Текст книги "Волшебные миры Хаяо Миядзаки"

Даже в самых апокалиптических мирах Миядзаки что-то всегда остается неизменным. В каждом из них режиссер помещает катализаторы надежды и действия, а не просто средства спасения. В этой связи можно сказать, что Миядзаки придерживается того, что теоретики Дэвид Л. Энг и Дэвид Казаньян называют «политикой траура», – не пассивности и сдержанности, а, наоборот, активной позиции и желания сосредоточиться на том, «что осталось», а не на том, «что потеряно». Утрата служит более сильной мотивацией, чем мемориалы, она стимулирует искусство[31]31
  Энг и Казанджан. Loss, 2.


[Закрыть]. Вместе с Такахатой, Тосио Судзуки и преданными делу работниками студии «Гибли» Миядзаки снимет фильмы, побуждающие к действию при потерях, к сплоченности при лишениях и к восстановлению того, что разрушено.

2. Становление аниматора

То, что движет вами, – это и есть мир, который вы нарисовали у себя внутри, со множеством пейзажей, мыслей и чувств, которые ищут выражения. – Хаяо Миядзаки

Как Миядзаки открыл для себя красоту анимации? Что, кроме технических навыков, которые он возведет в форму искусства, указало ему на жизненный путь? Чтобы стать великим аниматором, требуется нечто большее, чем исключительные навыки рисования и необычайная настойчивость, но именно они и составляют основу эстетического инструментария Миядзаки. Кроме того, он обладал психологической глубиной, благодаря которой стал не только великим аниматором, но и великим режиссером. В его рисунках целая гамма психологически и эстетически повторяющихся тем, включая сияние и темноту. Многие элементы мира Миядзаки уходят корнями в детство и юность. Юный Хаяо, чье детство прошло на фоне Второй мировой войны, любил рисовать военные самолеты, и эта страсть окупится потрясающими сценами полетов в его картинах. Сложные отношения с родителями отразились в образах многих ранних героев детского и подросткового возраста. Наконец, идеологические и экономические изменения в Японии способствовали развитию его политического сознания, которое находит выражение в сюжетах со ссылками на подъем японского капитализма, индустриализации и экологических, политических и психологических жертв, на которые ради этого подъема пришлось пойти.

В XXI веке многие хотят стать аниматорами. Среди взрослых моего поколения это довольно редкая профессия, зато большинство из моих студентов активно изучают анимацию и хотят сделать карьеру в этой области. Анимация стала неотъемлемой частью медиакультуры, она присутствует не только в мультсериалах, но и в рекламе, и в игровых фильмах, и повсюду в интернете. Однако в Японии 1950-х – начала 1960-х годов ни у кого и в мыслях не было, что можно стать профессиональным аниматором. В лучшем случае можно было бы попробовать стать художником манги, это и стало целью юного Миядзаки. И его не поддержали ни одноклассники, ни родители. Манга – для детей. А в респектабельных семьях среднего класса сыновьям было положено строить карьеру в корпорациях, получать зарплату и пополнять армию трудолюбивых руководителей, приносящих себя в жертву во имя экономического процветания страны.

Хаяо к такой судьбе интереса не питал: «Я учился в старших классах как раз в то время, когда японская экономика вот-вот должна была ступить на путь стремительного роста. И тогда я был, наверное, единственным парнем среди всех моих знакомых, кто действительно читал мангу. Если бы я рассказывал людям, что тоже рисую комиксы, они бы относились ко мне как к идиоту. Конечно, у меня наготове было алиби, так что мне было легко. Я считал, что любой человек, не способный оценить потенциал манги, – сам идиот»[32]32
  Миядзаки. Отправная точка, 97.


[Закрыть].

Этот потенциал Миядзаки разглядел довольно рано, как и свое призвание художника манги. Большую часть его детства и юности можно рассматривать как подготовку к карьере – с точки зрения навыков, которые он развивал, а также с точки зрения психологической и моральной сторон. Любовь к рисованию и глубокое визуальное восприятие окружающего мира соединились в нем с чувством ответственности и способностью работать с людьми, правда, поначалу только со своими братьями. Кроме того, ему необходимо было уходить из реального мира в царство воображения.

