Текст книги "Федька-Зуек – Пират Ее Величества"

Но с этой Мэри было как-то иначе. С нею он почему-то чувствовал себя спокойно и как-то… Защищенно, что ли? Словом, уютно. Она не смущалась, глядя ему в глаза, не хихикала без повода…

Наверное, это у них семейное: вот и Гарри своею ровной, непрошибаемой веселостью поднимал настроение всей команды в тяжелую минуту. Да, это у него с сестрой общее. Короче, Фрэнсису было хорошо с нею. Честно говоря, хотелось, чтобы Гарри подольше не приезжал…

– Ну ладно. Вы идите в дом, а мне надо в коровник – задать коровушкам сена. А то в кормушках уже дно видно. Голодные стоят…

– Я помогу, – сам себе удивляясь, вызвался жданный гость. Мэри не стала жеманничать и отнекиваться. Усмехнувшись, она послала Фрэнсиса на сеновал, размещавшийся, как обычно, над хлевом, – подавать сено вниз.

И капитан барка «Юдифь» охотно взялся за предложенные вилы.

– Голова от высоты не закружится? – якобы участливо спросила Мэри.

– От чего? Тут не выше, чем от палубы до моря! – высокомерно бросил Фрэнсис.

– Тогда подавайте! – И Мэри принялась распределять по яслям сено, которое спихивал вниз Фрэнсис. На сеновале было жарко и одуряюще пахло свежим сеном. Аж голова кружилась!

Потом Мэри тоже поднялась на сеновал по «лестнице» из наклонного бревна с зарубками. Как она объяснила – посмотреть, сколько у них в запасе сена осталось. Фрэнсис разогнулся и увидел прямо перед собою смеющиеся черные глаза. И он… Он не знал, как это получилось, – но он схватил девушку за сильные плечи, притянул к себе и поцеловал в губы. И… И почувствовал, что ему отвечают, и жарко.

Фрэнсис давно уж знал, что такое «любовь», то есть ему говорили, что любовь то и есть, что он узнал у портовых шлюх, и ничего другого не бывает. Но тут было совсем другое! Там – приятная, хотя и нелегкая работа. А тут… Тут и слов нет таких, чтобы точно сказать, что с ним происходило. Полет какой-то…

– Нет-нет, не надо! Ну, не все сразу! – и Мэри выскользнула. И тут же добавила, чтоб не огорчался:

– Отец и Гарри могут в любой момент вернуться… – А голос был нежный, ласкающий. И теперь она уж смущалась, опускала глаза и даже отворачивалась, чтоб не встретиться с ним взглядом. Вспомнив о том, что скоро Гарри явится, Фрэнсис спустился с сеновала и начал отряхиваться. Мэри тоже вытаскивала травинки из волос. Потом, растерянно улыбаясь, сказала:

– Да что ж это за помрачение такое? Теперь ты будешь думать, что я со всеми всегда вот так – вешаюсь на шею каждому встречному. Будешь ведь, да? – И в черных полыхающих глазах мелькнул испуг, потом сомнение и горькая уверенность. Фрэнсис поспешил успокоить. Он бы и не то сказал, только чтобы прогнать озабоченность и горечь из этих чудных ласковых глаз. Он сказал:

– А может, нам… пожениться? А, Мэри?

– Вообще-то девушка должна отвечать: «Ах, я не знаю! Так вдруг… Я должна подумать…» Но я тебе говорю: да! Да, да, да и еще сто тысяч раз «да»! И тогда все-все было бы в порядке, и мы могли бы быть вместе и делать все, что нам обоим хочется, и гнать в шею любого, кто вздумает мешать…

Фрэнсис был не мастер галантерейного обхождения. Он думал не «да или нет?», а только – какими словами сказать, чтобы не очень затасканными. И ответил кратко:

– Я тоже так же.

– Ты когда снова приедешь?

– Ох, нескоро.

– Опять, небось, в море?

– Это моя жизнь. Любишь – люби такого, каков есть. Другим не буду.

– Может, за то я тебя и полюбила. С первого часа. И даже нет, с первого взгляда. Знаешь, я ведь никого так не целовала…

Они отряхивались, настороженно поглядывая на дорогу, – но там никто пока не появлялся.

