Текст книги "Знахарь"

Глава 8

В местечке Радолишки, там, где узенькая улочка, носящая гордое имя Наполеона, выходит ко Второму рынку, окрещенному площадью Независимости, стоит двухэтажный домик из красного кирпича, а в нем на первом этаже располагаются четыре магазинчика. Самый большой и богатый из них – угловой, принадлежащий госпоже Михалине Шкопковой. В ее лавочке можно приобрести письменные принадлежности, почтовые и гербовые марки, нитки, ленточки, пуговицы – одним словом, всяческие мелочи, галантерею, а также табак и папиросы.

Когда Косиба приходил в Радолишки, он именно в лавочке госпожи Шкопковой неизменно запасался табаком, гильзами и спичками, а еще покупал шелковые нити.

Сама госпожа Шкопкова редко сидела в магазинчике. Чаще всего она бывала там по четвергам, в ярмарочные дни. Обычно же у нее и дома было полно забот – при четверых-то детях и немалом хозяйстве. А в лавке заменяла ее молодая особа, девушка-сирота, которая за жилье, стол и десять злотых в месяц честно и старательно исполняла обязанности продавщицы.

Госпожа Шкопкова умела оценить и другие ее достоинства, а прежде всего то, что Марыся нравилась покупателям. Они любили ее, потому что девушка всем улыбалась, была вежливой, доброжелательной, а кроме того еще и прелестной. Что там скрывать, многие самые почтенные клиенты только для того и заглядывали в лавку госпожи Шкопковой, чтобы поболтать с Марысей, пошутить, поухаживать за ней. Господин провизор из аптеки, секретарь гмины, племянник ксендза, местные помещики, инженеры с фабрики – никто из них не упустил бы случая заглянуть в магазинчик за пачкой папирос или открыткой.

– А ты, Маришка, будь осторожна, – поучала госпожа Шкопкова. – На первого встречного да на женатых внимания не обращай, но уж если попадется достойный кавалер, которому ты понравишься, так ты с ним по-умному веди себя. Глядишь, и до женитьбы дойдет.

Марыся смеялась:

– У меня еще есть время.

– А у нас, женщин, на такие вещи времени всегда слишком мало. Тебе ведь скоро двадцать лет будет. Самое время! У меня в твоем возрасте уже был трехлетний сын. Главное только – не бери себе в голову первого встречного, но и слишком высоко метить не стоит, а то обожжешься. Слушай, что я тебе говорю!.. Вот, к примеру, тот молодой барин на мотоцикле! Ездить он к тебе ездит, только жениться ему и в голову не придет. Я уж знаю таких! Хорошо знаю! Глазки вверх подводит, за ручку берет, вздыхает, а потом… грех один да и только. Не накличь на себя беду.

– Да что вы говорите! – смеялась Марыся. – У меня и в мыслях ничего такого нет.

– Ну-ну! Его отец – хозяин знатный. Владелец усадьбы и фабрики. Сына на какой-нибудь графинюшке женит. Заруби это себе на носу.

– Да, конечно. Ведь и я к нему ничего не имею. Почему это вы вдруг на него внимание обратили? Если уж мне и нравится кто-то из клиентов, – шутя добавила она, – так я уж скорее пококетничаю с тем старым знахарем с мельницы.

И это было правдой. Косиба и в самом деле нравился Марысе. Прежде всего девушку заинтересовало его ремесло. В городке о нем чудеса рассказывали. Говорили, что стоит ему коснуться больного, хоть бы и умирающего, как тот сразу выздоравливает. А еще болтали, будто он продал душу дьяволу, иные же утверждали, что, наоборот, свои способности он получил от Матери Божьей Остробрамской. Сказывали также, что лечит он даром и знает такие травы, что только выпьешь – и влюбишься в того, кто тебе питье это подал.

А кроме того, знахарь этот всегда был грустным и молчаливым, а глаза у него были такими добрыми.

И вел он себя иначе, нежели прочие простые люди. Не плевал на пол, не ругался, не рылся в товаре. Приходил, снимал шапку, коротко говорил, что ему надо, платил, бормотал:

– Спасибо, девушка. – И выходил.

