Текст книги "Самурай"

Глава 4

Избитый штормами корабль потерял ход и напоминал дрейфующую баржу. Японцы были измотаны. Запасы пресной воды подходили к концу, из-за нехватки овощей началась цинга.

Как-то после двух месяцев плавания откуда-то прилетели две птицы, вроде бекасов, и уселись на мачту. Испанские и японские моряки радостно закричали. Появление птиц говорило о близости земли. Клювы у птиц были желтые, крылья – коричневые с белым; сорвавшись с мачты, они скользнули над бортом и скрылись из вида.

Вечером с левого борта показались горы. Мыс Мендосино. Бухты в этих местах не было, поэтому корабль бросил якорь в открытом море. Спустили шлюпку, в которую сели пять испанских и пять японских матросов. Им предстояло пополнить запасы пресной воды и провизии. Остальным японцам капитан Монтаньо высаживаться на берег запретил – все-таки это было опасно.

На следующий день корабль отправился дальше на юг. Подкрепившись свежей водой и овощами, путешественники ожили и после долгого перерыва снова получили возможность наслаждаться путешествием по спокойному морю. Утром на десятый день после того, как корабль покинул мыс Мендосино, они увидели вдали берег, поросший лесом. Это была земля Новой Испании, которую японцы видели в первый раз в жизни. Собравшись на палубе, они радостно кричали, кто-то даже плакал. Хотя они покинули Японию всего два с половиной месяца назад, их переполняло ощущение, будто путешествие длится уже очень долго. Они похлопывали друг друга по плечу, радуясь, что им все-таки удалось пережить это плавание.

На следующий день корабль подошел к берегу. Стояла страшная жара. Ослепительное солнце заливало своими лучами длинную белоснежную полосу пляжа, поднимавшиеся за берегом холмы поросли невиданными деревьями, высаженными ровными рядами. Испанские моряки объяснили, что это оливы, их плоды съедобны и идут на приготовление масла. Обожженные солнцем, обнаженные до пояса местные жители – мужчины и женщины – с громкими криками выбегали из оливковой рощи.

Густо покрытый лесом остров издали казался маленьким. Когда подошли ближе, стало видно, как волны разбиваются о скалы. Над кораблем кружили морские птицы. «Сан-Хуан Баптиста» медленно огибал остров, пока не показался мыс, сплошь заросший оливковыми деревьями.

– Акапулько! – раздался с марса ликующий возглас.

Взобравшийся на мачту испанский матрос показывал на открывшуюся взгляду небольшую бухту. В тот же миг толпившиеся на палубе испанцы и японцы радостно закричали. Испуганные птицы взмыли в небо. Посланники, выстроившись в ряд, разглядывали бухту и выдававшиеся в море справа и слева мысы. Впервые в жизни они видели чужестранный порт, чужую землю, на которую им предстояло ступить. Лица Тародзаэмона Танаки и Самурая были серьезны и напряженны, у Кюсукэ Ниси блестели глаза, Тюсаку Мацуки стоял с раздраженным видом, скрестив руки на груди.

В бухте стояла тишина. Штиль – ничто не беспокоило водную гладь. По размерам бухта была просторнее Цукиноуры, откуда начиналось плавание, но кораблей в ней почему-то не было. За бухтой простиралось песчаное побережье, в глубине стояло одно-единственное строение белого цвета. Его окружала стена с бойницами; вокруг ни души. Бросили якорь.

Испанцы опустились на колени. Веласко поднялся на верхнюю палубу и, повернувшись лицом к команде корабля, осенил моряков крестным знамением. Кое-кто из японских купцов сложил ладони в подражание ему.

– Осанна! Благословен Грядущий во имя Господне!

С голосом Веласко мешались резкие птичьи крики. Легкий бриз ласкал лица. После молитвы капитан, его помощник и Веласко спустились в шлюпку и направились за разрешением высадиться на берег.

Те, кто остался на борту, дожидаясь их возвращения, разглядывали расстилающийся перед ними гнетуще жаркий пейзаж. Солнце нещадно поджаривало бухту и побережье. Ничем не нарушаемая тишина очень беспокоила японцев. Им почему-то казалось, что они здесь нежеланные гости.