– Как «так»? – спросил Фрэнсис ревниво (ведь если «так» никого, значит, «не так» целовалась с кем-то!). Мэри взяла его за руку, нежно пожала ее, прижала к бешено бьющемуся сердцу и сказала:

– А вот так.

И, обхватив его за шею другой рукой, долго поцеловала в губы. И сказала со сладким вздохом:

– Ну, теперь понял, дурачок? О, наши едут! И, кажется, напробовавшись до краев…

Гарри шумно обрадовался приходу дорогого гостя. Ведь вообще-то участники незадачливой ловелловской экспедиции, прощаясь по прибытии в родной порт, прятали глаза, прекрасно понимая, что постараются друг друга более никогда не встречать – уж в крайнем случае видеться пореже. Чтоб не напоминать друг другу об этом позорище. Но с Гарри – дело иное. С Гарри они друзья и уж кого-кого, а Гарри он всегда рад повидать…

Фрэнсис все выбирал подходящий момент, чтобы сказать о том, что он и Мэри… В общем, «Я прошу руки вашей дочери и сестры!» Но куда там! От него требовали рассказов о событиях в Старом и Новом Свете, точно он не из Плимута, а из Лондона или Рима приехал. А Мэри ушла кормить свиней, потом заглянула на минутку, подала горячее (Фрэнсис так и не понял, когда ж она успела приготовить его) и умчалась доить коров. Потом в погреб…

Так он говорил, пока не заснул за столом. А утром, когда он рано-рано покидал ферму – уж не пешком, а в двуколке Ньютонов, Мэри мелькнула в дверях коровника с луженым медным подойником в руках, улыбнулась, махнула рукой и… И напоследок пустила ему в глаз солнечного зайчика от сверкающей меди подойника! И все…

5

Кончился август. Травы пожухли, с еще зеленых деревьев даже неощутимые порывы ветерка срывали множество желтеющих листьев – и где они только прятались, непонятно. Ягоды на живых изгородях из боярышника еще не багровые, но уже оранжево-желтые, россыпями украшали мрачноватую, темную его листву…

Фрэнсис с утра до ночи возился с подготовкой к отплытию: в дальнем плавании бесконечное число мелочей, и капитану надлежит во все вникать – от перевязочного тряпья до качества солонины, от количества пуль на один мушкет до количества точильных камней на один клинок… Но сквозь все мелочи подготовки к плаванию просвечивала незримо Мэри.

Что же, это и есть та любовь, о которой в книжках пишут? Жениться… Фрэнсис до сих пор о женитьбе ни разу не думал. Повода не было. Конечно же, не для того он создан, чтобы в домашних делах утопать – бесконечных хлопотах, которые целиком заполнили жизнь столь многих людей и заслонили, или даже заменили, ее смысл. Не-ет, он не такой. Да и Мэри, кажется, не такая.

«Не такая». А когда ты успел узнать, скажи на милость, какая она вообще? Ты ж с нею менее суток был знаком…

Ну и что? Каким-то образом он знал, уверен был, что знал о ней очень много. Может быть, больше, чем она о себе. Через поцелуи это передалось, что ли? И Фрэнсис знал, что она станет такой, как ему нужно, и притом безущербно для себя.

Вся жизнь его разделилась на две половины – до Мэри и с нею. И вся радость, весь свет жизни были во второй половине. Чтобы проверить, не мираж ли им овладел, Фрэнсис пошел, будучи по делам Хоукинзов в Лондоне, к доступным женщинам. Плимутские не годились для того, что он надумал, – они давно его знали, или мать и отца. А ему нужна была для проверки женщина, так сказать, в чистом виде, без осложнения человеческим. И что же? Его стошнило, и он с позором сбежал от шлюхи, не выполнив, с ее точки зрения, того, за чем приходил. «Все ясно. Это Мэри меня не допустила до греха», – решил Фрэнсис. И, будь у него дня три, а лучше бы неделя, свободных – он бы и женился. Но хлопот становилось все больше и больше, по мере того как приближался срок отплытия. Ведь экспедиция на полудюжине кораблей – это совсем не то, что на одном. Вот священник корабельный что берет с собой в рейс на одном корабле? Да, можно сказать, ничего: молитвенник, да томик проповедей любимого автора, да Библию, да святой воды бутылку, да распятие – все, что ему для такого рейса нужно, он уместит без труда в карманах облачения. А в большую экспедицию… Одного сундука преподобному Эбенизеру Кэрвуду оказалось мало – да не матросского рундучка, задвинутого под койку, которого не видно и не слышно, а большого, как невестин сундук для приданого. Тут и святые дары для причащения умирающих, и два комплекта запасного облачения, и оплетенная бутыль церковного вина, и черт знает сколько еще всякой рухляди, какой мы, миряне, и названий не знаем…

