Текст книги "Маленький роман из жизни «психов» и другие невероятные истории (сборник)"

– Можно сказать да, – выдавливаю, ибо чувствую себя страшно, просто нечеловечески, усталым.

– Вот и хорошо, – отвечает Ли. – А теперь просыпайся! – выкрикивает он, и мощным (совсем не старческим) движением сталкивает меня со стула.

Перед тем как познакомится лично с темно-зеленой половой плиткой магазинчика Ли, я – таки успеваю выкрикнуть на лету волшебное слово «спасибо». Мир вокруг темнеет, затем снова светлеет, и, очнувшись, я обнаруживаю себя на полу, рядом с диваном, на котором засыпал.

Тру ушибленный локоть, щурюсь от солнечного света, слишком яркого для того, чтобы в данный момент я мог оценить такой щедрый подарок, сладко потягиваюсь и встаю. Открываю шторы, высовываю в форточку нос – на улице реально сентябрь: золотая осень, теплое солнечное утро, лениво парящие редкие желтые листья и все такое.

Значит Ли не обманывал – я действительно спал. Вот только… сколько не напрягаюсь, не могу вспомнить: в какой именно день моей затянувшейся начиная с первого сентября депрессии, я уснул и увидел во сне Веню на фоне обветшавших декораций ноябрьской ночи с мокрым снегом и пронизывающим ветром.

Перестав надеяться на свою собственную память, вспоминаю, что есть такая классная вещь как память мобильного телефона. Экран любезно отвечает на невысказанный, но очень навязчивый вопрос: сегодняшнее утро – 26 утро первого осеннего месяца. Жаль, что телефон не может ответить на другие мои вопросы – впрочем, я не слишком прихотлив, хорошо хоть время и даты в моем непосредственном распоряжении!

Варю кофе, напевая себе под нос четверостишье, самовольно выскочившее из самого дальнего угла памяти – запыленное, но совершенное и радостное:

 
Как это странно, друзья,
Вроде бы взрослые люди,
А в голове ерунда —
Мечтаем как дети о чуде…
 

Хорошо, хоть «Под небом голубым есть город золотой» не затянул и не испортил такую прекрасную песню своим проникновенным, но совершенно лишенным способности правильно воспроизводить ноты, голосом. А ведь мог бы – эта старинная песенка, возвращенная к жизни Борисом Гребенщиковым, часто ни с того ни с сего начинала вертеться у меня в голове (в такие дни никакого спасу от нее не было), но я никогда не пел ее вслух. Вот и сейчас не запел – умница – а песню Трофима петь гораздо легче, и главное для здоровья душевного более полезно!..

После примерно третьей чашки кофе и триста восемнадцатого повторения тех самых четырех строчек песни, мысли мои принимают совершенно конкретное направление. Как же, собственно, я собираюсь делать макет (дурацкое слово, но другого пока в моем арсенале не находится) Мира?.. Можно попробовать воссоздать Мир в воображении, но так и с ума сойти недолго. При помощи слов? Возможно, но Веня сделал это вместо меня. Что-то вроде плоскостного рисунка, похожего на карту мира? Не то! Вернее не совсем то, что требуется.

И тут меня осеняет – вспоминаю, что когда-то давно, еще в школе, я делал при помощи техники папье-маше Луну и разрисовывал миниатюрными материками и океанами. Получилось неплохо – поделку выставили на межшкольное соревнование, которое она успешно выиграла, и меня потом наградили коробкой шоколадных конфет и игрушечным плюшевым зайцем жуткого розового цвета.

Идея так себе – ничего выдающегося, но у меня сразу буквально «руки зачесались». Наспех перекусив, отправляюсь в супермаркет. Решаю, чтобы долго не мучится купить глобус – какое-никакое, но практически готовое подспорье, а там уже… Словом купил все необходимое для исполнения задумки – начиная от клея, заканчивая порошком, который если развести водой, получится то, что заменяет детям глину.