Капитана и его спутников все не было. Еще два испанца сели в другую шлюпку и поплыли узнать, в чем дело. Палящие лучи солнца заливали палубу, японцы, не в силах больше терпеть жару, спустились вниз. Часа через три пришло известие, что сойти на берег разрешено только испанской команде корабля. Комендант форта Акапулько не имел полномочий разрешить высадку людям с неожиданно появившегося японского судна и отправил гонца в Мехико к вице-королю Новой Испании.

Раздался недовольный ропот. За время путешествия и посланники, и купцы незаметно для себя поверили, что в этой стране все готово к их приему, их встретят с распростертыми объятиями и дальше все пойдет гладко. Они не могли понять, почему испанцы могут сойти на берег и только японцы должны остаться на корабле.

Вечером, когда раскаленное солнце катилось к горизонту, по палубе гулял легкий ветерок и стайки мелких птиц носились вокруг, вернулась капитанская шлюпка. Посланники от имени всех японцев на борту потребовали от Веласко объяснений.

– Вам нечего беспокоиться. – На лице Веласко появилась его обычная улыбка. «Вам нечего беспокоиться» – священник часто повторял эту фразу. – Завтра вы все сможете сойти на берег.

– Его Светлость построил для вас, испанцев, этот огромный корабль и отправил его сюда, – не отступал Тародзэмон Танака. – Неуважение к нам означает пренебрежительное отношение к Его Светлости и Высшему совету.

– Однако Его Светлость и Высший совет, – Веласко продолжал улыбаться, – распорядились, чтобы по прибытии в Новую Испанию вы следовали моим указаниям.

На следующий день первыми сошли на берег испанские моряки. И только после полудня комендант форта отправил на лодках местных индейцев, чтобы они доставили с корабля японцев и их груз. На песке выстроились солдаты с ружьями в руках, они с опаской разглядывали высаживавшихся из лодок чужеземцев в странных одеяниях.

Четверо посланников в сопровождении капитана, его помощника и Веласко торжественно зашагали к форту, который окружали поросшие оливковыми деревьями холмы. Стены форта были оштукатурены, он был защищен стеной, в которой были устроены стрельницы. В стенных нишах стояли горшки самой разной формы, в них огнем пылали ярко-красные цветы.

Миновав ворота, охраняемые солдатами, процессия оказалась во внутреннем дворе. С четырех сторон его окружали строения, к каждому было приставлено по паре караульных. Посланники молча шли по выложенной каменными плитами дорожке, до них доносился аромат цветов, жужжание пчел. По сравнению с замком князя форт казался убогим, это был даже не форт, а довольно примитивное укрепление.

Хозяин здешних мест, уже довольно пожилой человек, встречал посланников возле комендантского барака. Он обратился к ним с длинной приветственной речью, из которой они не поняли ни слова. Пока Веласко переводил, комендант бесцеремонно разглядывал четверых японцев. В переводе Веласко приветствие представляло собой набор цветистых фраз и благодарностей, но по растерянному взгляду коменданта Самурай понял, что радости от появления непрошеных гостей он не испытывает.

За приветствиями последовало приглашение на обед. В гостиной вошедших в сопровождении капитана Монтаньо и Веласко японцев ожидала жена коменданта и несколько офицеров, которые принялись рассматривать их, как диковинных зверей, и тайком переглядываться. Тародзаэмон Танака, боясь опозориться перед чужаками, сердито поводил плечами, Кюсукэ Ниси уронил на пол нож и вилку, которыми пользовался в первый раз в жизни. За столом комендант и его жена через переводчика вежливо расспрашивали гостей о далекой стране Японии, но скоро перешли на свои дела, и японцы, не понимавшие по-испански, оказались предоставлены сами себе.

