Текст книги "Родственные души в Сеуле"

– Было так странно и неловко. Как увидеть в своем доме иностранцев. Впрочем, в моем доме действительно поселились иностранцы.

– Не надо драматизировать. Окей, теперь расскажи мне, как выглядит Джейкоб? Каково было снова его увидеть? Он похож на телезвезду? Он такой же милый в жизни, как и на экране?

– Не знаю. Не обратила внимания. Я лечу разбитое Нейтом сердце, помнишь? Мне нужно придумать, как его вернуть. Я почти уверена, что он с трудом соображал, когда порвал со мной, а теперь еще и эта новая кореянка, Су Ён, – говорю я. – Он же не променяет меня на нее, правда? Боже, это был бы полный отстой! Бросил и нашел замену. Может, мне тоже начать называть себя корейским именем, чтобы казаться более аутентичной?

– Напомню, твое корейское имя Ха На. Не уверена, будет ли это иметь какое-то значение для окружающих. Слушай, тебя нельзя ни на кого променять, не забывай об этом. Нейт дурак. А теперь скажи мне то, что я хочу знать.

– Хелен, у меня нет ни времени, ни сил, чтобы думать о ком-то другом, кроме Нейта. Я едва взглянула на Джейкоба, это длилось не дольше секунды, и больше о нем даже не вспоминала.

– Угу… – протягивает она.

– Скажи, если бы кто-то хотел пройти ускоренный курс по всем K-pop штучкам и, возможно, посмотреть корейскую дораму, с чего ему стоило бы начать? Мне нужно найти что-то общее между собой и Нейтом, причем быстро.

– Ну, у тебя дома спит звезда корейских дорам. Может, там и стоит начать.

– Для меня его не существует, – огрызаюсь я.

– Да ладно. Кинь мне хоть что-нибудь для затравки. Он классный?

– Фу! – Мне неприятно, что и моя сестра фанатеет от Джейкоба. – Он высокий.

Я слышу ее смех на другом конце провода.

– Тебе нравятся высокие, – говорит она.

Что, черт возьми, это значит? Кому не нравятся высокие? Это ничего не значит.

– И… он тощий. Высокий и тощий. И у него нелепая стрижка под горшок, как у всех этих модных K-pop парней.

Хелен продолжает смеяться, а мое лицо теперь реально горит. Я закрываю окна и включаю кондиционер. Удивительно, что на 56-м шоссе почти нет машин. Нажимаю на газ, чтобы увеличить скорость. Может быть, меня остановят и посадят в тюрьму и я смогу избегать Джейкоба до конца лета. Там же еще отличное трехразовое питание, верно?

– Ты только что сказала, что хочешь стать фанаткой модных K-pop парней, – напоминает она. Это жестоко.

– Это ради Нейта. Я должна понимать, чем он увлекается.

– Никак не могу поверить, что Нейт Андерсон теперь кореябу. А что до Джейкоба, он и правда хороший актер, и стрижка у него соответствует киношному образу.

Как она смеет защищать стрижку Джейкоба под горшок? Это непростительно. И почему она продолжает переводить разговор на него?

– Я хочу сказать, если слухи верны, – продолжает Хелен, – он пользуется невероятной популярностью, и его хотят снимать в разных новых шоу. Судя по всему, ему удалось подцепить самую горячую корейскую актрису. Правда, я не очень в это верю. Что-то с ней не так. Мне показалось, их последнее интервью было просто провальным.

Я въезжаю на подъездную дорожку к дому, но не останавливаю машину.

– О чем ты вообще? Кто она? Какое интервью? – спрашиваю я. – Знаешь что? Забудь. Я не хочу ничего знать.

– Ну конечно, совсем вылетело из головы, ты же ненавидишь все корейское. Тебе не мешало бы расширить свой кругозор и принять свою культуру, сестричка. K-pop, корейские дорамы, корейские закуски и корейская косметика сейчас в моде. Но не делай этого только ради Нейта.

– Я не ненавижу корейские штучки. Просто я не гонюсь за модой. Ты не увидишь, как я плачу, накрывшись простыней, над какой-нибудь корейской дорамой и ем сырую лапшу рамен, которую они пытаются сбагрить в качестве закуски. Ни за что.