Потребность, вероятно, возникла из-за кризиса, который семья переживала в связи с болезнью матери, а также из-за постоянного чувства одиночества. Миядзаки мрачно описывает свое детство, называя его «позорно жалким» и признаваясь, что по мере взросления он намеренно «отстранился от [своего детства]»[33]33
  Там же, 200.


[Закрыть]. Зато именно в те годы он обрел инструменты, благодаря которым станет успешным.

Выдающиеся художественные способности Хаяо проявлял уже в раннем возрасте. Япония богата многовековыми изобразительными традициями, что подтверждает Такахата, партнер Миядзаки, говоря о влиянии японских свитков на современную анимацию[34]34
  См.: Такахата. Juniseiki no animeeshon.


[Закрыть]. Японское начальное художественное образование считается более совершенным, чем западное, и дети там осваивают сложные техники в гораздо более раннем возрасте, чем в Европе или Америке.

Школа и японская культура только усилили врожденный талант Миядзаки. Его брат Арата вспоминает конкурс в начальной школе, когда им обоим дали задание нарисовать свой сад со второго этажа дома. Несмотря на то что Арата на два года старше, он уже тогда заметил, что Хаяо рисует на недостижимом для него уровне, и отметил поразительное мастерство своего младшего брата «рисовать всё правильно». «Как ни смотри на те наши рисунки, у Хаяо получалось лучше». Арата увидел, как два учителя остановились перед рисунком Хаяо. «Слишком хорошо», – сказал один из них, намекая на то, что младшему брату, вероятно, помогли взрослые. В итоге Арата выиграл конкурс[35]35
  Оидзуми. Miyazaki Hayao no genten, 58.


[Закрыть].

Способность Миядзаки рисовать с невероятной точностью и вниманием к деталям оказала мощное влияние на его работы. В отличие от многих анимационных фильмов, как западных, так и японских, картины студии «Гибли» известны глубиной и резонансом фона.

Миры Миядзаки характеризуются тем, что Элеонора Кэмерон называет «особенностью места», то есть ощущением, что действия разворачиваются на большом пространстве, обладающем текстурой и своей спецификой[36]36
  Кэмерон. McLuhan, Youth, and Literature, 112.


[Закрыть]. Это придает четкое ощущение реальности всему, от буколического пейзажа в «Тоторо» до адриатического побережья в «Порко Россо».

Первой и непроходящей художественной любовью Миядзаки стали машины, начиная с красных пожарных машин, которые он рисовал в детстве, до самолетов, которые завораживали его в послевоенное время. Арата задается вопросом – связана ли эта последняя одержимость с деталями самолетов, мальчишки находили их на территории закрытого семейного завода, собирали и показывали другим детям, вызывая у них страшную зависть[37]37
  Оидзуми. Miyazaki Hayao no genten, 57.


[Закрыть]. Также вероятно, что Миядзаки унаследовал свою любовь к технике от деда, запатентовавшего несколько изобретений.

После войны отец Хаяо пытался восстановить работу завода, производя бытовую утварь вроде ложек, но семья уже не была такой богатой, хотя и жила лучше многих соотечественников. Японцы по-прежнему пребывали в потрясении и голодали. Миядзаки вспоминает американских солдат и их привычку раздавать сладости. Американцы считали, что если положат что-то в животы голодным детям, то наладят отношения с побежденным врагом. Миядзаки, как и многие японцы, считал такие поступки унизительными. «После войны приезжало много американцев, и мы собирались вокруг них. Но я не мог взять у них шоколад или жвачку, это было позорно»[38]38
  Миядзаки. Kenpo ̄ o kaeru nado, 4.


[Закрыть]. Такое сложное отношение к Соединенным Штатам отражается в «Порко Россо», где американский летчик Кертис представляет собой высокомерного шута, а юная девушка Фиолина, которая «недавно вернулась из Штатов», наоборот, энергичная и трудолюбивая.

Поколение Миядзаки не смогло избежать новых идей и обычаев, навязанных оккупацией. Молодежь столкнулась с ними непосредственно в школьной системе, теперь основанной на американской модели. Довоенное образование возводило на вершину ценностей самопожертвование ради страны. Романист Кэндзабуро Оэ вспоминает, как в восемь лет учитель спросил его: «Ты бы распорол себе живот и умер за императора?» – и единственным правильным ответом было «Да»[39]39
  Нэйтен. Introduction, xiii.