Посланники вернулись на корабль без сил. Купцам пришлось отправиться вслед за ними и ночевать в большой каюте, потому что в Акапулько не было постоялого двора или монастыря для отдыха. По самолюбию посланников был нанесен удар, и они не скрывали раздражения. Вечернее солнце било в иллюминаторы, в каюте было душно. Не успев войти, Танака принялся бранить Ниси за легкомыслие, повторял, что южные варвары обошлись с ними невежливо и во всем виноват Веласко.

– Сомневаюсь, что Веласко точно передал им намерения Высшего совета и настроение Его Светлости.

– Что толку ругать Веласко? – проговорил Мацуки с таким видом, будто все было ему давно известно. – Я с самого начала знал.

– Что?

– Какие у него намерения. Сами подумайте. Какая ему выгода, если все будет идти гладко? Тогда он просто переводчик. Всего-навсего. А вот когда дела плохи, положение тяжелое – Веласко сразу всем нужен. Если нам удастся выполнить свою задачу и успехом мы будем обязаны Веласко, Высший совет не сможет отказать его притязаниям. Он интриган высшей марки.

Танаку прорвало, потому что он не мог справиться с одолевавшим его неясным беспокойством. Такую же тревогу испытывал и Самурай. Он понял, что у здешнего коменданта нет полномочий, чтобы принять княжеское послание и дать разрешение на торговлю японским купцам, и по атмосфере, которую он прочувствовал за полдня, проведенных на берегу, смог предположить, что в Новой Испании отнюдь не рады прибытию японцев из-за океана. При таких обстоятельствах, даже если они отправятся к вице-королю в Мехико, их там ждет точно такой же прием, как здесь. Вполне возможно, что послание князя вообще будет отвергнуто и купцам придется, погрузив обратно на корабль свои товары, возвращаться домой ни с чем. При таком раскладе посланники потеряют лицо, и о мечтах, что им возвратят их старые владения, можно будет забыть. А может случиться и как предрекает Мацуки: из-за этого возьмут и строго накажут всех мэдаси.

Прошел день. До наступления полудня Веласко, капитан, его помощник и японские посланники сели на лошадей, приготовленных по приказу коменданта, и покинули Акапулько. За ними пешим ходом последовали слуги с пиками, а также купцы и груженные товаром повозки. Необычная процессия двинулась вперед под звуки холостых выстрелов провожавших ее солдат местного гарнизона.

Пейзажи впервые увиденной японцами Новой Испании поражали ослепительной яркостью, жарой и белизной. Далеко впереди тянулась гранитная гряда, будто посыпанная солью. Перед путешественниками простиралась необъятная дикая пустыня, поросшая гигантскими кактусами. По дороге встречались жалкие хижины, обмазанные глиной, с крышами из листьев и веток. Это были жилища индейцев. Полуголый мальчишка, завидев процессию, торопливо спрятался в хижине. Японцы с изумлением смотрели на зверей с длинной черной шерстью, которых он пас. Таких животных, как, впрочем, и кактусы, они никогда прежде не видели.

Гранитные горы все не кончались. Солнце палило нещадно. Покачиваясь на лошади, Самурай вспоминал свою долину. Тоже скудная земля, но здешняя скудость совсем иная. В долине – зелень, поля, маленькая речушка. А здесь – воды нет, из земли торчат утыканные иголками шишковатые растения. Послышался голос ехавшего рядом Ниси:

– Первый раз такое вижу.

Самурай кивнул. Он переплыл бескрайний океан. Теперь его путь лежал через чужую, непривычную пустыню. Все как во сне. Неужели он в самом деле оказался в стране, о которой не знали ни отец, ни дядя, ни жена? «А может, мне это снится?» – подумал он.

На десятый день пути, около полудня, показалась деревня. На горном склоне, словно зернышки риса, белели оштукатуренные домики; посередине возвышался церковный шпиль.

– Вот эта деревня, – ткнул пальцем сидевший на лошади Веласко, – мила Господу.

Он рассказал, что деревня появилась здесь недавно. Ее построили для коренных жителей, индейцев, которым священники-испанцы проповедуют учение Христа. Индейцы здесь всем владеют сообща, землей в том числе. Такие деревни в Новой Испании называются редукциями[43]43
  Резервации для колонизации коренного населения Нового Света (по-испански – reducciones de indios). Впервые были созданы иезуитами на территории современного Парагвая в начале XVII в.


