Текст книги "Молот и «Грушевое дерево». Убийства в Рэтклиффе"

Тем не менее неугомонному Хэрриоту не терпелось нанести удар, пока свежи улики. Отправив письмо, он снова принялся наводить справки, и вскоре обнаружилась дополнительная информация, которая могла оказаться очень важной. У лавки Марра были замечены трое мужчин. Они находились там в течение получаса, а один непрерывно всматривался в витрину. Получили их описания. На одном, высоком, крепкого телосложения, было что-то вроде шерстяного плаща. Другой – в синем сюртуке с изрядно порванными рукавами, из-под которых торчали фланелевые. На голове – шляпа с узкими полями. Про третьего никто ничего сказать не мог. Имея такие многообещающие сведения, следовало действовать незамедлительно. 9 декабря Хэрриот печатает собственную листовку, в которой приводит описание неизвестных и обещает двадцать фунтов за их арест.

В этот день убийства перестают быть только местной новостью и перерастают в общенациональное событие. «Приводящие в ужас, ни с чем не сравнимые», – называет их вышедшая в понедельник газета «Морнинг кроникл». Ей вторит «Таймс»: «Вызывает сомнение, что в анналах преступлений найдется что-либо подобное по жестокости тому, что предстает перед нами». Картина достаточно мрачная, но «магистраты делают все возможное, чтобы отыскать убийц». Что касалось Хэрриота, то это было верно.

А вот судьи из Шэдуэлла, проведя накануне предварительное расследование, казалось, зашли в тупик и бездействовали. Весь понедельник они ждали, чтобы к ним привели подозреваемых, но никто не явился. Маркленд сел писать собственный доклад министру внутренних дел, в котором безрадостно признавал: «У нас нет улик, которые помогли бы раскрыть преступление». Окровавленный молот с выщерблиной, стамеска и отпечатки подошв едва ли казались магистратам существенными. Когда они говорили об «уликах», то подразумевали информацию из первых рук, которая навела бы на виновного. Такие сведения покупаются за деньги. «Приход Святого Георгия отпечатал плакат, в котором предлагается вознаграждение в пятьдесят фунтов тому, кто укажет на преступника, – заключает Маркленд и деликатно добавляет: – Надеюсь, правительство Его Величества упомянет об этом в «Газетт» таким образом, каким сочтет наиболее приемлемым».

Только это и удалось узнать о судьях из Шэдуэлла – в отличие от импульсивного Хэрриота они все это время вели себя как действующие из лучших побуждений дилетанты. Стори, старший из троих, был одним из первых, кто был назначен в 1792 году на оплачиваемую должность судьи. К моменту описываемых событий он был уже пожилым человеком, насколько показывают наши изыскания, в переписке с министром внутренних дел участия не принимал и к делу интереса не проявил. Более молодые коллеги оказались на своих должностях недавно. Маркленд, в прошлом магистрат без жалованья в Лидсе, работал в суде Шэдуэлла с февраля 1811 года. Кэппер, магистрат из Хертфордшира, – с марта. Они прекрасно разбирались в сельских преступлениях – таких как браконьерство, кража овец, бродяжничество. А Маркленд мог еще наказывать тех, кого озлобила промышленная революция и кто оказался в рядах армии короля Лудда. Но ни тот ни другой не разбирались в жизни трущоб Восточного Лондона и не знали обычаев матросов. Маловероятно также, чтобы они имели хотя бы какой-то опыт расследования серьезных преступлений. Эти люди просто ждали информации, которая так и не поступила, и неудивительно, что во вторник «Таймс» была вынуждена признать: «Все усилия полиции и уважаемых граждан прихода Святого Георгия на Востоке до сих пор не принесли результатов».