[Закрыть].

В профессиональном образовании особое внимание уделялось изучению демократии и демократического поведения, у студентов были дискуссионные клубы и свободный обмен идеями. Японскую историю стали рассматривать как последовательность ужасных злодеяний. Миядзаки открыто говорил о влиянии, которое оккупация оказала на его культурную идентичность: рассказывал, как сильно «ненавидел Японию» в юности[40]40
  Миядзаки. Kenpo ̄ o kaeru nado, 5.


[Закрыть].

Но «если бы я родился чуточку раньше, – считает он, – то точно стал бы ревностным «милитаристом», – ссылаясь на милитаристскую и империалистскую индоктринацию 1930-х и 1940-х годов. «А если бы родился еще раньше, то стал бы одним из тех, кто идет на войну добровольцем и бросается в схватку, чтобы умереть на поле боя»[41]41
  Там же.


[Закрыть]. Послевоенный период, когда раздробленной нации пришлось переосмысливать себя, не вызывал у страстного юноши особого энтузиазма. Возможно, из-за проблем дома, повсеместной нищеты и ограничений общества Миядзаки и предпочел бы оказаться в огне войны.

К счастью для мультипликации, он родился в то самое нужное время, когда его страстная натура проявилась в искусстве, а не на поле боя. Миядзаки полюбил технологии, которых больше не существовало или которые существовали только в его воображении. «У меня есть сильное желание освободиться от привязанности к реальности», – как-то заявил он, говоря о своей любви к рисованию дирижаблей[42]42
  Миядзаки. Поворотная точка, 166.


[Закрыть].

Самолеты у Хаяо также олицетворяли независимость и силу. «В детстве я был в восторге от фильмов о войне и всюду рисовал военные штуки, – вспоминает он. – Я был очень застенчивым мальчиком, и мне было трудно постоять за себя в драке, зато одноклассники стали уважать меня за то, что я хорошо рисую. Я выражал свое стремление к силе в рисунках самолетов с гладкими и заостренными носами и линкоров с огромными пушками. Меня восхищала храбрость моряков, которые – даже когда их горящий корабль тонул – продолжали стрелять из пушек до самого конца, [и] людей, которые бросаются под огонь. Лишь намного позднее я осознал, что на самом деле эти люди отчаянно хотели жить, а их заставляли умирать напрасно»[43]43
  Миядзаки. Отправная точка, 45.


[Закрыть].

Миядзаки охотно говорил об ужасах войны, и при этом увлеченно рисовал динамичные боевые сцены. Противоречие наиболее ярко проявляется в картине «Ветер крепчает», где одновременно осуждается война и воспеваются высокие военные технологии, которые в скрупулезно прорисованных подробностях демонстрируют свою разрушительную силу.

Ранние школьные годы мастера отмечены чувством одиночества и бессилия. К пятому классу Хаяо сменил четыре школы. Его семья уехала из прекрасного поместья деда и вернулась в Токио, в дом в Эйфуку в районе Сугинами. По словам Оидзуми, дом в Эйфуку послужил моделью дома в «Тоторо». Только, в отличие от дома Сацуки и Мэй, который находится в деревне, Сугинами располагался прямо на окраине Токио, в приятном районе с зелеными насаждениями и хорошими школами. Братья Миядзаки посещали «хорошую школу, где нужно было усердно учиться, но никого не заставляли страдать»[44]44
  Оидзуми. Miyazaki Hayao no genten, 75.


[Закрыть].

С каждым переездом Миядзаки становилось всё больше не по себе, а переезд в Эйфуку «потряс основы моего существа. Всё было как в тумане – я смотрел в учебник, но ничего не понимал… [а] если я и этого не могу понять, то что же мне делать?»[45]45
  Там же, 68.


[Закрыть].

Миядзаки считает, что его брат Арата защищал его от еще более сложных аспектов этих изменений. Арата был хорошо сложен, ему легко давался спорт (и борьба), он был прирожденным лидером, а Хаяо предпочитал оставаться в тени, читать и рисовать. «Интроверт, – вспоминал Арата, – мягкий, не очень спортивный. Что ему по-настоящему нравилось, так это читать книги и рисовать картины. Я тратил свои карманные деньги на еду. Хаяо тратил их на книги!»[46]46
  Там же, 59–60.


