Текст книги "Чудовища, рожденные и созданные"

Глава 10

Внутри зала возниц ярко пузырится смех, восторг и волнение шелестят разноцветными лентами. Я наблюдаю за происходящим из тёмных углов. Незваная гостья.

Неважно. Я здесь не для того, чтобы веселиться со всеми.

Как только церемония открытия подходит к концу, двери распахивают снаружи.

Для остальных участников есть специальный выход – подземный туннель, ведущий к Террафорту. Я жду Эмрика, чтобы он помог мне отцепить колесницу. Ни к чему, чтобы Златошторм тащила её за собой по пути домой. На улицах многолюдно. Не стоит рисковать: марилениха может взбеситься, особенно в такую ночь, когда море плещется о камни. Не удивлюсь, если над островом прозвучит по крайней мере одна сирена. Или если поутру обнаружат тела, когда чудища закончат их обгладывать.

Эйфория, вызванная церемонией, отступает, оставляя после себя смертельную усталость. Кажется, целый остров погружается в хаос. Продолжают запускать фейерверки. Где-то едва слышно поют хором. Возможно, виноват мой затуманенный мозг, ослабленный болью в конечностях, но я никак не разберу слова хриплой песни.

В тот момент, когда Эмрик входит в зал, Дориан собирается уходить. Они встречаются лицом к лицу. Мой брат холодно глядит на него, после чего первым шагает дальше.

Выражение его лица смягчается, когда Эмрик видит меня, но он напряжённо озирается по сторонам, кулак подвязанной руки плотно прижат к груди.

– Это на самом деле происходит, – говорит брат. Ещё один настороженный взгляд по сторонам. Зал пуст, не считая нескольких подсобчих, упаковывающих инвентарь. Позади нас, заглушая большинство звуков, продолжают грохотать водопады. – Люди думали, что твоё имя в списке – слух. Шутка. Теперь они знают, что это не так.

– И?

– Земельщики снаружи вне себя от ярости, – продолжает Эмрик. – Устроили беспорядки у ворот арены.

– Из-за чего?

– Из-за тебя, – отвечает брат. – Потому что ты была на арене этим вечером. И то, что ты только что сделала…

– А что я сделала?

Эмрик хмурится. Яркий свет арены, просачивающийся сквозь воду, отражается на его лице. Выглядит почти так, как если бы мы погрузились в океан.

– Ты единственная проколола шары всеми шестью шипами. Обошла даже Дориана. – Я изумляюсь. Самого Дориана? Должно быть, мне послышалось. – Закрой рот, – Эмрик сердито смотрит на меня. – Ты похожа на рыбу.

– А ты на клоуна.

– А ты на…

– Замолчи, Эмрик. У нас есть проблемы серьёзнее. Например, уличные беспорядки. – Я бросаю взгляд в сторону ворот. – Как нам попасть домой? И как быть с мамой и Лирией? – Мне хватает ума не надеяться, что папа пришёл.

– Крейн нашла нас сразу после твоего выступления. Она понимала, что неприятности неизбежны, поэтому торопилась увести их. Вернёмся окольными путями.

Земля под нами дрожит.

– Возьмёшь колесницу. Я не допущу, чтобы Златошторм взбесилась в переулке и разнесла его ещё до начала гонки.

– Собираешься продолжить? – говорит Эмрик потрясённо. – Я как-то неясно выразился про волнения? Нужно вернуться домой и не высовывать носа, пока всё не уляжется.

– Если ты думаешь, что кто-то может раздавить меня сапогами, как улитку, – говорю я холодно, – то ошибаешься.

Брат вздыхает и принимается отцеплять повозку.

Эмрик выкатывает колесницу в переулок, я веду Златошторм на некотором расстоянии. Тьма укрывает нас на мгновение.

Я стряхиваю золотистое конфетти со щеки. Кажется, будто церемония открытия где-то за много световых лет отсюда.

Теперь мы видим: толпа сразу за воротами арены разразилась негодованием. Крики и наплыв людей. Ночь освещается вспышками. Я думаю о фейерверках и салютах, ярких и радостных, по ту сторону арены. Но знаю: светятся отнюдь не фейерверки. Это полыхают подожжённые палки в руках недовольных. Я крепко держу Златошторм. Пожалуй, чересчур крепко, и это скорее она направляет меня, нежели наоборот.