Хирург заявил, что на такую численность экипажа ему потребуется минимум две, а еще лучше – три пилы. И так каждый – а ведь все это место! Места же от увеличения припасов ни на кубический фут не прибывало.

Практически весь сентябрь офицеры экспедиции упихивали, утрамбовывали, укладывали припасы так, чтоб: а) все уместилось; б) самое нужное завтра не оказалось уложенным под тем, что понадобится через два месяца; в) чтоб при шторме или крупной зыби ничто не болталось в трюмах, создавая крен и разбивая другие припасы. В сущности, задача для матросов, а не для офицеров, но офицеры вмешались, лишь когда боцманы доложили о том, что все трюмы забиты полностью и все равно не вошло… (далее перечень не вошедшего: на «Юдифи» в тридцать названий, на огромном «Иисусе» – в двести семнадцать)… После недели напряженнейшего труда вмешался Джон Хоукинз и сказал:

– Ну, хватит. Так мы никогда не соберемся. Надо начинать с другого конца. Дайте мне список припасов, я его укорочу!

Дали. Три дня начальник экспедиции изучал его, наконец, призвал старшего брата и возопил:

– Вильям, сделай что-нибудь! Мы все бессильны. Видишь, на берегу лежат груды всяких вещей. Это та часть припасов экспедиции, которая никуда не вошла. Трюмы забиты, в каютах офицеров не повернуться и еще вон на палубах бурты имущества под брезентами!

– Прополоть список! – резко сказал Вильям Хоукинз.

– На, попробуй. Я уже пытался, – почти кротко ответил младший брат. Вильям взял список, просидел над ним два дня и вернул Джону, сокрушенно молвив;

– Наши боцмана лучше, чем я о них думал. В этом списке нет ни фунта излишнего. Все необходимое в разумных количествах. М-мда… Слушай, Джон, а если тебе взять с собой седьмое судно, а? Семерка – счастливое число.

– У нас не набрана команда на седьмое судно и припасы надо перераспределять, а сделать это надо на берегу, то есть немедля. Это заманчиво звучит, но на деле не упрощает нашу проблему, – сказал Джон.

Собрали совет старших офицеров. И на нем Фрэнсис Дрейк выдвинул отчаянное, рисковое предложение: оставить на берегу часть съестных припасов, такелажа резервного и плотничного леса для текущего ремонта – с расчетом на то, что можно будет все недостающее по этой части отобрать у испанцев или португальцев по прибытии на место. Он готов оставить с «Юдифи» все, что на берегу, с условием: все распродать, десять процентов – тому из служащих фирмы, кто возьмет на себя все хлопоты по продаже, а девяносто процентов – тем членам экипажа «Юдифи», кто получит увечья и ранения в ходе экспедиции (или семьям, если кто из экипажа погибнет).

Выхода не было – пришлось принимать это предложение. А то экспедиция могла так и не выйти в море в этом году…

Но вот все готово, к тому же ветер в Плимуте сменился на отвальный. И 2 октября 1567 года шесть судов, несущих на мачтах белые с красным крестом флаги св. Георга, патрона Англии, и одноцветные вымпелы Хоукинзов с вышитой золотом звездой на фоне якоря – знаком адмиральского достоинства Джона Хоукинза. Если б на мачте полоскался флаг, украшенный династийными розами Тюдоров, – вымпел был бы основанием для привлечения капитана и судовладельца Джона Хоукинза к суду. Ибо адмиралом королевского флота он пока не был. Но в своем частном флоте ему вольно было назначать себя хоть и генерал-адмиралом. Тут ограничений было только два: первое – только при наличии ясно выраженного согласия компаньона, а второе – принятое звание не должно полностью совпадать с официальными английскими военно-морскими званиями. То есть лордом адмиралом называться нельзя, а просто «адмиралом» – можно. И Хоукинз ходил в полных адмиралах собственного флота, покуда не получил звание вице-адмирала королевского флота.