[Закрыть]

«Больше, чем мангу, – рассказывает режиссер, – я читал книги». «Граф Монте-Кристо», «Три мушкетера», «Узник Зенды», они окажут особое влияние на его первый художественный фильм, «Замок Калиостро»[47]47
  Там же, 61.


[Закрыть]. Ему понравились и книга «Путешествия Гулливера», и ее экранизация Макса и Дейва Флейшеров, чью студию режиссер одобрительно сравнивал со студией Диснея. В захватывающих историях, рассказанных в этих произведениях, юноша нашел вдохновение для невероятных приключений, они и станут визитной карточкой миров Миядзаки.

Юный Хаяо ценил и небольшие и более личные драмы о детях, часто о девочках, вроде «Таинственного сада» и «Хайди» – романа о девочке, которая живет в Швейцарских Альпах, эту историю они с Такахатой успешно экранизируют в телесериале. Погружение в эти работы, должно быть, и подтолкнуло развитие невероятной способности Миядзаки создавать на экране милых и реалистичных детских персонажей.

Еще больше визуальных образов и других форм фантастических приключений пришли из манги, которая быстро стала основным развлечением детей в Японии.

Как и большинство маленьких японцев в поствоенное время, Миядзаки обожал мангу Тэдзуки Осаму, художника и аниматора, чье влияние на популярную культуру превзойдет только его собственное, и только после того, как он сможет преодолеть подавляющее влияние мастера на свое раннее творчество. Хотя Миядзаки никогда не терял любви к литературе, к старшим классам он полностью погрузился в чтение и рисование манги.

Его любовь к чтению, искусству и фантастическим приключениям подстегивала растущая потребность убежать от домашних трудностей. Когда мать заболела туберкулезом, попала в больницу, а затем осталась прикована к постели дома, детство мальчика фактически закончилось. Из-за недееспособности матери мальчикам – всего их было четверо – пришлось заботиться о себе самим. Миядзаки с сильным негодованием вспоминает о том, как ему пришлось стать «хорошим ребенком» и взять на себя готовку и стирку[48]48
  Миядзаки. Отправная точка, 50.


[Закрыть].

Чтение и рисование давали ему творческую реализацию и помогали избежать ужаса, который он испытывал при возвращении в дом, казавшийся ему всё более пустым. Одна горничная сменялась другой, а те, кто продержался хоть какое-то время, не питали к Хаяо никакой симпатии, и он вспоминает, как постоянно «воевал» с прислугой[49]49
  Оидзуми. Miyazaki Hayao no genten, 79.


[Закрыть]. «Я всегда чувствовал необходимость извиняться за свое существование, – признается он в одном интервью много лет спустя. – У меня не осталось приятных воспоминаний из детства – до поступления в университет я чувствовал только унижение… и я работал, чтобы всё забыть, и почти забыл»[50]50
  Цитата Миядзаки, см.: Хикару Хосоэ. Meisaku kansho Tonari no Totoro, 139.


[Закрыть].

Глубокая связь Миядзаки с потерянным детством – одна из самых сильных в его жизни как рассказчика – лежит в основе богатых детских образов. В ранних работах мы видим чудесные фантастические миры и удивительно реалистичных юных персонажей, а в третьем фильме, любимом всеми «Тоторо», искусно сочетаются фантазии о побеге от реальности и болезненные переживания его собственного детства.

Картину «Мой сосед Тоторо» мы более подробно обсудим позднее, а сейчас важно отметить предположение критика Хикару Хосоэ о том, что в ней Миядзаки спроецировал себя самого на двух сестер, главных героинь[51]51
  Там же, 90–91.


[Закрыть]. Отношения режиссера с братом Аратой можно увидеть в искренних эмоциях младшей сестренки Мэй и ее зависимости от старшей сестры Сацуки. Именно Мэй первая встречается с лесным духом Тоторо, который утешает их и помогает им. Общительная и деятельная Сацуки в некотором смысле соотносится с Аратой и также служит примером «хорошего ребенка», как Миядзаки называл сам себя. Десятилетняя Сацуки берет на себя семейные обязанности во время болезни матери.