Возвращаюсь в квартиру – прибежище для одинокого странника – на бегу беря с себя честное слово не высовываться пока Мир не будет окончен, да и потом, я надеялся, повода уже не будет. Поэтому длительное сладкое как карамель возвращение очень смахивает на прощание.

Милостиво разрешаю себе, раз уж так получилось, что я вышел из дому, гулять до тех пор, пока ноги держат – в моем случае это все равно, что сказать последнее прости городу, приютившему меня в свое время.

Разгоняю заснувшие листья полами своего плаща; рисую шагами узоры на влажном асфальте; сцеживаю в рукав немного ветра и дождевых капель, добавляя концентрат запахов кофеен и ресторанов. Избегаю шумных проспектов, но прощаюсь с узкими улочками и всеми силами прописываю этот день в свою память – ни крупицы бы не утерять!.. Легко любить город, когда знаешь, что каждый день, прожитый в нем, может стать последним. Очень легко, смею вас уверить – с некоторых пор я знаю толк в таких делах.

В конце концов, нагулявшись вдоволь, делаю оборот туловища на сто восемьдесят градусов (ибо именно в этом направлении находится моя норка) и начинаю обратный путь. Даже опавшие листья возвращаются к своим деревьям рано или поздно – не по-настоящему, конечно, а к их отражениям в лужах, а чем я, спрашивается хуже? То-то же.

Дорога, по которой я уже не иду, а почти лечу при помощи невидимых крыльев (вот уж воистину) пролегает через парк. Издалека вижу одинокий женский силуэт, сгорбившийся в три погибели на мокрой скамейке. Уже вечер и под светом только что выплывшего из-за облаков полного месяца, это зрелище не то, что впечатляющее, а просто невыразимое.

По мере приближения замечаю, что девушка, ко всему прочему еще и плачет, прикрыв лицо руками. Словно почувствовав постороннее (еще пока не оформившееся, но все-таки) присутствие, она подбирается, принимая позу не-то принцессы, не то первой леди государства на приеме. Но ей не удается меня обмануть – невооруженным глазом видно, что у девушки какое-то несчастье, даром что сейчас, когда я уже стою рядом, она сидит, гордо приподняв подбородок и выпрямив спину, но ее глаза, цвета летней травы блестят от пролитых слез и кудряшки, оттенка сухих колосьев развиваются на ветру как-то уж слишком невесело (и такое бывает, как оказалось!).

– Вам письмо, – говорит она и, не удержав напускное безразличие и бесстрастность, шмыгает носом.

– Мне? – удивляюсь – ничего себе новости!

– Я как вас увидела, сразу поняла, что именно вам.

Беру из ее тоненькой руки смятый клочок бумаги. Разворачиваю, отмечая краем глаза, что девушка как-то очень внимательно и одновременно обиженно на меня смотрит. И вот здесь Бездна, о которой так много болтают физики, мистики, астрономы и прочие люди правильных взрослых профессий, на полном серьезе решила разверзнуться у меня под ногами.

В письме всего несколько строчек, но никакого сомнения в том, что они предназначены именно мне: «Твой Мир прекрасен! Раньше я только подозревал об этом, а теперь не могу понять, как вообще возможно было существовать вне этого великолепия. Ли шепнул мне, что я могу использовать свою книгу как дверь… Не поверишь, но у нас получилось!.. Мы очень ждем тебя, Саня… в бирюзовом бунгало на берегу голубого озера».

– Откуда вы это взяли? – спрашиваю, от волнения еле сдерживая порыв закричать.

– На скамейке лежало. Возможно, его случайно выронил дождь, – отвечает барышня тихим голосом. – Странно, что не промокло или с ветром в путешествие не отправилось.

– А с чего вы решили, что оно предназначено мне, а не вам? – улыбаюсь. Искренне улыбаюсь, успев в одну секунду не только сформулировать вопрос, но и уговорить себя не нервничать по пустякам, потому как, мол, мало ли в моей жизни необъяснимых фактов – еще и не такие чудеса случаются.

– Не знаю. Просто решила и все, – ответила девушка и тоже расплылась в искренней улыбке.