Итак, полдюжины судов кильватерным строем выбрались из Саттон Пула – «хоукинзовского» участка гавани, между прочим самого глубоководного во всей Плимутской бухте, – 2 октября 1567 года. Путь их лежал далеко-далеко, хотя точно и неизвестно, куда. Припасов взято было на год и один день… Не исключалось, что их не хватит…

Глава 10
РАСЧЕТ С ДОНОМ МИГЕЛЕМ

1

Всего на борту шести судов было полтысячи человек. Джон Хоукинз, никому не передоверив этого, командовал семисоттонником Ее Величества. Экипажи вербовались для рейса к побережью Гвинеи с целью захвата невольников. Затем предполагалось привезти невольников в португальские владения в Новом Свете и с выгодой продать. Ну, а ежели, не дай Бог, экспедицию занесет не в португальские (пока еще мало населенные и с малым спросом на чернокожих, притом еще с низкими на них ценами, которые сбивали португальцы из Эльмины, крепости Святого Георга на Золотом Берегу и с острова Горе, что у южной стороны Зеленого Мыса), а в испанские владения?

Ну что ж, тогда последствия будут иные, а действия, которые эти последствия повлекут, – точно те же: продать чернокожих и вернуться. А по возвращении – королева, само собою, разгневается на ослушника, ибо она, дабы не портить отношения с ее царственным «братом», Филиппом Вторым, запретила своим людям беспокоить испанцев в их владениях, нарушать их законы и причинять вред подданным Филиппа Второго. А заморская торговля, известное дело, штука тонкая. Без стрельбы в этом деле редко обойтись удается. Но гнев Ее Величества, надо полагать, будет не страшным и не длительным. Как-никак, государыня сама – одна из акционеров сего дела. Накажет – но вскоре отменит указ об этом. Причем, зная характер своей повелительницы, адмирал Хоукинз догадывался, что суровость кары и длительность опалы будет тем больше, чем меньше прибыли принесет экспедиция. И наоборот. То есть ему нужна была удача!

Вообще рыжая лиса, коронованная комедиантка не пожалеет глотки, при этом, как истинная актриса, организует по-настоящему заинтересованную публику. То есть разнос за нарушение высочайших инструкций будет закачен, несомненно, в присутствии испанского посла. Дон Диего будет доволен. Ее Величество, видимо, даже съездит адмирала частного флота по загорбку скипетром – нет-нет, не бойтесь, регалия государства не пострадает, даже если Ее Величество в припадке гнева не рассчитает движения и переломит скипетр о спину своего наивернейшего слуги. Дону Диего незачем знать, что подлинный скипетр надежно заперт в сокровищнице лорда-казначея, которую покидает не часто, в дни всенародных торжеств. А на его глазах обломали об ослушника не скипетр, а его копию, внешне неотличимую. Камушки для этих копий (Елизавета их уже штуки четыре сломала) личный алхимик и звездочет Ее Величества, колдун мистер Джон Ди неделями вываривал в меду, отчего хрусталь горный стал точной копией алмаза чистой воды, а грубый сардоникс – бесценным индийским лалом. А дерево привез из Гвинеи сам Джон Хоукинз: по весу и ломкости неотличимо от нашей родной бузины, но по цвету – от благородного кипариса. Настоящий-то скипетр тяжел, его изведать не дай Бог! А этот – перетерпим, было б только ради чего терпеть…

2

А не для посла коронованная акционерша выделила в состав экспедиции не только два казенных судна вместе с их экипажами, но и полуроту солдат. Хотя зачем в мирной торговой экспедиции солдаты?