Говоря о «Тоторо», Миядзаки явно сравнивает себя с Сацуки: «Десятилетний ребенок может управляться на кухне. И я управлялся. А еще я убирался, топил баню и готовил».

Сацуки, по словам художника, «слишком сильно старается быть хорошей»[52]52
  Миядзаки. Отправная точка, 369, 372.


[Закрыть].

Для режиссера, который сделал себе имя на семейных анимационных фильмах, Миядзаки выразил удивительно сильное чувство обиды, даже ярости, к отношениям ребенка и взрослого и как-то сказал детям: «Не дайте родителям вас съесть»[53]53
  Миядзаки. Shuppatsuten, 82. В английском переводе «Отправной точки» эта важная фраза звучит как «Не дайте родителям вас задушить», а в японском оригинале использовано слово «kuikorosu», что значит «проглотить» или «смертельно укусить». Как предполагает Сюнсукэ Сугита, Миядзаки может сслылаться на «Дневник сумасшедшего», известный рассказ китайского писателя Лу Синя, в котором «сумасшедший» рассматривает историю человечества как постоянное «пожирание одних людей другими», и в конце он восклицает: «Спасите детей!» Сугита. Miyazaki Hayaoron, 10.


[Закрыть]. Такой запрет предполагает злость и враждебность по отношению к родителям, и эти чувства заслуживают дальнейшего изучения.

Корни этой обиды, вероятно, проистекают из его отношений с отцом. Миядзаки проявляет почти полное отсутствие уважения к своему отцу и чувство сродни подлинной неприязни. Поначалу это кажется удивительным, потому что многие отцы в мирах Миядзаки – невероятно порядочные люди, от доброго отца в «Тоторо», который любит играть с детьми, до трудолюбивого морского капитана Коити в «Поньо». Но ни одна из этих фигур не является мужественной в традиционном смысле. Например, мы видим, как Коити командует его жена Риса. Общее отсутствие отцовской власти особенно интригует тем, что в патриархальной довоенной Японии, где родился Хаяо, отец считался абсолютным главой семьи. В японской традиции нужно было «бояться четырех вещей: грома, огня, землетрясений и отца».

Отец Миядзаки, Кацудзи, родился в 1914 году в Рёгоку, традиционной части Токио, по-прежнему известной своей атмосферой «ситамати», или старинного города. Рёгоку находится недалеко от Асакусы, ныне популярного района для туристов, которые стекаются к храму Сэнсо-дзи. В молодости Кацудзи это был район развлечений, от довольно сдержанных (таких, как западный театр и опера) до распутных (например, «чайных домов», где на самом деле находились бордели). По словам Миядзаки, его отец «постоянно» ездил в Асакусу, когда был моложе, и всё время рассказывал сыновьям, как там «здорово»[54]54
  Хандо и Миядзаки. Koshinukeaikokudangi, 52.


[Закрыть].

Район окружает река Сумида, главная артерия, которая во время рождения Кацудзи несла через Токио еще чистые воды; ее режиссер ностальгически изображает в картине «Ветер крепчает». Кстати, примерно ко времени создания фильма «Ветер крепчает» Миядзаки, кажется, стал проявлять более глубокий интерес, если не понимание, к своему отцу, или, по крайней мере, к его жизни и его эпохе. В своей статье в «Нэппу» и интервью с историком Хандо Казутоши он подробно рассказывает о фильме, снятом великим режиссером Ясудзиро Одзу. Картина под названием «О чем сейчас мечтает молодежь?» (Seishun no yume imaizuko, 1932) повествует об учебе молодого человека в университете и его вступлении во взрослую жизнь, когда он наследует компанию отца. Миядзаки описывает свое удивление, которое испытал, увидев главного героя фильма, точь-в-точь такого же, как его отец. Он описывает главного героя как квинтэссенцию модан бой (современного мальчика).

Красивый молодой герой Хорино – «искатель удовольствий», «анархист», который «сопротивляется власти», – этими же словами Миядзаки описывал своего отца[55]55
  Хандо и Миядзаки. Koshinukeaikokudangi, 52.