– А почему вы плакали? – спрашиваю, не то из кокетства, не то из благодарности – сам не понял, честно говоря.

Барышня поджала губы и первые десять секунд молчала. Я уже начал думать, что она не ответит, но она, вздохнув, призналась:

– Квартирная хозяйка выкинула меня на улицу и мне негде переночевать, слишком уж внезапно это случилось.

– А, – облегченно смеюсь я. – Так вашему горю помочь легче, чем борщ сварить.

– Почему именно борщ? – удивляется она.

– Потому что борщ я варить не умею, а вот к себе домой вас пригласить вполне способен! – самодовольно ухмыляюсь. И добавляю серьезно: – Конечно, если вы не испугаетесь и примите приглашение.

– Я… даже не знаю…

– Поверьте, если бы я был маньяк какой-нибудь (сексуальный или даже если не слишком), я бы вам так и сказал – не в моих привычках скрывать горькую правду, даже если она обо мне!

– Хорошо, – рассмеялась барышня, – спасибо за это, мягко говоря, очень своевременное предложение!

Она хотела еще что-то добавить, но я жестом останавливаю ее:

– Пойдемте! Уже холодает, а у меня дома кофе вкусноты невиданной, такого вы еще не пробовали, уж поверьте мне пока на слово, – улыбаюсь. – А уж за чашкой кофе, я готов выслушать немыслимое количество страшных или, наоборот, романтичных историй – для чего еще оно нужно, это кофе, если разобраться!

Девушка кивает и берет меня под руку – парочка добропорядочных бюргеров, ни дать ни взять! Подхватываю ее весьма объемную сумку с вещами и через минут десять методичного небыстрого шага, мы добираемся до моей хибарки.

Пока я варил кофе с кардамоном по своему фирменному рецепту, она рассказала мне свою бесхитростную и одновременно грустную историю – как раз уложилась. Подрабатывает фотографией, учится на дизайнера, живет одна, большей частью на съемных квартирах, с хозяевами которых, как правило, не везет – крутится, в общем, как и большинство нормальных людей. Потом мы ужинали и болтали о всякой всячине – серьезной и не очень. Слово за слово и я сам не понял, почему выложил ей все: начал с письма и закончил предстоящей мне грандиозной и одновременно идиотской затеей. Да еще, видимо чтобы бедной девушке мало не показалось, до полуночи пересказывал ей облегченный вариант своей жизни с рождения и до сего дня. Думал, сбежит от меня, не успею и закончить, но она слушала – внимательно и немного отстранено. Впрочем, улыбалась она всегда вовремя ибо в моем пересказе существование меня любимого выглядело как комедийный сериал, не иначе.

Всегда так – если хочешь рассказать о себе кому бы то ни было хоть сколько-нибудь увлекательно, то события, даже самые печальные, начинают выглядеть как банальный не слишком смешной анекдот.

Словом, я и не заметил, как поцеловал ее, а она, вопреки моему тайному опасению получить за подобное свинство по морде (я бы на ее месте не отказал себе в удовольствии!), ответила мне со всей нежностью и доверчивостью, свойственной только лицам женского пола самого что ни на есть нежного возраста.

И только сейчас, засыпая, обнимая ее благоухающее летними цветами тело – ласково и немного самодовольно (на то мы и мужики, собственно), понимаю, что даже не спросил ее имя – обалдуй, что тут скажешь?!.

Впрочем, на этот счет у меня имеется полноценная версия, пусть всего одна, но, на мой взгляд – единственно возможная. И она требует немедленной проверки:

– Вера, – тихонько зову я свое счастье по имени.

– Что?.. – полусонно откликается оно и я удовлетворенно выдыхаю…

Какое еще имя может носить девушка, доверившая себя первому встречному психу, получившая в качестве бонуса всех его таракашек скопом и ни грамма не расстроившаяся по этому поводу – Вера, конечно же, а как иначе-то?..

Последующие несколько недель похожи на добротно сконструированный бред и одновременно на сладостный сон одинокого мечтателя.

