Текст книги "Пиранези"

Запись от Шестнадцатого дня Шестого месяца в Год, когда в Юго-западные Залы прилетел Альбатрос

Сегодня по пути к Третьему юго-западному Залу я прошел через Второй юго-западный. На Пустом Пьедестале, к которому обычно прислоняется Другой, стояла картонная коробка. Темно-серая. На крышке более светлым оттенком серого был нарисован осьминог и оранжевыми буквами написано: «АКВАРИУМ».

Я открыл коробку. Сперва мне показалось, что в ней ничего нет, кроме тонкой белой бумаги, но когда я снял бумагу, то обнаружил под ней пару ботинок. Они были из плотной ткани сине-зеленого цвета (как Прилив Южных Залов), на толстых подошвах из белой резины и с белыми шнурками. Я вытащил ботинки из коробки и надел. Они подошли идеально. Я на пробу сделал несколько шагов. Ботинки приятно пружинили, и ногам в них было мягко.

Весь день я бегал и танцевал – до того хорошо мне было в новых ботинках.

– Смотрите! – крикнул я воро́нам в Первом северном Зале, когда те слетели с высоких Статуй взглянуть, что я делаю. – У меня новые ботинки!

Однако вороны только закаркали и улетели наверх.

Запись от Семнадцатого дня Шестого месяца в Год, когда в Юго-западные Залы прилетел Альбатрос

Я составил список всего, что получил от Другого, чтобы помнить, и быть признательным, и благодарить Дом за такого замечательного друга!

В Год, когда я дал имена Созвездиям, Другой принес мне:

• спальный мешок

• подушку

• 2 одеяла

• 2 рыболовные сети из синтетического полимера

• 4 больших листа толстого полиэтилена

• фонарик. Я никогда им не пользовался и не помню, куда его положил.

• 6 коробков спичек

• 2 флакона мультивитаминов

В Год, когда я сосчитал Мертвых и дал им имена, он принес мне:

• сэндвич с сыром и ветчиной

В Год, когда рухнули Потолки Двадцатого и Двадцать первого северо-восточных Залов, он принес мне:

• 6 пластиковых мисок. Ими я собираю Пресную Воду, которая льется через Щели в Потолке и стекает по Лицам Статуй. Одна миска голубая, две красные и три облачного цвета. С мисками облачного цвета трудно – они почти такие же серовато-белые, как Статуи. Когда я ставлю их где-нибудь собирать Воду, они тут же сливаются с окружающим мрамором, и я не могу отыскать их взглядом. Одна пропала в прошлом году, и я до сих пор ее не нашел.

• 4 пары носков. Две Зимы моим ногам было тепло и уютно, но теперь носки совершенно протерлись. К сожалению, Другой не догадался подарить мне новые.

• удочку и леску

• апельсин

• кусок рождественского кекса

• 8 флаконов мультивитаминов

• 4 коробка спичек

В Год, когда я дошел до Девятьсот шестидесятого западного Зала, он принес мне:

• новую батарейку для часов

• 10 новых тетрадей

• разные канцелярские принадлежности, в том числе 12 больших листов бумаги для составления Звездных Карт, конверты, карандаши, линейку и несколько ластиков

• 47 ручек

• еще мультивитамины и спички

В нынешний год (Год, когда в Юго-западные Залы прилетел Альбатрос) он на сегодняшний день принес мне:

• еще 3 пластиковые миски. Они лучше всех, потому что яркие и не теряются. Одна оранжевая, две – разных оттенков зеленого.

• 4 коробка спичек

• 3 флакона витаминов

• пару новых ботинок!

Я стольким обязан щедрости Другого! Без него бы я не мог спать Зимой в теплом и уютном спальном мешке. У меня не было бы тетрадей, чтобы записывать свои мысли.