[Закрыть]. Он позволяет себе такое баловство, как, например, помощь друзьям в списывании на экзамене, причем не только в престижном университете Васеда (где учился отец Миядзаки), но и позднее, когда те же самые беспутные друзья проходят собеседование на работу в его же компанию. Однако в конце фильма Хорино исправляется – уступает девушку, которую любит, своему другу и, кажется, достигает определенной зрелости в понимании человеческих взаимоотношений.

По-видимому, с Кацудзи этого не произошло, по крайней мере в глазах Миядзаки. Режиссер не скрывал ни хвастливости и безответственности отца, ни других его «распутных» качеств, в том числе сомнительной деловой этики: Хаяо обвинял своего отца в продаже военным некачественных деталей самолетов. В интервью 1995 года художник рассказал, что еще в старших классах отец говорил ему: «Когда я был в твоем возрасте, я уже платил за девочек-гейш». В том же интервью он прямо заявляет, что на похоронах отца «все собравшиеся согласились с тем, что тот за всю жизнь ни разу не сказал ничего особо возвышенного или вдохновляющего»[56]56
  Миядзаки. Starting Point, 208, 209.


[Закрыть].

Довоенное патриархальное общество Японии по умолчанию допускало мужчинам, особенно при деньгах, вступать в сексуальные отношения вне брака, да и вообще пьянящая атмосфера 1920-х и начала 1930-х годов поощряла эксперименты всех видов. И тут же следует отметить, что Кацудзи пришлось пережить беспрецедентно жестокую войну, одновременно управляя домашним хозяйством и фабрикой, и зарабатывать на жизнь, ухаживая за тяжело больной женой после войны.

Арата вспоминает: «Отец по-настоящему заботился о нашей матери»[57]57
  Оидзуми. Miyazaki Hayao no genten, 80.


[Закрыть]. Он приходил домой и рассказывал ей о том, что происходит в компании, а по воскресеньям брал на себя готовку. Миядзаки рассказывал, что отец ушел из армии, сказав своему командиру, что у него дома жена и ребенок и его нельзя отправлять на фронт. Режиссер, кажется, с пренебрежением относится к тому, что отец решил не служить в армии, но в то же время отмечает, что без этого решения сам бы он не появился на свет: «За это я благодарен»[58]58
  Миядзаки. Starting Point, 208.


[Закрыть].

Миядзаки также признает «реалистические взгляды» отца, которому удалось «заработать на войне», даже если речь шла о взяточничестве и продаже бракованных деталей. Кацудзи считал, что «участвовать в войне могут только идиоты», и такое отношение стало частью сложного двойственного отношения к войне самого Миядзаки. Он размышляет: «Я ведь похож на него. Я унаследовал анархические настроения своего старика и отчасти равнодушное отношение к учету всех противоречий»[59]59
  Миядзаки. Starting Point, 209.


[Закрыть].

Последнее замечание становится особенно очевидно в картинах и манге Миядзаки о военных приключениях. Часть образа его отца мы видим в персонажах-плейбоях, например Люпене из «Замка Калиостро» и Марко из «Порко Россо». Но что-то мрачное в их личностях – скорее всего, их общая черта уже с самим режиссером.

В его картинах мало выражений взрослой сексуальности, за редкими важными исключениями в «Порко Россо» и «Ветер крепчает». Такая сдержанность вполне объяснима, ведь изначально целевой аудиторией Миядзаки являются семьи с детьми, но при этом встает вопрос, повлияло ли поведение его отца на уход от сексуальности в фильмах.

Наверняка отец, хвастающийся своими любовными похождениями, вызывал у Миядзаки смешанные чувства, и неудивительно, что многие его персонажи – юные девушки и дети, в которых режиссер подчеркивает «чистоту» и «невинность».

Вероятно, поведение отца способствовало и возникновению прочных уз между матерью и сыном. Арата рассказывает, что в то время их мать была прикована к постели, и «больше всего о том, чем они занимаются в школе, ей рассказывал, наверное, Хаяо». Его биограф Оидзуми считает, что, «несмотря на интроверсию, во время учебы в начальной и средней школе мальчик впитал в себя все виды культур». Оидзуми задается вопросом, какие разговоры были «у прикованной к постели матери с сыном, чей мир постоянно духовно расширялся»[60]60
  Оидзуми. Miyazaki Hayao no genten, 78.


[Закрыть].

