Текст книги "Федька-Зуек – Пират Ее Величества"

Глава 12
СЕМНАДЦАТЬ ВОЗОВ ЗОЛОТЫХ ДУКАТОВ

1

Осенью 1567 года, в те дни, когда Дрейк завершал подготовку к отплытию на «Юдифи» в составе экспедиции Хоукинза, Его Католическое Величество Филипп Второй приказал дону Фердинанду Альваресу де Толедо, герцогу Альба, одному из наизнатнейших испанских грандов и притом – одному из славнейших полководцев Испании, войти во взбунтовавшиеся Нидерланды для усмирения и «истребления навеки самого духа мятежей и ереси». Альба выступил во главе трехбригадного корпуса из солдат, обстрелянных неоднократно. Это были части, которые Альба знал и которым доверял. Но…

Испанская пехота в шестнадцатом столетии обоснованно считалась лучшей в мире. Она отличалась храбростью в наступлении, стойкостью в обороне и дисциплинированностью в любых условиях. Правда, было одно существенное «но»: всеми этими похвальными качествами желтомундирные солдаты обладали лишь покуда им исправно платили жалованье! А обходились они Его Католическому Величеству ой как недешево!

Каждый солдат получал от тридцати до тридцати пяти золотых дукатов в месяц, офицеры – до ста тридцати пяти. Нетрудно сосчитать, что содержание одной бригады требовало в год миллиона двухсот тысяч золотых! Одной бригады. А у Альбы их было три: одну, переброшенную из Милана, он расположил в Брюсселе, вторую, пришедшую пешком через Францию из Испании, – в Льеже (Люттихе, как его еще именуют) и третью, переброшенную из Неаполя морем, – в Генте, на побережье Фландрии.

Кальвинистский мятеж в Нидерландах бушевал так яростно, что испанцы были озадачены. От андалузсцев, с их буйной кровью, слившейся из струй крови вандалов и вестготов, арабов и берберов, карфагенян и римлян, такого ожидать, казалось бы, можно и даже естественно. Но нередкие андалузские возмущения казались детскими играми в «войнушку» сравнительно с тем, что творилось в Нидерландах! Вялые, флегматичные, толстопузые голландцы и фламандцы шли на костры и жгли собственные жилища. Они травили свои запасы зерна на зиму, обрекая своих детей на голод, – чтобы только испанцы не имели пропитания. Они нападали из-за угла и открывали шлюзы, чтобы лютая зимняя вода заливала всю их низменную страну, не давая пройти пешему и проехать конному. Сколько потерял Альба лошадей, которым ледяная вода непоправимо портила ноги! И каких лошадей! Здешние понурые клячи с мохнатыми ногами не заслуживают называться одним словом с сухими, стройными чистокровными арабскими лошадьми испанской кавалерии. Это… Это как простолюдин в сравнении в титулованным грандом! То есть просто никакого сравнения!

Альба был наместником Неаполитанского королевства. Там бунты вспыхивали за ночь и заканчивались к вечеру второго, а то и первого же, дня. А это…

2

Нидерланды были самым богатым государством Европы. Испании они достались как приданое Марии Бургундской – дочери Карла Смелого, убитого в битве при Нанси в 1477 году. Его лоскутное государство распалось, часть досталась Испании, часть «Священной Римской империи германской нации», большая же, включающая ядро государства – собственно Бургундию, вернулась в состав Франции. А Нидерланды образовали неделимый округ из семнадцати провинций и после полутора десятилетий правления Марии перешли к дому ее мужа – к Габсбургам. Император Германии Карл Пятый (он же – король Испании, и Неаполя, и Обеих Индий, и еще много чего) воспитывался в этой торгашеской стране и благоволил к ее гражданам. Его сыну Филиппу досталось поэтому тяжкое наследство, когда старик отрекся от престола и удалился в монастырь. Избалованные чрезмерной добротой и вниманием прежнего властелина, Нидерланды были начисто лишены испанского духа. Аскетизм и экстаз им были чужды напрочь. Предстояло приводить их в чувство. Положение осложнялось еще и тем, что нидерландцы были неприлично, шокирующе богаты. Королю случалось одалживаться у подданных! Ну куда это годится?