[Закрыть], и теперь их строят в разных местах.

– Старосту деревни выбирают сами жители; их не принуждают к труду и военной службе. Время от времени в деревню наведываются падре, но не только чтобы нести Слово Божие. Еще они обучают индейцев разным вещам: ходить за скотом, пользоваться ткацким станком, учат испанскому языку.

Веласко посмотрел на японцев, пытаясь понять, как они реагируют на его рассказ. Кроме всего прочего, он хотел показать им в Новой Испании эти деревни. Веласко думал когда-нибудь организовать подобное поселение и в Японии, чтобы люди жили по законам Божиим – в честной бедности и труде, без трудовой и воинской повинности. Однако купцы, измотанные продолжавшимся с самого утра пешим переходом, смотрели на приближающиеся белые домишки без всякого интереса и любопытства. Достигнув деревни, путники увидели ее жителей. Люди с волосами, заплетенными в длинные, до плеч, косы, испуганно толпились на краю вымощенной камнем дороги и смотрели на непрошеных гостей. Заливались лаем собаки, овцы с громким блеянием разбегались в разные стороны. Японцы еще не успели напиться из колодца на площади и отереть пот, как Веласко подвел к ним поздороваться какого-то старика.

– Это староста деревни.

Веласко подтолкнул старого индейца поближе к японцам. Он выделялся среди односельчан зеленой соломенной шляпой с широкими полями. Староста застыл на месте, как напуганный мальчишка.

Веласко подступил к нему с вопросами, будто взялся спрашивать у ребенка урок из катехизиса:

– В твоей деревне все христиане?

– Sí, padre.

– Вы рады, что отказались от неправильной веры предков и теперь верите в учение настоящего Господа?

– Sí, padre.

Веласко продолжил допрос, попутно переводя японцам вопросы и ответы:

– Чему вы научились у падре, которые к вам приезжают?

– Sí, padre. Читать, писать. Говорить испанские слова. – Опустив глаза, староста бубнил под нос выученные наизусть слова. – Потом… сеять, поля обрабатывать, дубить кожу.

– Вы рады этому?

– Sí, padre.

Где-то прокукарекал петух, голые ребятишки, сгрудившиеся в дальнем углу площади, с опаской наблюдали открывавшуюся им картину, напоминающую сцену суда.

– Мы… – Веласко повернулся к японцам, и на них пахнуло резким кисло-сладким духом его подмышек. Священник таких пустяков не замечал. – Мы устроили в Новой Испании много угодных Господу деревень. Все индейцы, принявшие христианство, счастливы.

Он положил старику руку на плечо, как бы демонстрируя братскую любовь и сострадание, которое они питали друг к другу.

– В первый раз, наверное, видишь японцев?

– No, padre.

Японцы зашумели. Без перевода было понятно, что значит «No, padre». Они не могли поверить, что кто-то из соотечественников посетил эту далекую страну, опередив их. Все – и кто еще вытирал пот, и кто пил воду – стали прислушиваться к разговору Веласко со стариком, все больше походившим на спор.

– Для него что китайцы, что японцы – без разницы. Может, это был китаец, – пожал плечами Веласко. – Хотя он говорит, что два года назад в их деревню приезжал испанский падре и с ним монах-японец. И этот японец вроде бы научил их выращивать рис…

– А спросите, как его звали? – предложил кто-то. – По имени можно определить, японец он или китаец.

Староста качал головой, как ребенок, которого отругали старшие. Сколько его ни спрашивали, так ничего и не добились. Старик даже не помнил, из какого ордена был этот монах и откуда он прибыл – из Мехико или какого-то другого места.

Надо было ехать дальше, пока не стемнело. Староста угостил японцев тортильей – так здесь назывались лепешки из кукурузной муки, похожие по форме на сэмбэй[44]44
  Традиционные сухие японские печенья из рисового теста самых разных форм, размеров и вкуса.


