Текст книги "Фейтфул-Плейс"

– Бросить школу – это ничто, пара тумаков – ничто. Я бы согласился на все это, умолял бы, только бы не потерять Рози. А ее нет.

– Думаешь, она бросила тебя из-за нас? – бесцветным от потрясения голосом спросила Кармела.

Я понимал, что сказал что-то не так, что-то переврал, но не мог сообразить, что именно. Как только я поднялся, спиртное ударило меня прямо под коленки.

– А у тебя есть другие версии, Кармела? – завопил я. – Сегодня мы без ума друг от друга, любовь навеки, аминь. Пожениться собирались, билеты купили. Богом клянусь, Мелли, мы были готовы на все что угодно, все на свете, лишь бы быть вместе. А назавтра, на следующий же чертов день, она меня бросила.

Завсегдатаи уже поглядывали на нас, разговоры смолкли, а я все не мог заставить себя говорить тише – я, всегда самый хладнокровный в любой драке и самый трезвый в любом пабе. Вечер сошел с рельсов, и спасать его было поздно.

– Что же произошло накануне? Папаша загулял и попытался вломиться к Дейли в два часа ночи, а потом вся ваша утонченная кодла закатила дебош с мордобоем посреди улицы. Ты же помнишь ту ночь, Мелли. Вся Фейтфул-Плейс помнит ту ночь. Так почему бы Рози не сдать на попятный после такого? Кому нужна такая родня? Кому нужна такая кровь в жилах детей?

– Поэтому ты никогда не приезжал домой? – очень тихо и по-прежнему без всякого выражения спросила Кармела. – Ты все время так думал?

– Если бы только папаша вел себя поприличней! – сказал я. – Если бы он не пил или хотя бы постарался не позориться по пьяни. Если бы ма не была ма. Если бы Шай не нарывался на неприятности каждый божий день. Если бы мы были другими.

– Но если Рози никуда не уезжала… – растерянно пробормотал Кевин.

Я не мог сообразить, к чему он ведет. Весь этот день вдруг навалился на меня, и я почувствовал такое изнеможение, словно ноги подо мной таяли, растекаясь по потертому ковролину.

– Рози бросила меня, потому что моя семья – сборище уродов. И ее можно понять, – сказал я.

– Фрэнсис, так нельзя. Ты к нам несправедлив, – с болью в голосе сказала Джеки.

– Со мной у Рози Дейли не было проблем, приятель, уж ты мне поверь, – сказал Шай.

Он взял себя в руки, развалился на стуле, краснота сошла с его лица. Дело было в том, как он это сказал: в глазах блеснула наглая искра, уголки рта изогнулись в ленивой ухмылочке…

– Это ты о чем? – спросил я.

– Рози была девчонка что надо: дружелюбная, отвязная – так это, кажется, называют?

С меня враз слетела усталость.

– Если собираешься за глаза поливать грязью девушку, которая не может тебе ответить, хотя бы будь мужиком и говори прямо. А если кишка тонка, так заткни пасть.

Бармен грохнул стаканом о стойку:

– Эй, вы там! Хорош! Уймитесь сейчас же, или всех выкину.

– Я только похвалил твой вкус, – сказал Шай. – Классные сиськи, классная задница, взгляды свободные. Маленькая давалка, да? В два счета с нуля до сотни разгонялась.

Громкий голос где-то на задворках мозга велел мне уходить, но не мог пробиться сквозь алкогольный угар.

– Рози бы к тебе и длинной палкой не прикоснулась, – сказал я.

– Ошибаешься, приятель. Касалась, и еще как! Ты, когда ее раздевал, ни разу мой запах не чувствовал?

Я сдернул его со стула, занес кулак для удара, но остальные мигом ринулись действовать с отработанной упругой слаженностью, свойственной только детям пьяницы. Кармела вклинилась между нами, Кевин схватил меня за занесенную руку, а Джеки отодвинула от греха подальше посуду. Шай оторвал другую мою руку от своей рубашки – что-то затрещало, – и нас обоих качнуло назад. Кармела взяла Шая за плечи, усадила его на место и держала, загораживая меня и бормоча какую-то умиротворяющую ерунду ему в лицо. Кевин и Джеки подхватили меня под мышки, развернули и наполовину доволокли до двери, прежде чем я вернул себе равновесие и сообразил, что происходит.