А тут еще протестантизм этот свил гнездо в спесивых, от жиру бесящихся провинциях Нидерландов. И на попытки привести к единообразию, чтобы попавший в Нидерланды испанец более не мог усомниться, точно ли он в пределах владений испанской короны, – эти торгаши ответили иконоборческим восстанием.

А потом начались обычные для всемирной сверхдержавы, стремящейся повсеместно в христианском мире утвердить свои идеалы, финансовые трудности. Войска отказывались идти в бой при явном своем превосходстве в силах и почти гарантированной победе. Только угроза истребления, при подавляющем превосходстве противника, могла заставить их исполнять долг. При таком положении шансов победить мятеж не было. А сохранение настоящего положения вело к усилению мятежников и ко все более глубокому укоренению ересей в умах нидерландцев. Альба начинал уж подумывать о поголовном выселении нидерландцев из их страны. Это, безусловно, явилось бы окончательным решением вопроса раз и навсегда. Технически это было вполне возможно – выселили же в 1492 году из Испании всех иудеев, а после восстания морисков уже на памяти Альбы – мавров. Вот только… Нет, не возмущенный вой зарубежных человеколюбов его смущал. Герцоги де Толедо славились именно своей непримиримостью к еретикам и последовательностью. Да! Жестокостью – если нужно – и последовательностью. Его бы это не остановило. Но вот дороговизна предполагаемого мероприятия…

Денег-то взять на сие неоткуда. Потребуется – Альба для себя сосчитал на бумажке – от ста двадцати до ста сорока пяти миллионов дукатов. Это когда трех с половиной миллионов на войско из короля не выдавишь! Альба писал, молил, наконец отчаялся и начал в письмах требовать и пугать. И вот Филипп Второй сообщил спешной почтой, что раздобыл деньги для войска: казна пуста, но генуэзский банкирский дом Спинола предоставил заем, расплачиваться за который предстоит восточно-средиземноморским эскадрам и флоту королевства Неаполитанского, обеспечивая подавление турецкого флота, уже ощутимо препятствующего генуэзской торговле с Востоком.

Герцог считал дни до прибытия денег и ежедневно молил Господа сохранить хорошую погоду на всем пути следования кораблей… Вот они уже миновали мыс Финистерре, огибая Бретань, вот вошли в Пролив…

И тут сокрушающая, умопомрачительная весть!

3

У герцога Альбы было худым все, что только может быть худым у человека: щеки, ляжки, длиннопалые руки, и было к тому же впалым все, что может быть впалым: живот, виски – и узкий высокий лоб. Ястребиный нос, седые усы и бородка – и черные брови над горящими глазами фанатика.

Он был непоколебимо уверен, что испанская держава призвана управлять христианским миром и превратить весь нехристианский мир в христианский. Он был умен, но он строжайше запрещал себе усомниться в достижимости государственных целей его страны. Задумаешься – можешь засомневаться. Поэтому герцог Альба не задумывался над повелениями короля. Исполнял, насколько мог, хорошо. Таких слуг – не задумывающихся над смыслом и последствиями его повелений, но при этом исполняющих эти повеления умно, – даже у короля Испании было мало. И Альбу ценили.

Но тут, в Нидерландах, его карьера могла закончиться позорнейшим поражением. Он не имеет сил, он не знает, как справиться с этим мятежом!

И тут ему сообщили, что в Проливе на эскадру, везущую деньги его войскам, напали французские корсары, гугеноты поганые! Не захватили, к счастью, но вынудили рассредоточиться и искать спасения в английских портах! Арьергардный отряд зашел в корнуэльский Фалмут, авангардный – в Саутгемптон, а главный отряд – в Плимут. Так в ноябре 1568 года в портах южного побережья Англии неожиданно оказалось много испанских кораблей…

4

Испанский посол в Лондоне, дон Гуэро де Спес, предложил английскому правительству из названных трех портов перевести груз испанских кораблей по суше в Дувр и там снова погрузить на испанские галионы. Смысл этой операции в том, что по Проливу, вдоль французских берегов, галионы пройдут без ценностей и даже если подвергнутся нападению – и даже если будут захвачены корсарами, – золото останется цело для того, для чего оно предназначалось.