– Сегодня без жареных креветок и солёной чешуи, – бормочу я. Эмрик корчит гримасу.

Обычно после общественных мероприятий мы слоняемся по проспекту вдоль рядов закусочных. Именно там собирается больше всего народа. В нормальных обстоятельствах это самое безопасное место ночью, и пара козерогов следят за тем, чтобы так оно и оставалось.

Теперь же мы крадёмся окольными путями через кварталы съёмщиков.

– Когда ты повернула шипы Златошторм в сторону в последний момент – это было что-то, – хвалит меня брат.

Улыбка сходит с моего лица, когда я вспоминаю, что творится вокруг.

Улюлюкание и жуткий рёв недовольных начинают стихать в этой части города. Мы пересекаем несколько пустых улиц, чувствуя себя в большей безопасности, пока Эмрик не останавливается в начале следующего поворота. По ту сторону проплывает шумная толпа. Я прижимаюсь к стене, как можно аккуратнее, чтобы не испугать марилениху. Мы тихо сдаём назад и продолжаем двигаться до тех пор, пока нас не отделяет от арены по крайней мере половина острова. Верхняя часть величественного стадиона, освещённая тысячей блестящих огней, видна даже отсюда. Интересно, её можно заметить с соседнего острова? Этой ночью наверняка.

Когда дорожки уступают каменистой поверхности острова, грохот колесницы начинает перекрывать окружающий шум. Она слишком привлекает к нам внимание.

– Эмрик…

– Я не брошу тебя.

Златошторм резко щёлкает клыками на его голос, стукаясь головой о каменные стены переулка.

– Прекрати, – шепчу я, страх придаёт моему голосу стальную властность. – Знаю, ты устала, но лучше уж так, чем быть сожжёнными заживо. – Когда слова соскальзывают с моих губ, меня охватывает дрожь. Я смотрю на брата. Насколько серьёзны беспорядки? Не припомню, чтобы на моём веку земельщики хоть раз выходили на поверхность протестовать.

Должно быть, обстановка хуже, чем кажется, наполовину заглушаемая рёвом океана, который этой ночью обрушивается на остров со всех сторон. Холодная ночь глубока и темна, жуткая дымка беспорядков – единственный источник света.

Неуверенный ветер шелестит по похожим на кости переулкам. Отовсюду слышен шум голосов, испуганных и требующих. Что, если наш дом окружили? Они потребуют, чтобы я отступила?

Это всего лишь турнир.

Внезапно Златошторм взвизгивает, воротниковый плавник бьётся под привязью, пытаясь раскрыться. Я тут же делаю шаг назад. В темноте, на фоне инфернальных каменных стен, она похожа на ожившую тень.

Эмрик хватает меня за руку. Ладонь холодная.

Справа от меня воздух наполняет шипение. Оно становится всё ближе и ближе. Приземистые дома чернильно-чёрные, прочные и выстывшие. Я надеюсь, что внутри никого нет. Потому что высоко над ними поднимается облако дыма. В воздух подпрыгивает оранжевая искра, затем огонь, шкворча, распространяется по переулку, из которого мы только что вышли.

Возможно, я начала войну.

– Идём. – Я тяну за сбрую, но Златошторм сопротивляется. Воротниковый плавник продолжает биться под привязью. Она артачится, не желая идти вперёд, и нам не сдвинуться с места в темноте, а огонь всё ближе.

– Нужно сейчас же уходить, – говорит Эмрик. – Успокой её.

Но Златошторм упирается ногами и хлещет хвостовым плавником из стороны в сторону. Глаза горят красным.

– Ты иди вперёд. Я поведу её. Не спорь, – говорю я, когда он открывает рот, чтобы возразить. – Никто из нас не доберётся до дома, если продолжим так останавливаться.

Эмрик сыплет ругательствами и тащит за собой колесницу по неровной земле. Он поворачивает за угол и исчезает. Я слышу грохот повозки, пытаясь заставить Златошторм идти вперёд.

Интересно, кто ещё его слышит и может прийти на звук? Шум колёс довольно узнаваем. Ведь так? Люди в нынешних обстоятельствах сразу догадаются, кто тайно перемещается под покровом ночи.

Если брат пострадает из-за меня снова… Не могу даже додумать эту мысль до конца.

Раздаётся раскат грома. Крик. Глухой стук о стену и удар камня по телу.