Первое, что я сделал на следующие утро после знакомства с Верой – вбил в потолок гостиной огромный железный крюк, протянул в него толстую проволоку, на нижний конец которой поместил глобус, предварительно сняв с него верхний слой с нарисованными материками, океанами, островами, полюсами, параллелями и меридианами, экватором и прочими прелестями единственно возможной на сегодняшний день реальности. Можно было бы конечно не сошкрябывать карту, заботливо нанесенную на шар каким-то неведомым мне роботом – автоматом, однако я заключил, что так будет лучше. Почему? Кто же ведает!.. То есть прямо посреди комнаты, на расстоянии метра от пола, несколько дней подряд зависал огромный и совершенно черный пластмассовый шар.

Некоторое время мы с ним осторожно приглядывались друг к другу. Я не решался начать работу, чувствовал, что рано, а он…впрочем, не знаю, какие мысли обычно витают внутри пустых пластиковых имитаторах планеты (к тому же бывших).

Лишь три дня спустя, проснувшись на рассвете в результате стихийно возникшего внутреннего толчка, я поставил рядом с шаром стул, присел на краешек и с головой ушел в процесс воссоздания Мира при помощи подручных материалов.

Прикасался нежно, словно он не игрушка, а любимая девушка: смазывал клеем, наносил слой рваной газеты, медленно и ласково разглаживал. Следующий слой. Еще и еще, прислушиваясь к собственным ощущениям как к невидимому индикатору, пока не сработал внутренний тормоз. Затем нанес слой белой краски, и мой шар превратился практически в Белое Солнце.

Дни напролет я посвящал этой сладостной медитации, во время которой Вера, тихонько сидела на диване, поджав ноги, заворожено наблюдая за моими дикими телодвижениями и даже дышать старалась бесшумно. Иногда она брала в свое диванное царствие ноут и лежала, болтая ногами в воздухе, выполняя какую-то поточную работу. Неохотно, ибо уже знала наверняка, что все это – никому не нужная суета сует и скоро… Сердце ее замирало от предвкушения пока несбывшегося, но такого желанного чуда, мысли уносились далеко за пределы галактики и ее тонкие руки начинали дрожать от волнения и нетерпения! Все это я чувствовал на расстоянии – спиной можно сказать, будто всю жизнь проработал балаганной гадалкой или цирковым медиумом.

А вечера мы посвящали исключительно друг другу. Ужинали, пили земляничный чай и говорили, говорили, говорили… Часто, даже не договорив предложение, я останавливался и с удивлением обнаруживал внутри своего организма Нечто невыразимо прекрасное, очень сильно смахивающее на счастье. Останавливался и думал: рядом с Верой я мог бы провести не одну Вечность – не то, что в Мире, но и в собственной берлоге, и даже в шалаше посреди дикого леса, даже в юрте на краю Северного полюса, и даже посреди бескрайнего космоса на какой-нибудь маленькой уютной космической станции – не важно где, лишь бы рядом с ней.

Останавливался и думал: «Даже Мир не жалко отдать за радость постареть рядом с ней, только с ней!». Потом я, конечно, прикусывал внутренний кощунствующий язык, отвечающий за проговаривание мысленных монологов – опасался как бы эта сладостная непоколебимая уверенность, не дай бог, не воплотилась в реальность. Не то чтобы назначенная мной же цена за СоБытие с Верой была непомерно высока – нет! – просто ПОЛНЫМ наше счастье могло бы стать только в Мире – даже моя любимая это понимает!

Сегодня ближе к закату я с удивлением обнаружил, что работа моя подошла к концу. Искусственный Мир – точная и необыкновенно прекрасная уменьшенная копия настоящего.

Несколько минут я просто смотрю на созданное собственными руками великолепие и ни о чем не думаю.

Затем появляется одинокая, толком даже не услышанная мной, мысль: «Ну, и что теперь?». Словно в ответ на мой невысказанный вопрос, шар начинает светиться собственным леденцово-желтым, теплым как от электрической лампочки, светом, а я ошарашено жду дальнейшего развития событий.

Но ничего не происходит. НИ-ЧЕ-ГО-ШЕНЬ-КИ!