Английское правительство обещало это сделать и даже, для вящей сохранности золота, обеспечить испанцев конвоем до Нидерландов. Дона Гуэро это невероятно доброе (учитывая отношения меж Испанией и Англией) предложение озадачило и отчасти даже напугало. Но что иное ему оставалось, как не поблагодарить за любезность и согласиться?

Но тут в Лондон пришла весть о том, что экспедиция Джона Хоукинза закончилась катастрофой в Сан-Хуан-де-Ульоа, а все ее участники убиты. Это известие крайне встревожило Бенедикта Спинолу, племянника главы банкирского дома, представляющего интересы банка в Лондоне. Ведь это означает, скорее всего, резкое ухудшение отношений между Англией и Испанией. А это, почти наверняка, – потеря денег. Правда, одна зацепка есть. Неизвестно, согласятся ли с этим англичане, но формально этот довод неоспорим: покуда деньги не вручены герцогу Альбе в Антверпене, они – собственность не испанского короля, а генуэзского банка! И если затормозить отправку денег в Нидерланды, банк сохранит эти миллионы! Правда, испортятся отношения банка с Испанией, но, во-первых, за отношения с Испанией отвечает не он, а Амброджио, его дядя, младший компаньон семейной фирмы и дядя синьора Бенедикта. Пусть у него и голова болит за это. Ну, а во-вторых (замечу в скобках, что тут Бенедикт рассуждал точь-в-точь как современный политолог невысокого полета), банкирский дом Спинола нужнее Филиппу Второму, нежели Филипп Второй – дому Спинола. Да, он – крупнейший должник банка, притом платящий ну крайне неаккуратно. Еще вопрос, в чисто финансовом отношении, что было бы большим благом для банка – продолжение отношений с Испанией, то есть умножение зависимости банка от должника (вспомните, синьоры: Юлий Цезарь в свое время задолжал столько, что его кредиторы и врачей ему наняли, и телохранителей, страхуя возвратность своих средств, а затем и его сторонников умножали, оплачивая Цезаревы популистские меры. Расчистили ему путь к высшей власти, предполагая, что тогда-то он запустит изящную костистую руку в государственную казну и вернет долги. А Цезарь, заполучив высшую власть, составил длинные списки своих врагов, включил в них всех до единого своих щедрых кредиторов – и объявил награду, из казны, за их головы), как видите, небезопасного, или разрыв этих отношений?

Бенедикт тут же написал о полученных известиях лорду Винтеру, адмиралу Англии, который как раз находился в Плимуте. Тот немедля известил Вильяма Хоукинза. Страшное известие не подкосило главу фирмы, но, напротив, побудило его действовать. Хоукинз постарался извлечь из ситуации максимум прибыли для фирмы. Он написал письмо государственному секретарю с просьбой, чтобы сэр Вильям Сесил лично допросил Бенедикта Спинолу и, если тот подтвердит все, что написал в своем письме, приказал немедленно секвестровать испанское золото!

Сесил так и поступил. 8 декабря деньги были взяты под охрану английских солдат. Разъяренный дон Гуэро де Спес написал герцогу Альбе, прося наложить секвестр на собственность всех британских подданных в Нидерландах. 19 декабря герцог Альба выполнил это. В тот же день дон Гуэро решительно, пожалуй даже в неприемлемо резких выражениях, потребовал возврата денег. В свою очередь королева Елизавета наложила эмбарго на всю испанскую собственность в Англии. А это более чем в два раза превышало по стоимости всю собственность англичан в Нидерландах!