Так все и шло вплоть до одного мартовского денька, когда неожиданно разразился страшный ливень. Знахарь как раз был в лавочке, когда полило как из ведра.

Он посмотрел в окно и спросил:

– Вы позволите мне переждать тут, пока дождь не перестанет…

– Конечно, прошу вас. Садитесь.

Марыся выбежала из-за прилавка и придвинула ему стул.

– Разве можно идти, когда так льет! – добавила она. – А ведь вам далеко добираться. Промокли бы до нитки, пока до мельницы дошли бы.

Он улыбнулся.

– Так вы, девушка, знаете, что я с мельницы?

– Знаю, – кивнула она. – Вы знахарь. Тут ведь все вас знают. Только вы, кажется, не из наших мест будете, потому что говорите иначе, у вас другой выговор.

– Я издалека, из Королевства.

– Моя мамочка тоже была родом из Королевства.

– Госпожа Шкопкова?

– Да нет, моя мамуля.

– Так вы не дочка хозяйки магазина?

– Нет. Я тут работаю.

– А мамочка ваша где?

– Умерла. Четыре года назад… от чахотки.

На ее глазах появились слезы, а потом она добавила:

– Если б вы тогда уже были в наших местах, может, и вылечили бы ее… Бедная мамочка. Не о такой судьбе для меня она мечтала. Только вы не подумайте, что я жалуюсь. Совсем нет! Госпожа Шкопкова очень добра ко мне. Да и, в конце концов, у меня есть все, что нужно… Разве что книжек маловато и… пианино бы.

– А ваш отец?

– Отец был лесничим, в имении княгини Дубанцевой. В Одринецкой пуще. Ах, как же там было красиво! Отец там и умер. Я тогда еще совсем маленькой была… мы с мамой остались одни. Бедная мамочка вынуждена была тяжело работать. Она зарабатывала шитьем, давала уроки музыки. Мы поначалу жили в Браславе, потом в Швенчанах, а под конец переехали сюда, в Радолишки. Тут мамочка и умерла, а я осталась одна-одинешенька на свете. Обо мне заботился тогдашний ксендз, а когда он уезжал в другой приход, передал заботу обо мне госпоже Шкопковой. На свете много добрых людей. Только мне все-таки очень тяжело, потому что нет никого по-настоящему близкого.

Знахарь покивал в ответ на сетования девушки.

– Я это знаю.

– У вас тоже нет семьи?

– Да, нет.

– Совсем никого из близких?

– Никого.

– Ну, по крайней мере, вас люди любят, потому что вы их спасаете. Это должно приносить вам большую радость, ведь вы помогаете ближним, избавляете их от страданий… Когда человек делает что-то такое, он чувствует себя на самом деле нужным, полезным. Вы только не смейтесь надо мной, но я с детства мечтала стать врачом. Если б мамочка была жива… Я тогда уже подготовилась к экзамену за шестой класс и собиралась ехать в гимназию в Вильно.

Она печально улыбнулась и махнула рукой.

– Ах, да что там говорить…

– Так у вас есть образование?

– Я так хотела бы его иметь. Но теперь уже поздно об этом мечтать. Слава богу, что у меня хотя бы есть кусок хлеба.

На прилавке было разложено какое-то женское рукоделие: салфетка с яркими цветами. Девушка взяла ее и начала вышивать.

– Я ведь даже могу сама себе заработать на платья и всякие мелочи. Видите, я вышиваю. Это для пани[13]13
  Обращение к замужней женщине или аналог русского обращения на «вы» к замужней женщине (польск.)


[Закрыть] Херманович из Пясков.

– Вы хорошо вышиваете.

– Мамочка научила.

Они болтали так еще с полчаса. Когда дождь перестал, знахарь попрощался и ушел. Однако с того дня он все чаще стал заглядывать в лавочку Шкопковой и каждый раз задерживался там за беседой с продавщицей. Он очень полюбил Марысю. Ему было приятно даже просто любоваться девушкой, смотреть на ее живое личико, нежные руки, светлые, гладко зачесанные волосы. Голос у нее был звонкий и чистый, большие голубые глаза по-доброму смотрели на мир. И еще знахарь чувствовал, что он ей тоже нравится.