[Закрыть], с начинкой из напоминающего тофу[45]45
  Соевый «творог», богатый белком пищевой продукт, получаемый из соевого молока.


[Закрыть] сыра. Японцы с трудом проглотили угощение, издававшее непривычный запах.

Снова вытянувшись в цепочку, путешественники спустились с горы. Потянулся все тот же монотонный пейзаж. Из высохшей под палящим солнцем земли, как заброшенные надгробия, торчали агавы и кактусы. Вдали неясно вырисовывались лысые горы. Потные лица путешественников притягивали зудящую мошкару.

– Неужели и вправду сюда занесло какого-то японца? – отгоняя рукой насекомых, обратился к Тародзаэмону Танаке и Самураю Кюсукэ Ниси.

– Хотел бы я его увидеть, – проговорил Самурай, обводя взглядом обширное плоскогорье. – Но мы в горы приехали не развлекаться. У нас есть цель, нельзя от нее отклоняться.

Часа через два они увидели столб черного дыма, вертикально поднимавшегося над ближайшей лысой горой. Капитан и Веласко жестом остановили путников и какое-то время смотрели на дым. Вдруг такой же дым появился в другом месте. Издали можно было различить крохотную фигурку обнаженного по пояс индейца с убранными в хвост волосами, который, точно верткий зверек, перепрыгивал со скалы на скалу.

Караван медленно двинулся дальше. Когда он обогнул лысую гору, взгляду открылись с десяток хибарок без крыш, с закопченными от пожара стенами, слепленными из глины. Здесь же торчали черные, опаленные огнем голые деревья. И ни души вокруг.

– Я думал заехать в городок Таско, – сообщил японцам Веласко, глядя на заброшенные развалины. – Хотя, пожалуй, лучше остановиться на ночлег в ближайшей редукции. – Он изобразил на лице свою обычную уверенную улыбку. От него опять пахнуло немытым телом. – А те дымы, наверное, сигнальные костры индейцев, которые еще не привыкли к испанцам, не прониклись к ним расположением. Надеюсь, через семь дней мы будем в Мехико.

* * *

Переночевали в деревне в Игуала. Так пришлось, потому что по дороге мы видели в горах сигнальные дымы индейцев. Это племя дикарей, которое ненавидит испанцев и не ведает Господа. Решив не испытывать судьбу, мы не стали заезжать в Таско и спустя неделю добрались до Мехико.

Увидев с холма омытый только что прошедшим дождем город, японцы замолчали. Даже дотошные купцы и те притихли. После холодного приема в Акапулько японцы приуныли, и я чувствовал, как среди них растет беспокойство. Тем не менее посланники построили свою свиту в шеренгу, раздав людям пики и знамена.

Мы прошли через городские ворота и оказались на освеженной дождем площади, где раскинулся рынок – толпился народ, пришедший за покупками. При виде необычного зрелища – японцев здесь прежде не видели – люди позабыли о торговле и, побросав свои товары, устремились за нашей процессией.

Нас встретили братья нашего ордена и проводили в монастырь Святого Франциска. Подъем в гору к монастырю из пышущей жаром низины вымотал японцев. Они едва волочили ноги и жаловались, что им трудно дышать: воздух в Мехико разреженный, кислорода не хватает, у некоторых кружилась голова. После ужина (похоже, испанская еда японцам не подходит – они избегают мяса, потому что есть его запрещает буддизм, ограничиваясь рыбой и овощами) все поспешили разойтись по спальным комнатам. Отдохнуть отправились и посланники, сидевшие за столом с серыми от усталости лицами. Они почтительно поклонились настоятелю Гуадалкасару и братьям и ушли к себе.

Как только они ушли, настоятель многозначительно посмотрел на меня.

– Нам надо поговорить, – сказал он.

В келье, все убранство которой составляли подставка под молитвенник, соломенный тюфяк и распятие на стене, на лице настоятеля впервые появилась растерянность, скрываемая до сих пор.

– Мы сделали для вас все, что в наших силах. Но вице-король Акунья до сих пор не дал согласия принять японских посланников.