Ну, если б испанский посол все ж таки о том прознал и задал бы вопрос, у Хоукинза был готов ответ: мол, для охраны выручки во время возвращения, ваше превосходительство. Деньги за рабов можно выручить немалые – и матросы могут соблазниться и взбунтоваться. Или в чужеземном порту разбойники могут напасть – один из команды стакнется с ними и наведет. Да мало ли что может случиться в длинной дороге? Могут негры в трюме восстание поднять! А если на море в ту пору будет волнение, матросы все будут при деле – управлять парусами, поворачивать руль и тому подобное – кто ж будет подавлять восстание, а! Тут одно спасение в солдатах…

А на кой черт мирной экспедиции шестьдесят восемь орудий «Иисуса из Любека»? В том числе двадцать две тяжелых, двадцатичетырехфунтовых, на нижней палубе? Эти-то не для самообороны, а для атак и сокрушения крепостей. Вполне приличное вооружение для боевого корабля первого ранга…

«Ну, как-нибудь выкручусь», – полагал адмирал Джон, уповая более всего на победу, которая и королеву смягчит, и его окрылит так, что он что-нибудь придумает, чего сейчас нет в голове ни намеком… Вот только…

Именно, «вот только». На четвертый день по выходе из Плимута разразился жестокий и, что еще опаснее, продолжительный шторм. В результате этого шторма «Иисус» потек. Да так сильно, что при переходе через океан вполне мог затонуть. Хоукинз распорядился тщательно осмотреть ветерана и составить опись слабых и негодных мест. Он не ждал утешительных вестей от смотровой команды, но итоги ее работы заставили его, вопреки своей обычной умеренности, залпом высадить два стакана спиртного подряд. Корпус оказался равномерно и основательно изъеден древоточцами. Пояс обшивки от главной палубы и на полтора ярда ниже вообще требовалось заменить немедленно. А балки, поддерживающие кормовую надстройку, протыкались ножом на любую глубину без особых усилий. Судя по этим балкам, похоже было, что ближайший шторм сорвет надстройку, развернет ее по ветру – и тогда уж никакие помпы не помогут… Судно перестанет быть управляемым и будет захлестнуто волнами.

Пришлось совершить незапланированный заход на Канарские острова. Там «Иисуса» подштопали. Главное – удалось заменить негодные балки на свежие из узловатой, но прочной Канарской сосны. Испанское владение, Канары, похоже, не проявляли особого рвения в том, чтобы побольше иметь сходства с метрополией. В городе Санта-Крус-де-Тенерифе, сбегающем от городской управы – «аюнтамиенто» – к гавани по склону горы, никто не поинтересовался, чего ради англичане целой флотилией нагрянули в испанское владение. С миром – и ладно. За сделанную для них работу и купленные припасы платят честно, полновесной, непорченной монетой – и ладно. Зашли в порт – значит, так им нужно. Десять дней длился ремонт. Первые три дня Хоукинз опасался попасть в ловушку – и отпускал на берег не более чем по одной шестой экипажа каждого судна враз и не долее чем на четыре часа.

Потом успокоился и разрешил увольнения на сутки для трети экипажа враз. Матросы крутили романы с красивыми и горячими местными дамами. Неосенняя неподвижная жара способствовала любви. И когда суда Хоукинза уходили – их провожали с рыданиями…

– Интересно, все бабы тут одинокие или замужние есть? И если есть, почему они как попрятались? – недоумевали офицеры Хоукинза.

Но это так и осталось тайной: то ли на Канарах были необычайно легкие нравы, и мужчины не мешали женщинам принимать подарки от поклонников, то ли нравы, напротив, были сродни мусульманским, и замужних женщин, а тем более девиц, держали взаперти, и ни один посторонний мужчина не мог рассчитывать даже на то, чтобы просто посмотреть на красавицу. Только погибшие создания, профессиональные грешницы, встречались иностранцам, ибо только они могли свободно ходить по городу. Последнее предположение принадлежало преподобному Эбенизеру…

3

Наконец, в первый день ноября подошли к гвинейским берегам в районе залива Святого Петра, что западнее устья реки Сассандры, на Берегу Слоновой Кости. Там португальцы некогда пытались устроить колонию, но не вышло: влажный климат истреблял европейцев вернее стрел туземцев.