Вера сжалась в комок на диване и так же как я не двигается и не произносит ни слова.

Преувеличенно громко тикает механический будильник – тот самый, исчезновение которого вызвало у меня настоящую эйфорию вечность назад, когда я открыл глаза и не обнаружил вокруг себя привычной банальной реальности. Октябрьский ветер колышет занавеску, проникнув как вор в открытую всего на миллиметр форточку, оставляя памятку о своем невесомом и недолгом присутствии в виде нескольких дождевых капель на подоконнике. Слишком громким и каким-то ненастоящим кажется столкновение капель, медленно сползающих из плохо закрытого кухонного крана, с мойкой из нержавеющей стали.

Время остановилось, решая продолжать ли ему двигаться дальше или сделать ход конем, изогнуться спиралью и двинуться как на бог на душу положит.

Мной же овладело какое-то вялое тупое равнодушие ко всему. Чувствую себя так, словно из меня выжали всю кровь – усталым и каким-то… неживым что ли? Такое ощущение, что я подарил всю свою силу, рассчитанную на несколько десятилетий, отсчитанных мне небесной канцелярией, какому-нибудь заезжему шарлатану и теперь я не человек, а остов – чучело, прикрытое кожей и набитое поролоном.

И вдруг становиться темно. Непроницаемо темно – не так как если сидишь вечером с выключенным светом. Я даже на долю секунды испугался, что ослеп. Подползаю ближе к дивану и нащупываю теплую ладонь Веры – во-первых, вдвоем не так страшно, а во-вторых – не дай бог потерять или забыть ее здесь ненароком.

Шар начинает светиться снова. Причем я готов поклясться, что свечение его возрастает и становиться более желтым и более горячим. Темнота также теряет однородность – начинает искриться редкими цветными бликами и рябить, почти как отражение беззвездного ночного неба на поверхности воды.

Свечение миниатюрной копии Мира поневоле притягивает наши взгляды, будто обладает способностью к гипнозу. Оторваться не то, чтобы невозможно – просто нереально тяжело и к тому же одна мысль о том, что можно сдаться и отвести глаза вызывает тошноту и внутреннее, почти физическое, сопротивление. Позволяю этому магнетическому сиянию овладеть всем моим вниманием без остатка, всем существом и, наконец, наступает момент, когда все, кроме него исчезает. По-настоящему пропадает – остается только свет, приближающийся ко мне очень медленно, но я знаю без тени сомнения, что когда он достигнет нас, мы…

– Эй, Саня, тебе не кажется, что притворяться мертвым вместо того, чтобы обнять старых друзей – по меньшей мере, свинство?

Глюки – приехали… давно не виделись, называется!

Осторожно приоткрываю один глаз. Солнечный свет ослепляет меня лишь на секунду, а потом его заслоняет улыбающееся во все тридцать два зуба лицо Веника.

– Саня, – тормошит он меня. – Ну хватит придуриваться! Вставай уже!

– Вера, – шепчу, не в силах разговаривать нормально.

– Здесь твоя Вера, – смеется Вениамин. – Где ты откопал такое чудо? Вон, посмотри, только очнулась, а уже скачет по травке как козленок женского рода с Митричем на пару.

– С Митричем? – Я аж подскочил от удивления.

Ошеломленно оглядываюсь по сторонам. Лежу я оказывается на травке, неподалеку нерешительно топчется Виллиса, рядом с моей ногой копошиться растолстевшая от будущего многочисленного потомства бобтушка, а любимая моя бежит ко мне, еле касаясь земли босыми ступнями, наперегонки с большим рыжим ризеншнауцером. Ризеншнауцер (кто бы сомневался!) лидирует в этой гонке, ибо собачьи лапы лучше приспособлены к этому процессу, нежели человеческие ноги.