К тому же объявление эмбарго явилось поводом для захвата англичанами товаров испанских кораблей в британских портах. Корабли были конфискованы, а экипажи их арестованы. Захваченные деньги перевезли в Тауэр. Посла Испании посадили под домашний арест.

Герцог Альба послал в Лондон своего представителя – дворянина из юго-западных Нидерландов, валлона по национальности, д'Ассонлевилля. Но едва тот появился в Лондоне, как был схвачен. Ни в какие, с ним переговоры никто не вступал в связи с отсутствием у него верительных грамот от испанского короля (каковых быть не могло: герцог Альба имел широчайшие полномочия, но этого он не мог. Не предусмотрели в Испании, отправляя герцога подавлять мятеж, что понадобится еще и это).

5

Тут подошло 26 января 1569 года. В этот день в Плимут вернулся Дрейк на «Юдифи». Вильям Хоукинз не дал ему отдохнуть и дня – и отправил в Лондон с письмом к Ее Величеству. В письме Хоукинз просил возместить убытки, понесенные фирмой, из средств, которые получены от конфискации испанской собственности в Англии. Аналогичное письмо Фрэнсис доставил и Вильяму Сесилу. Но через неделю вернулся Джон Хоукинз на «Миньоне». Тогда королева решила вопрос не так, как хотели Хоукинзы. Она объявила, что долг Филиппа по этому займу генуэзским банкирам она берет на себя. Филипп решил отныне посылать деньги в Нидерланды сухопутным путем, что было л медленно, и дорого. Для перевозки жалованья корпусу Альбы требовалось 17 повозок, к каждой пять смен лошадей, всего двадцать голов, и минимум рота двухсотенного состава солдат конвоя. Не считая конюхов, форейторов, ревизора и так далее. Зато на суше, хотя разбойники попадались чаще, каждая шайка была слишком слаба, чтобы рискнуть нападать на роту прославленных доблестью и отвагой желтомундирников.

Поскольку Джон Хоукинз вернулся живым (и, как вы помните, с пятнадцатью из двухсот человек на борту), вопрос о возмещений убытков повис в воздухе. Джон обиделся. Но… Но по-разному. Для всех – он сделал странноватые выводы из катастрофы в Сан-Хуан-де-Ульоа и стал союзником Филиппа Второго. Он предложил, через дона Гуэро, охранять своим флотом – а это шестнадцать вооруженных кораблей и полтысячи обстрелянных, обученных, привыкших к тропическому климату моряков – подступы к испанским владениям в Америке, не подпуская к ним ни французов, ни голландцев, ни иных чужеземцев, включая даже и англичан. Он полагал в обмен на эти услуги заполучить долю в вест-индской торговле и легально торговать неграми, более не рискуя капиталами, жизнями и кораблями. Он не без основания полагал, что оторвется от конкурентов.

Но и этого мало! Джон Хоукинз вступил в заговор! Вот куда может привести обида!

Филипп Второй мечтал посадить на английский престол Марию Стюарт, первую красавицу Европы, экскоролеву Франции, а ныне государыню нищей и дикой Шотландии. По матери красавица принадлежала к дому Гизов. Лотарингские герцоги Гизы были вождями Католической лиги во Франции, вдохновителями бесплатной антипротестантской агентурной сети на западе континента, от Рейна до Пиренеев. С 1567 года Мария Стюарт жила в Англии в комфортабельном заточении – и к ней сходились все нити всех заговоров против Елизаветы. В этом заговоре интересы католицизма, римского престола, Испании и Марии Стюарт координировал банкир Ридольди, резидент, как сказали бы мы в двадцатом веке, Ватикана в Англии. Предполагалось, что немедленно после замены Елизаветы на английском престоле Марией Стюарт в Дувре и Фолкстоуне высадится одна или даже две бригады войск Альбы.