Летняя душная жара не ослабевала даже ночью. А днем не то чтобы шел настоящий дождь, а ежеутренний туман осаждался водяным бисером. Одежда у людей была постоянно сырой, и от этого зацветала плесенью разных цветов, от бордового до синего. Люди покашливали, прибаливали, кто постарше – у того ныли кости. Призрак лихорадки маячил поблизости.

– Если не добудем негров до субботы – уйдем из этого места, доподлинно гиблого! – объявил Хоукинз во вторник.

Но большинству офицеров и этот срок казался недопустимо долгим…

Первые две попытки захвата рабов закончились неудачами, причем в каждой из стычек у англичан были убитые. А во время третьей попытки в Хоукинза попала отравленная стрела. Дело было так. Лазутчики, высланные Хоукинзом, доложили, что все взрослые мужчины селения, расположенного в четырех милях от стоянки англичан, пошли на охоту в направлении западнее своего поселка – то есть поселок оказывается между неграми и кораблями. Хоукинз решил напасть на деревню, захватить женщин и детей – и, самое главное, стариков – и потом обменивать их на здоровых, молодых, сильных негров. Но когда англичане напали на деревню, женщины подняли невероятный вой, который был слышен, наверное, на много миль вокруг.

Услышав голоса своих жен и тещ, матерей и сестер, охотники оставили добычу под охраной нескольких человек и бегом бросились к поселку. И догнали англичан, движущихся, благодаря сопротивлению своих пленных, медленнее, чем шагом. Негры сразу открыли прицельную стрельбу из лесу, не показываясь на открытом месте.

Что стрела, поразившая адмирала, была отравленной, стало понятно сразу, потому что ранение было вообще-то пустяковое – в левое плечо, но уже через минуту предводитель англичан потерял сознание и начал бредить вслух. Язык его ворочался все хуже и хуже. А через час после ранения Хоукинз начал чернеть и распухать! К этому времени стычка закончилась тем, что пленных освободили и вместе с ними скрылись все в лесу. Англичанам досталось брошенное селение, под навесом в центре которого лежал раненый (или вернее сказать будет уже – умирающий) Хоукинз. В селении, окружающем площадь кольцом похожих не то на птичьи гнезда, не то на пчелиные ульи, но уж никак не на человеческие жилища хижин из серовато-желтой глины, оставалось всего несколько человек – слишком больных или слишком дряхлых, чтобы имело смысл их забирать в заложники.

Старик-штурман Нэд Крамниган, плававший еще с Хоукинзом-отцом, бубнил, что пропадает мистер Джон совершенно зазря, исключительно потому, что забыл уроки отца. А того весь его богатый опыт утвердил в мысли, что негры – фаталисты и потому брать у них заложников бессмысленно. Они не предпринимают усилий к тому, чтобы освободить своих жен и детей и даже родителей и старейшин. Эти – да, бросились на выручку, потому что были рядом.

А вообще-то они сразу начинают оплакивать пленных – еще живых и рядом находящихся. А оплакав – обычно через два дня на третий – идут в бой, мстить. И дерутся тогда страшно, ожесточенно и не щадя своей жизни. По бою можно прийти к выводу о том, что они верят, подобно христианам, в бессмертие души и спешат к загробной жизни, чтобы там вновь встретиться со своими близкими.

Старика Крамнигана никто не слушал. Народ столпился на площади вокруг навеса.

Судовой лекарь испробовал уже все, что имел, из лекарств и все, что умел, из приемов. Он извлек стрелу – но и только. Страданий раненого это нисколько не уменьшило. Уже подошел преподобный Эбенизер и стал требовать, чтобы лекарь, хотя бы ненадолго, привел раненого в сознание, ибо адмирал должен исповедаться, покаяться и причаститься святых даров – то есть приготовиться к смерти так, как подобает англиканину. Взбешенный тщетностью своих усилий лекарь раздраженно заорал, что он и сам бы рад привести начальника в чувство да вот что-то пока не выходит…

Пастор уже набрал полную грудь сырого пахучего воздуха, чтобы достойно ответить, – но тут из одного глиняного улья в квадратную дверь выполз на карачках седой трясущийся и горбатый негр с тыквой-горлянкой в руке, величиною в мужской кулак. Опираясь на неоструганную кривую палку – вернее сказать, хворостину, курчавый дедушка приблизился к навесу, протянул тыквенный сосуд священнику, показывая на стрелу, на раненого, на тыкву, и залопотал что-то по-своему. В его непонятной речи попадались португальские слова, исковерканные, но не до такой степени, чтобы узнать было нельзя. Через минуту стало ясно: старик предлагает противоядие.