Толпа кричит. Скандирует.

– Слава не для съёмщиков! Слава не для съёмщиков! Слава не для съёмщиков!

Внутри меня закипает ярость. Огонь пляшет на периферии зрения. Я встаю перед Златошторм.

– Пошла!

В этот раз она подчиняется.

Мы спешно проходим перекрёсток безо всяких происшествий, несмотря на всхрапывания Златошторм. Затем проскальзываем в переулок, похожий на те, что встречаются в опаловых трущобах. Потрескавшаяся земля. Открытые люки, из которых по воздуху разносится вонь канализации. Я сдерживаю рвотные позывы. Рептилии прячутся в каждой тени под странными окнами, которые плотно заклеены скотчем, но всё равно пропускают луч от пламени свечи.

Я поворачиваю за угол.

Путь перегородили три парня-земельщика. Они окружили Эмрика.

«Марилень. Кровь Эмрика стекает в воду, кожа посерела от яда».

Моё тело слишком мало для свирепой смеси страха и ярости, закипающей во мне. Я со всей силы бью ближайшего земельщика, сбивая его с ног. По костяшкам растекается пугающее тепло. За спиной слышится знакомый визг, но мне пока не до него. Справа раздаётся второй звук. Я отвлекаюсь на секунду. Кто-то хватает меня за руки. Мой крик тонет позади «Нет!» Эмрика и короткого хлопка где-то неподалёку.

Поначалу я думаю, что это выстрел, и мир сужается до игольного ушка. Дикий страх подступает к горлу, затем в плече вспыхивает боль. Удар настолько сильный, что я чуть не вывихиваю руку. Я чертыхаюсь и складываюсь пополам, конечности дрожат от боли, при всём этом пытаясь не дать мне упасть. Ладони с силой касаются земли. Чьи-то пальцы (и ногти) впиваются мне в кожу. Затем, прежде чем я успеваю подняться, меня тащат по острым камням. Другой нападающий борется с Эмриком.

Я встречаюсь с братом взглядом. Мы одновременно подаёмся вперёд. Внезапный, неожиданный всплеск силы застаёт парней-земельщиков врасплох. Я отталкиваюсь плечом и, спотыкаясь, поднимаюсь. Мышцы ног безжалостно сводит, пока я пытаюсь удержать равновесие, навалившись на стену. «Я билась с мариленями, это всего лишь люди». Я забываю про боль, усмиряю её и заставляю себя выпрямиться.

Мы с Эмриком стоим спиной к спине против трёх парней-земельщиков.

Мы здесь одни. Я не в лучшей форме, а Эмрик ранен. Только поэтому нас почти одолели.

Гипс Эмрика окрашивается в алый. Я чертыхаюсь.

– У тебя кровь.

– То ли ещё будет с тобой, – хрипит один из парней.

Мне ненавистно то, как они смотрят на меня. Не только из-за того, что один из них только что сказал, а ещё и потому что они искренне в это верят. Этот парень считает, что он непобедим, а я слабачка. Такое место выделили мне в этом мире. Не потому ли я вынуждена выпрашивать лекарства для сестры? Не потому ли мне приходится каждый год рисковать в воде своей жизнью и жизнью брата?

Чтобы у нас была крыша над головой. Чтобы у нас была еда.

Но темнота как сейчас – это мир, каким я знала его всегда.

Я загораживаю Эмрика, не обращая внимания на его попытки схватить меня за руку и оттащить назад. В этот раз визг разрезает воздух резче. Ближе.

– Что это? – Именно брат задаёт этот вопрос. Неудивительно, что он догадается первым. Позади парней-земельщиков, с той стороны, откуда я пришла, раздаётся рычание. – Корал. – В голосе Эмрика теперь звучит испуг. – Где твоя марилениха?

Услышав его тон, парни-земельщики словно языки проглотили. Один из них делает шаг назад и натыкается на приспособу, которую я открыла, прежде чем присоединиться к заварушке.

Я широко улыбаюсь.

– Вы всё сказали?

В этот самый момент Златошторм, не сдерживаемая привязью, прыгает на них сзади.

А после – сплошь крики.

Мне удаётся схватить привязь прежде, чем случится непоправимое. Но я знаю: эти трое никогда не забудут сегодняшнюю ночь, как бы далеко они ни убежали.

Голося по пути.