Хоукинз через дона Гуэро сообщил Филиппу Второму, что в решающий час он поддержит испанцев. Не даром, конечно. За это он хотел кое-чего. В задаток же – испанцы должны были освободить всех пленных матросов Хоукинза из тюрем, выдав им в возмещение ущерба по 10 дукатов. В августе 1571 года матросы были освобождены и отправлены на родину. Сам же Хоукинз получил сорок тысяч фунтов стерлингов на расходы и патент на титул испанского гранда. Джон Хоукинз вошел в такое доверие, что испанский посол советовался с ним о каждом шаге, намеченном заговорщиками!

Наконец, Хоукинз счел себя отмщенным и…

Помните, я упоминал, что для всех Хоукинз стал деятельным сторонником сближения с Испанией, устранения Елизаветы и воцарения католицизма в Англии? Так вот, для очень узкого круга людей он оставался – как и Дрейк – ненавистником испанцев. И в январе 1572 года игра кончилась. Испанскому послу было предложено немедленно покинуть Англию. Заговор провалился, а испанцы так и не разобрались, кому обязаны провалом столь тщательно подготовленного дела…

6

Совсем иным было мщение, задуманное Фрэнсисом Дрейком. Дерзец задумал нанести сверхдержаве удар в солнечное ее сплетение! В Сан-Хуан-де-Ульоа Дрейк увидел (слышал-то он об этом и раньше, но видеть – совсем, совсем иное), как стекается серебро Мексики к Атлантическому океану. А золото Перу, как он узнал, так же стекалось в Панаму, порт на Тихоокеанском побережье. Оттуда на мулах сокровища переправляли в Номбре-де-Дьос, порт на Атлантическом побережье, в каких-нибудь шестидесяти милях от Панамы. Ко времени, когда годовая добыча перуанских рудников и налоги натурой (хлопчатобумажные ткани, изделия из рога, резной кости и многое-многое другое…) с индейских общин собираются в Номбре-де-Дьосе – туда подходит «Золотой флот» из Севильи, в составе которого около семидесяти кораблей. Вот попасть в «окно» и разграбить собранные сокровища до того, как их погрузят на конвой, – это был бы жестокий удар по Испании! Хотя, конечно, трудностей тут не меньше, а даже больше, чем при традиционном уже для обеих сторон нападении на конвой…

Но если тщательно подготовиться – все трудности преодолимы… И Дрейк начал тщательно готовиться к удару по «Сокровищнице мира», как называли Панамский перешеек пираты всего света.

Подготовка заняла не день, не два, а три года! И первым этапом ее стало уже описанное мною секретное путешествие в Испанию и Португалию, к знаменитым картографам. В это плавание Дрейк подбирал команду особенно тщательно. С этого рейса и началось знакомство Дрейка с Федькой-зуйком…

Глава 13
ДВА ОСОБО ВАЖНЫХ ДНЯ

1

А сейчас я вернусь немного назад, к обстоятельствам первых месяцев, недель, дней – а иногда и часов – после возвращения «Юдифи» из Вест-Индской экспедиции…

…26 января 1569 года в малой церкви, что на набережной Плимута, пастор Флетчер, крепкий – впору мясником или боцманом быть, а не слугой Господним – и молодой еще мужчина, лет тридцати на вид, совершая обряд, вопрошал молодую:

– А ты, Мэри Ньютон, согласна ли и желаешь ли взять этого парня по имени Чарлз Джонатан Эдди в мужья, законные и любимые?

Пастор почему-то тянул, вставляя в наизусть давно известные формулы отсебятину… Позднее самые страшные минуты его жизни, самые высокие ее мгновения и самые счастливые и сама наша полутысячелетняя память о нем окажутся всецело обязаны этим проволочкам… Между тем жених, долговязый нескладный парень, одетый шикарно, но безвкусно, начал уже волноваться, подгоняя пастора взглядом…

И тут – тр-р-реск! Стекло в окне храма вылетело, остроугольные осколки сверкающим дождиком посыпались на пол храма (никого, к счастью, не поранив из немногочисленных участников церемонии) – и в церковь, головой вперед, ввалился запыхавшийся молодой человек с воплем:

– «Юдифь» входит в порт! Фрэнсис Дрейк вернулся!