Работы на мельнице, как обычно по весне, было мало. Начались уже полевые работы, у людей не оставалось времени на болезни и лечение. Потому пациенты не приезжали в таком количестве, как раньше. Вот Антоний и выбирался в городок каждые два-три дня. Он теперь никого не просил сделать для него покупки, что, разумеется, не могло не привлечь внимания семьи Прокопа Мукомола.

– Тянет тебя что-то в Радолишки, – насмешливо говорила Зоня.

– Да что туда может тянуть? – шутил Василь. – Он, верно, к бабе туда ходит.

– Да отстань ты, умник, – нехотя отмахивался от него Антоний.

А поскольку в деревне ничего укрыть невозможно, вскоре все уже знали, что Антоний все время просиживает в лавке госпожи Шкопковой.

– Ну что ж, – пожал плечами Прокоп, когда Зоня сказала ему об этом, – дело житейское. Шкопкова – баба ладная. Не старая еще, и деньги имеются. Из купеческого рода. А ты чего нос суешь, куда тебя не звали?

Однажды на мельницу заехал бродячий торговец. Распаковал он свои тюки, и вся семья столпилась вокруг, стала разглядывать их содержимое. Чего там только не было! И тончайшие фабричные полотна, и цветные ситцы, и кожаные городские сумочки, и браслеты, и разные бусы – целое богатство.

Женщины, пища и задыхаясь от восторга, все рассматривали, примеряли, ощупывали. И азартно торговались, а торговля эта была тем труднее, что торговец готов был брать не только деньгами, но и льном, шерстью, сушеными грибами или медом.

Антоний приглядывался к этому издалека, а затем, когда бабы наконец успокоились, заглянул в тюки. Но копался в них недолго. Выбрал отрез шелка на платье и широкий серебряный браслет с вставленными зелеными стеклышками. За это ему пришлось отдать торговцу несколько мотков льна и приличный рулон шерсти.

Зоня аж зарделась вся, наблюдая за этой покупкой. Она не сомневалась, что это подарок для нее. А вот Ольга уверена была, что Антоний купил все для маленькой Наталки.

Но они обе ошиблись. На следующий день около полудня знахарь отправился в городок со свертком под мышкой. Обе женщины наблюдали за ним через окошко, и Зоня, будучи более горячей по характеру, начала ругаться:

– Для этой старой жабы, для этой коровы! Да чтоб он ноги себе поломал!

Между тем Антоний, целый и невредимый, добрался до местечка. Разглядев через окно, что в магазинчике как раз была какая-то покупательница, он подождал, пока она выйдет, и только тогда вошел сам. Марыся, как всегда, сердечно поздоровалась с ним.

– Какая чудесная погода, дядюшка! Тепло, точно лето уже наступило.

Неизвестно почему она называла его дядей. Просто такое обращение пришло ей в голову. Иные молодые девушки в округе боялись Антония, а она не испытывала рядом с ним никакого страха. Наоборот, верила в его доброту и возмущенно протестовала, когда кто-то намекал, что у знахаря с мельницы сам дьявол в услужении.

– Кто имеет дело со злым духом, – говорила Марыся, – тот приносит людям несчастье и живет нечестно. А о нем никто злого слова сказать не может.

Нет никаких конкретных причин, по которым один человек вдруг начинает испытывать симпатию к другому. Это случается само по себе, из воздуха приходит или еще откуда-то извне. Марыся не знала, почему она полюбила знахаря. Хватало и того, что она радовалась всякий раз, когда он заглядывал в магазинчик. А в тот день она обрадовалась еще больше обычного, потому что у нее была просьба к Антонию.

– Как же хорошо, что вы пришли, дядюшка, – сказала она, улыбнувшись. – Я хотела бы кое-что у вас выудить…

– Как это – выудить?

– Только обещайте, что исполните мою просьбу.

Он погладил бороду и посмотрел ей в глаза.

– Сделаю все, что смогу.