– Эй, это я так провожу выходные! Почему ты взъелась на меня? – Хелен посмеивается над собственной шуткой. – И все-таки рекомендую тебе посмотреть шоу Джейкоба «Любовь и Сеул». Оно сейчас на Netflix. Это просто офигенно. Обещай, что хотя бы одним глазком глянешь, хорошо?

Я испускаю стон, как будто меня попросили сделать что-то совершенно ужасное. Ну, почти.

– Ханна, послушай. Я знаю, что тебе было очень плохо. И хорошо понимаю, что ты можешь обижаться. Но дай Джейкобу шанс снова стать твоим другом. Прошло три года, – напоминает она. – Тебе не кажется, что пора…

– Нет, не пора. Этому не бывать никогда, – решительно говорю я. – Кроме того, у меня нет времени на давно потерянную дружбу. Я должна сосредоточиться на том, чтобы вернуть Нейта.

– Почему ты не можешь заниматься и тем, и другим? Почему бы тебе не провести это лето с Джейкобом и Нейтом?

При мысли о них двоих в одном пространстве я впадаю в ступор. Из этого ничего не выйдет.

– А зачем тебе так стараться? Если ты нравишься Нейту и он хочет быть с тобой, он должен бороться, чтобы вернуть тебя. Если Нейт этого не сделает, он не стоит и твоего мизинца. Тебе не нужно ничего менять в себе ни для него, ни для кого бы то ни было.

Я глубоко вздыхаю и тут же фыркаю. Если бы это было так просто.

– Возможно, это работает в корейских дорамах. Но в реальной жизни не так много парней приглашают меня на свидание.

– А тебе и не нужно много. Тебе нужен просто подходящий.

– И именно поэтому я хочу бороться за Нейта. Когда знаешь человека всю свою жизнь, в этом есть что-то особенное. Понимаешь, дети растут вместе, сначала они враги, а потом их отношения перерастают в нечто большее.

– Я понимаю всю притягательность темы родственных душ. Но ты уверена, что Нейт твоя судьба?

– Не существует ни родственных душ, ни судьбы. Я просто говорю, что Нейт – хороший парень, который был рядом со мной, когда все остальные уходили из моей жизни. – Моя сестра может быть в команде Джейкоба, а не Нейта, но нельзя отрицать, что Нейт – единственный из всех, кто остался и кто все еще рядом.

Ну, то есть до того, как он порвал со мной.

– Слушай, я сейчас дома, мне пора идти помочь маме, – говорю я. – Поговорим позже. Пока.

Я отключаюсь, прежде чем она могла бы продолжить меня донимать. Хелен – настоящая дочь своей матери.

Я глушу двигатель и выхожу из машины. На пороге делаю глубокий вдох и кошусь на окно гостевой комнаты. Жалюзи подняты, Джейкоб стоит у окна. Я в толк не возьму, как он стал таким высоким, ведь мальчиком он был от горшка два вершка. И, может быть, не такой уж он и тощий, как я описала сестре. Он заполнил собой все окно.

Я заставляю себя отвести взгляд.

В голове вспыхивает воспоминание о роковом дне три года назад, когда мы с Джейкобом общались по скайпу. Он с семьей остался в Корее на лето, а я скучала дома и ждала его возвращения. Он сказал, что случилось что-то безумное, во что я никогда не поверю, и что они задержатся в Сеуле дольше, чем ожидалось. Он собирался пропустить первый день в старшей школе. Он не знал, как долго они там пробудут. Пожалуйста, не сердись.

Я сломалась и заплакала.

Я была в ярости. Мое сердце было разбито. У меня было плохое предчувствие.

Он сломался и заплакал.

Он был напуган. Он был одинок. Казалось, он совершенно растерян.

Его последние слова, навсегда запечатлевшиеся в моем мозгу, были величайшим предательством: «Я ненавижу свою жизнь в Сан-Диего». Все остальное практически стерлось из памяти. Но эти слова и по сей день звучат громко и ясно.

Я была самой большой частью его жизни в Сан-Диего.

Я ждала.

Я ждала его следующего звонка. Ждала известий, что он возвращается. Ждала недели, месяцы – и ни слова.

Стеснение в груди такое же, как и в тот день. Я устала заботиться о людях, которые в конце концов уходят от меня.