– Отвалите! Пустите меня! – потребовал я, но они не останавливались.

Я попытался стряхнуть их, но Джеки вцепилась так крепко, что невозможно было избавиться от нее, не ударив, а до такого я еще не допился. Шай орал какую-то похабщину через плечо Кармелы, та шикала с удвоенной громкостью, а потом Кевин и Джеки технично пролавировали вместе со мной между столов, стульев и непроницаемых физиономий завсегдатаев – и мы оказались под порывами холодного колючего ветра на углу улицы. Дверь за нами захлопнулась.

– Какого хрена? – спросил я.

Джеки успокаивающе, как ребенку, сказала:

– Ох, Фрэнсис. Ты же знаешь, вам нельзя там драться.

– Этот урод нарывался на плюху в рожу, Джеки. Просто умолял. Ты ведь слышала. Только не говори, что он не заслужил всего, чем я могу его уважить.

– Заслужил, конечно, но вы того и гляди разнесли бы весь паб. Прогуляемся?

– Тогда чего вы меня-то утащили? Это же Шай…

Они взяли меня под руки и повели.

– Подыши свежим воздухом – живо полегчает, – заверила меня Джеки.

– Нет. Нет. Я сидел себе тихо с пивом, никого не трогал, пока этот хер не приперся и не начал делать мне мозги. Слышала, что он сказал?

– Он нарезался и повел себя как полный утырок, – сказал Кевин. – Тебя это удивляет?

– Тогда какого хрена за ухо вытащили меня?

Я понимал, что мои жалобы похожи на детское нытье в духе “Он первый начал”, но остановиться уже не мог.

– Шай в этом пабе свой, – сказал Кевин. – Он тут через вечер сидит.

– Не коноводит же он всей долбаной округой! У меня такие же права, как у него… – Я попытался высвободиться и вернуться в паб, но усилие меня почти доконало. Холодный воздух ничуть не отрезвлял, только сбивал с толку, лупцуя меня со всех сторон до звона в ушах.

– Такие же, конечно, – сказала Джеки, твердо нацеливая меня в нужном направлении. – Но если бы ты остался, он только донимал бы тебя. Тебе оно надо? Давай лучше пойдем куда-нибудь еще.

И тут туман “Гиннесса” прошила холодная игла разума. Остановившись как вкопанный, я помотал головой, пока звон малость не унялся.

– Нет, – сказал я. – Нет, Джеки, не давай.

Джеки оглянулась и обеспокоенно воззрилась мне в лицо.

– Тебе нехорошо? Тебя тошнит?

– Нет, ни хера меня не тошнит. Чтоб еще хоть раз я бросился куда-то на твой свист…

– Ох, Фрэнсис, не будь…

– Помнишь, с чего все началось, Джеки? Помнишь? – спросил я. – Ты вызвонила меня и убедила, что мне позарез надо тащить задницу на эту богом забытую помойку. Ей-богу, я, наверное, прихлопнул себя по башке дверцей машины, а то объяснил бы тебе, куда засунуть эту гениальную идею. Глянь, как все обернулось, Джеки. Ты собой довольна, а? Тебя греет сознание хорошо выполненной работы? Ты счастлива?

Меня шатало. Кевин попытался подпереть меня плечом, но я стряхнул обоих, всем весом привалился к стене и закрыл лицо руками. Под веками плавали миллионы искр.

– А знал ведь, что к чему. Знал, черт возьми.

Какое-то время никто ничего не говорил. Я печенкой чувствовал, что Кевин и Джеки переглядываются, пытаются выработать стратегию, семафоря бровями.

– Не знаю, как вы двое, а я уже сиськи отморозила, – наконец сказала Джеки. – Пойду пальто заберу, подождете?

– Мое тоже возьми, – сказал Кевин.

– Хорошо. Только не уходите никуда. Ладно, Фрэнсис?

Она робко пожала мне локоть. Я не отреагировал. Чуть погодя я услышал ее вздох и бойкий цокот каблучков, удаляющийся в направлении паба.

– Гнусный сраный день, – выговорил я.