Однако и обещания Хэрриота двадцати фунтов за сведения о троих мужчинах, которые в роковой вечер стояли у лавки Марра, тоже ничего не дали, кроме выговора за излишнее рвение. Министерство внутренних дел мирилось с бездействием, но не терпело нарушения правил. Министр резко указал старику, что у него нет права предлагать вознаграждение. Его обязанность – охранять реку. На требование Райдера дать объяснение Хэрриот ответил тем, что можно назвать компромиссом между послушной исполнительностью и укором обиженного человека. «Досадую на себя, что в своем рвении найти жестоких убийц совершил ошибку», – писал он. Но при этом заметил, что в подобных чрезвычайных обстоятельствах магистраты вольны самостоятельно принимать решения, и потому почел за лучшее предложить награду. «В дальнейшем буду сдерживать свой пыл», – обещал он и, судя по всему, сдержал слово, что вовсе не пошло на пользу расследованию.

Тем временем тела Марра, его жены и их сына положили на кровать в спальне. А труп Джеймса Гоуэна поместили в комнату, которую до этого, вероятно, занимала Маргарет Джуэлл. Там их оставили, пока не придет время укладывать в гроб и хоронить. Тела охраняли – хотя бы в том смысле, что в доме находился полицейский. Но смотреть на них не запрещалось. И никто не ограничивал поток соседей, знакомых, любопытных и психически больных со всего Лондона, которые беспрерывно поднимались по узкой лестнице в превратившиеся в морг комнаты. Благородные дамы, подбирая юбки, расходились с мастеровыми с Рэтклифф-хайуэй и матросами и их женщинами, обитавшими в меблированных комнатах на Олд-Грейвел-лейн. На узкой лестнице царило столпотворение – любопытные пробирались из убогой комнатенки с жалким искалеченным телом Джеймса Гоуэна в спальню Марров, где их ждало еще более душераздирающее зрелище. Несмолкающий шум голосов прерывался возгласами ужаса. Смрад толпы и резкие, вездесущие запахи Вапинга девятнадцатого века перебивали тошнотворно-сладковатые признаки начинающегося разложения трупов. В мертвецах не осталось крови, а раны вызывали скорее мысли о скотобойне, но их восковые лица являли таинственный облик человеческой смерти.

Подобные посещения домов убитых не казались странными в начале девятнадцатого века. Особенно в Вапинге с многочисленными ирландскими иммигрантами, хлынувшими в Восточный Лондон, чтобы избежать еще большей бедности на родине. Они составляли значительную часть нанимаемой по случаю неквалифицированной городской рабочей силы и армии профессиональных попрошаек. Не многие из их коренных обычаев приходились по душе более респектабельным и богатым соседям, а особенную тревогу вызывали ирландские похороны. Труп человека, какова бы ни была причина его смерти, укладывали на единственную в доме кровать и не предавали земле, пока не набиралось достаточно денег, чтобы купить выпивку и еду на поминки. Деньги приносили приходящие в дом соседи. Поминки зачастую оборачивались пьянкой, случались драки, люди заражались болезнями, умирали. Но все еще было сносно до 1817 года, когда произошел самый страшный случай. Миссис Салливан уговорила приходское начальство отдать ей тело умершей в работном доме дочери-проститутки, чтобы, как она выразилась, достойно похоронить. К сожалению, власти пошли у нее на поводу. Мать трижды устраивала сборы и все средства потратила на спиртное и гулянку. «Достойные похороны» задержались так надолго, что двадцать шесть человек из тех, что подходили к трупу, заболели лихорадкой и шестеро из них умерли. В итоге девушку предал земле приход. Нам неизвестно, воспользовался ли брат Марра возможностью собрать деньги, чтобы компенсировать затраты на похороны, хотя показательно, что погребение на неделю задержали. Очень вероятно, что кто-то из посетителей, особенно ирландцев, тронутый состраданием и в должной мере проникнувшийся ужасом от кошмарного зрелища, мог, выходя из спальни, бросить монету-другую в кружку. Деньги бы приняли. Счета за перестройку лавки Марра еще не были оплачены, а он оставил так мало средств, что хватало отдать кредиторам всего по девятнадцать шиллингов за фунт.