– Огромное спасибо! Тут на Костельной живет одна старушка. Очень бедная. А в последнее время у нее так отекли ноги, что она вообще ходить не может. Она умоляла меня упросить вас, чтоб вы, дядюшка, к ней заглянули и присоветовали что-нибудь.

– Ладно, – улыбнулся он. – Навещу ее, хотя обычно я по домам не хожу. Только уж ничего не делается даром.

– Она очень бедная, – начала было несколько растерявшаяся Марыся.

– А речь не о ней, – прервал ее знахарь. – Но в награду вы должны сделать мне приятное – принять этот гостинец.

С этими словами он положил на прилавок сверток.

– Что это? – удивилась девушка.

– А вы сами посмотрите. Ничего особенного, но вам пригодится.

Она развернула сверток и зарумянилась.

– Материя… И браслет…

– Прошу вас носить это, на здоровье и для украшения.

Она покачала головой.

– Я этого принять не могу. Нет, нет. С какой стати?.. Почему вы мне такие подарки делаете?

– Вы откажетесь? – тихо спросил он.

– Но как же я могу принять от вас такое!.. Да и за что?

– Сделай милость, деточка, прими. Тебе это платьице и безделушка пригодятся, а для меня будет большая радость. Как если б я тебе кусочек сердца поднес. Нельзя такое отталкивать. Это ведь из благодарности. Я так благодарен тебе за то, что с тех пор как стал я к тебе приходить сюда, у меня на душе как-то легче стало.

– Но это, должно быть, – девушка указала на подарок, – дорого стоит!

– Да какое там, – отмахнулся он. – Вы же знаете, мне для себя ничего не надо… То есть это я так до сих пор думал, что мне ничего не надо, а оказалось, что и у меня есть свои причуды и хотения… Вот я и подумал, что надо иметь кого-то на свете, какую-нибудь добрую душу… Человек о ней вспомнит – и ему легче жить становится. Я уже старею. А в старости человека одолевает тоска по теплу. Вот я тебя и полюбил от всего сердца. Ну же, бери! Не очень дорогой это гостинец, зато от всего сердца. Бери! Ты одинока, и я одинок, но мое одиночество горше, потому что я старый. Так позволь мне хоть изредка делать для тебя что-то хорошее.

Девушка была тронута. Она протянула руку и крепко сжала его большие натруженные ладони.

– Спасибо, огромное спасибо, дядюшка. Я этого не заслужила, но я очень благодарна.

Вечером, вернувшись домой, она показала госпоже Шкопковой полученные подарки.

– Какой же он добрый! – говорила девушка. – Кто я ему? Совсем чужая девушка. Мне так стыдно было принимать это, но я знала, что отказ его очень расстроил бы.

– Ну ты погляди! – Госпожа Шкопкова покачала головой. – Только будь осторожна, чтоб твое предсказание не сбылось.

– Какое предсказание?

– А то, что он женится на тебе.

Марыся рассмеялась.

– Да что вы такое говорите! Вот и видно, что вы его совсем не знаете! Он же старый, и ему такие вещи вообще не приходят в голову. А вообще-то, – упрямо закончила она, – он лучше многих здешних молодых.

И слова эти были сказаны почти совсем искренне. А «почти» – потому что все же знала она одного молодого человека, который ей очень нравился. Знакомство это тоже началось в магазинчике, только давно уже, два года назад. Это был молодой господин Чинский, сын владельца имения Людвиково. В течение всего года его не бывало дома. Он учился на инженера. Но лето он неизменно проводил в Людвиково, откуда частенько наведывался в Радолишки. Иногда с родителями на автомобиле или в красивом экипаже, и тогда он только на минуточку заглядывал в лавочку госпожи Шкопковой, а порой приезжал один, верхом или на мотоцикле. И вот тут уже просиживал в магазинчике часами.