Священник с отвращением отпрянул и сказал:

– Это нельзя давать раненому. Это же сделано язычниками, из неосвященных предметов.

Лекарь его поддержал со своих позиций:

– Мы же не знаем, из чего составлено это зелье. Не думаю, что можно так рисковать…

И тут из окружающей умирающего толпы выступил коренастый немолодой моряк, успевший поплавать еще с Вильямом-старшим, им и выдвинутый в командный состав, – Томас Муни, второй помощник капитана с «Иисуса». Он хмуро и твердо заявил:

– Наука и религия свое слово сказали. Они могут только похоронить мистера Джона по всем правилам. А этот черномазый дает, в худшем случае, то же самое, что эти уважаемые господа, только по другим, по своим правилам. А в лучшем случае – жизнь. Все! Наука и религия, отойдите, пожалуйста, в сторону и уступите место суеверию!

Сказано это было без тени улыбки – и таким голосом, что доктор и пастор, поджав губы и ставши вдруг до удивления схожими, удалились в одном направлении. Они шептались все время – а это было довольно долго, – покуда Том, знаком подозвав черного старичка, вливал по капле, по знаку негра, вонючее, жгучего вкуса, черно-бурое зелье в рот адмиралу. Старичок читал заклинания при этом и делал Тому знаки, повинуясь которым, тот орудовал с тыквенным сосудиком. И вскоре – чудо! – Хоукинза обильно вырвало зеленой пузырчатой слизью, он побледнел, и отек стал спадать на глазах.

Кончилось все через полтора часа, когда Том Муни отдал старичку свою каменную фляжку с выдержанным бренди и большой нож. А Хоукинз пришел в себя и слабеньким, дребезжащим голосом скомандовал отбой. Его отнесли на «Иисуса» и, начав немедленно собираться, отчалили и пошли на восток в поисках более счастливых берегов…

4

Наконец, после четырех дней пути (из которых почти полтора дня потеряны: продвижение из-за штиля нулевое), Хоукинз распорядился поворачивать на норд, к берегу, чтобы еще раз попытать счастья. Пристали в первой же бухточке, достаточной для того, чтобы вместить всю флотилию, и высадились. К берегу вплотную подходил лес, и в лесу отчетливо слышались приглушенный говор, шорох листьев о голые тела и другие звуки, свидетельствующие о том, что там находится большое количество людей.

– Фрэнсис, ты все время похваляешься своей, пока еще мало чем доказанной, необыкновенной везучестью. Ну-ка, давай договорись с черными! – скомандовал Хоукинз, потирая занывшее вдруг вновь раненое стрелой плечо. Дрейк пожал плечами, сунул за пояс заряженный пистолет и пошел в лес, подняв высоко пустые руки раскрытыми ладонями вперед. Пройдя десяток шагов, начал отчетливо считать вслух до двадцати – сначала по-английски, потом по-латыни, по-испански и с запинкой – по-гречески.

– Образованность свою дикарям показывает! – хохотнул кто-то из офицеров. Но тут… Из зарослей мужской басистый голос начал хрипло отвечать Дрейку.

– Вот это дикари! По-латыни кто-то шепелявит?! – изумился адмирал.

– Не-ет. Это… Сейчас, сейчас… Ну да, точно. Это негры по-португальски считают, стало быть, отвечают Фрэнсису, – ответил капитан «Миньона» Джордж Хэмптон.

– Так-так. Это они, выходит, поняли, что Дрейк считал, а не что другое?