И я никогда не умела давать второго шанса.

Глава 6

Джейкоб

Я схожу с ума.

Несмотря на совершенно неожиданный поворот событий, кажется, моя лодыжка чувствует себя лучше. Теперь я могу ее слегка нагружать. Причина, вероятно, в том, что я застрял в этом доме на неделю без дела. Предполагалось, что несколько недель вдали от Кореи, вне строго рабочего графика, будут полны свободы, расслабления и веселья. Вместо этого я с сестрой сижу на диване и смотрю видеоуроки танцев SEVENTEEN и TXT на YouTube, слушая, как мама и ее лучшая подруга делятся рецептами корейской кухни и часами вспоминают молодые годы. Мы были только в церкви и магазинах H Mart и Target.

Единственный плюс в том, что мне удалось поработать над своими эскизами. В детстве я никогда не рисовал. Но один парень из нашей группы стажеров подарил мне альбом для рисования и несколько ручек, и я подсел. Для человека-самоучки, у которого не так много времени для практики, я рисую лучше, чем мог подумать. Только на этой неделе я закончил три наброска и, кажется, не испытываю к ним отвращения. Сейчас у меня, наконец, появилось свободное время, однако в стенах этого дома мне не так-то просто найти вдохновение.

Мне нужно выйти на улицу. Есть много того, что я хочу сделать, есть места, которые я хочу посетить. Хочу детально запечатлеть океан, пальмы, маленьких детей, строящих замки из песка. Хочу улучшить свои навыки рисования, перенося все это на бумагу, если получится.

А вообще я просто хочу делать то, что делают обычные люди моего возраста, но на что у меня не было ни времени, ни свободы с тех пор, как я перестал быть ребенком.

За исключением одного случая, когда она подняла шум из-за отъезда на какую-то стажировку, Ханна почти все время проводит, запершись в своей спальне. По крайней мере, она хочет, чтобы мы все так думали. Честно говоря, я подозреваю, что она тайком сваливает. Музыка у нее несколько часов подряд играет слишком громко и на постоянном повторе. Даже когда я вижу ее дома, она почти не говорит со мной. Мне хочется спросить, что она делает весь день «в своей комнате». Но она не позволяет даже приблизиться к себе.

По крайней мере, тут все без изменений. Ханна отгородится от тебя, если не захочет слушать, что ты говоришь. Я знаю это не понаслышке. Три года назад я причинил ей боль. И чтобы не остаться в накладе, она оборвала все общение и причинила мне боль в ответ.

Я слышал, как Ханна и ее мама спорили насчет преподавания в каникулярной библейской школе при церкви, но она наотрез отказалась. Ее мама просила Ханну повозить меня по городу. Вряд ли она будет моим первым кандидатом. Но прошла неделя, а других вариантов не представилось. Так что теперь я бы смирился с ее отношением ко мне только для того, чтобы выйти, наконец, из дома и хоть что-то сделать.

Прямо сейчас я мечтаю о карне асада и тако с рыбой. У меня текут слюнки при мысли о гамбургерах и картошке фри из In-N-Out. Я убить готов за итальянский саб от Jersey Mike’s.

Без обид, хоть миссис Чо очень хорошо готовит, меня тошнит от корейской кухни. Я подозреваю, что большую часть времени мы едим дома, потому что мама до сих пор опасается всего, на что у меня аллергия, и нам не очень хорошо известна здешняя еда. Но я провел исследование. На самом деле рестораны в Америке гораздо более осведомлены и осторожны в отношении пищевой аллергии, чем в Корее. А моя аллергия в последнее время стала менее жесткой благодаря лекарству, которое я принимал, участвуя в клинических испытаниях. Размышляя о том, как действует это лекарство и будет ли оно доступно для других детей, страдающих от тяжелой аллергии, прихожу к выводу, что, возможно, пребывание в Корее того стоит, хоть моя работа там столь ответственна и трудна.

Я смотрю на приложение для заметок в своем телефоне и добавляю еще два пункта в список «Чем заняться в Сан-Диего», который регулярно составляю. Судя по тому, как идут дела, все это, видимо, просто несбыточная мечта. Мой список мест, которые я хочу посетить, блюд, которые хочу попробовать, разных штук, которые хочу испытать, пока я здесь, кажется бессмысленным. Это все то, по чему я скучаю, вспоминая проведенное здесь детство, и то, что я упустил с тех пор, как перебрался в Корею. И мне нужно, чтобы кто-то меня повозил.