Паренек он был бойкий, горячий и очень красивый – во всяком случае такого второго Марыся в жизни не видела. Высокий, стройный, загорелый, с черными как смоль волосами. Только глаза у него были такие же голубые, как у нее, а то бы совсем на цыгана был похож. Очень подвижный, веселый, шумный, молодой Чинский, появляясь в лавке, казалось, заполнял собой все помещение. Смеялся, напевал новые песенки (а пел он очень хорошо!), показывал разные фокусы. Один раз даже на выпрямленных ногах вскочил на прилавок, к вящему огорчению шофера, который как раз приехал за ним.

Но больше всего Марыся любила слушать его рассказы. Он был еще молод, всего на семь лет старше ее, но, боже мой, сколько же он всего повидал, где только не побывал! Кажется, он исколесил всю Европу. Бывал и в Америке, и на разных экзотических островах. И как же хорошо он рассказывал! А ему было что порассказать, потому как из-за его буйного характера с ним вечно происходили какие-то приключения. И он одну за другой вытряхивал перед ней свои истории, точно фокусник из рукава.

Может, она и заподозрила бы, что он только бахвалится и сочиняет, если б о его похождениях не говорили в округе, ибо все соседи знали, сколько хлопот доставляет старому господину Чинскому его сын. Однажды в Радолишках во время ярмарки этот парень въехал верхом в шинок и поссорился там с молодым Жарновским из Велишкова, а потом они дрались на поединке. Другой раз остановил в чистом поле поезд, разложив на рельсах огромный костер. Много анекдотов о нем ходило по уезду. Но все-таки среди них не было ни одного, который принес бы герою стыд или унижение.

Разве что рассказы о его связях с женщинами. Болтали, будто он ни одной юбки не пропустит, будто флиртует с каждой встречной и многие из-за него все глаза выплакали.

Но Марыся этим сплетням не верила. И не верила по двум причинам. Во-первых, ей просто не хотелось им верить, а во-вторых, у нее были на то свои основания. Господин Лешек на женщин вообще не обращал внимания. Она сама это видела. Когда он засиживался в магазине, все местные красавицы наведывались сюда одна за другой. Стоило какой-нибудь из них заметить у лавки его коня или мотоцикл, как девушка, точно сумасшедшая, неслась домой, наряжалась в лучшее свое платье, подкручивала локоны, надевала самую красивую шляпку и приходила якобы за открыткой или бумагой для писем.

А Марыся над этим только посмеивалась, потому что молодой Чинский даже не смотрел на посетительницу.

– Господин Лешек, вы ко мне покупателей привлекаете, – говорила она молодому человеку, когда они снова оставались одни. – Госпожа Шкопкова должна быть вам благодарна.

– Если еще одна появится, я ей язык покажу! – с притворным раздражением грозился он.

И надо же было так случиться, что через пять минут заглянула в лавку жена аптекаря. Разряжена она была так, точно на бал собралась, а уж от ее духов в помещении даже трудно стало дышать. Чинский, недолго думая, принялся за свое; правда, язык он не стал показывать, зато сделал нечто похуже: притворился, будто расчихался от ее парфюма. И уж как начал, так и чихал беспрерывно все время, пока надушенная дама не вылетела из магазина, точно камень из пращи, красная от злости и взбешенная чуть не до потери сознания.

После того случая она возненавидела Марысю и каждый раз, встречая госпожу Шкопкову, заверяла ее, что не потратит в ее магазине и гроша ломаного, пока там будет стоять за прилавком эта омерзительная девка.

Госпоже Шкопковой потеря клиентки не понравилась, она даже отругала Марысю, сама не зная за что, просто так, на всякий случай, но не стала ее прогонять.

А аптекарша, хотя и была уже немолода, но, бесспорно, отличалась красотой. Впрочем, господин Лешек и на молодых внимания не обращал, даже на тех, кто одевался с шиком или происходил из хорошей семьи, как например, дочка дорожного инженера или молодая Павлицкая, сестра доктора. И конечно, Марысе это льстило. Причем тем более льстило, что обычно господин Лешек был страшно самонадеян, и она считала это большим его недостатком. С ней он держал себя просто и весело, а вот по отношению к другим людям был высокомерен и заносчив. Запанибрата разговаривал он только с самыми богатыми местными землевладельцами, а на остальных поглядывал сверху вниз. Часто повторял, что его мать происходит из графской фамилии, а отец – из семьи магнатов и сенаторов и что во всем воеводстве, за исключением Радзивиллов и Тышкевичей, никто не имеет права задирать нос выше, чем Чинские.