До утра ещё долго. Несмотря на моё вызванное адреналином безрассудство, страшно представить, что бы произошло, не успей я усмирить Златошторм, – я рада, что сделала хоть что-то.

Эмрик морщится, когда марилениха поглядывает в его сторону, принюхиваясь к воздуху. Она чувствует кровь на нём.

Брат говорит:

– Ты их знаешь?

– Нет. И не желаю. – Разве это что-то бы изменило? Они могли нас убить, не спугни их Златошторм. Закричи кто-то из земельщиков в обычную ночь – нас с братом пристрелили бы на месте, Охотники мы или нет. Извини меня, Эмрик, за мою беспечность.

– Участвовать в гонке славы – это одно. – К настоящему моменту звуки беспорядков снизили градус, так что голос брата разносится по пустому переулку эхом. – Ты знаешь: я с тобой, если ты твёрдо намерена продолжать. Но едва не убить парней-земельщиков?

– Но ведь не убила! – Меня не то чтобы совсем не пугает то, что я сделала и что может произойти, если мерзавцы нажалуются. Но я не желаю слышать об этом от Эмрика. Марилениха всхрапывает. Я повторяю медленнее: – Не убила, – затем говорю ему то, что твержу себе с тех пор, как прошла на турнир: – Всё это будет неважно, когда я надену корону чемпиона.

Но не думаю, что сумела убедить брата.

Сегодня ночью океан в своей ярости достигает проспекта, и, возможно, это единственная причина, почему земельщики не добрались до моего дома. И всё же три улицы позади нас охвачены огнём. Дома сожжены дотла только потому, что я участвую в гонке славы.

В глубине души я в ужасе. Какие новые беды ждут нас впереди?

Глава 11

Тело коченеет, когда Эмрик стучит в дверь моей спальни.

– Солнце уже давно взошло! – Я закрываю уши руками, но грохот не прекращается. – Поднимайся, Корал, – зовёт он, снова пиная дверь.

Должно быть, брат очень собой доволен. Когда в последний раз ему приходилось будить меня, а не наоборот?

Я приподнимаюсь на руках. Мышцы дрожат. Выдуваю воздух через рот, плюхаясь обратно на матрас. Он очень старый, твёрдый как камень, и я едва не ломаю о него челюсть. Прижимаю ладони к лицу, на котором отпечатались складки простыни, и с него осыпаются золотые блёстки.

К тому моменту, когда я открываю дверь, Эмрик готов её выломать.

Но на меня прыгает Лирия, и мы оба отлетаем в стороны.

– Ты такая молодец! Златошторм сияла! Я всё видела! Крейн дала мне место наверху! Я всё-всё видела! Знаешь, там был огромный марилень-воздушный шар! Столько нарядных людей! Видела серебристый салют? – кричит сестрёнка, захлёбываясь, почти кашляя.

Я смотрю через плечо на Эмрика. Сегодня он распустил волосы. Наверное, прячет синяки, раскрасившие часть лица без татуировок. Он указывает на нашу сестру и качает головой. Выходит, Лирия понятия не имеет, что произошло на церемонии открытия.

– Землевластитель заключила ночью какую-то сделку, – говорит он тихо. – Насколько я понимаю, разыгрывает карту, будто задумка изначально была её. Один съёмщик среди участников. Само собой, ковчевники забурлили, как море. – Эмрик усмехается. – «Почему Охотник?» «Почему не мы?»

Я скептически хмыкаю.

– Трусы.

Эмрик закатывает глаза.

До тех пор пока Землевластитель контролирует ситуацию, чем бы ей та ни была выгодна, можно не беспокоиться. Гонка славы – дорогостоящее мероприятие, Минос не позволит кучке озлобленных заносчивых съёмщиков или земельщиков всё испортить.

Я расслабляю плечи и спрашиваю Лирию:

– Выпила лекарства?

Она живо кивает. Лицо раскраснелось – так непохоже на её обычный вид. Радость сестры неподдельна. Настолько искренна, что сердцу у меня в груди становится тесно. Будь у меня такая возможность, я бы заморозила время на этом моменте.

Эмрик пытается оторвать Лирию от меня.

– Дай ей встать. – Он почти смеётся.