Мне нужна Ханна.

В комнате жарко, и мне становится некомфортно. Замечаю в углу небольшой вентилятор и иду его включать. Он не подключен к сети, поэтому я беру шнур и становлюсь на четвереньки в поисках ближайшей розетки. И лезу под кровать, пытаясь совместить вилку с отверстиями.

Моя рука касается чего-то склизкого. Вытаскиваю перезрелую, почти черную кожуру банана. Вау, это низко даже для Ханны.

Вытираю руку о шорты и тянусь назад в поисках вилки.

– Ой, гадость! – слышу я, лежа на полу.

Это Ханна. Она по ту сторону стены, и она что-то задумала. Почему-то через розетку я слышу намного четче. Видимо, музыка у нее играет из колонки, расположенной выше.

Я слышу, как открывается ее окно, и мои подозрения подтверждаются. Она сваливает.

Я встаю и, выйдя из комнаты, окидываю взглядом коридор. Горизонт чист, и я устремляюсь к входной двери. Лодыжка немного побаливает, но я стараюсь не обращать на это внимания и бегу что есть сил. Приоткрываю дверь, чтобы убедиться, что она меня не видит, и выхожу. Заглядываю за угол, наблюдая, куда она направляется.

На Ханне короткие джинсовые шорты, отчего ее загорелые ноги кажутся намного длиннее. Немного странно видеть кореянку такой загорелой. У большинства девушек в Корее кожа всегда бледная. На ней майка, и я вижу бретельки ее красного купальника, завязанные на шее. А волосы у нее… светлые. Должно быть, она их осветлила за то время, пока избегала меня. Это напоминает мне, как Розэ из BLACKPINK стала блондинкой. Я едва узнаю ее сзади. Но эту походку я ни с чьей не перепутаю.

Отсюда она не может дойти до пляжа. Так куда она, черт возьми, идет?

Я следую за ней пару кварталов, мы движемся к школьному бассейну. Я помню ссору Ханны и ее мамы из-за лагеря спасателей. Миссис Чо запрещает ей туда ходить. А Ханна выбегает из комнаты с криком о том, что ее социальная жизнь разрушена.

Похоже, она сваливает, чтобы заявить права на свою социальную жизнь.

Я не могу удержаться и продолжаю следить за ней. Приходится сбавить шаг из-за лодыжки, я слегка прихрамываю. Но любопытство активирует все нейроны в моем мозгу, заставляя забыть о боли. Интересно, какая Ханна сейчас. Кто ее друзья? Она та же всезнающая, веселая, волевая, невероятно преданная и добрая девочка, которую я знал в детстве?

В груди неожиданно появляется странное стеснение. Я скучаю по ней. Я прожил годы без ее присутствия в моей жизни, испытывая гнев с примесью сожаления. Но находясь здесь, рядом с ней, мне трудно не думать о дружбе и привязанности, которые между нами когда-то существовали.

Я одет слишком нарядно – джинсы скинни и футболка оверсайз Off-White, – и пот стекает по моей спине. Вытираю капельку, которая скатывается со лба. Гребаные волосы липнут к лицу. Я выглядываю из-за забора и вижу ребят в купальных костюмах, слоняющихся туда-сюда. Все парни в мешковатых бордшортах до колен, коротко стриженные и в основном низкорослые. Я беру на заметку, что мне нужно купить более длинную пару плавок на лето. В Корее мы носим короткие и плотные. У меня такое чувство, что я выставлю себя на посмешище, если надену те, что привез.

Я крупнее, чем был в детстве. Но я не хочу, чтобы эти местные парни меня доставали.

Все девушки в раздельных купальниках, довольно откровенных, слишком узких и непрактичных для спасателей, если вас интересует мое мнение. Но я чувствую, что все они здесь вовсе не ради спасения жизней. Все спортивные и загорелые, разговаривают и смеются слишком громко.