Однажды Марыся не выдержала и с насмешливой улыбкой сказала ему:

– Очень забавно смотреть, как такой молодой и знатный господин задирает нос, чтобы произвести впечатление на бедную продавщицу.

Он тут же смутился и дал слово, что у него вовсе и не было такого намерения.

– Панна Марыся, только не подумайте, что я уж такой глупый сноб.

– Я и не думаю так, – холодно ответила она. – Зато я вижу, что вы очень тонко указали на существующую разницу в нашем положении…

– Панна Марыся!..

– …и на ту честь, которую вы мне оказываете, снисходя до того, чтобы тратить свое драгоценное время на беседы с глупенькой и нищей продавщицей из маленького местечка…

– Панна Марыся! Вы ж меня с ума сводите!

– Такого намерения у меня нет. Я обязана быть вежливой с покупателями. И поэтому вынуждена сейчас извиниться перед вами и попросить выйти, потому что мне надо подмести в магазине, а пыль могла бы повредить вашему драгоценному здоровью, не говоря уже о лондонском костюме.

– Так вот вы как! – побледнев, вскричал он.

– Да, вот так.

– Панна Марыся!

– Вам еще что-то завернуть? – Девушка с деланной улыбкой наклонилась над прилавком.

Чинский изо всех сил хлестнул прутиком по сапогу.

– Я сам все заверну, черт побери! Прощайте! Не скоро вы меня тут снова увидите!

– Счастливого пути…

– Проклятие! – выругался он.

Он вылетел из магазина, вскочил в седло и с места пустил лошадь в галоп. Она видела, как он, точно обезумев, пронесся, вздымая клубы пыли, по немощеной площади Независимости.

Марыся села и задумалась. Девушка знала, что поступила правильно, что этого задаваку следовало проучить, но все-таки ей было жаль его.

– Не скоро я его теперь увижу… Возможно, что и никогда, – вздохнула Марыся. – Ну, что поделаешь. Может, оно и к лучшему.

На следующее утро, когда она пришла в восемь часов открывать магазин, перед дверьми ее дожидался лесник из Людвикова. Он привез письмо. В этом письме Чинский писал, что у него теперь совершенно испорчены все каникулы и что это исключительно ее вина. Что он не ожидал от нее такого, что она неверно истолковала все его намерения и обидела его, даже оскорбила. Но поскольку и он вел себя не вполне вежливо, то считает своей обязанностью джентльмена принести ей свои извинения.

«Чтобы развеять эти горькие воспоминания, – писал он в конце, – я отправляюсь в Вильно и буду там так пить, что меня наверняка черт приберет, согласно Вашим пожеланиям».

– Будет ли от вас ответ? – спросил лесник.

Марыся задумалась. Да нет, зачем ей писать ему? К чему все это?

– Ответа не будет, – сказала она. – Я только прошу передать молодому хозяину, что желаю ему всего наилучшего.

Прошло три недели, а Чинский все не показывался. Она немного скучала по нему и даже пробовала гадать, вернется ли он, заглянет ли в лавку. На четвертой неделе ей пришла телеграмма. Она даже глазам своим не поверила: это была первая в ее жизни телеграмма. Пришла она из Крыницы и содержала следующее сообщение:

«Мир безнадежно скучен тчк. Жизнь ничего не стоит тчк. Душится ли по-прежнему аптекарша тчк. Вы самая красивая девушка в Центральной Европе тчк. Жаль тчк. Лех»

Спустя три дня в Радолишках застрекотал мотоцикл, оглашая всему свету, что молодой господин Чинский вернулся в родные края. Марыся едва успела подскочить к зеркалу и поправить волосы, как он уже был в магазине. В глубине души она была весьма благодарна ему за приезд, но ничем не выдала своей радости. Марыся очень боялась, как бы он не возомнил, будто она очень нуждается в его обществе. Столь прохладный прием снова рассердил его и испортил долгожданную встречу.