Тем не менее я временами гадаю, почему Дом снабжает Другого таким разнообразием вещей, дает ему спальные мешки, ботинки, пластиковые миски, сырные сэндвичи, тетради, куски рождественского кекса и так далее, а мне все больше рыбу. Думаю, это потому, что Другой хуже меня умеет о себе позаботиться. Рыбу ловить он не умеет. Он никогда (насколько мне известно) не собирает и не сушит водоросли для костра или для вкусной еды, не заготавливает рыбью кожу (из которой можно сделать столько всего полезного). Если бы Дом не обеспечивал его нужными вещами, он бы, наверное, умер. Либо (что более вероятно) мне пришлось бы посвящать значительную часть времени заботе о нем.

Запись от Восемнадцатого дня Шестого месяца в Год, когда в Юго-западные Залы прилетел Альбатрос

Я уже несколько дней не навещал Мертвых, поэтому сегодня пошел к ним. Нелегкая задача – обойти их всех за один день, поскольку они лежат на расстоянии в несколько километров друг от друга. Я оставил каждому приношение воды, еды и кувшинок, которые собрал в Затопленных Залах.

У каждой Ниши и Пьедестала я шептал имя Адди Домар в надежде, что кто-нибудь из них – тот, кому оно принадлежит, – как-нибудь выразит согласие. Однако этого не произошло. Скорее, преклоняя колени у каждой Ниши и Пьедестала, я чувствовал некоторое противление, как будто они отвергают это имя.

Запись от Девятнадцатого дня Шестого месяца в Год, когда в Юго-западные Залы прилетел Альбатрос

Сегодня я занимался всегдашними делами: ловил рыбу, собирал водоросли, работал над Каталогом Статуй. Во второй половине дня я взял немного припасов и двинулся в сторону Сто девяносто второго западного Зала.

По пути Дом показал мне много чудес.

В Сорок пятом Вестибюле я увидел Лестницу, сплошь обросшую мидиями. Одна из Статуй у ее Стены почти скрыта иссиня-черным ракушечным панцирем – выглядывает лишь половина Лица и одна белая, выставленная вперед Рука. Я зарисовал эту Статую в Дневнике.

В Пятьдесят втором западном Зале я вышел к Стене, залитой золотистым Светом, таким ярким, что Статуи как будто в нем растворялись. Оттуда я прошел в Комнату с немногими Окнами, где была прохладная тень. Я увидел Статую Женщины с большим Блюдом, из которого она, нагнувшись, поила Медвежонка.

На подходе к Семьдесят восьмому Вестибюлю Плиты были усеяны Обломками. Поначалу они попадались отдельными россыпями, но ближе к Вестибюлю я шел уже по неровному и коварному полю Мраморных Осколков. В самом Вестибюле между Обломками еще струилась Вода. Углы были завалены Разбитыми Статуями.

Я шел дальше. В Восемьдесят восьмом западном Зале Обломков на Полу не было, но я столкнулся с другим затруднением. Здесь свили гнезда серебристые чайки, и мое появление привело их в ярость. Они возмущенно орали и бросались на меня, хлопая крыльями и норовя клюнуть. Я отмахивался от птиц и пытался отогнать их криками.

Я дошел до Сто девяносто второго западного Зала, остановился в единственном Дверном Проеме и заглянул внутрь. В соседних Залах сгущались голубые сумерки, но здесь – я уже упоминал, что Окон в этом Зале нет, – стояла Тьма, Статуи были не видны. Из Проема тянуло ветерком, словно холодным дыханием.

Я не привык к Абсолютной Тьме. В Доме почти не бывает по-настоящему темно; изредка натыкаешься на слабоосвещенный угол или такое место в Разрушенных Залах, куда за Обломками почти не проникают Солнечные Лучи, но в целом Дому Темнота не свойственна. Даже по ночам в Окна светят Звезды.