Я не привык бывать в компаниях ребят, которые тусуются вместе изо дня в день. Мне плохо от того, что я чувствую себя чужим, и не потому только, что я в Америке. Меня раздражает это напоминание, что у меня вообще нет друзей.

Хотя Ханна и окружена ровесниками, и смеется в нужный момент вместе со всеми, но как будто находится немного в стороне. Я хорошо помню, как Ханна рассказывала анекдоты, а я хохотал до колик в животе. И я не врубаюсь, наблюдая сейчас за ней в этой компании. Она слишком старается стать своей.

Во мне борются разочарование и печаль.

Почему она так старается спрятаться? Она никогда ни за кем не следовала.

Инструктор дает свисток, и все объединяются в пары для выполнения упражнения. Ханна подбегает и встает рядом с высоким загорелым парнем, которого наверняка зовут Чадом. Он смотрит на нее с легкой улыбкой и опускает взгляд на ее грудь.

Я удивлен, как сильно хочу ему втащить.

Сжимаю руку в кулак и играю желваками. Получше всматриваюсь в лицо, чтобы представить, как бью по его идеально отбеленным зубам.

У меня кровь стынет в жилах, когда я внезапно узнаю его.

Мне вдруг снова десять лет. Нейт Андерсон держит мой ЭпиПен[5]5
  Портативная шприц-ручка с адреналином, которая применяется для экстренной терапии опасных для жизни аллергических реакций.


[Закрыть] над головой, а я подпрыгиваю, пытаясь дотянуться до него. Меня окружают его смеющиеся приятели, я на четыре дюйма ниже всех, я переживаю, что никогда его не верну.

Мне снова одиннадцать лет. Нейт Андерсон прижал меня в школе к стене, угрожая сломать руку, если я не позволю ему списать контрольную по математике. У меня горит плечо и, кажется, вот-вот польются слезы. Я с трудом заставляю себя не плакать.

Мне снова двенадцать лет. Нейт Андерсон хватает мою сумку GameStop с видеоигрой, на покупку которой я копил все лето. Я притворяюсь храбрым и кричу, чтобы он ее немедленно отдал, а он только смеется надо мной. Все смеются надо мной. Он меня не боится.

И тут Ханна встает перед ним. Говорит, сволочь, отдай сумку, иначе она расскажет его матери, как он курил сигареты за шкафчиками. Я никогда раньше не слышал, чтобы Ханна так ругалась. А потом она наклоняется и шепчет ему на ухо, что расскажет его друзьям, как ему потом было плохо.

Самодовольная ухмылка на лице Нейта выглядит натянуто. В его глазах страх. Он боится Ханну, но отшучивается и бросает мою сумку на землю. Ханна поднимает ее и делает вид, будто ничего не произошло. Она идет домой пешком, а я тащусь за ней. Она говорить о фанфиках, которые хочет написать по вселенной «Звездных войн». И спрашивает меня, о какой вселенной написал бы я.

Восемнадцатилетний я сгибаюсь пополам и хочу блевануть. Это жара, только и всего. Я больше не тот тощий, мелкий, слабый ребенок. И Нейт Андерсон ничего для меня не значит.

Но он явно что-то значит для Ханны.

Я больше не могу на это смотреть. Отворачиваюсь и ковыляю назад тем же путем, каким пришел.

Во время своего восхождения к славе за последние несколько лет я понял две вещи. Во-первых, люди будут использовать меня, чтобы получить то, чего они хотят. Во-вторых, чтобы получить то, чего хочу я, мне нужно, в свою очередь, использовать людей. Что мне с того, что я был хорошим парнем? Я конкретно перегружен работой, и мне недоплачивают за то, что я делаю для компании. Я из кожи вон лезу ради них, работаю в основном по вызову, чтобы играть роль Кима Джина Сока всякий раз, когда им потребуюсь, 24 часа в сутки, 7 дней в неделю. И у меня нет друзей, чтобы этим поделиться, нет жизни вне работы. На съемочной площадке меня наставляют, как школьника. Моя партнерша по фильму и мой менеджер обращаются со мной, как с грязью.

Но этим летом у меня есть Ханна. И если я хочу сделать все, что собирался сделать в Сан-Диего, мне пора поднять задницу и осуществить это. А если, кроме того, я смогу выиграть чуть больше времени вдали от требовательной студии, тем лучше. И я не буду испытывать чувства вины за свой план.