Среди любопытных, явившихся из трущоб у реки посмотреть на трупы, оказался немецкий матрос Джон Рихтер, проживавший в гостинице «Грушевое дерево» мистера и миссис Вермилло. Он поднялся по лестнице в спальню, взглянул, на что пришел посмотреть, и, никем не замеченный, удалился, не сказав в «Грушевом дереве», где побывал.

Предварительное дознание по делу проводилось во вторник 10 декабря в гостинице «Веселый моряк», которая находилась на Рэтклифф-хайуэй почти напротив лавки Марра. Хозяйка в ожидании необычайного наплыва посетителей бегала от стойки на кухню, а хозяин соответствующим образом готовил самую большую из своих комнат. Коронера ждал внушительный стол со свечами, готовыми немного расцветить мрачный декабрьский день. Для присяжных поставили два больших стола, на свидетельском месте установили стул. В очаге разожгли сложенные высокой горкой дрова. Снаружи слышались говор и шум возни множества людей.

К полудню стали собираться присяжные, а вскоре после двух явился коронер Джон Анвин. Он прежде всего перешел с присяжными через дорогу и осмотрел владения Марра и четыре трупа. В «Веселый моряк» они вернулись явно потрясенные, с мрачными лицами, и дознание началось.

Первым в качестве свидетеля вызвали врача Уолтера Солтера, который по просьбе коронера осматривал тела. Было в его манере что-то чванливое, когда без всякого учета образования и словаря собравшихся жителей Шэдуэлла он маскировал туманной латынью жестокую реальность раскроенных черепов и перерезанных глоток, то есть все то, что его слушатели видели собственными глазами. В связи с этим «Таймс» сообщала:

«У Тимоти Марра-младшего рассечена пополам левая сонная артерия. Пересекающая ее рана имеет по крайней мере три дюйма в длину. На левой стороне лица также видны следы насилия. У Селии Марр, жены хозяина лавки, раздроблена левая часть черепа, уничтожена височная кость, рана в два дюйма идет от челюстного сустава к левому уху, другая ведет за то же ухо. У Тимоти Марра-старшего сломан нос, раздроблена затылочная кость, над правым глазом след сильного удара. У ученика Джеймса Гоуэна несколько ушибов лба и носа, полностью раздроблена затылочная кость, мозговое вещество частично вывалилось, частично разлетелось по комнате. Мистер Солтер утверждал под присягой, что этих повреждений достаточно, чтобы вызвать смерть.

Следующей допрашивали Маргарет Джуэлл. Свидетельница рассказала, как хозяин отправил ее с банкнотой достоинством в один фунт купить устриц, как напрасно искала открытую лавку на Рэтклифф-хайуэй и прилегающих улицах, а затем вернулась назад, но обнаружила, что дом закрыт. Как появился ночной сторож, а затем Маррей. Как Маррей проник в дом с черного хода и открыл дверь на улицу. В этом месте воспоминания настолько разволновали девушку, что она лишилась чувств. Ее долго приводили в себя, но ничего не добились и больше не допрашивали.

После нее свидетельское место занял Джон Маррей. Он показал, что является ростовщиком и проживает в доме рядом с тем, где произошли убийства. Примерно в десять минут первого ночи на воскресенье свидетель ужинал и услышал шум на торговом этаже соседнего дома. Ему показалось, что упал ставень или опрокинули стул. Еще он слышал голос – громкий то ли от страха, то ли потому, что человек что-то выговаривал другому. Маррей решил, что голос был мальчишечьим или женским. Все это длилось не больше минуты. Незадолго до часа ночи долго звенел колокольчик Марра. Трезвон продолжался чуть не до половины второго, и ростовщик наконец пошел к двери выяснить, в чем дело. Ночной сторож сообщил, что у соседа не заперт ставень и что девушку не впускают в дом. Маррей объяснил, как ему удалось проникнуть через черный ход внутрь, описал, как ненадолго поднялся наверх и обнаружил трупы. Свидетельствовал, что после того, как нашел убитого младенца, он увидел в руках полицейского окровавленный молот или кувалду с прилипшими волосами. Мистер Марр жил на Рэтклифф-хайуэй только с прошлого апреля. Ему было двадцать четыре года, жене примерно столько же. А ребенку было от роду только четырнадцать недель.