Интересно, связано ли как-то предупреждение Миядзаки «не дайте родителям вас съесть» с его близкими отношениями с матерью, особенно в тот момент, когда он изображает, как мать «проглатывает [маленького мальчика] в своей утробе и лишает его силы»[61]61
  Миядзаки. Starting Point, 130.


[Закрыть]. Несмотря на временную физическую слабость, Ёсико Миядзаки была во всех отношениях женщиной сильного характера. От туберкулеза ее спасли антибиотики, и она дожила до семидесяти двух лет. В конечном счете Миядзаки помнит не столько ее хрупкость, сколько ее жестокость. Она не очень любила хвалить своих детей, как и всё остальное человечество. Миядзаки любит цитировать любимую поговорку матери – «Ningen wa shikata ga nai mono» («Люди безнадежны») – при этом настаивая на том, что сам настроен менее «нигилистически».

Их отношениям не хватало того, что японцы называют словом «скинсип». «У меня не было близких отношений с матерью, как у Сацуки. Я был слишком застенчив, и мать тоже. Когда я приходил к ней в больницу, я не мог даже обнять ее»[62]62
  Там же, 372.


[Закрыть]. Такое отсутствие выраженной близости, вероятно, связано с традиционной культурой, в которой воспитывалась Ёсико. Она родилась в 1910 году, а затем уехала из родной провинции, красивейшей горной префектуры Яманаси, чтобы попытать счастья в Токио, как многие молодые люди в начале двадцатого века. Она изучала дизайн одежды и помогала подруге в кафе, где познакомилась с Кацудзи.

Миядзаки резко не соглашался с политическими взглядами матери, и они часто активно дискутировали на эту тему. Миядзаки уже в юном возрасте склонялся к левым взглядам, а мать придерживалась консерватизма. Она запоем читала «Бунгэй Сунью», аналитический новостной журнал, который в те времена был нацелен на элитную мужскую аудиторию. Арата описывает мать как «чересчур заботливую, волевую, добрую к людям, строго воспитанную и «хадэ» – это слово можно перевести как «шумный», а еще «кричащий» и «яркий», – особенно в своей любви к обуви, которой у Ёсико было очень много[63]63
  Оидзуми. Miyazaki Hayao no genten, 38.


[Закрыть]. Кинокритики и члены семьи единогласны во мнении, что Дола, сильная властная женщина (и волевая, и надоедливая, и шумная), которая руководит семьей воздушных пиратов в фильме «Небесный замок Лапута», напоминает Ёсико. Это доброжелательный, хотя и довольно откровенный портрет женщины, которая вдохновляет и организует своих довольно беспомощных и бестолковых бородатых сыновей. Однако рыжеволосая полнотелая Дола внешне очень далека от Ёсико – на единственной найденной мной фотографии она кажется миниатюрной и нежной.

Сейчас рассказывать о многочисленных сильных женских персонажах Миядзаки – уже практически клише, но часто такое обсуждение более характерно для образов сёдзё, или юных девушек.

Возможно, образцом женственности для этих сёдзё послужила Ёсико, но кроме этого они обязаны своим появлением и любимой героине Миядзаки из анимационного фильма «Легенда о Белой Змее» по имени Бай Нян.

Стойкость, интеллектуальное любопытство и жизнерадостный дух таких героинь, как Навсикая, Кики и Сита из «Лапуты», несомненно, происходят из образа матери режиссера.

Еще более необычным и привлекательным аспектом работы Миядзаки является большое количество сильных взрослых женских персонажей. Мой любимый момент за наши три встречи с Миядзаки произошел при первом знакомстве, когда я только посмотрела «Принцессу Мононоке» и прочитала несколько критических замечаний. Когда я предположила, что госпожа Эбоси в фильме изображена скорее негативно, Миядзаки, похоже, искренне удивился и заявил: «Эбоси – мой любимый персонаж во всём фильме!» И самые юные (Мэй и Поньо), и самые старые (Софи в «Ходячем замке» или женщины в доме престарелых в «Поньо») героини всегда очень яркие, страстные, любознательные, и, что важно, они трехмерны, в отличие от большинства женских персонажей в анимации и даже в игровом кино.