– Как же я за всеми вами соскучился, братцы!.. – шепчу все еще не находя в себе бодрости говорить нормально. – Я сейчас совсем немного посплю и у меня, надеюсь, появятся силы, чтобы обрадоваться по-настоящему…

ПУСТОТА

Вынырнуть из сна невыносимо и тяжко – его липкие лапы уже который час возвращают обратно. Вязкая темная сущность, вызывающая ужас. Только животный ужас и желание чтобы все прекратилось, сгорело без остатка. Даже убежать потребности не возникало. Не было веры в то, что это удастся. А если веры нет, зачем пытаться?

Еще несколько дней назад попытка такого рода могла бы увенчаться успехом. Но только не сегодня. Ушли силы, а с ними и воля к жизни. А значит, ну его все, к чертям собачьим! Пусть Пустота своими черными лапами заберет меня, давно ведь за мной охотиться. В каждом сне, в каждом вдохе, в каждом движении чувствуется ее присутствие – тягостное, тягучее, тисками сжимающее время, не давая очнуться и оторваться, не оставляя надежды на благополучный исход.

То есть время пришло. Время возвращаться туда – в точку отсчета, в Начало из которого все возникает и в котором все исчезает без следа – в Пустоту.

Она хитрая тварь. Она может притворяться целебной, заманивая неудачников, жаждущих забвения. Им она показывается во всей красе, они идут на ее зов, еще и радуются, глупцы.

Но я-то знаю, какова она на самом деле – она губительна и вездесуща. Лишь на жизнь можно получить отсрочку, а потом госпожа Пустота все равно возвращает беженцев обратно.

Это она распустила слухи о Вечной жизни, для того, чтобы нам, наивным, было не страшно. Чтобы мы не бежали сломя голову, едва завидев кончик ее черной мантии. Она конечно итак, в конце концов, получает все что хочет, но ей приятнее, если мы сами ищем приюта в ее объятиях. И к ее услугам всегда такие как мы – слабые, беспомощные создания.

Но я, пожалуй, еще посражаюсь.

Минутная слабость прошла и я снова готов к бою. К одному из многих выигранных до этого, и одному проигранному лишь один раз в будущем. Сейчас для меня главное выскользнуть из ее цепких объятий, протиснуться наружу. Туда – в мир, полный света, красок, чувств и многого еще, чего нельзя вспомнить за одну секунду. Собрать воедино самого себя, взрастить в себе упорство рождающегося младенца, любовь к жизни умирающего в расцвете сил человека, желание узника покинуть пределы собственной тюрьмы, безграничное стремление ростка, прорывающего камни для того, чтобы увидеть солнечный свет.

Только этот внутренний коктейль может вытянуть меня из моего кошмара.

Один вдох, один удар сердца – только эту паузу я могу себе позволить. Только эту секунду, чтобы собраться и накопить сил. Больше – ни-ни – это чревато тем, что я застряну в Пустоте как муха в паутине и тогда вряд ли уже смогу выбраться. Одна эта мысль мобилизирует меня лучше, чем пинок божественного ботинка, которого, по правде, ждать нет смысла – сам, все сам. Как всегда. Поэтому, набрав полные легкие воздуха, одним волевым усилием, с диким утробным животным криком, разрываю вязкую сеть и просыпаюсь.

Открываю глаза и сажусь, прикрывая ладонью глаза от яркого света. Голова невыносимо тяжелая, руки дрожат, ноги как ватные – в общем, полный набор приятных ощущений только что проснувшегося человека, сбросившего с себя ночной кошмар как рваный плащ, пугавший прохожих. Но главное, что я все-таки до сих пор живой. И относительно здоровый, что тоже немаловажно.

Теперь бы еще вспомнить в который раз как забыть ночную битву, как не сдаваться и не поддаваться зову Пустоты для того, чтобы найти в себе силы быть счастливым. Дальше. Всегда. До последнего вздоха, после которого я буду целиком и навечно в ее власти. Заполнять свою жизнь событиями и эмоциями. Каждое утро забывать и каждый раз оттягивать ночное сражение до последнего. Засыпать только тогда, когда найдется веская причина проснуться следующим утром. И даже после нахождения этого призрачного якоря, возвращающего к жизни, не засыпать еще некоторое время. Тогда усталость становиться сильнее страха не проснуться однажды утром – это и есть фирменный рецепт имени меня любимого.