– Ублюдок! Ты напугал меня до чертиков! – кричит она шепотом, залезая в окно своей спальни и заставая меня сидящим на своей кровати. Она потирает макушку, которой нечаянно стукнулась о раму.

– У тебя довольно острый язык, – ухмыляюсь я. Голос у меня спокойный, холодный, сдержанный. Вот оно. Теперь моя очередь получить то, что я хочу.

Ее загорелые щеки становятся слегка розовыми, и мне хочется улыбнуться, понимая, что я ее пронял. Но я этого не делаю. Я держу свое лицо под контролем. Я довольно хороший актер, черт возьми. По крайней мере, так мне говорят. Мне же за это платят. Что ж, заработаем этот кусочек сыра.

Она встает и кладет руку на бедро.

– Что ты делаешь в моей комнате? – Чего-то в этом роде я и ожидал.

– Жду тебя, – отвечаю я как ни в чем не бывало. – Хорошо провела день в лагере спасателей?

Ее глаза лезут на лоб.

– Ты… ты… ты следил за мной? – шипит она.

– Стопудово, – спокойно говорю я.

Ее ноздри раздуваются, и раздражение волнами исходит от тела, устремляясь прямо на меня.

– Да как ты смеешь? Как ты мерзок! Годы жизни в Корее превратили тебя в настоящего отморозка. Не знаю, ребята, как у вас там все устроено, но здесь, в Америке, это не нормально.

– О, я помню, как все устроено здесь, в Америке, – говорю я, вставая и перенося большую часть веса на здоровую лодыжку, чтобы не показывать ни малейшей слабости. Ханна откидывает голову назад и презрительно смотрит на меня. – Парни вроде Нейта Андерсона задирают малышей, обкрадывают и запугивают их. И, видимо, все девушки по уши влюбляются в такое дерьмо. Не так ли, Ханна?

Ее рот приоткрывается, и я не совсем уверен, попытается ли она отрицать это, извиниться или послать меня к черту. Однако я продолжаю, прежде чем она успевает что-то сказать.

– Послушай, мне все равно, с кем ты тусуешься или перед кем выставляешь себя дурой. Но держу пари, твоей маме было бы любопытно узнать, что ты тайком сваливаешь из дома, когда она запретила тебе ходить в лагерь спасателей. Не знаю, что между вами происходит, но у меня есть подозрение, что она такая же большая поклонница Нейта Андерсона, как и я. Я всегда любил и уважал твою маму.

Ее кулаки сжимаются, а я продолжаю играть с огнем. Не могу остановиться.

– А вот мне очень хочется повеселиться этим летом. И у меня есть целый список того, что я хотел бы сделать, мест, которые хотел бы посетить, блюд, которые хотел бы съесть. У меня не так много свободного времени, и я собираюсь использовать его по максимуму. Можешь рассматривать это как список предсмертных желаний на лето для обычных подростков, которые я бы осуществил здесь, если бы не стал известным актером в Корее. – Я чуть не кайфую от собственных слов, но останавливаюсь. Я почти у цели. – Но для всего этого мне нужен транспорт. Итак, Ханна. – Я подхожу к ней еще ближе, нас разделяют всего несколько дюймов. От нее пахнет хлоркой, кокосами и солнечным светом. Я смотрю ей в глаза и удерживаю ее взгляд, заставляя отвернуться. – Этим летом ты будешь моим шофером.

– Ни за что! У меня тоже есть дела. И твои нужды ничего для меня не значат. Как показала история, мои нужды также ничего не значат для тебя.

Я чуть отстраняюсь назад и на секунду закрываю глаза, защищаясь от ее прямого удара. Неприкрытая злоба в ее голосе отравляет мою решимость. Смотрю на нее в упор, ища в ее лице признаки того, что в ней осталась хоть капелька моего некогда лучшего друга. Но сейчас я не могу сдаться. Я слишком близок к тому, чтобы заставить ее согласиться помочь мне, и она нужна мне, чтобы все получилось. Я выпрямляюсь, становясь еще немного выше, и вновь наседаю на нее.