Я думал, что легко найду ответ на вопрос Другого, какие Звезды видны из Сто девяносто второго западного Зала: надо только понять, куда обращена его Дверь, и свериться с моими Звездными Картами. Теперь, дойдя до места, я понял, что недооценил сложность задачи. Вход был метра четыре в ширину и одиннадцать в высоту – довольно много для Дверного Проема, однако неизмеримо мало в сравнении с огромностью Небес. Был лишь один способ узнать, какие Звезды видно в Дверной Проем: остаться в Зале на ночь и посмотреть самому.

Меня эта перспектива совершенно не увлекала.

Я помнил, как поднялся по Лестнице в Верхний Зал над Девятнадцатым восточным и тот оказался затянут Туманом. Помню исполинские Фигуры в ожесточенной схватке, Лица, искаженные криками гнева и отчаяния.

Допустим (думал я), такое произойдет снова? Допустим, я войду в Темноту, лягу спать в Сто девяносто втором западном Зале и проснусь в окружении кошмаров?

Я рассердился на себя, на собственную трусость. Так думать нельзя! Я четыре часа шел к этому Залу; неужели теперь я побоюсь в него войти? Просто смешно! Я убеждал себя, что ужас Верхнего Зала вряд ли повторится где-нибудь еще. В конце концов, я уже заходил в Сто девяносто второй западный Зал. Будь тамошние Статуи особенно свирепыми или жуткими, я бы наверняка это запомнил. К тому же я обещал Другому узнать, какие Звезды видно в Дверной Проем. Ему нужны эти сведения.

И все равно Тьма меня тревожила. Я решил войти в Зал, но не сразу. Я сел снаружи, поел, попил и сделал эту запись в Дневнике.

Запись от Двадцатого дня Шестого месяца в Год, когда в Юго-западные Залы прилетел Альбатрос

Закончив предыдущую запись, я вошел в Сто девяносто второй западный Зал. Меня окутали Холод и Мрак. Немного отойдя от входа (метров на двадцать), я повернулся лицом к Единственной Двери, которая располагалась прямо напротив Окна в Коридоре снаружи. Я сел и завернулся в одеяло.

Сперва я остро чувствовал Темноту за спиной и взгляды Неведомых Статуй. Было очень тихо. Зал, где я обычно сплю – Третий северный, – полон птицами, и ночами я слышу, как они устраиваются поудобнее или перепархивают со Статуи на Статую; однако в Сто девяносто втором западном Зале, насколько я мог судить, птиц не было. Очевидно, им здесь было так же неуютно, как и мне.

Я заставил себя сосредоточиться на единственном, что мне было знакомо: звуках Моря в Нижних Залах, плеске Волн о Стены в тысячах и тысячах Покоев. Этот плеск я слышу постоянно. Засыпаю под него каждую ночь, как дитя засыпает у матери на груди, слушая ее сердцебиение. Так, видимо, произошло и на сей раз, потому что дальше я помню только, как проснулся.

Полная Луна стояла в Дверном Проеме, заливая все в Зале своим Светом. Статуи по Стенам были расположены так, будто только что повернулись к Проему и устремили мраморные очи к Луне. Они были не такие, как в других Залах: не отдельные личности, а изображение Толпы. Двое стояли в обнимку, кто-то ухватил за Плечо стоящего впереди, чтобы приподняться и лучше видеть Луну, Отец держал за Руку Дитя. Был даже Пес – он не смотрел на Луну, а стоял на задних Лапах, упираясь передними Хозяину в Грудь, и старался привлечь его внимание. Дальняя Стена являла собой скопление Статуй – не расставленных ровными Ярусами, а смешавшихся в беспорядочной Толпе. Впереди, залитый Лунным Светом, стоял Юноша со Знаменем. Лицо его выражало Упоение и Восторг.

Я почти перестал дышать. На мгновение я почти ощутил, каким был бы Мир, будь в нем не двое людей, а тысячи.