Глубокая связь Миядзаки с матерью подтверждается этими замечательными женщинами и многочисленными анекдотами из истории семьи. И мать, и сын искренне интересовались окружающим миром. Арата вспоминает, как похожи они были по характеру и как отказывались отступать от своего мнения, когда оно подвергалось сомнению. Весьма вероятно, что интерес матери к политике сыграл роль в повышенном интересе самого Миядзаки к политике и событиям в мире. И это, несмотря на то, что их взгляды часто оказывались противоположными.

Их ссора из-за политического инцидента, известного как дело Мацукава – несчастного случая со смертельным исходом на железной дороге, – иллюстрирует развивающиеся политические взгляды Миядзаки и его интенсивную полемику с матерью. Оидзуми начинает рассказ о жизни Миядзаки как раз с этого спора, который в значительной степени произошел из-за идеологического напряжения в японском обществе, возникшего в период оккупации.

В первые дни после войны оккупационные власти, казалось, подталкивали Японию в левом направлении. Кавалькада реформ внезапно закончилась с началом Холодной войны и зарождением Корейской войны. В рамках политики «обратного курса» оккупационные власти решили, что стабильность важнее радикализма. Они даже вернули на посты лидеров, которых всего несколько лет назад называли военными преступниками. Влияние профсоюзов на ход переговоров резко уменьшилось, и многие впечатлительные японские граждане сочли уход от первоначальной оккупационной политики предательством светлых надежд на демократию и воцарение западных идеалов.

В глазах многих левых японцев так называемое дело Мацукава стало одним из целого ряда событий, означающих, что правительство ведет тайную борьбу с профсоюзами. В этой аварии поезд сошел с рельсов и перевернулся, что привело к гибели трех членов паровозной бригады. Ответственность за происшествие приписали японской коммунистической партии и членам государственного железнодорожного профсоюза, вероятно, в отместку за антипрофсоюзные действия правительства. Миядзаки был слишком молод, чтобы быть в курсе всех подробностей крушения поезда в 1949 году, но дело получило широкую огласку, и вину или невиновность обвиняемых так до сих пор и не установили. Миядзаки поддерживал членов профсоюза, потому что верил, что для правительства они всего лишь козлы отпущения, а мать горячо поддерживала правительство. Семья вспоминает один случай, когда Хаяо с матерью так яростно спорили, что он в конце концов выбежал из ее комнаты в слезах. Эта ссора важна по ряду причин. Она показывает глубину отношений матери с сыном и, вероятно, подлинное уважение, которое Миядзаки питал к матери. Его яростная попытка победить ее в споре показывает как их сильные чувства друг к другу, так и явное неравнодушие Миядзаки к мнению матери.

А еще она демонстрирует возрастающую силу его политических убеждений. В то время, когда произошел этот спор, ему было двадцать два года, и он только что окончил университет Гакусюин, направление политики и экономики. Многие члены императорской семьи учились в этом университете, а скандальный правый писатель Юкио Мисима закончил при нем старшие классы школы. Едва ли в этом месте могли поощрять левые симпатии, но к тому времени, как туда поступил Миядзаки, в обязательную программу для экономистов уже входило учение Маркса, как и в большинстве японских университетов.

Марксизм казался особенно привлекательным в послевоенной Японии. Интеллектуалы, разочарованные сначала войной, а затем и обратным курсом оккупации, искали альтернативную идеологию и стремились реабилитировать немногих левых лидеров довоенного периода, выступавших против милитаризма и империализма. Кроме того, марксизм был связан с Европой как своими корнями, уходящими в девятнадцатый век, так и масштабным социалистическим экспериментом, проводимым в Восточной Европе под гегемонией Советов времен Холодной войны. Многие в то время считали Европу образцом роскоши, и этот образ экзотической и привлекательной Европы запечатлен Миядзаки еще в «Замке Калиостро».

Левые убеждения режиссера легли в основу политических событий в мирах Миядзаки и проявились сначала в его общинной сельскохозяйственной утопии в сериале «Конан – мальчик из будущего», затем в образах голодающих валлийских шахтеров в «Небесном замке Лапута», и наиболее явно – в портрете уставшего от жизни героя в «Порко Россо», который «лучше будет свиньей, чем фашистом».

Есть и другие черты школьной и студенческой жизни Миядзаки, которые сыграли непосредственную роль в его развитии как аниматора, и наиболее заметная из них – глубокое погружение в искусство.