Священник замолк. Жених оцепенел, лицо его вмиг перекосило, точно он лимон целиком раскусил. Отец жениха, крякнув, схватился в смятении за бородку цвета пакли. Отец невесты виновато развел руками: мол, уж тут я ни при чем, что я мог, я делал. Судьба такая! А невеста – семнадцатилетняя аппетитненькая брюнетка, миниатюрная, но не хрупкая, подхватив подол белого подвенечного платья, помчалась из храма и далее вслед за показывающим дорогу молодым человеком, с визгом:

– Фрэнсис жив! Жив! Никогда другого не полюблю!

…По традиции, возвращающийся корабль стреляет холостым зарядом, опустив ствол орудия сколь можно низко – «целуется с морем». А тут эффект был такой, точно канонир «Юдифи» вообразил, размечтавшись, что целит по окнам губернаторской резиденции в Рио-де-ла-Аче, и выпалил ядром. Такой переполох вызвало сообщение о возвращении «Юдифи»…

Когда Мэри рассказала о своих и Фрэнсиса серьезных намерениях – брат Гарри ее радостно поддержал. Но старый Ньютон наотрез отказался: «Что? Отдать дочь за какого-то прощелыгу, пирата без единого гроша в кармане? Не-ет, Мэри у меня одна. Будь у меня дюжина дочерей, я бы мог еще подумать. А так – не-ет!» И тут к Мэри посватался Чарлз Эдди – старший сын владельца процветающей флотилии рыбацких лодок. Парень был богатенький, на Мэри он давно глаз положил. Крупный, тощеват, но это пройдет, и со временем из него выйдет солидный, дородный олдермэн. Если б не было Фрэнсиса, Мэри бы задумалась и, скорее всего, не отказала бы. Но она не могла забыть тот вечер, сеновал и внезапно вспыхнувшую любовь к человеку, для которого она не станет самым главным в его жизни… Который ушел в многомесячное, рискованное плавание, не найдя дня для прощания… Человека необыкновенного… Она всё равно считала себя несвободной, невестой Фрэнсиса. И только разнесшиеся слухи о гибели всей экспедиции Хоукинза да отцовы настойчивые укоры вынудили ее согласиться…

2

Мэри добежала до места швартовки «Юдифи» аккурат в тот самый момент, когда Фрэнсис – заросший жесткой рыжей щетиной и в дырявой одежде, но живой – сошел на берег. Мэри обхватила его за дочерна – в январе-то! – загорелую шею, прижалась, долго поцеловала в губы – и отступила на шаг, чтобы видеть его целиком. Она еще ничего не знала – не забыл ли он ее, не отрекся ли, но спешила хоть мгновение почувствовать себя его женщиной, а Фрэнсиса – своим мужчиной. Побыть хоть и на виду у всего порта, и хоть на миг – но женой этого рыжего проказника! И она сказала так, точно имела на это право бесспорное (обладая на самом деле всего лишь острым желанием иметь это право!):

– Дражайший, как твое здоровье? Нам сказали, что вы все сгинули!

– Да, нас постигла катастрофа. Но… Подожди! Это что за ялик? И кто на веслах? Сам? Возможно ли?

Лодка приткнулась к берегу, и из нее выбрался лично Вильям Хоукинз-младший. Он сказал:

– Слава Богу, хоть кто-то вернулся! А где Джон? Где остальные? Но идем со мной – здесь не место для серьезного разговора!

Вилл обнял Фрэнсиса за плечи – и двое мужчин быстро пошли к конторе братьев Хоукинзов. Мэри рванулась было следом, но Вильям прикрикнул:

– Бабские дела мужских подождут!

Значит, все-таки заметил ее. Лицо-то у него было такое, точно она и все женщины мира – не более чем досадные булыжники на дороге. Это в подвенечном-то платье!