Последний свидетель, Джордж Олни, сообщил, что является ночным сторожем прихода Святого Георгия. Его показания в точности совпадали с показаниями девушки. Когда он вошел в дом, люди в нем были мертвы, но еще не остыли. Сторож рассказал, что видел мистера Марра около двенадцати, когда тот закрывал ставни. Олни находился в задней комнате, когда полицейский обнаружил молот, который стоял бойком на полу, а ручка опиралась о стул. С молота на пол стекала кровь. Сторож также видел найденную стамеску, но на ней крови не было.

Больше дававших показания свидетелей не было, и коронер закрыл предварительное дознание. Он констатировал присяжным: печальный факт состоит в том, что следствие не располагает ни малейшим основательным свидетельством, чтобы назвать лиц, совершивших мерзкие, жестокие убийства, которые им приходится с прискорбием расследовать. Поэтому их вердикт должен опираться на имеющиеся у них непроверенные данные. Он надеется, что присяжные не допустят, чтобы на их решение повлияли циркулирующие слухи, вызванные достойным похвалы стремлением людей выследить и обнаружить негодяев, которых всю дальнейшую жизнь будут, несомненно, мучить укоры совести и раскаяние и кто волею провидения, молитвами общества и усилиями полиции вскоре будет найден и понесет заслуженное наказание.

Присяжные после недолгого совещания вынесли вердикт, что в преднамеренном убийстве каждого из четырех человек виновен неизвестный или неизвестные».

Глава третья
Молот

«Жестокие убийства произвели широкую сенсацию, – писала в среду 11 декабря газета «Таймс». – Желание любопытных взглянуть на место преступления стало настолько сильным, что вчера до десяти утра по Рэтклифф-хайуэй было почти не пройти из-за толп». Отчет о расследовании занял целую колонку, в конце которой автор заключал:

«Мы и сами без устали проводили опросы, но не добились ничего, кроме неопределенных слухов, не имеющих под собой никаких надежных источников. Кто-то утверждал, что мистер Марр выступал свидетелем в Олд-Бейли[11]11
  Центральный уголовный суд.


[Закрыть] против некоего португальца, которого недавно повесили, обвинив в убийстве. И будто бы друзья казненного решили отомстить за его смерть. Остается надеяться, что негодяям недолго ходить на свободе и что правосудие и гуманность вскоре восторжествуют».

Материал завершала интригующая концовка. Сообщалось, что в понедельник вечером мужчина по имени Ашбуртон, проживающий на Грейвел-лейн, обсуждал с приятелями в пабе убийство Марра. Его охватило чувство страха и вины, и он признался, что около восемнадцати лет назад сам был свидетелем убийства. Он тогда отправился в порт Грейвзент посмотреть, как выходит в плавание корабль Ост-Индской компании, а когда возвращался домой вверх по реке, присутствовал при ссоре сержанта морской пехоты и одного благородного португальца, ныне почтенного человека с Принсез-сквер. Спор вышел из-за юноши, который работал паромщиком в порту и которого пытался завербовать сержант. Ашбуртон видел, как сержант опрокинулся навзничь, а его противник трижды на него наскочил и заколол до смерти. Шпага военного полетела за борт, а что произошло с его телом, свидетель не знает. С тех пор он часто вспоминает этот случай, особенно когда спиртное развязывает язык. Но его слова всегда принимали за пьяную болтовню. Однако теперь Ашбуртон говорил на трезвую голову. «Таймс» сообщала, что подозреваемый в убийстве был взят под стражу и в субботу должен предстать перед судом Шэдуэлла для дальнейшего расследования. Но он лишь добавил работы господам Кэпперу, Маркленду и Стори. 14 декабря суд Шэдуэлла рассмотрел дело злополучного португальца (его звали Фансик) и отпустил под залог. Магистраты, видимо, решили, что у них достаточно насущных проблем, чтобы заниматься мнимым убийством восемнадцатилетней давности.