– Послушай, это идеальное прикрытие. Ты можешь ходить в лагерь спасателей днем и говорить, что возишь меня по городу. После лагеря мы делаем кое-что из моего списка и возвращаемся домой. Наши мамы ничего не подозревают. Мы оба в выигрыше.

Она щурится, рот презрительно кривится. Кажется, она вот-вот меня укусит. Я как будто вижу мысли, проносящиеся в ее голове. Но неожиданно она топает ногой, разочарованно капитулируя. Открывает рот, чтобы что-то сказать, но я перебиваю ее:

– Это не так сложно, Ханна. Повози меня по Сан-Диего. Ведь твоей маме не обязательно знать о других твоих, скажем так, не столь интересных, планах на лето.

Поджав губы, она корчит свою фирменную гримасу:

– Как ты посмел вернуться в Сан-Диего, не сказав ни слова за три года, и шантажировать меня, чтобы я стала твоей служанкой? Да кем ты себя возомнил?

Я проглатываю свой гнев, но ничего не могу поделать с жаром, поднимающимся по моей шее. Она будет орать на меня из-за того, что мы не разговаривали три года?

– Это не я не отвечал на звонки, – говорю я.

– Ты исчез…

– Я проходил обучение…

Она подносит руку к моему лицу:

– Мне все равно. Я на это не подписываюсь. Не хочу слышать твоих оправданий. И не буду.

Я так близок к тому, чтобы получить то, что мне нужно, то, чего мне недостает. Я не могу позволить ей сказать «нет». Ненависть к себе закрадывается в мою голову, внутренний голос обвиняет меня в том, что я ужасный человек, что я слишком сильно давлю на Ханну. Но я игнорирую язвительные замечания и гну свою линию.

Я пожимаю плечами и собираюсь уходить.

– Интересно, наши мамы уже вернулись из церкви? Думаю, пришло время немного поболтать. Быть наказанной во время летних каникул было бы реально отстойно. Начинай разучивать веселые песенки для детей, Ханна. Я всегда думал, что ты станешь отличным учителем библейской школы.

Позади меня раздается разочарованное рычание.

– Один час в день, два дня в неделю, – говорит она. Как мило. Она думает, что это переговоры.

– Три часа в день, пять дней в неделю, – предлагаю я.

У нее отваливается челюсть, а когда она закрывает рот, ее лицо раздувается от ярости.

– И я буду платить за бензин, – парирую я.

– Два часа в день, три дня в неделю, – неохотно соглашается она.

– Три часа, пять дней, – настаиваю я, – и я избавлю тебя от преподавания в каникулярной библейской школе.

Ее зрачки расширяются. Она делает глубокий вдох. Думаю, она у меня в кармане.

– Я выбираю музыку, – требовательно произносит она. – И я не буду участвовать ни в чем из того, что ты хочешь делать. Я просто вожу. Жду в машине. И… – она замолкает, соображая, что бы еще потребовать, – мы не обязаны разговаривать друг с другом.

– Отлично, мой прекрасный летний компаньон, – саркастически говорю я. И протягиваю руку.

Она смотрит на нее сверху вниз, а затем поднимает глаза на меня. Ее рот искривляется в гримасе разочарования.

– Пожми мне руку, Ханна, – говорю я.

Она издает еще один яростный рык, на более высоких нотах, чем в прошлый раз. Я жду, когда она снова топнет ногой, но ей удается сдерживаться.

– Хорошо, – шипит она и хватает меня за руку. В моей руке она кажется крошечной, но я обхватываю ее и жму за нас обоих. – Но давай проясним, я делаю это в знак протеста. Мы не друзья. Я заложница твоего извращенного плана, и я не буду получать от этого ни малейшего удовольствия.

Я отпускаю ее руку и поворачиваюсь, чтобы уйти, как можно лучше играя равнодушие. Выходить из ее комнаты неприятно, но я делаю это с чувством победы и без лишних слов. Закрываю за собой дверь.

Я получаю то, чего хочу. Ни капельки не жалею, что шантажировал Ханну ради достижения цели. Ну как бы она сама сказала это: она больше не моя лучшая подруга. Черт, да она вообще мне никто. Я выиграл.

Я закрываю глаза, делаю глубокий вдох и прогоняю чувство страха. Почему у меня такое ощущение, будто я все-таки проиграл?