Кевин прислонился к стене рядом со мной. Я слышал, как он дышит, посапывая от холода.

– Вроде как Джеки не совсем виновата, – сказал он.

– Ты прав, Кев. Еще как прав. Только, ты уж извини, но прямо сейчас мне глубоко насрать.

Переулок вонял жиром и мочой. Где-то в паре улиц от нас два парня заорали друг на друга без слов – хриплым, бессмысленным криком. Кевин поудобней уперся спиной в стену.

– А все-таки я рад, что ты вернулся, – сказал он. – Приятно вместе позависать. То есть я, конечно, не про историю с Рози и… ну ты понял. Но я очень рад, что мы снова увиделись.

– Как я сказал, все это прекрасно, но мне что-то не до радости.

– В смысле, для меня семья кое-что значит. И всегда значила. Я же не говорил, что не умру за семью. Просто не люблю, когда Шай указывает мне, что думать.

– А кто любит? – Я убрал руки от лица и на пару дюймов отстранил голову от стены – проверить, не стал ли мир стабильнее. Особой качки не чувствовалось.

– Раньше было проще, – сказал Кевин. – Ну, в детстве.

– Что-то не припомню.

– Господи, да я не в смысле – просто, но… понимаешь? Мы хотя бы знали, что нам положено делать, хоть иногда и обрыдло было. Кажется, я по ясности той скучаю. Понимаешь?

– Кевин, дружище, честно тебе скажу – вообще не понимаю.

Кевин повернул голову и посмотрел на меня. Холод и выпивка превратили его в розовощекого мечтателя; чуть дрожащий, с модной, но уже взлохматившейся стрижкой, он был похож на мальчика со старинной рождественской открытки.

– Ага, – сказал он со вздохом. – Конечно. Ладно. Неважно.

Я осторожно отделился от стены, на всякий случай опираясь на нее рукой, – колени держали.

– Ни к чему Джеки бродить одной, – сказал я. – Найди ее.

Он заморгал.

– А ты не… То есть ты же нас подождешь, да? Я мигом.

– Нет.

– А… – Он нерешительно замялся. – Что насчет, к примеру, завтра?

– А что завтра?

– Ты здесь будешь?

– Сомневаюсь.

– А тогда… Ну, когда-нибудь?

Он выглядел таким юным и потерянным, умереть просто.

– Иди найди Джеки. – Я поймал равновесие и побрел прочь.

Через несколько секунд я услышал, как Кевин медленно зашагал в другую сторону.

8

Несколько часов я покемарил в машине – я слишком нарезался, чтобы меня подобрал хоть один таксист, но не настолько, чтобы постучать в дверь к маме. Проснулся я с ощущением, будто во рту что-то сдохло мучительной смертью. Холодным непогожим утром сырость пробирала до костей. Минут двадцать у меня ушло на разминку затекшей шеи.

Пустые улицы блестели мокрым блеском, колокола звонили к утренней мессе, и никому не было до меня дела. Я нашел унылое кафе, полное унылых работяг из Восточной Европы, и взял сытный завтрак: непропеченные оладьи, горсть нурофена и ведро кофе. Прикинув, что уровень алкоголя у меня в крови, скорее всего, снизился до пределов нормы, я сел в машину и поехал домой, там швырнул одежду, которую не снимал с самого утра пятницы, в стиральную машину, а самого себя – под очень горячий душ и задумался, что делать дальше.

Я развязался с этим делом окончательно и бесповоротно. Пусть с ним возится Снайпер – мне не жалко. Он всегда был занудным говнюком, но в кои-то веки его одержимость победами мне на руку: рано или поздно он добьется правосудия для Рози, если это вообще возможно, и даже будет держать меня в курсе главных подвижек в расследовании – необязательно из альтруистических соображений, но мне было плевать. Меньше чем за полтора дня я нахлебался от своей семейки еще на двадцать два года вперед. Этим утром, стоя под душем, я мог побиться об заклад хоть с самим сатаной, что ничему на свете не затащить меня назад на Фейтфул-Плейс.