Но я отталкиваю его и прижимаю Лирию к себе: к чёрту боль. До чего здорово видеть её такой радостной! Больше всего мне не хватало смеха сестрёнки и её заразительного веселья. Только я целую её в щёку и она наконец выскальзывает из моих объятий, как в коридоре раздаётся голос папы.

Эмрик без усилий подхватывает Лирию на руки и, когда та тянется убрать из моих волос ещё несколько золотистых конфетти, произносит:

– Папа хочет поговорить.

Устав от разговора ещё до его начала, я натягиваю куртку и иду вниз.

Единственный источник света в прихожей – тот, что проникает сверху лестницы. День тёплый. Чего не могу сказать о выражении папиного лица.

– Ты сейчас же прекратишь этот идиотизм, – говорит он.

– Выгонишь меня, папа? – Тогда людям вроде парней-земельщиков, напавших на нас с Эмриком ночью, будет проще со мной разделаться. Но неужели он не видит, как тяжело существовать таким, как мы? Для него эти каменные стены – весь мир. Как быстро их бы у него отняли, не охоться мы с Эмриком вместо него?

– Когда ты стала… такой? – говорит он.

Мы с отцом смотрим друг на друга с разных концов комнаты. Темнота не кромешная, но это легко представить. В пропасти между нами всегда будет недоставать света.

– Не слышал, как Лирия только что смеялась? – спрашиваю я, быстро моргая, не в силах справиться с резью в глазах. – Неужели не скучаешь по этому?

Его лицо остаётся прежним. Если папин взгляд и выдаёт какие-то чувства, я не замечаю этого в темноте.

– Тебе не разрушить семью своим безрассудством.

«Ты сам-то себя слышишь?»

– Я уже в турнире. Землевластитель разрешила лично.

– Как я уже сказал, – продолжает отец, словно совсем меня не слышит, – тебе не разрушить эту семью.

– Ладно. Я пошла. Ухожу из дома, – говорю я запальчиво.

– И куда подашься?

– Где угодно лучше, чем здесь.

Я резко разворачиваюсь и удаляюсь из прихожей. Эмрик ждёт меня на лестнице. Он ничего не говорит. Ему и не нужно.

Папин голос раздаётся позади нас эхом:

– Хоть немного сэкономим.

Когда мы вернулись домой прошлой ночью, Эмрик предупредил меня, какой реакции ожидать от папы. Он даже посоветовал мне не входить в дом и остаться в стойлах, пока всё не уляжется. Но я не послушала. Думала, беспорядки заставят папу изменить мнение, вызовут у него здоровую злость. Он дождался мамы с Лирией и сразу лёг спать.

Я отталкиваюсь от стены конюшни, устраиваясь на низкой скамейке. Златошторм в своём стойле в дальнем конце пустых секций. Я оставила медную привязь вокруг воротникового плавника, но сняла вторую её часть. Сейчас Златошторм спокойна, занимается своими делами, свободно разгуливает по конюшне. Ни я, ни Эмрик не сочли нужным снова её запирать. Как интуитивная укротительница, я работаю в основном с мариленями помоложе. То, что такая взрослая особь доверяет мне, – из ряда вон. Это странное доверие ко мне установилось только потому, что я вывела её во внешний мир.

– Поселиться в конюшне не выйдет, – говорит Эмрик. – Хотя бы потому, что здесь воняет.

– Это всего на неделю, – тихо говорю я.

Эмрик садится рядом со мной.

– Не рассчитывай на…

– Не желаю об этом слышать, Эмрик. Я устала. Единственное, чего я хочу, – тренироваться. Всё свободное время. – В моём голосе сквозит отчаяние. – Мне нужно, чтобы ты поверил в меня по-настоящему, а не на словах. Если не собираешься мне помогать, хотя бы не мешай.

Между нами повисает молчание. Каменная скамейка впивается в бёдра, усиливая свинцовую тяжесть боли в ногах. Я делаю вдох. Океан бурлит в воздухе, по острову ещё бродит призрак вчерашнего прилива.

– Почему гонка славы?

– В смысле? Нам нужны деньги.

– Мы могли бы заняться контрабандой для Горькоцветы. Не на базе, раз уж нас внесли в чёрный список, но ей всегда нужны люди на других островах. Нам бы не составило особого труда пересекать море. Но вместо этого ты сунулась на турнир. Зачем?

– Ну… – Я хмурюсь. – Не знаю. Это законно и происходит в открытую, так что вряд ли приведёт к новым проблемам, когда получим золото.