Не вызывает удивления, что потрясенный гибелью семейства Марров Ашбуртон распереживался и прервал свое восемнадцатилетнее трезвое молчание. Эти убийства с самого начала возымели небывалую власть над сердцами и умами лондонцев. Чувство было частично вызвано страхом перед жестокостью и безжалостностью совершенного, частично состраданием к беззащитным и юным жертвам – никому из убитых не исполнилось двадцати пяти лет, а сын Марра был еще грудным младенцем. Казалось бы, зависть могла быть больше обращена на богатых и сильных мира сего, и они чаще рискуют, что их обворуют или даже убьют. Но богатые понимали опасность и имели средства бороться с ней. Очевидно также, что насилие и месть могли быть уделом проституток, доносчиков и воров. Но при чем тут Тимоти Марр – бедный, трудолюбивый, уважаемый человек, живший в ладу с соседями, хороший муж и отец? Его не спасли ни добропорядочный образ жизни, ни безденежье. Он был уничтожен, жестоко истреблен со всей семьей, словно его ни во что не ставили ни люди, ни небеса.

Да, времена стояли суровые, недобрые, подчас варварские. Правосудие отправлялось жестко. Но все же правосудие существовало, существовал общественный порядок, пусть он и поддерживался властной рукой. В Ист-Энде жили необразованные бедняки, нередко беспощадные друг к другу, но столь свирепые расправы случались нечасто, и Англия с ее низким уровнем убийств пользовалась в Европе завидной репутацией. Например, в 1810 году (а это был первый год, когда министерство внутренних дел собрало криминальную статистику) были казнены шестьдесят семь человек, но всего девять за убийства. Восемнадцать – за грабеж, еще восемнадцать – за подлоги. Цифры отражают низкий уровень убийств, однако пропорция характерна. Преступления против собственности были более распространены и также жестоко наказывались, как и преступления против личности. Убийство все еще было редким, пугающим правонарушением. Истребить целиком семью казалось потрясением основ не только правопорядка, но морали и религии. Если такое случается, то кто может чувствовать себя в безопасности? Если добропорядочность и скромность не защищают, то что может защитить? Ужаса добавлял и тот факт, что поведение преступников было абсурдным, немотивированным. Бедные и уважаемые оказались особенно уязвимыми, так как они работали допоздна. Лавочник или трактирщик, если хотел заработать, не мог захлопнуть дверь перед потенциальными клиентами. Но как вести дела, если любое возникшее в сумерках на пороге лицо могло оказаться ликом злобного дьявола? Если жены и родные отказывались покидать свои углы, как только наступала темнота? Если посетители не решались уходить поодиночке?

Три беспомощных магистрата и неутомимый Хэрриот прекрасно сознавали, что тревога в обществе начинает перерастать в панику. Но все их усилия принесли не много плодов. Однако в среду 11 декабря наметился некоторый прогресс. Суд Шэдуэлла взял под стражу и допросил по поводу стамески плотника, который занимался ремонтом лавки Марра. «Таймс» в этой связи сообщала:

«В доме мистера Марра некоторое время шел ремонт. Мистер Паф подрядился надзирать за выполнением плотницких работ. Он нанял человека, который переделывал витрину лавки. Тому потребовалась стамеска, которая уже описана как имеющая двадцать дюймов в длину. У мистера Пафа не было подобного инструмента, и он позаимствовал его у соседа. Рабочий, закончив дело, получил расчет, но инструмента не отдал. Мистер Паф спросил его, куда делась стамеска – ведь он взял ее на время у соседа. Рабочий ответил, что она где-то в доме, но пока не найдена. Это произошло три недели назад. Паф зашел к Марру и попросил поискать стамеску, чтобы вернуть ее соседу. Через несколько дней Марр сообщил Пафу, что обыскал весь дом, но ничего подобного не нашел. С тех пор о стамеске не было известий, пока в день роковой бойни ее не нашли рядом с телом мистера Марра. Паф рассказал об обстоятельствах ее потери, и плотника арестовали для допроса. Паф и потерявший стамеску плотник показали под присягой, что стамеска имеет те же особые приметы, которые были у той, что получил для работы задержанный. Теперь его личность предстояло опознать девушке-служанке (чью жизнь чудом сохранило провидение) – она должна была подтвердить, что это тот самый человек, который работал в лавке ее хозяина».

Таким образом, к среде было определенно опознано одно из орудий, обнаруженных в доме убитого, и взят под стражу плотник, который, как стало известно, этим орудием пользовался. Обвинения предъявили и мужчине, которого полиция задержала во вторник в пабе, где тот хвастался, будто знает совершившую убийство компанию. Его допросили и в качестве подозреваемого посадили за решетку. Но рассказ этого человека был настолько невнятным, что всем стало ясно: в пабе он говорил под действием паров алкоголя. Его отпустили, строго предупредив, чтобы впредь не болтал чего не следует и не сквернословил. И еще одному человеку предъявили обвинение на основе таких же слабых и необоснованных улик. И точно так же, рассмотрев дело, обвинение сняли.

Только в четверг, на пятый день после убийства, министр внутренних дел сдался давлению «Таймс» и других газет и согласился объявить вознаграждение от имени правительства. Это было беспрецедентным шагом – по крайней мере, случилось впервые за полстолетия. Правительство нередко предлагало награды за информацию о тех, кто совершил преступления против общественного блага, но все просьбы относительно вознаграждения за информацию о совершивших преступления против личности, в том числе убийства, неизменно отклонялись. Таким образом, появившаяся на Рэтклифф-хайуэй и в других частях города вторая листовка должна была свидетельствовать о крайней озабоченности правительства. Вот ее текст:

«Уайтхолл, 12 декабря 1811 года. Когда его королевскому высочеству принцу-регенту было нижайше доложено, что на дом торговца льняным товаром Тимоти Марра номер 29 по Рэтклифф-хайуэй, приход Святого Георгия, в ночь с субботы на воскресенье примерно между двенадцатью и двумя часами неизвестным или неизвестными совершено нападение и убиты сам мистер Марр, его жена Селия, их грудной младенец в колыбели и мальчик-слуга Джеймс Гоуэн – все чрезвычайно варварским способом, – его королевское высочество милостивейше повелели: для наилучшего разрешения дела и предания правосудию жестоких убийц назначить вознаграждение в 100 фунтов любому (кроме того или тех, кто сам совершил преступление) за информацию о соучастнике или соучастниках убийства. Деньги будут выплачены достопочтенными лордами, представляющими Казначейство Его Величества, после того как уличенное лицо или лица будут признаны виновными.

Р. Райдер».

Обещанное вознаграждение было существенным, но не чрезмерно щедрым. Как обычно, делалась ставка на случай. Плотник все еще находился в тюрьме. Оставалась вероятность, что он все-таки замешан в убийствах. Тогда кому-нибудь из его сообщников награда в 100 фунтов могла показаться достаточной, чтобы уличить подельника.