После нескольких ничего не значащих фраз Лешек сказал:

– Вы осуждаете мой снобизм, но у снобов есть одно достоинство: они умеют быть вежливыми даже тогда, когда им этого не хочется.

Она хотела его заверить, что ей не надо заставлять себя проявлять вежливость по отношению к нему, что он доставил ей огромную радость своим возвращением и тем, что помнил о ней там, в Крынице… Но вместо этого она процедила:

– Я знаю, что ваша вежливость именно этого рода.

Он пронзил ее ненавидящим взглядом.

– О да, вы совершенно правы!..

– Не сомневаюсь.

– Тем лучше.

– Только удивляюсь, зачем прикладывать столько усилий?

Он рассмеялся, как ему казалось, насмешливо.

– О, отнюдь. Это происходит автоматически. Видите ли, благодаря моему воспитанию я усвоил и довел до автоматизма правила приличия в общении с людьми…

Девушка наклонила голову.

– Я просто восхищаюсь вами.

Он резко отвернулся от нее. Теперь она не видела его лица, но была уверена, что он в ярости сжимал челюсти.

Ей снова нестерпимо захотелось помириться с ним. Марыся понимала, что ей следует сказать что-то дружеское, что она несправедлива к нему, что теперь он уже точно никогда не вернется, если не услышит от нее ни одного доброго слова. Понимала, а все-таки никак не могла заставить себя сдаться.

– Прощайте, – сказал он и, не ожидая ответа, быстро вышел.

Она не расплакалась только потому, что в магазин как раз вошла клиентка.

Все это произошло в прошлом году. До конца каникул он ни разу не показался в Радолишках. А потом наступила зима, долгая зима, которую сменила весна. О молодом Чинском, как и всегда, понемногу сплетничали, до Марыси время от времени доходили разные вести. Говорили, что он, кажется, был на практике за границей. И даже собирался жениться на дочке какого-то барона из Познаньского воеводства, а родители этой девицы вроде бы приезжали с визитом в Людвиково.

Все это Марыся выслушивала довольно равнодушно. Она ведь всегда понимала, что не может питать никаких надежд относительно молодого Чинского. И все-таки почему-то испытывала необоснованную обиду на него.

Зимой в Радолишки приехало кино. Его устроили в помещении пожарной охраны, и хотя там мороз пробирал до костей, но публики все три вечера собиралось много. Показывали американские фильмы, и госпожа Шкопкова, не раз слушавшая проповеди, осуждающие великосветский разврат, который показывают в кино, решила наконец собственными глазами посмотреть на это безобразие и оценить степень его опасности. А поскольку хозяйка опасалась, что многого не поймет, она решила взять с собой Марысю, которая была не только образованной девушкой, но уже когда-то видела кино.

Марыся действительно бывала в кино в таких больших городах, как Браслав и Швечаны, но тогда она была совсем ребенком. А теперь она понимала содержание фильмов, и один ей особенно понравился. Это была история деревенской девушки, на которую никто в родной стороне даже внимания не обращал. Кому интересна убогая, обездоленная горемыка? Но потом она попала в большой город, в огромный магазин, где ежедневно бывают тысячи покупателей; там ее увидел и полюбил один знаменитый и богатый художник, который сумел разглядеть и красоту девушки, и обаяние, и все достоинства ее характера.

«Так и есть, – грустно думала Марыся. – Вероятно, такое возможно в большом городе, но останься она в деревне – и судьба ее была бы печальной».

А про себя она знала, что ей отсюда не выбраться. А тут… какой мужчина может полюбить ее и взять в жены?.. У нее хватало рассудительности ни на секунду не принимать в расчет сына владельца Людвикова. Ни его родители не согласились бы на неравный брак, ни ему самому такое и в голову не пришло бы, да и она даже не мечтала стать женой столь блестящего молодого человека. Его родным и знакомым она подносила покупки из магазина к экипажам, так неужели они бы согласились потом обращаться с ней как с равной!

Она бы совсем иначе воображала себе свое будущее, если б господин Лешек был обычным небогатым чиновником или мастеровым, а то и деревенским мужиком. О, тогда все было бы совсем по-другому!