Вторая запись от Двадцатого дня Шестого месяца в Год, когда в Юго-западные Залы прилетел Альбатрос

Полная Луна клонилась к западу, в Зале темнело, и в Окне напротив Дверного Проема все ярче проступали Звезды. Я записал, какие Звезды и Созвездия вижу. После Рассвета я проспал несколько часов и двинулся в обратный путь.

Идя, я думал о Великом Тайном Знании, которое, по словам Другого, даст нам удивительные способности. И я кое-что понял. Я понял, что больше в это не верю. Или, может быть, не совсем так. Я думал: возможно, Знание существует, а возможно, и нет. В любом случае оно меня больше не занимает. Я не намерен больше тратить время на его поиски.

Это понимание – понимание того, насколько ничтожно Знание, – пришло ко мне Озарением. Я хочу сказать, что ощутил его истинность еще до того, как понял, каким образом к нему пришел. Пытаясь восстановить последовательность мыслей, я все время видел Сто девяносто второй западный Зал в Лунном Свете, его Красоту, ощущение глубочайшего Покоя, почтительное восхищение на Лицах Статуй, когда те смотрели (или как будто смотрели) на Луну. Я понял, что в поисках Знания мы смотрим на Дом как на загадку, которую нужно распутать, текст, который надо истолковать, и если мы когда-нибудь обретем Знание, то Дом как будто утратит Ценность, превратится в простой антураж.

После Сто девяносто второго западного Зала в Лунном Свете я осознал, насколько это глупо. Дом ценен потому, что он – Дом. Он самодостаточен. Он не средство для достижения цели.

Эта мысль повлекла за собой следующую. Я сообразил, что меня всегда смущали слова Другого о тех способностях, что принесет нам Знание. Например: он говорил, что мы сможем управлять низшими разумами. Ну, для начала нет никаких низших разумов – есть только я и Другой, и у нас обоих живой и глубокий ум. Однако допустим на мгновение, что существует низший разум. Хотел бы я им управлять?

Если отказаться от поисков Знания, у нас освободится время для совершенно иных научных исследований. Мы сможем двинуться в любом направлении, какое укажут данные. Мысль эта наполнила меня радостью. Хотелось поскорее увидеть Другого и объяснить ему это все.

Я в раздумье шел через Залы, когда внезапно услышал громкий птичий крик и вспомнил, что в Восемьдесят восьмом западном Зале гнездятся серебристые чайки. Я подумал, не пойти ли другой дорогой. Однако это значило бы сделать крюк через семь или восемь Залов (1,7 километра), и я решил все-таки идти напрямик.

На середине Зала я заметил на Плитах куски чего-то белого и нагнулся их поднять. Это оказались обрывки исписанной бумаги. Они были смяты; я их расправил и попытался сложить. Два… нет, три клочка сошлись идеально: получился фрагмент бумажного листа с одним неровным краем. Судя по всему, это была вырванная из тетради страница.

Теперь я видел, что, даже если удастся собрать страницу целиком, прочесть ее будет нелегко. Почерк был ужасный – как путаница водорослей. Я вглядывался несколько минут и наконец вроде бы разобрал слово «минотавр». Строчкой-двумя выше я увидел слово «раб», а строчкой-двумя ниже – слова «убью его». Остальное было совершенно неразборчиво. Однако упоминание минотавра меня заинтриговало. В Первом Вестибюле есть большие Статуи Минотавров. Их восемь, и все они разные. Возможно, тот, кто это написал, приходил в мои Залы?

Я гадал, кто бы это мог быть. Не Другой. Я уверен, он никогда не заходил так далеко, и, кроме того, я знаю его почерк – четкий и аккуратный. Значит, кто-то из Мертвых. Человек с Рыбьей Кожей? Человек с Коробкой из-под Печенья? Завалившийся Человек? Потенциально это было открытие огромной исторической важности.