Но обвинение против плотника тоже оказалось несостоятельным. 13 декабря «Таймс» писала:

«Вчера (в среду) утром плотник из работников мистера Пафа, нанятый примерно три недели назад для ремонта лавки мистера Марра, подвергся очередному дознанию. Опознать его пригласили служанку Марра и каменщика. Многие уважаемые квартиросъемщики, его домовладелец и прочие свидетельствовали в пользу подозреваемого, и, к удовлетворению магистратов, его алиби было установлено. Стамеска оказалась та самая, которую взял на время работник мистера Пафа, но молодой человек показал под присягой, что нашел ее в подвале, когда сразу же после убийств обходил с ночным сторожем дом Марра. Судьи освободили плотника, решив, что для нового слушания недостаточно улик».

В этом репортаже обнаруживается несколько странных мест. Стамеску не находили в подвале. Все магистраты, писавшие министру внутренних дел, упоминали, что ее обнаружили на прилавке. Но даже если бы ее нашли в подвале, это бы не реабилитировало плотника. Стамеску уверенно опознали Паф и тот человек, у которого он ее позаимствовал. Она, безусловно, была обнаружена в доме Марра после убийств. А конкретное место в этом случае несущественно. Таким образом, то ли Марру удалось найти стамеску в своей лавке после того, как он отправил Маргарет Джуэлл за устрицами, хотя его прежние прилежные поиски не дали результатов, то ли ее принес кто-то из убийц в качестве потенциального оружия или средства проникновения в дом. Очевидно, насколько важно было установить, что произошло со стамеской с момента ее потери и кто ею завладел. И само собой разумелось, что в первую очередь в связи с этим следовало допросить Маргарет Джуэлл, наверняка знавшую о пропаже стамески и о том, что Паф просил ее хозяина вернуть инструмент. Не исключено, что сама девушка помогала искать стамеску. Дом был небольшим, и если инструмент специально надежно не спрятали, он должен был бы где-нибудь обнаружиться. Джуэлл подтвердила бы, насколько тщательно проводились поиски; ее хозяин был убежден: стамески в доме нет. Можно с достаточной степенью уверенности предположить, что когда девушка уходила за устрицами, стамеска на прилавке не лежала. Даже если бы Маргарет ее не заметила, Марр еще до того, как она покинула дом, крикнул бы жене, что инструмент нашелся. Магистраты, по-видимому, уделили бы этому предмету большее внимание, будь на стамеске кровь и прилипшие волосы. Но если стамески не было в лавке до ухода служанки и если Марр не нашел ее во время отсутствия Джуэлл, то почти наверняка ее принес один из убийц. В таком случае она стала бы существенной, пусть даже не такой эффектной, как запятнанный кровью молот, уликой.

Но очевидно, стамеска в качестве улики не произвела на судей должного впечатления. Их гораздо больше покорили лестные свидетельства в пользу плотника. В отсутствии научных методов сыска характеристика личности ценилась особенно высоко. А о плотнике отзывались с похвалой как о трудолюбивом человеке хорошего поведения. Ему удалось также предъявить алиби, и магистраты, не потрудившись проверить факты, отпустили его.

Еще одна странность, которая особенно ставит в тупик: «Таймс» старательно избегает упоминать имя плотника. Позже станет известно, что на Пафа работали не один, а два человека: Корнелиус Харт и столяр, которого в показаниях называли то Тоулер, то Троттер. Был еще и третий человек – Иеремия Фицпатрик, также столяр и приятель Харта. Не исключено, что и его тоже нанимал Паф. Скорее всего по поводу стамески допрашивали Харта, поскольку именно он имел отношение к последним переделкам в лавке Марра. Но прямых свидетельств этому нет. Опознание стамески было открытием первостепенной важности, однако к нему отнеслись как к мелкому событию в неблагодарной рутине судейского разбирательства.