Да, платье… Подол весь в пыли… Мэри сглотнула слезы и улыбнулась. Фрэнсис ничего ей не сказал словами. Не успел. Ну и что? Она успела поймать его взгляд. И она помнила его объятья и его губы… «Мой муж. Отныне и навеки», – подумала она и гордо выпрямилась, уже не обращая внимания на удивленные лица прохожих. Ведь, завидя невесту, люди начинают искать взглядом жениха. А Эдди не побежал за нею – и, видимо, отца не пустил… Снова у Мэри море, то есть дела, в море возникшие, отбирали любимого. На сей раз ненадолго…

3

Подробный отчет о плавании длился три часа. После чего Хоукинз скомандовал:

– А сейчас кусок бекона с яйцами, стакан горячего молока и – спать! До ночи. В полночь выедешь в Лондон. Перескажешь все мистеру Вильяму Сесилу. Коней и двух попутчиков я приготовлю. В Лондоне, как только спешишься, – в гостиницу (я скажу, в какую) и в Уайтхолл, к Сесилу.

Провожатые, которых приставил Хоукинз, были молчаливые, услужливые, похожие друг на друга конопатые верзилы, вооруженные как на войне и, похоже, мастерски всеми своими арсеналами владеющие. Фрэнсис не стал приставать к людям и допытываться, на кого и в качестве кого они работают. Все ведь и так ясно, не правда ли?

Письмо от главы арматорской фирмы Хоукинзов открыло доступ к первому министру королевства. Сесил оказался дородным, рыхлым, с большущей головой и непроницаемыми хитрыми глазами. Сутулился и мало двигался, предпочитая либо величественно стоять, опираясь на драгоценный посох, стоящий, судя по виду, подороже его дорогого костюма темно-коричневых и фиолетовых цветов, либо сидеть в уютном итальянском резном кресле с оливкового цвета обивкой.

Королева высоко ценила его и полагалась на его советы. А ее придворные – люди, куда более высокого происхождения, но несколько менее высокого полета ума и не столь обширного кругозора, всячески интриговали против этого «ботаника-любителя», но всегда безуспешно. Глава «партии мира», добродушный на вид садовод, был тверд в государственных делах и умен. Этот вывод Фрэнсис сделал из вопросов, которыми жадно осыпал его мистер Сесил, едва он кончил рассказ. Судя по вопросам, министр не упустил ни единого словечка из его трехчасовой речи и, что куда более редкостно (и для политика, наверное, стократ более ценно!), он четко представлял себе карту мира и ясно видел, что означает каждый шаг, какие последствия влечет…

Выслушав ответ на последний из своих вопросов, Сесил помолчал с минуту, потом встал и приказал Фрэнсису встать и поворотиться туда, сюда, спиной к нему. Фрэнсис послушно выполнил непонятные приказы. У Хоукинза после сна он переоделся, побрился и теперь мог не стыдиться своего внешнего вида. Вот и Сесил остался, видимо, такого же мнения. Ибо сказал:

– Не блеск, но вполне сойдет!

– Для чего, мистер Сесил? – осторожно спросил Дрейк.

– Для визита к Ее Величеству, юноша!

К королеве!

4

Конечно, молодой моряк мог оробеть и даже онеметь в присутствии своей повелительницы. Но это был Дрейк! Он подошел, поцеловал милостливо протянутую руку и смело поднял взор…

Перед ним стояла довольно высокая женщина за тридцать лет, с золотисто-рыжими густыми волосами, зеленоглазая, необычно красивая. На ней было темно-зеленое платье из тонкого сукна, расшитое жемчугом, с высоким твердым кружевным воротником.

– Расскажите все – но говорите связно! – сказала Ее Величество.