Прежде чем забросить эту мутотень назад в тот круг ада, откуда она явилась, мне оставалось только подчистить пару хвостов. По-моему, “закрытие гештальта” – это дымящаяся куча навоза, выдуманная, чтобы буржуи оплачивали “ягуары” мозгоправов. Все равно надо было убедиться, что в подвале нашли именно Рози, узнать, как она умерла, не отыскали ли Снайпер и его ребята хоть малейшую зацепку – куда Рози направлялась в ту ночь, когда кто-то ее остановил. Всю мою взрослую жизнь определил шрам в форме отсутствия Рози Дейли. Вероятность, что этот огромный рубец может затянуться, оглушила меня и выбила из колеи настолько, что в результате я дошел до несусветной дичи – пьянки с братьями и сестрами. При одной мысли об этом еще двумя днями раньше я бы с криком умчался куда подальше и без оглядки. Неплохо было бы собраться с мыслями, пока я не натворил таких глупостей, что дело закончится ампутацией.

Я оделся в чистое, вышел на балкон, закурил и позвонил Снайперу.

– Фрэнк! Чем могу помочь? – отозвался тот с тщательно отмеренной вежливостью, давая мне понять, что он не слишком счастлив меня слышать.

Я напустил в голос робости.

– Снайпер, я знаю, как ты занят, но будь добр, не откажи мне в услуге…

– Я бы рад, старина, но я тут немного…

Старина?

– Тогда я сразу к делу, – сказал я. – Мой дражайший сотрудник Йейтс – знаешь его?..

– Встречались.

– Миляга, правда? Мы с ним вчера промочили горло, я рассказал ему эту историю, так он теперь язвит, что, мол, подружка меня кинула. Короче говоря – и оставляя в стороне глубокую рану от того, что мой родной коллега усомнился в моем сексуальном магнетизме, – я поставил сотню на то, что Рози таки не собиралась меня динамить. Если у тебя есть что-то в мою пользу, можем поделить выигрыш пополам.

Проверять Снайпер не станет: Йейтс выглядит так, будто питается котятами, да и вообще не из общительных.

– Вся информация, связанная с расследованием, является конфиденциальной, – напыщенно сказал Снайпер.

– Я и не собирался продавать ее в “Дейли стар”. Йейтс, помнится, такой же коп, как мы с тобой, только побольше и пострашнее.

– Коп не из моей группы. Как и ты.

– Да ладно, Снайпер. Скажи хотя бы, была ли это Рози в подвале. Если это какой-то викторианский склад трупов, заплачу Йейтсу его денежки и как-нибудь переживу.

– Фрэнк-Фрэнк-Фрэнк… – протянул Снайпер с напускным сочувствием. – Понимаю, приятель, тебе нелегко. Но помнишь, о чем мы говорили?

– А как же. Суть в том, что ты хотел от меня избавиться. Так что я предлагаю одноразовую сделку, Снайпер. Ответь на малюсенький вопросик – и можешь забыть обо мне, пока я не накрою тебе поляну в честь успешного раскрытия дела.

Снайпер медлил.

– Фрэнк, – наконец сказал он, решив, что я в полной мере осознал степень его неодобрения. – Мы не на рынке. Я не собираюсь заключать с тобой сделки и судить пари в твоем отделе. Это дело об убийстве, и мы с моей группой должны работать без помех. Не думал, что так сложно будет втолковать это тебе. По правде говоря, я несколько разочарован.

У меня перед глазами вдруг встала картина одного вечера в Темплморе, когда Снайпер напился вдрызг и по пути домой предложил пари – кто выше на стенку нассыт. Интересно, когда он превратился в надутого придурка среднего возраста? Или он всегда в душе был таким, а подростковый всплеск тестостерона временно маскировал его натуру?

– Ты прав, – сказал я, исполнившись раскаяния. – Просто мне не по нутру, что этот баран Йейтс решит, что утер мне нос, понимаешь?

– Ммм… – промычал Снайпер. – Знаешь, Фрэнк, воля к победе – ценное качество ровно до тех пор, пока не ведет к поражению.

Насколько я мог судить, это звучало как полный бред, однако Снайпер говорил тоном глубокого мыслителя.

– Слишком мудрено для меня, приятель, – сказал я. – Но я непременно об этом поразмыслю. Увидимся!