Получив мое письмо, которое я попросил отправить коменданта Акапулько, настоятель пробовал убедить членов Аудиенсии[46]46
  Орган государственного управления в вице-королевстве Новая Испания. В соответствии с системой управления, внедренной на территориях в Америке в 30‑е гг. XVI в., президентом Аудиенсии стал вице-король, взявший на себя функцию исполнительной власти. На Аудиенсию была возложена законодательная и судебная власть.


[Закрыть] и других влиятельных людей в Мехико сделать так, чтобы японским посланникам был оказан подобающий прием.

Но вице-король до сих пор не решил, давать им официальную аудиенцию или нет.

– Дело в том… – настоятель глубоко вздохнул, – что есть люди, которые против вашего плана.

– Мне это известно.

Кто эти люди – я знал без него. Местная знать и крупные торговцы, которые ведут дела с испанскими купцами из Манилы. Они боятся, что их прибыли перестанут расти, если Япония начнет торговать с Новой Испанией не через Манилу, а напрямую. А за всем этим – и настоятелю это должно быть известно – стоят иезуиты, которых не радует проникновение в Японию нашего ордена.

– Они говорят, что поданная вами петиция… полна лжи.

– В чем же моя ложь?

– Вы написали, что японский король готов широко открыть двери для проповедников. Однако, по донесениям из Манилы, японцы вовсе не рады христианству, следовательно, вы исказили факты…

– Власть в этой стране неустойчива, кто бы спорил, – неожиданно громко для самого себя начал я. – Идет междоусобная борьба, семейство правителя, предпринявшего военный поход в Корею, лишилось власти, сейчас силу набирает новый сёгун. Без его поддержки мы не смогли бы совершить такое путешествие и добраться до Мехико.

– Ну, если речь о Японии… – сочувственно улыбнулся настоятель, – вы знаете ее лучше, чем мы. Если вы так говорите, мы вам верим.

Настоятель, добрая душа, лишь высказал опасение, что я могу превратиться в объект насмешек, никто не станет воспринимать меня всерьез. Этот робкий, неуверенный в себе человек напомнил мне оставшегося в Японии отца Диего с вечно красными, будто заплаканными глазами. Живет ли он еще в Эдо?

Выйдя из кельи настоятеля, я вернулся в предоставленную мне комнату, зажег свечу и связал себе руки, чтобы не дать искушению плоти взять верх. Я предполагал, что противники будут плести интриги. И не надеялся, что с самого начала все пойдет гладко. Иезуиты не лгали: в Японии в самом деле шли гонения на христиан, найфу и сёгун были вовсе не рады проповедникам. Но это не значит, что следует отступить и отдать эту страну во власть дьявола и язычества. Проповедничество – та же дипломатия. Оно схоже с завоеванием чужих земель. Как и в дипломатии, в миссионерской деятельности приходится обращаться к хитростям и уловкам, иногда прибегать к угрозам, иногда идти на уступки – если такие действия ведут к распространению Слова Божия, я их не осуждаю, они не вызывают у меня презрения и отвращения. Во имя веры иногда на что-то приходится закрывать глаза. Завоеватель Новой Испании Кортес, высадившись здесь в 1519 году, с горсткой солдат пленил и уничтожил множество индейцев. Никому не придет в голову утверждать, что с точки зрения Слова Божьего он действовал правильно. Но нельзя забывать и о том, что благодаря этим жертвам большое количество индейцев имеют сейчас возможность прикоснуться к учению Господа нашего. Это спасло их от варварских обычаев и помогло встать на праведный путь. Никому не дано с легкостью решать, что лучше: оставить индейцев с их дьявольскими нравами или преподавать им веру Христову, закрывая глаза на некоторое зло.

Если вице-король сомневается в содержании моей петиции и будет и дальше колебаться, давать ли аудиенцию японским посланникам, я буду вынужден прибегнуть к хитрости, чтобы успокоить его. Я приготовил на корабле козырную карту.