В тот же день, в среду, желая себя обелить, перед магистратами предстала девушка по имени Уилки. Она в течение полугода прислуживала миссис Марр и лишь шесть месяцев назад ушла от нее. Когда сразу после убийств судьи допрашивали Маргарет Джуэлл, та дала показание, что миссис Марр уволила Уилки, заподозрив в нечестности. Возникла ссора, и обвиняемая девушка грозила убить хозяйку. Миссис Марр мягко упрекнула служанку за несдержанность в выражениях и попросила не волновать ее на таком позднем сроке беременности. Угрозы и неприязнь вряд ли были настолько серьезны, поскольку позднее Уилки навещала Марров, «одетая в белое платье, черный бархатный короткий жакет, капор с маленьким перышком и башмаки с греческими завязками». Скорее всего эти визиты были вызваны желанием покрасоваться в своем пышном наряде и показать независимость, а не справиться о здоровье бывших хозяев, но, судя по всему, встречи были дружескими. Миссис Марр, по словам Маргарет Джуэлл, часто уговаривала Уилки сдерживать вспыльчивый и горячий нрав, но при этом уверяла в своей дружбе и готовности помочь, если та бросит ремесло проститутки и вернется к честной службе. Неудивительно, что Уилки не захотела променять «белое платье, башмаки с греческими завязками» и свободу на монотонную работу служанки и тесную кухню в подвале дома 29 по Рэтклифф-хайуэй. Но теперь пришла, чтобы доказать свою невиновность и, чем сумеет, помочь магистратам. Ее немедленно оправдали. Ни у кого не возникло мысли, что обыкновенная служанка, как бы ни разочаровали ее прежние работодатели, может иметь средства и возможности или обладать такой физической привлекательностью, чтобы побудить своих покровителей совершить настолько безжалостную, варварскую месть. Еще смехотворнее было предполагать, будто она сама пустила в ход нож и молот. Судьи сняли с нее обвинения, но прежде чем отпустить, допросили и получили подтверждение, что между Марром и родственниками жены царили любовь и согласие, а в семье самого Марра – счастье и благодать. Возможно, так оно и было, но теперь все, что касалось молодоженов, освящалось состраданием к их ужасной смерти, и они уже стали превращаться в образец добродетели, пример невинности и доброты в противовес подлой низости их убийц. Нам ничего не известно о Маррах, кроме поверхностных характеристик, – они были уважаемыми, трудолюбивыми и честолюбивыми людьми. Вспомним: давая показания, Маррей заметил, что когда он услышал в полночь крики, то решил, что кого-то наказывают. Возникает вопрос: насколько необычными были подобные крики в доме 29 по Рэтклифф-хайуэй? Может, Марр, поднявшись только благодаря собственным стараниям от положения слуги и получив власть над другими, обладал не только тщеславным, но жестоким характером?

Продолжали циркулировать слухи, мнения, обрывки информации. Одна обнадеживающая статья вызвала особенное волнение. «Таймс» писала, что полицейские разосланы по всем направлениям. Оказывается, примерно в половине второго в ночь на воскресенье, когда произошло убийство, один из работников господ Симов из Сан-Таверн-Филдс, получив жалованье в восемь шиллингов, вернулся домой в очень грязной рабочей блузе. Это заметила его домохозяйка и спросила, в чем дело и где он был. Выяснилось, что его облило маслом из лопнувшего бочонка и ему пришлось отмываться. Женщина заметила, что холодной водой масло не смыть, к тому же не чувствуется запаха. Вскоре мужчина отправился спать в комнату, которую делил с другим съемщиком, но рано утром исчез, и с тех пор его не видели. Решили, что он ушел по Портсмутской дороге. Его описывали так: среднего телосложения, тридцати лет от роду, с одним глазом, в сильно застиранной, полинявшей холщовой блузе и темных штанах. Эта волнующая новость побудила граждан к бурной деятельности, которая оказалась на удивление эффективной. В следующее воскресенье судьям Шэдуэлла пришло срочное послание от лорда Миддлтона, магистрата из Годалминга, который сообщал: разыскиваемый мужчина по имени Томас Найт схвачен и помещен в Гилфордскую тюрьму. Из Шэдуэлла в Годалминг немедленно отправили двух полицейских с заданием привезти этого человека обратно в Лондон.