Я выключил мобильник и снова закурил, наблюдая, как на набережной толкутся отряды воскресных покупателей. Обожаю иммигрантов: за последние двадцать лет ассортимент заморских красоток в Ирландии изрядно пополнился, и, пока ирландки старательно превращают себя в жуткие оранжевые леденцы на палочке, милые дамы из других частей света это компенсируют. Пару раз мне попадались такие куколки, что хотелось жениться не сходя с места и подарить Холли дюжину братиков и сестричек – моя мать назвала бы их полукровками.

На эксперта из бюро надеяться не приходилось: он мне не дал бы свою мочу понюхать после того, как я испортил ему чудесный денек в компании интернет-порнухи. Зато Купер меня любит, работает по выходным и, если у него не накопилась уйма дел, уже закончил экспертизу. Вполне возможно, кости рассказали ему хоть что-то из того, что мне нужно было узнать.

Рассудив, что лишний час к ярости Холли и Оливии ничего не добавит, я отбросил окурок и двинул в морг.

* * *

Купер ненавидит большинство людей, и большинство людей считает, что он ненавидит их без оснований. До них не доходит следующее: Купер не любит скучать, и у него низкий порог чувствительности. Стоит раз нагнать на него скуку – а Снайперу, само собой, в какой-то момент это удалось, – и ты забракован навсегда. Заинтересуй его – и Купер весь твой. Меня называли по-разному, но только не занудой.

Городской морг находится в нескольких минутах ходьбы по набережной от моей квартиры; великолепному зданию красного кирпича больше ста лет. Мне нечасто представляется случай туда заглянуть, но вспоминаю его я всегда с удовольствием, так же, как радуюсь тому, что отдел убийств размещается в Дублинском замке: наша работа проходит сквозь сердце города, как река, мы заслуживаем лучших образцов его истории и архитектуры. Сегодня, однако, все было иначе. Где-то внутри этого здания Купер скрупулезно взвешивал, измерял и исследовал останки девушки – возможно, Рози.

Когда я попросил вызвать Купера, тот подошел к регистратуре, но, как и большинство людей в эти выходные, не воспарил от счастья при виде меня.

– Детектив Кеннеди, – сообщил он, с расстановкой выговорив фамилию, словно она была неприятной на вкус, – особо проинформировал меня, что вы не входите в его следственную группу и не нуждаетесь в какой-либо информации по делу.

А я-то его пивом угощал. Неблагодарный гаденыш.

– Детектив Кеннеди многовато о себе возомнил, – сказал я. – Не только членам его ненаглядной группы интересно это дело. Оно представляет интерес само по себе. И… я бы предпочел об этом не распространяться, но, если наши предположения относительно личности жертвы верны, я с ней вырос.

Глазки-бусинки Купера блеснули – в точном соответствии с моим расчетом.

– В самом деле?

Я опустил взгляд и изобразил нерешительность, чтобы раздразнить его любопытство.

– По правде говоря, – сказал я, внимательно рассматривая ноготь, – в юности мы с ней какое-то время встречались.

Купер заглотил наживку: брови взлетели до линии волос, глаза заблестели ярче. Хорошо, что он, бесспорно, нашел свое призвание, а то я бы забеспокоился – чем этот парень занимается на досуге.

– Так что, сами понимаете, мне бы очень хотелось разобраться, что с ней случилось, – если вы не слишком заняты. Кеннеди о нашей беседе знать необязательно.

Купер приподнял уголки рта в подобии улыбки.

– Идемте, – сказал он.

Длинные коридоры, изящные лестничные колодцы, недурные старые акварели на стенах – кто-то развесил между картинами гирлянды из искусственных еловых веток, чтобы соблюсти тонкий баланс между праздничным весельем и печалью. Даже сам морг – длинная комната с лепниной на потолке и высокими окнами – был бы красив, если бы не мелочи: спертый холодный воздух, запах, строгая плитка на полу, ряды стальных ячеек для трупов вдоль стены. Между ячеек – табличка с аккуратной гравировкой: “Ноги вперед. Бирка с фамилией на голове”.

Купер задумчиво поджал губы и провел пальцем вдоль рядов, прищурив глаз.