Я пустил в ход такую тактику. Три дня подряд вместе с посланниками я наносил визиты людям, пользующимся в Мехико влиянием. Чем-то мы были похожи на нищих, выпрашивающих милостыню. Раздобревший на деликатесах архиепископ поначалу встретил нас радушно. Он с любопытством разглядывал четверых посланников, сидевших перед ним молча, с типичным для японцев суровым выражением на лицах. Время от времени архиепископ поглаживал полной рукой грудь – у него было плохо с сердцем – и задавал о Японии формальные вопросы. Было ясно, что эта восточная страна нисколько его не интересует. Вместо японцев, не знавших испанского, мне, прямо как их представителю, приходилось убеждать архиепископа, насколько выгодна для Новой Испании торговля с этой страной. Например, корабельные снасти, порох, гвозди, железо, медь, каждый год отправляемые из Севильи в Акапулько, можно гораздо дешевле получить в Японии, а японцы полны желания покупать шелк-сырец, бархат, шерсть, которые в Новой Испании стоят недорого. Я говорил, что необходимое Новой Испании олово в большом количестве добывается в Японии – в Нагасаки, Хирадо и Сацуме, подчеркивал, что Испания много потеряет, если не наладит торговые отношения с Японией и всю торговлю с этой страной приберут к рукам Голландия и Англия.

– Однако в Японии, – улыбка исчезла с лица архиепископа, который снова потер рукой грудь, – семнадцать лет назад начались гонения на христиан. Я слышал, они продолжаются до сих пор. Сможем ли мы направлять туда испанских проповедников?

Я знал, что известие о казни в Нагасаки в 1596 году двадцати шести мучеников веры дошло и до Новой Испании.

– Сейчас стало лучше, – вступился я за японцев. – Новые правители Японии поняли, что разделять торговлю и проповедничество – ошибка, и отдали распоряжения князю, направившему сюда посланников, разрешить христианство в его владениях. Пока только там, но если в его княжестве торговля будет процветать, другие даймё последуют этому примеру и откроют двери для проповедников. Вот вам факт: японские купцы, совершившие со мной это плавание, охотно внимают Слову Божию.

Затаив дыхание, я ждал, что скажет архиепископ.

– Они что, хотят принять крещение?

Архиепископ встал со стула – похоже, предъявленный мной козырь все-таки вызвал у него интерес.

– Я верю, что примут.

– Где? Когда?

– Здесь, в Мехико. И очень скоро.

Посланники, не понимая нашего разговора, стояли все с теми же непроницаемыми лицами. Хорошо, что они не знают испанского, подумал я.

– Благословите их, прошу вас.

Подняв полную руку, архиепископ благословил японцев, они, ничего не поняв, приняли благословение. Я надеялся, что этот перекормленный служитель Господа уже на следующий день поведает сильным мира сего о крещении японцев. Тогда начнутся разговоры, что наверняка смягчит плохое отношение к Японии. Вот такой у меня был тайный расчет.

Вернувшись в монастырь после визита к архиепископу, я собрал купцов.

– Ваши товары, доставленные в Акапулько, скоро прибудут в Мехико.

Они обрадовались, но я тут же откровенно предупредил, что продать их будет непросто. Объяснил, что сюда дошли слухи о гонениях на христиан в Японии и власти Мехико к японцам расположения не питают. Они расстроились, и я ушел.

Купцы тут же собрали совет. Я уже догадывался, о чем они совещаются. Обратив к Господу свою молитву, я ждал ответа. Спустя короткое время купец с желтыми зубами – тот самый, кто во время плавания выпрашивал у меня особые льготы в торговле с Новой Испанией, – и несколько его товарищей робко постучались в мою комнату.

– Падре, – желтозубый заискивающе улыбнулся, – падре, у нас все желают обратиться в христианскую веру.

– Зачем? – спросил я холодно.

– Потому что мы прониклись благодатью учения Христа.

Запинаясь, купец пустился в нудные объяснения по поводу того, какие чувства их обуревают. Все произошло, как я и предполагал. Понимаю, что многие добропорядочные христиане осудят мою хитрость. Однако, чтобы превратить Японию в Божию страну, обычные методы не подходят. Пусть эти купцы примут крещение ради барышей, ради своих торговых афер – Всевышний все равно их не оставит, потому что они крещены. Он никогда не отвернется от тех, кто хотя бы единожды назвал Его имя. Я хочу в это верить.