Покамест сонная одурь стекает с меня как живое желеобразное существо, комната постепенно начинает приобретать привычные очертания, согревая сердце обыденностью пейзажа и охлаждая разгоряченный беспокойным сном лоб. Мне требуется несколько минут глубоких медленных вдохов-выдохов для того, чтобы окончательно прийти в себя и, наконец, обрадоваться окончанию очередной одиссеи и мягким солнечным лучам, проникающим сквозь занавеску, отчего каждый предмет, находящийся в моей берлоге, светится, словно сам по себе. И только тогда я покидаю собственное поле битвы даже не оглянувшись.

Контрастный душ – лекарство от многих бед. А если после него, не вытираясь, натянуть на себя что под руку попадется и выйти на балкон, а потом стоять раскинув руки, впитывая в себя животворную энергию солнца, то и вовсе – панацея. Во всяком случае, для меня.

Позже, методично выполнив реабилитационную программу собственного сочинения, я все-таки нахожу в себе силы выйти на улицу.

Иной раз мне удается превратить день в собственную индивидуальную Бесконечность и есть надежда, что удастся и сегодня. Лишь бы не возвращаться назад – в объятия ночной горгульи.

Сперва решаю выпить кофе в небольшом ресторанчике на углу, стилизованном под французскую средневековую таверну. В нем тихо и уютно, пахнет горячим шоколадом, свежими булочками и деревенской мебелью. Волна необычайно приятных ощущений буквально накрывает меня с головой. Я сливаюсь с воздухом, пропитанным воспоминаниями о счастливом детстве и бабушкиных теплых руках. Я прямо физически ощущаю, как радость проникает в каждую клеточку моего организма как тогда, когда я был ребенком. Словно не было тридцати лет скитаний, и я все там же, в деревянном бабушкином доме, в котором я пробуждался каждое летнее утро от первых солнечных лучей, приносящих с собой запах луговых цветов и парного молока. Бабуля уходила в поле, оставив мне кувшин молока и еще теплую буханку хлеба. А я, пробегав целый день босиком по черной рыхлой земле, похожий на трубочиста, прибегал домой, заключал ее в объятья, уткнувшись носом в ее халат. Втягивал конопатым носом запах родного тела и сухих колосьев, а вместе с ним покой и защищенность, которым был пропитан весь бабушкин дом. И никого не было безмятежней и счастливей меня в те дни.

Вспоминаю все это одной яркой вспышкой, которая милосердно соглашается подождать, пока я буду готов расстаться с ощущением радости и беззаботности. И только насытившись положительными эмоциями возвращаюсь туда, где я, собственно, и находился эти несколько бесконечных минут, то есть за столик с чашкой остывшего кофе.

Некоторое время мне даже не приходится напрягаться, чтобы оставаться безмятежным и счастливым ребенком. Я вдыхаю воздух полупустого зала, в котором кухонные ароматы перемешаны с воспоминаниями о давно покинувших этот зал посетителей. Тех, которые бывают здесь часто и тех, кто зашел минувшим вечером, случайно пробегая мимо, и больше не вернется сюда, потому что живет на другом конце города или вовсе в другом государстве. Наверняка среди них были не самые худшие представители человеческого рода – слишком уж легко здесь дышится, слишком спокойно (где-то даже лениво) передвигаются тени на стенах, выкрашенных в песочно-золотистый цвет.

Похоже и Время в этом месте уходит в бессрочный отпуск, махнув на прощание чемоданом несбывшихся событий. Да и к лучшему, если честно! Должны же быть в шумном городе пристани – промежуточные станции «между-между»: между поздним совещанием и детьми, которые словно обезьянки виснут на отце, вернувшемся с работы; между подготовкой к экзамену и свиданием с однокурсником; между шумным спором с мужем и пылким примирением; между окончанием одного заказа и взятием на себя новых обязательств… Таких «между-между» можно придумать великое множество. Главное, чтобы путь от одного события к другому сопровождался несколькими минутами одиночества, мыслями, которые ведомы лишь самому путнику и чашкой великолепного эспрессо или тягучего горячего шоколада перед тем, как…

Вот и я, насладившись своим «между-между», все-таки решаю продолжить странствие и, расплатившись, выхожу из кафе в пыльный июньский мегаполис.