– Наша новенькая незнакомка… Ах да! – Он шагнул вперед и с размаху выдвинул ячейку.

В отделе спецопераций очень быстро учишься пользоваться специальным выключателем. Со временем это становится все легче, возможно, слишком легко: один щелчок где-то в уголке мозга, и все происходящее отодвигается на миленький цветной экранчик, а ты бдительно, сосредоточенно наблюдаешь, выстраиваешь стратегии и периодически подгоняешь персонажей, сохраняя безопасную дистанцию, как настоящий генерал. Те, кто не находит выключателя, скоро оказываются в другом отделе или в могиле. Я щелкнул выключателем и стал смотреть.

Кости были разложены на стальной плите аккуратно, почти творчески, будто эффектная мозаика. Купер и его группа каким-то образом их очистили, но они по-прежнему были коричневатыми и склизкими – исключая два ровных ряда белых, как в рекламе “Колгейт”, зубов. Хрупкое создание выглядело в миллион раз меньше Рози. На долю секунды во мне даже затеплилась надежда.

Где-то снаружи, на улице, покатывалась со смеху стайка девчонок; их звонкие повизгивания были еле слышны за толстыми стеклами. Свет в комнате горел слишком ярко; Купер стоял слишком близко и наблюдал за мной слишком пристально.

– Останки принадлежат молодой белой женщине, рост от пяти футов шести дюймов до пяти футов девяти дюймов, телосложение среднее или крепкое. Судя по развитию зубов мудрости и неполному закрытию эпифизов, возраст от восемнадцати до двадцати двух.

Он прервался и выжидательно молчал, пока мне не пришлось задать вопрос:

– Вы можете сказать с уверенностью, что это Роуз Дейли?

– Зубные снимки отсутствуют, но, согласно зубной карте, у Роуз Дейли была одна пломба, в правом нижнем третьем моляре. У покойной тоже одна пломба, в том же зубе.

Купер ухватил челюстную кость большим и указательным пальцами, опустил ее и показал мне.

– Как и у многих, – сказал я.

Купер пожал плечами:

– Маловероятные совпадения, как известно, случаются. К счастью, при идентификации мы не полагаемся исключительно на пломбы. – Он пролистал аккуратную стопку папок на длинном столе, вытащил два снимка и, вставив их в негатоскоп один поверх другого, включил лампу. – Вот.

На фоне красной кирпичной стены и серого неба вспыхнула подсвеченная, смеющаяся Рози с задранным подбородком и развевающимися на ветру волосами. Сперва я видел только ее. Потом заметил крошечные белые крестики, испещрившие ее лицо, потом – глядящий сквозь него пустой череп.

– Как видно по отмеченным мною точкам, – сказал Купер, – анатомические ориентиры найденного черепа – размер, форма и расположение глазниц, носа, зубов, челюсти и так далее – в точности совпадают с чертами Роуз Дейли. Хотя безошибочной идентификации это не гарантирует, но дает достаточную степень определенности, особенно в сочетании с пломбами и обстоятельствами. Я сообщил детективу Кеннеди, что он может известить семью: я без колебаний заявлю под присягой, что, по моему мнению, это Роуз Дейли.

– Как она умерла? – спросил я.

– То, что вы видите, детектив Мэкки, это все, что у меня есть, – сказал Купер, обведя кости взмахом руки. – Исследование скелетированных останков редко позволяет с уверенностью установить причину смерти. На нее, без сомнения, напали, но нельзя категорически исключить, например, возможность смертельного сердечного приступа во время нападения.

– Детектив Кеннеди говорил что-то о переломах черепа, – сказал я.

Купер сверкнул на меня презрительным взглядом бронебойной силы.

– Если я не заблуждаюсь, – сказал он, – детектив Кеннеди не дипломированный патологоанатом.

Я через силу улыбнулся.

– Он и зануда не дипломированный, но свое дело знает.

Уголок рта Купера дрогнул.

– Действительно, детектив Кеннеди, хоть и по чистой случайности, прав: череп проломлен, – сказал он, вытянул палец и перекатил череп Рози набок. – Вот.