– Нет, не то. Дай знать, когда поймёшь. – Эмрик наклоняется вперёд, волосы рассыпаются по плечам, закрывая подвязанную руку. – Вставай, уже и так потеряла кучу времени. Пора на тренировку.

У возниц гонки славы есть доступ к подземной арене, где имеются учебные тренажёры. Но чтобы попасть туда, мне придётся пройти через весь остров. Окольные пути не очень-то выручают под солнцем. К тому же мне не хочется проходить так близко к улицам, которые сгорели из-за меня.

Вместо этого я спускаюсь вниз. Полоса серого песка, опоясывающая берег, скрыта за утёсами, оно и к лучшему. В Солонию прибыли земельщики со всего Офира. Им наверняка нет дела до волнений и протестов, пока те не касаются их напрямую. Для них остров погружён в празднование, сверкая огнями и украшениями даже днём. Земельщики, попирающие покой наших пляжей, – часть гонки славы. Они всегда прибывают вот так: внезапно и толпами, масса размытых лиц. Пьют, горланят и распихивают друг друга. Словно гнездо рапторов, спущенное на косяк рыб.

Солнце висит отполированным диском, скалы отбрасывают тени на берег. И всё же я дрожу от холодного ветра. Хотя этот самый ветер заглушает звуки острова, где, как я знаю, народ перемывает мне кости, сговаривается, как сделать так, чтобы меня дисквалифицировали. Пожары прошлой ночью потушили только физически.

Я бессильна, пока у меня не будет достаточно золота, чтобы заткнуть им всем рты.

Златошторм начинает нервничать. Улавливает моё настроение. Возможно, все марилени это умеют, но мы слишком плохо их знаем. В конце концов, когда я в последний раз проводила столько времени со взрослой особью? Папа всегда запрещал нам привязываться.

«Домашние питомцы из чудовищ скверные», – вечно говорил он.

Я останавливаюсь за грудой камней, вода набегает на берег. Златошторм хлещет хвостовым плавником и фыркает на океан. Рука дрожит, когда я тянусь к привязи. Неужели нельзя создать практичную версию приспособы, которую используют во время самой гонки?

Наверное, вся суть в опасности.

Я сглатываю и осторожно затягиваю хомут вокруг шеи Златошторм. Привязь плещется в воде у нас под ногами.

Златошторм вскидывает голову, отскакивая чуть назад, пока дышло колесницы не пригвождает её к месту. Она раздражённо взвизгивает, но возвращается. Так-то лучше. Кажется нелогичным заставлять её слушаться с помощью посоха. Я залезаю в короб, основание колесницы опасно шатается. Поводья обвиваются вокруг ладоней, когда я выпрямляюсь.

Резко тяну на себя.

Златошторм не шелохнётся. В отличие от зала возниц, здесь нет других мариленей. Ей не перед кем демонстрировать превосходство. Она не трогается с места.

– Какая ты ленивая, – упрекаю её я.

В ответ она лишь шлёпает ногой по воде и взмахивает хвостовым плавником. Я спускаюсь с колесницы. Пасть Златошторм открыта. Марилениха нюхает воздух. Дым. Он не такой, как прошлым вечером, – где-то жарят морепродукты.

– У тебя будет столько еды, сколько захочешь, когда закончим.

Златошторм рычит. Мариленя не проведёшь.

Но мне нужно заставить её слушать. Вот бы здесь сейчас был Эмрик. Может, вдвоём мы бы что-нибудь придумали. Я снова забираюсь в колесницу, натягивая поводья и умоляя.

Так продолжается, кажется, целый час.

Я уже собираюсь сдаться, когда океан клокочет.

– Что за…

Златошторм срывается вперёд.

К океану.

Мой мир превращается в ветер и воду, стихии не щадят моих чувств. Соль попадает в рот. Златошторм такая быстрая…

Только эта мысль приходит мне в голову, как пальцы пронзает боль, и я лечу.

Падаю на землю, поводья запутываются в руках. Они тянут Златошторм, и она разворачивается назад, стремительно выходя из воды. Колесница вращается с силой камня, брошенного через океан. Ударяется о мои ноги.

Боль сотрясает кости с такой силой, что у меня пропадает голос, и изнутри вырывается лишь испуганный вздох.