Теперь я знал, что искать, и принялся высматривать на Плитах клочки бумаги. Я начал с юго-восточного угла и методически обошел весь Зал, ничего не упуская. Поначалу серебристые чайки громко возмущались, но вскоре поняли, что я не подхожу к их гнездам и птенцам, и перестали обращать на меня внимание. Я нашел сорок семь клочков бумаги, но, когда встал на колени и попытался их сложить, понял, что еще многих недостает.

Я огляделся. Чайки свили гнезда на плечах Статуй и на Пьедесталах; одно было втиснуто между Ногами у Статуи Слона, другое примостилось на Короне Старого Короля. В гнезде на Короне я разглядел еще два белых обрывка. Я осторожно подошел и забрался на соседнюю Статую. Тут же на меня набросились две чайки, возмущенно крича и норовя ударить крыльями и клювом. Однако я не уступал им в решимости. Одной рукой я держался за Статую, а другой отбивался от птиц.

Гнездо являло собой беспорядочную груду сухих водорослей и рыбьих костей; между ними я разглядел четыре или пять обрывков исписанной бумаги, после чего спустился со Статуи и отошел на середину Зала, подальше от Стен, гнезд и разгневанных чаек.

Я задумался, как быть дальше, понимая, что сейчас недостающие куски не добыть. Чайки не позволят мне разобрать их гнезда – да я этого и не хотел. Нет, надо дождаться конца Лета – а лучше даже начала Осени, – когда птенцы вырастут и гнезда опустеют. Тогда я вернусь и заберу остальные клочки бумаги.

Я аккуратно сложил сорок семь обрывков к себе в мешок и продолжил обратный путь.

Запись от Двадцать второго дня Шестого месяца в Год, когда в Юго-западные Залы прилетел Альбатрос

Сегодня я пришел во Второй юго-западный Зал со своими Звездными Картами.

Другой стоял, прислонившись к Пустому Пьедесталу, – локти его опирались на Пьедестал, ноги были скрещены, на лице умиротворение. На нем был безупречный костюм, черный в синеву, и ослепительно-белая рубашка. Он дружески улыбнулся:

– Как ботинки?

– Превосходно! – воскликнул я. – Замечательно! Спасибо! Они для меня еще более драгоценны тем, что это знак твоей дружбы! Иметь такого друга – величайшее счастье!

– Стараюсь, – ответил Другой. – Ну, как продвигаются дела? Теперь, когда у тебя есть обувь.

– Я уже побывал в Сто девяносто втором западном Зале!

– О’кей. А посмотрел, какие звезды оттуда видно? Записал?

– Записал, – ответил я. – Но записи не принес. Я и без них помню все, что должен тебе рассказать.

И я рассказал, что видел в Сто девяносто втором западном Зале.

– Статуи – самая примечательная его особенность. В смысле, помимо Единственной Двери и отсутствия Окон. В Лунном Свете особенно выделялась одна – изображение Юноши. Мне подумалось, он олицетворяет одну из Добродетелей, а именно…

– Не надо подробностей. Статуи меня не интересуют. Расскажи про звезды, – сказал Другой. – Что ты видел?

– Сейчас покажу. – Я развернул одну Звездную Карту и положил на Пустой Пьедестал.

Другой встал рядом.

Я продолжал:

– Я видел Розу, Добрую Матушку и Фонарный Столб. Ближе к утру их сменили Башмачник и Железный Змей.

(Такие имена я дал Созвездиям.)

Другой внимательно посмотрел на Карту, затем сделал какие-то пометки в своем блестящем устройстве.

– Есть ли среди этих звезд особенно яркие? – спросил он.

– Да. Вот эта. Она в Созвездии Доброй Матушки. На конце ее протянутой руки, так сказать. Это одна из самых ярких звезд на небе.