В тонкой белой перчатке его рука казалась влажной и мертвой, с отслаивающейся кожей. Затылок Рози выглядел как ветровое стекло, пробитое в нескольких местах клюшкой для гольфа: его густо покрывала причудливая паутина трещинок, пересекающихся и разбегающихся в разных направлениях. Почти все волосы отстали от черепа и лежали рядом свалявшимся колтуном, но несколько тонких вьющихся прядей еще держались на разбитой кости.

– Если присмотреться, заметно, что края трещин оскольчатые, а не гладкие. – Купер бережно провел по трещинам кончиком пальца. – Отсюда следует, что в момент нанесения повреждений кость была гибкой и влажной, а не сухой и ломкой. Иными словами, трещины не являются посмертным артефактом, а появились приблизительно в момент смерти. Они вызваны несколькими сильными ударами – я бы предположил, минимум тремя – о плоскую поверхность шириной четыре или более дюймов, без острых выступов или углов.

Я сдержался, чтобы не сглотнуть, – Купер бы заметил.

– Ну, я тоже не патологоанатом, – сказал я, – но, сдается мне, от такого можно умереть.

– Ага, – довольно улыбнулся Купер. – Можно, но в данном случае нельзя с уверенностью утверждать, что произошло именно это. Взгляните. – Он пошарил у горла Рози, выудил два хрупких черенка кости и аккуратно сложил их в подкову. – Это подъязычная кость. Она залегает в верхней части горла, прямо под челюстью, поддерживая язык и защищая дыхательные пути. Как видите, один из больших рогов полностью сломан. Перелом подъязычной кости свидетельствует – настолько однозначно, что может служить диагностическим признаком – либо об автоаварии, либо об удавлении руками.

– Значит, Рози не сбила невидимая машина, каким-то образом заехавшая в подвал. Ее задушили.

– Это во многих отношениях самый интересный аспект дела, – сообщил Купер, махнув подъязычной костью Рози в мою сторону. – Как мы отметили ранее, жертве, судя по всему, было девятнадцать. У подростков редко встречается перелом подъязычной кости вследствие ее гибкости – и все же данный перелом, как и остальные, бесспорно, прижизненный. Единственное возможное объяснение – душитель обладал значительной физической силой.

– Мужчина, – сказал я.

– Мужчина – наиболее вероятно, но и сильную женщину в состоянии аффекта определенно нельзя исключать. Со всей совокупностью повреждений в наибольшей степени согласуется единственная теория: нападавший схватил жертву за горло и многократно ударил головой о стену. Две противонаправленные силы – удар о стену и инерция движения нападавшего – привели к перелому подъязычной кости и сдавливанию дыхательных путей.

– И она задохнулась.

– Асфиксия, – сказал Купер, со значением взглянув на меня. – Таково мое мнение. Детектив Кеннеди, в сущности, прав, что травмы головы привели бы к смерти в любом случае – из-за внутричерепного кровоизлияния и повреждения мозга, – но процесс мог занять до нескольких часов. До этого жертва почти наверняка умерла от гипоксии, вызванной или самим удавлением, или обструкцией дыхательных путей из-за перелома подъязычной кости.

Я изо всех сил жал на мысленный выключатель. Перед глазами мелькнула ложбинка на горле смеющейся Рози.

Чтобы вконец закрутить мне мозг, Купер добавил:

– На скелете отсутствуют какие-либо еще прижизненные повреждения, однако степень разложения не позволяет определить, имелись ли повреждения мягких тканей. Например, подверглась ли жертва сексуальному насилию.

– Кажется, детектив Кеннеди говорил, что она была одета. Если это что-то значит.

Купер поджал губы.

– Ткани сохранилось очень мало. Эксперты бюро действительно обнаружили ряд артефактов, относящихся к одежде, на скелете или рядом с ним – застежку-молнию, металлические пуговицы, крючки, аналогичные застежкам на бюстгальтерах, и так далее, – откуда вытекает, что она была погребена с полным или почти полным комплектом одежды. Тем не менее из этого не следует, что жертва была одета в момент захоронения. Из-за естественного разложения и активности грызунов фурнитура сдвинулась настолько, что невозможно сказать, была ли при погребении одежда на жертве или просто рядом с ней.

– Молния была расстегнута или застегнута? – спросил я.