Мне, в общем-то, все равно в какую сторону идти, но мое внимание привлекает тенистый парк, заботливо укрытый от чужих глаз нежно-белыми березами. Пересекая улицу, вхожу в это царство свежего воздуха и покоя.

На одной из деревянных скамеек целуется влюбленная пара. Они настолько поглощены друг другом, что не замечают ничего вокруг. Две высохшие старушки, проходя мимо, осуждающе перешептываются, глядя на молодых. А я присаживаюсь неподалеку и наблюдаю. Постепенно их переживания передаются и мне. Я всем телом ощущаю и сильное возбуждение, охватившее парня и бесконечную нежность его подруги. Я, как и он, еле сдерживаю себя, боясь ненароком испугать девушку его (своим) напором. И как она готов подарить любимому все тепло молодого тела, вместе с жизнью и свободой, страшась и одновременно желая близости с ним…

Их чувства двумя бурными реками сливаются и проникают в меня. Несколько долгих секунд я полностью слит с ними. Но не с ними как с людьми, а с ними – как источниками безмерной энергии любви, невидимой нитью связанной с первоначальной первородной энергией Мироздания.

Искупавшись в их настроении, начувствовавшись и насладившись, ухожу прочь пока мое пристальное внимание к любвеобильной паре не замечено каким-нибудь бдительным прохожим. Пока оттиск чужой любви все еще наполняет мое сердце неслышными песнями и невидимыми цветами. Я не иду, а буквально лечу по парковой дороге, устланной тополиным пухом. Как будто по облакам бежишь, честное слово! Белые невесомые перышки разлетаются от прикосновения моих ботинок, но тут же мягко опускаются на землю. А я все еще бесстыдно молод и влюблен.

Но, к сожалению, это пройдет раньше, чем я дойду до конца аллеи. Украденное счастье постепенно испаряется и исчезает в пряном летнем воздухе. Чужая любовь, словно бабочка, долю секунды радует меня, а потом – фьють, словно и не было никогда. Поэтому мое странствие не должно прекращаться, иначе в один злосчастный день Пустоте все-таки удастся уговорить мою выпотрошенную чужими эмоциями душонку покинуть тело. И все, кранты, меня больше не будет! Меня итак уже почти нет – только чужие ощущения, дающие силу в ночных сражениях, между которыми нет ничего кроме одиночества и страха.

Посему, господа хорошие, show must go on!

Сажусь в полупустой автобус и еду в направлении Голубых Озер. Это почти на окраине города. Сейчас там наверняка полно народу – для меня это неиссякаемый источник новых впечатлений.

Вижу девушку, задумчиво забившуюся в сидение на заднем ряду автобусных кресел. Так умирающее животное создает себе нору, чтобы спокойно покинуть этот мир. Невольно, сам не зная зачем, читаю ее переживания как открытую книгу: «…Нет ничего прекраснее и мучительнее пропасти отделяющей один взгляд от другого, слово от слова, касания от касания. Между фразой сказанной ненароком и взглядом брошенном впопыхах. Когда уже не ждешь и не надеешься, но внезапно другой человек подводит тебя к краю этой пропасти, оставаясь сам на другом ее конце.

Сближение грозит падением и неизвестностью. Отторжение – бесконечным страданием и поиском равноценной замены, которой нет в природе. Из лабиринта, в центре которого находиться эта пропасть шириной в две наших жизни, нет выхода – ни малейшего намека на него. Вот и мечись в поисках оного, пока сил достает. Пока чувства, вызванные долгим одиночеством и воображением, не устанут безнадежно блуждать по краю изголодавшейся ямы и не исчезнут. Или пока ты сама не исчезнешь в собственноручно созданной ловушке. Вот такая чехарда…