Златошторм воспринимает это как приглашение к нападению и разражается исступлённым криком. Она живое взбешённое существо. Пасть алая, как кровь, свирепый язык скользит между острыми резцами.

Кости леденеют от ужаса. Я не в силах пошевелиться. Хотя она рычит мне прямо в лицо.

Я на земле, ладони зарываются в песок. Марилениха угрожающе нависает надо мной. Призрачные глаза даже бледнее обычного, ноздри дико раздуваются. Одно движение шеей, и моя голова окажется у неё во рту, зубы раздерут мою шею в клочья. Затем она войдёт в воду, а Эмрик, вероятно, обнаружит здесь мои останки. Марилениха смотрит на меня змеиными мутными глазами. Я не двигаюсь. Заставляю себя застыть, как утёсы позади меня.

Воротниковый плавник вспыхивает.

Златошторм бросается на меня. Гигантский зуб целится мне в лицо. Я шарахаюсь от неё, прилив вдоль берега тянет меня вниз, словно сила притяжения.

Как обуздать взбесившегося мариленя?

В конюшне я делала это тысячу раз.

Почему же забыла теперь?

Мысли рассыпаются во все стороны, но я не смогу вечно от неё бегать. Она не выдохнется. Златошторм топает задними лапами по земле, и меня обдаёт водой с песком. Соль попадает в глаза и рот.

Белые глаза горят хищным расчётом.

Отец всегда говорит: «Разгневанный олень – ослеплённый олень».

Как это понимать? Я знаю, что стоит за словами, но почему-то не могу вспомнить.

Мышцы рук дрожат.

Чувства ослеплённого мариленя притуплены. Им движет лишь первобытный инстинкт. Так было со зверем, напавшим на Эмрика.

Брат кричал мне, чтобы я схватила мариленя за хвостовой плавник – это проще, чем удержать плавник-гриву. Эта часть тела помогает им ориентироваться в пространстве.

Я бегу к Златошторм. В крови поднимается паника.

«Хоть бы сработало».

Златошторм всё ближе и ближе, вот-вот вопьётся в меня… но, прежде чем у мариленихи появится возможность, я проскальзываю под неё, забуравливаясь в мокрый песок подо мной, и хватаю поводья.

Они цепляются за рога Златошторм, и она резко останавливается. В руках пульсирует кровь. Я тяну. Но Златошторм прыгает вперёд, и я падаю на землю. Череп звенит, затуманивая зрение. Златошторм тут же пятится – с той же бешеной скоростью, и я едва успеваю свернуться калачиком, чтобы не быть растоптанной.

Пляска смерти.

Златошторм вскидывает голову. Она убьёт меня, стоит ей высвободиться. Я держусь за поводья изо всех сил. Она сопротивляется и тащит меня за собой. Я кричу. Как мне выпутаться из положения? Времени нет! Голову пронзает боль.

Как вдруг короткий пронзительный свист прорезает воздух где-то неподалёку. Златошторм внезапно останавливается, навострив уши. Она оглядывается по сторонам и отступает от меня на шаг. Словно последних нескольких секунд и не было.

Я встаю, ноги дрожат; вспотевшая, злая, по лицу текут горькие слёзы.

Если я не в состоянии держать в узде своего мариленя, что вообще я могу? Возможно, земельщики правы. Турнир – их территория, и они никогда не позволят мне просто быть. Я всегда буду той, кто прячется в свою раковину, чтобы не мешать другим, и уступает дорогу, даже если это мне преграждают путь.

Или спускаются за мной на пляж.

Я всегда буду той, кто останавливает меня на каждом шагу.

– Думала, мы балуемся с игрушками? – Этот голос мне слишком хорошо знаком. Я судорожно вздыхаю и одёргиваю себя. Силуэт на фоне неба смотрит на меня сверху вниз. Дориан Акаян. Как давно он здесь? Видел, как я ревела? Я поворачиваюсь, подстёгиваемая его дерзостью. Златошторм совершенно спокойна. Словно никогда и не скалилась. – Собиралась взять мариленя и выиграть турнир, словно океанические олени – крошечные мерельрыбки?

– Кого пытаешься убедить? – говорю я, хотя у меня нет желания с ним общаться. Уголки глаз продолжает пощипывать. – Уж я-то знаю, как легко некоторые забирают мариленей и с них взятки гладки.