Она считала Лешека образцом мужской красоты. Среди фотографий актеров из фильмов и открыток, имевшихся в магазине (а их там было немало), она не встречала столь же привлекательного мужского лица. Ей все в нем нравилось. Даже эта его гордость и самонадеянность не были таким уж серьезным недостатком, на который нельзя было бы закрыть глаза. Впрочем, будь он скромным рабочим человеком, наверняка так не заносился бы.

Наступила весна, и Марыся если и вспоминала о молодом Чинском, то лишь как о герое своих мечтаний, а вовсе не как о будущем владельце Людвикова.

Надо признать, что этот человек занимал в ее воображении не слишком большое место, однако присутствовал там постоянно и незыблемо. Настолько незыблемо, что для других свободного места и не осталось вовсе. В округе было немало молодых людей, которые не обходили вниманием Марысю и не скрывали своего восхищения. Но на нее это не производило ровно никакого впечатления.

Наступил июнь, жаркий и буйный. Городок, окруженный волнующимся зеленым морем хлебов, сам напоминал букет из могучих раскидистых крон серебристого тополя, лип и берез, под которыми приютились, точно скромные цветочки, белые и красные домики, едва видневшиеся из-за пышных зарослей жасмина, сирени и спиреи. После продолжительной прогулки в воскресный день казалось, что нет на свете более тихого и прекрасного уголка. Издалека не было видно ни ухабистых, немощеных улиц, ни гор мусора во дворах, ни разлегшихся в лужах свиней.

Солнце сияло на чистом небе, с полей веял свежий ароматный ветерок, а на сердце было легко и радостно.

В будние дни магазин закрывали только после семи. В помещении его было невыносимо жарко. Недавно посаженные на площади молодые деревца почти не давали тени, стены нагревались так, что все табачные изделия надо было на день относить в подвал, чтобы они не рассохлись и не рассыпались мелкой крошкой. Зато по вечерам Марыся спешила закрыть лавку и, прежде чем вернуться домой, еще бежала на Жвирувку. Это была мелкая речонка, которую летом курица могла перейти вброд, не замочив перьев, но в двух местах, перед шоссе и за костелом, речка разливалась двумя большими и достаточно глубокими прудами. Перед шоссе купались мужчины, а за костелом – женщины, в основном молодые девушки.

После купания оставалось еще довольно времени, чтобы помочь госпоже Шкопковой по хозяйству, а потом засесть за книжку. В приходской библиотеке Марыся уже давно все книжки перечитала, как и те, что были в небольшой библиотеке при местной школе. Но иногда ей удавалось взять у кого-нибудь из немногочисленной интеллигенции городка роман или томик стихов. Ей вечно не хватало чтения. Многие книги девушка знала чуть ли не наизусть, среди них даже две на французском и одну на немецком; последнюю перечитывала чаще других, чтобы не забывать язык.

Старый потертый том стихов Мюссе на французском был собственностью бывшего ксендза. И именно он был у Марыси в руках, когда однажды в лавку вошел постоянный и милый гость – знахарь с мельницы.

– А что это вы читаете? – поинтересовался он.

– Это поэзия, очень красивая поэзия… Стихи. Но на французском.

– На французском?..

– Да, дядюшка. Их написал Мюссе.

Знахарь повернул книжку к себе, склонился над ней, и Марысе показалось, что он пробует читать. Его губы едва заметно двигались, но вскоре он выпрямился.

Он был бледен, а глаза его точно помутнели.

– Что с тобой, дядюшка? – слегка напуганная, удивленно спросила Марыся.

– Ничего, ничего… – Он потряс головой и сжал виски.

– Сядь, дядя. – Девушка выбежала из-за прилавка и пододвинула ему стул. – Сегодня страшная жара, вот тебе и стало плохо.

– Да нет, успокойся, деточка. Уже все прошло.

– Ну и слава богу. А то я перепугалась… А что касается книжки, то ты только послушай, какой это красивый язык. Я думаю, его можно и не знать совсем, а все равно почувствуешь его красоту, особенно в стихах.