Мои предположения, а точнее расчеты, оправдались: новость, что японцы собрались креститься, через архиепископа дошла до важных персон, ее из уст в уста передавали монахи. В результате о ней узнал весь Мехико. Каждый встреченный мной в эти дни интересовался, правда ли это. Теперь, как паук, поджидающий жертву, которая должна угодить в сплетенную им сеть, я жду, когда людская молва дойдет до вице-короля. И жители Мехико, сгорающие от любопытства и преисполненные удовлетворения, станут свидетелями торжественного обряда крещения японцев. И вот тогда… люди будут вынуждены признать, что человек, добившийся такого успеха, то есть я, достоин того, чтобы стать епископом Японии.

«О Вседержитель! Разве дела мои не чисты? Ведь я прибегаю ко лжи и разным уловкам лишь во имя того дня, когда в этой стране зазвучат славящие тебя гимны и распустятся цветы веры. Но почва Японии так тверда и бесплодна, что приходится изворачиваться для того, чтобы на ней взошли Твои семена. Кто-то должен запачкать руки. Поскольку никто другой этого делать не хочет, я не побоюсь вываляться в грязи ради Тебя». Но почему я так привязался к этой стране, к ее людям? Есть же на свете страны, где намного легче нести людям Слово Божие. Может, я прирос к Японии потому, что во мне течет кровь предков, полных честолюбивых замыслов и стремлений покорять далекие острова и материки? «Япония! Чем ты тверже и неуступчивее, тем крепче мой боевой дух. Я сросся с тобой до такой степени, что для меня нет на свете других стран, кроме тебя».

«Ищите царства Божия и правды Его». В воскресенье, в День святого Михаила, в церкви при монастыре Святого Франциска в Мехико настоятель Гуадалкасар крестил тридцать восемь японцев. В десять часов утра громко зазвонили колокола, этот звон плыл в безоблачном голубом небе Мехико, собирая толпы людей, пожелавших посмотреть на торжественную церемонию. Японцы выстроились в два ряда, у всех в руках были свечи. Настоятель задавал каждому один и тот же вопрос:

– Веруешь ли ты в Господа нашего, в Его церковь и жизнь вечную?

– Верую, – был ответ.

Набившиеся в церковь люди услышали эти слова – одни упали на колени, другие залились слезами, но все они благодарили Всевышнего за любовь, которую он пролил на чужестранцев, и славили его. В эту минуту снова раздался колокольный звон. Я прислуживал настоятелю при совершении обряда и, как и все, испытал потрясение, которое невозможно выразить словами. Пусть тридцать восемь японских купцов крестились ради выгоды, ради своей торговли, все равно таинство Крещения всколыхнет их души, в этом нет никакого сомнения. Японцы один за другим преклоняли колени перед настоятелем, который кропил их святой водой, и возвращались на место с просветленными лицами. Я горячо молился за них.

Настоятель Гуадалкасар подготовил проповедь специально для новообращенных. «Под защитой испанцев многие индейцы в Новой Испании отказались от своих диких обычаев и языческих верований и идут сейчас по пути, начертанному Господом. Вот и эти тридцать восемь японцев тоже отвергли язычество, и мы встречаем их на пути праведном. Вместе со всеми собравшимися в этой церкви я буду молиться, чтобы Япония как можно скорее стала страной, над которой распростерты длани Господни». Настоятель перекрестился, шум в церкви утих, все встали на колени и склонили головы.

Стоя в алтаре, я посматривал на посланников. Им отвели места в третьем ряду. Ниси наблюдал за церемонией с любопытством и интересом, Танака и Хасэкура, сложив руки на груди, следили за каждым моим движением. И только место Мацуки пустовало, наглядно демонстрируя, что он отвергает эту затею с крещением.

После церемонии я обратился к Танаке и Хасэкуре, указав на купцов, окруженных толпой и утопающих в цветах: