привыкла руководствоваться собственным умом.

Сецех кивнул и заговорил о необычайно знойной погоде, установившейся в долине Вислы. По его мнению, такая жара могла смениться проливными дождями. Евпраксия согласилась с ним и рассказала о камнепаде в горах. Сецех поделился воспоминаниями о том, как едва не погиб во время прошлогодней метели. Она поведала о нападении зубров (умолчав о том, к чему оно привело и чем завершилось). Так за приятными беседами они не заметили, как достигли Кракова, потрясшего Евпраксию обилием сторожевых башен и шпилей, а также высотой крепостных стен.

– Откуда у вас столько камня? – дивилась она, глядя на приближающийся город. – У нас камней только на храмы хватает, да и то не на все.

– Говорят, Киев из бревен сложен? – спросил Сецех.

– Совершенно верно. Лесов вокруг хватает.

– Деревянный город легко сжечь, – заметил поляк задумчиво.

– Однажды такое было, – согласилась Евпраксия. – Задолго до моего рождения. Но Киев быстро отстроили. Он на святых холмах стоит. Вечный город.

– Вечного ничего не бывает, – мрачно произнес Сецех.

– Позвольте не согласиться с вами в этом, воевода. Киев стоял до начала времен и будет стоять до их окончания.

Поляк промолчал, а сам подумал: «Шпанская мушка. Вот что тебя проймет, глупая девчонка. Ты не доедешь до Саксонии, а если и так, то раньше тебя туда прискачет мой гонец и сообщит Генриху Длинному о твоем позоре».

– Да хранит Киев Господь, – произнес он вслух, не ввязываясь в бесполезный спор. – И вас вместе с ним, Ваше Высочество.

– Я теперь далеко, – сказала Евпраксия печально. – И вряд ли когда еще увижу Киев.

«Ты можешь вернуться на родину значительно раньше, чем предполагаешь», – подумал Сецех с веселой злостью.

– Все в руках Господа, – сказал он.

Прием, устроенный Владиславом в честь гостей, был пышным по здешним меркам, но Евпраксии показался достаточно скромным. В пиршественной зале собралось не больше сотни человек, основные блюда можно было пересчитать по пальцам, музыкантов было пятеро или шестеро. В сравнении с киевскими пирами это больше походило на торжественный ужин в семейном кругу.

Евпраксию усадили по левую руку от Владислава. С другой стороны восседал Сецех, галантно ухаживавший за ней, предлагавший отведать лучшие яства и подливавший девушке всевозможных вин из краковских подвалов.

– Неприятный вкус, – поморщилась она, сделав очередной глоток. – Мышами отдает.

– Это с непривычки, – усмехнулся Сецех. – Все знатные дамы пьют это вино. Его поставляют нам монахи из ордена цистерцианцев.

– Неужели? – восхитилась Евпраксия и сделала еще один глоток.

Она понятия не имела, кто такие цистерцианцы, но постеснялась спросить. Сецех улыбнулся опять и пояснил, что аббатство этих монахов находится в провинции Бордо, где выращивают совершенно необычный виноград. Правда, он не стал говорить девушке, что характерный вкус и запах вино приобрело оттого, что в него высыпали пыльцу растертой в порошок шпанской мушки, которая на самом деле является небольшим зеленым жучком размером с ноготь. Эта шпанка, как ее называли, использовалась для приготовления благовоний и приворотного средства, оказывавшего совершенно потрясающий эффект как на мужчин, так и на женщин. Еще развратная жена Октавиана Августа в Риме подсыпала шпанку в еду гостям, дабы они начали общее совокупление и сделались уязвимыми для дальнейшего шантажа. С тех пор гадалки и знахарки взяли это средство на вооружение и распространили по всей Европе.

Тут главное было рассчитать правильную дозу и срок, чтобы действие порошка не пришлось на ночной сон или не началось раньше времени. Теперь, когда Евпраксия выпила снадобье, следовало не пропустить первые признаки одурманивания: расширение зрачков, участившееся дыхание, покраснение лица и шеи. После этого в игру должен был вступить Збигнев, четырнадцатилетний бастард Владислава, заранее подученный воеводой. В случае удачного исполнения своей роли отрок получал в свое распоряжение не только распаленную девицу, но и кошель золотых, обещанных воеводой.

Збигнев сидел за общим столом, всего через дюжину человек от отца. Несмотря на то что родила его наложница, Владислав любил сына и всячески приближал его к себе, не обращая внимания на брюзжание придворных. Видя это, Сецех тоже благоволил к парню, и, как выяснилось, не зря. Бросив многозначительный взгляд в его сторону, Сецех подал условный знак, означающий «будь начеку».

Евпраксия, громко хохоча, рассказывала жене Владислава какую-то путаную историю про русалок, снова и снова повторяя, что рыбьих хвостов у них нет, а есть только ноги – «ну прямо как у нас». Переводчик не успевал за ее сбивчивой речью, так что польской княгине приходилось прилагать немало усилий, чтобы изображать заинтересованность и вставлять вежливые реплики.

Закончив рассказ, Евпраксия отыскала взглядом Сецеха и попросила его налить ей еще немного вина из «монашеского винограда». Он выразительно посмотрел на Владислава и сказал:

– Наша гостья немного устала, Ваше Величество. Вы не возражаете, если я попрошу вашего сына показать ей Вавель, чтобы она могла развеяться немного после долгого пути?

Владислав, опасавшийся, что юная княжна выпила лишнего и способна на какую-нибудь неожиданную выходку, поспешно согласился. Сецех посмотрел на Збигнева и сделал приглашающий жест. Парень тотчас оказался возле главного стола и, приветливо улыбаясь Евпраксии, предложил:

– Ходж, покаже си замек[2]2
  Пойдем, я покажу тебе замок (пол.).


[Закрыть].

У него были зеленые, близко посаженные глаза, острый нос и подбородок с милой ямочкой. Каштановые волосы его топорщились непокорными кольцами. Одет он был как взрослый, но шапки не носил, и это понравилось Евпраксии. Он весь ей понравился.

– А я тебя понимаю, – обрадовалась она. – Без переводчика.

– Вот и отлично, – милостиво кивнул Сецех. – Ступайте и не торопитесь за стол, пока мы здесь будем обсуждать скучные взрослые дела.

Збигнев, пряча улыбку, ответил поклоном. За столом он выпил больше, чем ему дозволялось, прикладываясь к кубкам соседей. Его не покачивало, но голова слегка шла кругом, и это было приятно. Выводя Евпраксию из зала, он ставил ноги преувеличенно твердо и держал спину прямо. Неотрывно наблюдавший за ними Горислав поднялся со скамьи и тоже пошел к выходу. Стражники у двери попробовали преградить ему путь, но он жестами показал, что должен срочно справить нужду.

– Лазенка по другей строне, – сказали ему.

– Сам разберусь, – грубо ответил он, оттолкнул алебарду и вышел.

Разминаясь со слугами, бегающими по коридору с подносами, Горислав быстро зашагал к повороту, за которым мелькнул край платья Евпраксии. Ему опять преградили путь двое стражников, но на этот раз они оказались куда более настойчивыми, чем те, которые стояли в пиршественном зале. Как Горислав ни наседал на них, как ни бранился, ничего не помогало. Отчаяние охватило его. Он догадывался, что польский князек увел Евпраксию неспроста, и это разрывало ему сердце. Ревность была настолько сильной, что Горислава буквально трясло, как от озноба.

Увидев, что на помощь стражникам спешат другие, возглавляемые начальником, он был вынужден отступить. Вернувшись в зал, Горислав приблизился к немцам и обратился к фон Дюренту через переводчика. Барон выслушал его молча, а потом спросил:

– Так ты думаешь, что польский парень не зря уединился с Праксидой?

– Да! – горячо подтвердил Горислав. – Он замышляет что-то недоброе.

– Что же тут недоброго? – усмехнулся фон Дюрент, продолжая обгладывать свиное ребрышко. – Пусть молодые тешатся.

Он не простил Евпраксию за неоднократные отказы и был бы даже рад, если бы она запятнала свою честь до встречи с Генрихом Длинным. Ему все равно ничего не перепадет. Так пусть же эта девчонка раскается в том, что отвергла любовь самого Фридриха фон Дюрента.

Выслушав ответ, Горислав схватил барона за горло. В тот же миг немцы оторвали его от хозяина, повалили на пол и принялись топтать, пока не вмешались личные охранники польского князя. Возмущенный поведением гостей до глубины души, он объявил пир законченным и, не слушая извинений, покинул зал. Барон Дюрент тоже увел своих рыцарей. Горислав с размазанной под носом кровью был препровожден в свои покои. По пути на второй этаж он столкнулся с бледной как смерть Евпраксией, которую сопровождали две чопорные польские дамы. Горислав попытался заглянуть ей в глаза, чтобы прочитать там ответ на свои догадки, но она отвела взгляд.

Таким образом, ополаскивая лицо, Горислав смывал с него не только кровь, но и слезы, хотя никому на свете не признался бы в этом.