– Ну да, Джон. Чему вы удивляетесь? Они знакомы с португальцами лет сто – а португальский, признайте, очень похож на испанский…

– Это на бумаге. А на слух разница немаленькая. На слух португальский, пожалуй, изо всех языков наиболее похож на русский, – возразил Хэмптону его помощник Томас Кейси, четырнадцать лет назад плававший с сэром Хью Виллоуби в Московию.

– Тебе понятно – так думаешь, и эти обезьяны заметят сходство? – желчно спросил Хэмптон.

– Не надо, Джордж. Не надо думать, что они столь уж глупы. Дикари – согласен. Но насчет глупости… Честно сказать, в наших командах – ну кроме разве «Юдифи» – найдутся люди, которые белее мела, но не умнее среднего негра, – добродушно сказал адмирал. – Заметьте, Джордж: я даже не имею в виду какого-нибудь выдающегося негра – а наверняка есть и такие, – а именно среднего.

– Вы правы, мистер Хоукинз. Даже среди вонючих самоедов, питающихся треской да навагой, тоже есть очень даже умные ребята, хотя порох им неизвестен, да и стрелы у них с норвежскими наконечниками. А выглядят они так, что наши губастые черномазые рядом с ними ну просто красавцы писаные!

– Ну, Том, уж это ты загнул для красоты слога, – скептически сказал капитан Хэмптон.

– Да нет, мистер Хэмптон. Кейси прав относительно самоедов. Я бывал на лапландском побережье и могу подтвердить хоть под присягой, – подал голос боцман «Иисуса из Любека» Дэниел Каррикью, который, кажется, вообще всюду бывал и все видал.

Но тут из-за деревьев раздался голос Дрейка:

– Э-эй! Идите сюда человек десять, включая Хоукинза и Хэмптона!

– Чтоб, если убьют, то сразу всех, – сказал Хэмптон.

И кряжистый Том Муни его поддержал:

– Джордж прав. Хотя бы один капитан королевского флота должен оставаться при кораблях. Ладно, пойду я. Интересно, что там у Фрэнсиса…

Капитан «Юдифи» сидел на поваленном ветром стволе дерева, обросшего какими-то лианами и алоцветущими кустиками, попивал мутное пальмовое винцо из долбленой тыквы, закусывал вяленой свининой и ломтями папайи и отплевывался черными плоскими косточками с таким видом (как утверждал позже Джон Хоукинз), что любого, кто не бывал в Девоншире, но наблюдал это зрелище, оно бы убедило, что в Плимуте папайя растет на обочинах, как сорняк, или аллеями вдоль всех улиц.

Каким-то образом Фрэнсис уже договорился со здешним царьком, вождем или как его там у них, идолопоклонников проклятых, о многом. Слово по-испански, три на пальцах, глоток винца, слово по-португальски (если говорил негр) или по-латыни (если речь держал Дрейк)… Если быть точным – то вождь чернокожих не унижался до переговоров с чужеземцами. Он только надувался и кивал, а за него разглагольствовал какой-то продувного вида малый с перевязанной пестрыми тряпками левой рукой. Как объяснил оратор, вождю нельзя терять авторитет, беседуя с простыми смертными. И все-таки переговоры как-то продвигались. К торопливому экваториальному закату опустело шесть тыквенных и две стеклянных бутылки по кварте доброго вест-индского рома – и было заключено соглашение о сотрудничестве.

По этому соглашению англичане обязывались помочь вождю-молчуну в войне, которую его племя уже несколько лет подряд вело с соседями. Если англичане помогут вождю одержать решающую победу, они получат всех пленных плюс по одному соплеменнику вождя за каждый десяток убитых или пленных врагов, плюс два здоровых и крепких воина за аркебузу! Что, не пойдет? А один воин за две бутылки этой вашей «огненной воды» – пойдет? Ну вот и хорошо!

Похоже было, что вождю нужна не столько решающая победа над соседями, сколько повод избавиться навсегда ото всех смутьянов, заговорщиков и соперников, да еще и получить за это хоть что-нибудь. Мелочи вроде бисера, бус и зеркалец вождя не интересовали, а уж мнение подданных, которые, возможно, предпочли бы взамен исчезающих навеки друзей, родственников и соседей получить хотя бы эти скромные изделия западно-английских ремесленников, – и подавно.