– Идеально, – сказал он. – Самая яркая звезда символизирует величайшее знание. Что ж, пока ты туда ходил, я принял решение. Я пойду туда и там совершу ритуал. Очевидно, это гораздо дальше в лабиринте, чем я бывал раньше, так что есть риск… – Он помолчал с очень твердым видом, как будто собираясь с духом. – Однако, если взвесить риск и награду… что ж, награда потенциально огромна. Сведения, которые ты мне принес, бесценны. Сейчас твоя задача – ходить туда и выяснять, какие созвездия видны в разное время года.

Теперь пришел мой черед рассказать о моем Откровении касательно Великого Тайного Знания.

– Насчет этого, – начал я, – должен кое-что сказать. Должен поделиться тем, что мне было явлено и будет иметь серьезные последствия для наших дальнейших исследований. Надо прекратить поиски Знания! Когда мы начинали, то думали, это достойная цель, на которую стоит бросить все силы, – но мы ошиблись! Надо немедленно от нее отказаться и составить новую программу научных изысканий!

Другой меня не слушал; он делал пометки в блестящем устройстве.

– Мм? Что? – спросил он.

– Я говорю о наших поисках Знания. Дом открыл мне, что от них надо отказаться.

Другой перестал тюкать пальцем по устройству. Мгновение он переваривал мои слова. Затем положил устройство на Пустой Пьедестал, закрыл лицо руками, испустил долгий стон и потер глаза.

– О боже! Опять то же самое, – проговорил он.

Затем убрал руки от лица, отвернулся и уставился вдаль.

– Помолчи, – сказал он (хотя я не произнес ни слова). – Мне надо подумать.

Наступило долгое молчание. Наконец он вроде бы пришел к какому-то решению.

– Сядь, – сказал он.

Мы сели на Плиты. Я скрестил ноги, а Другой сел на корточки, прислонившись к Пьедесталу.

Лицо его омрачилось, и он избегал смотреть мне в глаза. По этим признакам я понял, что он злится, но старается этого не показывать.

Он кашлянул и заговорил сдержанно:

– О’кей. Есть три причины – три, – почему тебе не следует прекращать поиски знания. Сейчас я их перечислю, и в конце ты увидишь, что я прав. Просто выслушай меня. Ты же можешь меня выслушать.

– Конечно, – сказал я. – Назови мне три причины.

– О’кей. Первая причина такая. Тебе может показаться, будто я руководствуюсь эгоистическими соображениями – пытаюсь добыть знание для себя. Однако на самом деле это совершенно не так. Поиски, в которых мы с тобой участвуем, – воистину великий проект. Один из самых важных в человеческой истории. Знание, которое мы ищем, – это не что-то новое. Оно древнее. Очень древнее. Некогда люди им владели и с его помощью творили удивительные, чудесные дела. Человечеству следовало держаться этого знания. Следовало его чтить. Но люди избрали другое. Отбросили его ради того, что назвали прогрессом. И наше дело его вернуть. Мы делаем это не для себя. Мы делаем это для человечества. Чтобы вернуть людям утраченное по глупости.

– Ясно, – сказал я. (Это и впрямь представляло дело в несколько ином свете.)

– И лично я, – продолжал Другой, – считаю эти поиски важными, абсолютно необходимыми и буду их продолжать, что бы ни случилось. У меня нет выбора. Если ты от них откажешься… что ж, в таком случае мы перестанем быть коллегами. Наши встречи по вторникам и пятницам – их больше не будет. Потому что какой смысл? Я буду продолжать свои исследования, а ты, – он неопределенно махнул рукой, – заниматься… чем ты там занимаешься. Разумеется, я этого не хочу, скажу со всей прямотой, но иначе никак не получится. Так что вот тебе вторая причина.

– О! – выговорил я. Мне никогда не приходило в голову, что нашему сотрудничеству может прийти конец. – Однако работа с тобой – одна из величайших радостей в моей жизни!