– Застегнута. Как и крючки бюстгальтера. Это еще ничего не доказывает – жертва могла заново одеться после нападения, – но, полагаю, в некоторой степени это показатель.

– Ногти, – сказал я. – Ногти были сломаны?

Рози бы сопротивлялась – отчаянно сопротивлялась.

Купер вздохнул – я начал надоедать ему этими стандартными вопросами, которые уже задавал Снайпер; надо было заинтересовать его или убираться.

– Ногти разлагаются. – Он пренебрежительно кивнул на несколько коричневатых обрезков рядом с кистевыми костями Рози. – В данном случае они, как и волосы, частично сохранились благодаря щелочной среде, но подверглись существенному распаду. И, не будучи волшебником, я не могу угадать, в каком состоянии они находились изначально.

– Если найдете минутку, еще пара вопросов – и я вас больше не отвлекаю. Не знаете, эксперты нашли при ней что-то помимо остатков одежды? Например, ключи?

– По всей вероятности, в бюро об этом знают больше меня, – строго сказал Купер и положил руку на ячейку, собираясь задвинуть ее на место.

Если у Рози были ключи – может, отец вернул, может, стащила, – значит, в ту ночь у нее была возможность выйти через парадную дверь, но она ею не воспользовалась. Причина могла быть только одна: Рози меня все-таки бросила.

– Разумеется, доктор, это не ваша забота, но половина сотрудников бюро немногим умнее дрессированных мартышек; вряд ли они сообразят даже, о каком деле я толкую, и нужных сведений от них точно не дождешься. Сами понимаете, в этом деле мне не хотелось бы полагаться на удачу.

Купер иронически приподнял бровь – он раскусил мой прием, но не возражал.

– В предварительном отчете указаны два серебряных кольца и три серебряные серьги-гвоздика, опознанные семьей Дейли как соответствующие украшениям, принадлежавшим их дочери. Кроме того, один ключик, соответствующий низкокачественным замкам массового производства, который, насколько я понимаю, подходит к замкам чемодана, найденного на месте преступления ранее. Больше ни о каких ключах, аксессуарах или иных предметах в отчете не упоминается.

Итак, я снова оказался там же, откуда начал, впервые взглянув на этот чемодан, – в темной невесомости, без единой зацепки, без точки опоры. Впервые до меня дошло, что, может быть, я так ничего и не узнаю; что такое действительно возможно.

– Все? – спросил Купер.

Где-то в тишине морга гудел терморегулятор. Сожаления, как и пьянки, не по моей части, но эти выходные были из ряда вон. Я смотрел на голые коричневые кости, разложенные под куперовскими лампами дневного света, и от всего сердца жалел, что полез и не оставил спящую девочку в покое. Не ради себя; ради нее. Теперь она принадлежала всем: Купер, Снайпер, вся Фейтфул-Плейс могли разбирать ее по косточкам, лапать и использовать в каких угодно целях. Фейтфул-Плейс уже наверняка начала неторопливо, с удовольствием переваривать ее в очередную местную страшилку – помесь сказки о привидении и поучительной басни, городского мифа и правды жизни. Она сожрет Рози целиком так же, как земля сожрала ее тело. Лучше бы ей оставаться в подвале. Тогда, по крайней мере, ее памяти касались бы только те, кто ее любил.

– Да, – сказал я. – Это все.

Купер задвинул ящик, поддон с протяжным стальным скрежетом скользнул по направляющим, и кости исчезли, заняв свое место в тесных сотах среди остальных его неопознанных мертвецов. Последним, что я увидел перед выходом из морга, было ясное и прозрачное лицо Рози, все еще горящее на световой панели, – яркие глаза и непобедимая улыбка, тонким слоем покрывающие гниющие кости.

Купер проводил меня. Я рассыпался в униженных благодарностях, пообещал ему бутылку его любимого вина на Рождество, он сделал мне ручкой в дверях и вернулся к неведомым жутким занятиям, которым посвящал одинокие часы в морге. Потом я свернул за угол и шарахнул в стену кулаком. Костяшки превратились в котлету, но на несколько секунд, пока я, согнувшись пополам, баюкал руку, ослепительная боль выжгла мой разум добела.