Ну что ж, историю, которую за последние двое суток ты излагал уже два раза, не так уж сложно изложить связно и без пауз в третий раз. Правда, он обычно терялся перед женщинами, но это ж не просто женщина… И он рассказал подробно и точно, особо строго следя, чтобы не вкралась какая-либо занимательная подробность, оживляющая повествование, но едва ли относящаяся к делу. Ведь как ни молод он был, а понимал: перед ним, рыжая, как и он, с напряженно внимательным лицом, сидит его Англия, та, которой он служит в меру своих сил и разумения. И все, что он тут ни скажет, – говорится для Истории. От усилий блюсти точность, не утрачивая занимательности, – все же не Хоукинзу рассказываешь, а даме! – он даже потеть начал. Но через треть часа по смыслу и тону вопросов, которыми она его перебивала, стал понимать, что начинающая увядать женщина, слушающая его с загоревшимися глазами, что не вязалось с холодноватой улыбкой, куда умнее и Вильяма Хоукинза, и самого Дрейка (а он – ого! он отнюдь не страдал ложной скромностью, скорее наоборот!), да, похоже, и самого мистера Вильяма Сесила… И он не то, чтобы успокоился, а уверовал, что говорит все как надо.

Эта женщина – да полно, внешность-то говорит: «Да!», но суть, суть! – женщина ли? – дочь своего отца, бесспорного короля. Она десять лет правит его страной, а мир все еще спорит: по праву ли? Не узурпаторша ли она?

В тот день Фрэнсис Дрейк решил для себя, что он себе дорогу на всю жизнь определил – служить Англии, служа этой государыне – хитроумной, лукавой даже, сдержанной и чуточку азартной, как и ее страна…

Потом его пригласили отобедать. Надо сказать, скромнее, чем он воображал себе быт монархини. И когда перешли к сыру, Фрэнсис набрался дерзости и пообещал:

– Ваше Величество! Если Вы позволите – я из каждого плаванья буду привозить к Вашему столу заморские фрукты!

– Ловлю на слове! – весело сказала Елизавета. – Там, кто-нибудь, запишите это обещание мистера Дрейка. Я ему еще не раз это припомню, если он сам забудет…

А после обеда…

5

А после обеда Ее Величество отослала секретарей и состоялся сугубо конфиденциальный разговор. Фрэнсис изложил свои замыслы касательно Панамского перешейка, и ему было предоставлено право сноситься прямо с государыней, минуя секретарей и официальные каналы с их неистребимой волокитой. Сказано было, как это делать. А потом монаршей ручкой, на диво изящной (а у ее маменьки, Анны Болейн, было ведь шесть пальцев на левой руке!), был собственноручно написан и подписан некий секретный патент. С такими словами:

«Мистер Фрэнсис Дрейк, не состоя на Нашей службе, выполняет, тем не менее, Наши поручения и Нашу монаршую Волю, в связи с чем предписываем и повелеваем всем английским должностным лицам исполнять его просьбы и требования наравне с Нашими именными повелениями. Настоящим удостоверяется также, что служба у мистера Фрэнсиса Дрейка имеет все те приоритеты и дает все те льготы, что и тайная служба г-на Государственного Секретаря Нашего королевства Фрэнсиса Уолсингема».

И в завершение разговора, как бы вскользь, королева спросила:

– А скажите, э-э… Фрэнсис, вы бы не хотели перейти на коронную службу?

Дрейк не раздумывал ни мгновения. Вопрос был давно обдуман и решен, задолго до того, как его задали. Он твердо сказал:

– Нет, Ваше Величество. Это высокая честь и так далее. Но как частное лицо, я имею более широкие возможности. А главное – пока я приватир, мои неудачи – это только мои неудачи, а не Англии.

– Мне жаль. Но вы правы, Фрэнсис. И я… Я рада, что у меня такие сорат… Я хотела сказать, такие подданные. С такими людьми, как вы… – Ее Величество ухмыльнулась и продолжила: – …Как вы и я, Англия непременно станет великой державой. И не позднее, чем через каких-нибудь сто лет. Мы с вами этого не увидим. Но это неважно, поскольку мы знаем.

– Да, – просто ответил Дрейк. Королева сказала то, о чем он и сам подумал пять минут назад.

Теперь ему и умирать не страшно. Только бы дал Бог успеть побольше. Успеть сделать то, что только он и способен сделать…