– Знаю, – ответил Другой. – И разумеется, мои чувства совершенно такие же. – Он помолчал. – Теперь я назову третью причину. Но прежде ты должен выслушать кое-что еще. – Он пристально, испытующе посмотрел мне в лицо. – Это самое главное, что мне предстоит сказать. Пиранези, ты не первый раз говоришь мне, что хочешь отказаться от поисков знания. Я не первый раз объясняю тебе, почему это неправильно. Все, что мы сейчас сказали, – все это мы говорили раньше.

– Я… Что? – Я изумленно заморгал. – Что… Нет. Нет. Это не так.

– Боюсь, что именно так. Понимаешь, лабиринт вытворяет с сознанием разные фокусы. Вызывает забывчивость. Если не быть осторожным, он может полностью разрушить личность.

Я был совершенно ошеломлен.

– Сколько раз мы об этом говорили? – выговорил я наконец.

Другой ненадолго задумался.

– Сегодня третий раз. Есть определенная закономерность. Мысль отказаться от поисков знания посещает тебя примерно раз в полтора года. – Он глянул мне в лицо и проговорил сочувственно: – Знаю. Знаю. Такое нелегко принять.

– Но я не понимаю, – возразил я. – У меня превосходная память. Я помню каждый Зал, который когда-либо видел. Их семь тысяч шестьсот семьдесят восемь.

– Ты ничего не забываешь о лабиринте. Вот почему твой вклад в мою работу так ценен. Однако ты забываешь остальное. И разумеется, у тебя выпадают дни.

– Что? – изумился я.

– Дни. Они у тебя вечно выпадают.

– В каком смысле?

– Ну как же. Ты путаешь даты и дни недели.

– Нет, – возмутился я.

– Путаешь. Если честно, меня это слегка бесит. У меня всегда такое плотное расписание. Я прихожу, а тебя нет, потому что ты опять потерял день. Мне снова и снова приходилось с тобой это проговаривать, всякий раз, как твои внутренние часы расходились со временем.

– С каким временем?

– С моим. И всех остальных.

Я был потрясен. Я не мог ему верить и не мог ему не верить. Я не знал, что и думать. Однако, при всей моей растерянности, в одном я был убежден совершенно точно, на одно я мог безусловно положиться: Другой честен, благороден и усерден. Он не станет мне лгать.

– Но почему ты не забываешь? – спросил я.

Другой ответил не сразу.

– Я принимаю меры предосторожности, – сказал он наконец.

– Может, мне тоже следует их принимать?

– Нет. Нет. Ничего не получится. Извини. Я не могу вдаваться в подробности. Это сложно. Когда-нибудь я объясню.

Ответ не совсем меня устроил, но расспрашивать дальше я бы все равно не сумел, так был ошарашен и так напряженно думал, что еще мог позабыть.

– Для меня это очень тревожно, – сказал я. – А если я забуду нечто очень важное, вроде расписания Приливов? Я могу утонуть.

– Нет, нет, нет, – поспешил успокоить Другой. – Об этом тревожиться не стоит. Ничего подобного ты не забываешь. Я бы не отпустил тебя разгуливать, будь тут хоть малейшая опасность. Мы знакомы уже много лет, и за эти годы твои знания о лабиринте выросли многократно. И это поразительно. А что до остального, если ты забудешь что-нибудь важное, я всегда могу тебе напомнить. Тем не менее факт остается фактом: ты забываешь, а я помню. Потому-то и существенно, чтобы наши общие цели устанавливал я. Именно я. Не ты. И это третья причина, почему нам следует держаться выбранной темы и продолжать поиски знания. Ясно?

– Да. Да. Во всяком случае… – Я помолчал и закончил: – Мне нужно время подумать.

– Конечно. Конечно, – сказал Другой и ободряюще похлопал меня по плечу. – Продолжим разговор во вторник.

Он встал, наклонился над Пустым Пьедесталом и глянул на лежащее там блестящее устройство.

– В любом случае мне пора идти, – сказал он. – Я пробыл здесь почти пятьдесят пять минут.

И без дальнейших слов он зашагал в сторону Первого Вестибюля.