Дориан сбегает на берег трусцой. Двигается уверенно. Словно падальщик. Когда-то мы оба были там наверху, спускались со скалы, осторожно поддерживая друг друга. Я тяжело сглатываю. Ностальгия по нему – последнее, что мне нужно.

А что нужно ему? С чего он взял, что может вот так просто подойти ко мне? Это место не увидеть с пляжа. Со стороны кажется, будто оно полностью под водой. Вот почему я решила здесь потренироваться.

«Хорошенькая вышла тренировка», – думаю я горько.

К тому моменту, когда Дориан оказывается внизу, я уже снова взяла Златошторм на привязь. Она фыркает и всхрапывает, но не делает резких движений.

Двойной воротник Дориана поднят для защиты от холодного океанского бриза, заостряя черты лица. Ржаво-рыжие волосы собраны на затылке простой лентой. Непривычно. В тени утёсов их цвет кажется ещё темнее. Он останавливается передо мной. Слишком близко. Словно хороший знакомый. Или человек, привыкший, что перед ним расступаются.

– Перемена ветра влияет на колесницу так же сильно, как вес, который она перевозит, – замечает Дориан. Кто говорит с таким безмятежным спокойствием, пытаясь унизить другого? Мой взгляд скользит к шнурку вокруг его пальцев. На нём висит что-то вроде свистка. Дориан замечает, куда я смотрю. – Забавно: на мариленей охотишься ты, но разбираюсь в том, как их обуздать, я.

Тот пронзительный звук. Златошторм тут же унялась. Всё благодаря свистку. В глазах Дориана сверкает вызов. Он хочет, чтобы я попросила у него свисток, так он сможет вернуть долг.

– Трюки менестреля в сапогах вряд ли помогут против природы во всей её необузданности.

Если в его глазах прежде и проглядывался какой-то намёк на былую дружбу, то теперь он полностью исчез. До меня резко доходит: Дориан Акаян – земельщик.

– Тебе нечего делать на гонке славы, – произносит он мрачно. – Кровь земельщиков веками полировала трассу арены. Что может привнести съёмщик? Пот и слёзы. Думаешь, раз охотишься на мариленей, умеешь их контролировать? Ты и с этой-то не справляешься. Не останови я её, ты бы умерла. Вот что такое съёмщики в этом мире. Один миг здесь, а в следующий уже нет. Забытые. Гонка славы кипит жизнью. Она про борьбу и победу. Нашу борьбу и нашу победу. Думаешь, сможешь обойти нас? Обойти меня?

– Да. Я в этом уверена, – рявкаю я.

Он такого не ожидал. В глазах гаснет жестокий блеск. Но Дориан быстро приходит в себя.

– Роготон беспрекословно подчиняется каждому моему слову. Можешь сказать то же про свою марилениху?

– Роготон был мой, прежде чем стать твоим! – выпаливаю я.

Сдавленное молчание, которое повисает между нами, когда мы выплёскиваем раздражение, открывает путь всему – всему, что мне не хочется вспоминать. Всему, что я похоронила глубоко в душе.

Здесь всё началось, на этой скрытой утёсами песчаной косе, о которой больше никто не знал.

Раз в неделю Дориан приходил ко мне с серебристым мариленем, Роготоном, и я помогала ему тренироваться у воды. В те времена черты его лица были мягче, а взгляд яснее. Волосы – такими же рыжими. Позже он признался мне, что не знал, что делает, только притворялся. Дориан нуждался в моей помощи гораздо больше, чем показывал.

Вернувшись в первый раз, тихий, как привидение, и едва не напугавший меня до смерти, он сказал:

– Роготону здесь нравится больше.

От неожиданности я вытащила посох. Чуть не сшибла его с ног. Мой посох у его подбородка, руки Дориана подняты в изумлённой капитуляции, и я тяжело дышу.

– Роготон наверняка знает, как тут порой опасно, – говорю я.

Дориан пожимает плечами.

– Не опаснее того, к чему он привык.

Я опускаю посох и протягиваю руку.

– Корал.

– Знаю, – говорит он, пожимая мне руку. – Дориан.

Он с удовольствием тренировался и узнавал новое о мариленях. Эмрику это слишком быстро надоедало, но Дориан был ими увлечён. Его интуиция была развита почти так же хорошо, как моя. Дориан понравился Роготону. Что, как я выяснила, для него проще простого.