Текст книги "Осколки нашей истории"

Глава 7

– Итак, твой талант – писательство. Расскажи об этом больше? Для чего ты пишешь? Что твои книги привнесут в мир?

Я сижу перед Александрой Владимировной, преподавательницей социологии, а по совместительству – одной из организаторов конкурса «Мисс Белый халат», и глупо хлопаю ресницами.

На сегодняшней репетиции мы разбираем, с чем будем выступать на конкурсе талантов, и я, по наставлениям всех близких, таки решила рискнуть. О чем теперь ой как жалею…

Первые же стандартные вопросы выбивают почву из-под ног. И пусть в небольшом кабинете, где обычно у нас проходят пары, сейчас мы с Александрой Владимировной один на один, все равно чувствую себя неловко. «Собеседование» на номер в конкурсе прохожу третья, как и выпало по жребию. Дожидаясь своей очереди, я видела, с какими довольными лицами выходили первые девчонки. Одна – певица, другая мастерски исполняет танец живота. Даже не знаю, что они так долго обсуждали с Александрой Владимировной за закрытой дверью. Музыку, наряды, спецэффекты?

Но, нужно сказать, остальные девушки, которые сейчас ждут в коридоре, тоже не выглядели встревоженными. Каждая давно выбрала, что именно будет демонстрировать на конкурсе.

А вот я…

– Ну же, Ангелина! Это ведь простые вопросы. – Преподавательница разъединяет сцепленные в замок руки и разводит их в стороны ладонями вверх. Будто ждет, что положу в них ответы, которые у любого писателя должны от зубов отлетать. – О чем ты думаешь, когда садишься писать новую главу? Ради чего ты ищешь тропу к чужим сердцам?

Громко тикают часы, висящие над глянцевой доской. На исцарапанную парту, за которой сижу, сквозь окно падает оранжевый солнечный свет. Перебираю пальцами, и моя тень повторяет это движение.

– Не знаю, – с ранее незнакомой досадой говорю я. – Я начала писать из-за бабушки…

Александра Владимировна участливо подается вперед. Наверняка думает, что наконец-то смогла выдавить из меня хоть что-то! Я нехотя и очень кратко выкладываю историю того, как пришла к творчеству. Говорю о бабушке, о ее сказках и о том, что, когда пишу, не чувствую себя одинокой.

– Мне нравится убегать в свои миры. Так я отдыхаю и хочу, чтобы отдыхали и другие, – заключаю я с улыбкой, но та стекает с лица, когда понимаю, что преподавательница моей радости не разделяет.

Она стучит ручкой по столу. Подперев левой ладонью лоб, педагог смотрит на листок с таблицей, где напротив моего имени пока что пустота.

– Этого мало, Ангелина. Как-то… несерьезно.

– Несерьезно, что я пишу, чтобы отдохнуть? Потому что это приносит мне радость? – Глухой смешок слетает с губ. – Сомневаюсь, что другие участницы танцуют, чтобы пробудить в зрителях веру или патриотизм.

Прижимаюсь спиной к спинке стула и отворачиваюсь к окну. Солнце целует щеки, но они розовеют отнюдь не из-за этого. Последнее, чего ждала, так это быть пристыженной за свое творчество.

– Ангелина, это другое.

О да. Конечно!

– В моих историях есть мораль, но я никогда не садилась за книгу с мыслью, что через свое творчество хочу кого-то поучать. Каждый вынесет что-то свое, важное именно ему.

Преподавательница категорично качает головой.

– Литература – это всегда о глубоком. Это искусство, которое способно забираться в души, менять образ мышления и заставлять сердца пылать!

– А как же литература для отдыха? Книги, которые читаешь, чтобы отвлечься и расслабиться? – стараюсь говорить спокойно, но все равно чувствую, что мы с Александрой Владимировной не сойдемся. – Что, если я не хочу заставлять кого-то пылать? Я просто пишу о приключениях, потому что это… весело.

Последнее слово срывается с губ полушепотом. Преподавательница, даже не дослушав, качает головой и еще быстрее постукивает по парте. Будто нам тиканья часов недостаточно среди раздражающих факторов.

– Так в своем выступлении говорить точно нельзя, – отрезает она, и я вскипаю.

– Почему? Это ведь правда.

– Потому что такой ответ покажет тебя неглубокой, поверхностной личностью.

Делаю вид, что не услышала ничего обидного, и хмурюсь:

– Зачем мне вообще говорить о том, для чего пишу? Я не могу просто показать свою книгу, сказать о ней пару слов и все?

– Это не рекламное мероприятие, а конкурс. Вы показываете свои особые умения, которые выделяют вас среди других.

– Я написала и издала книгу. Это недостаточно круто для вашего конкурса?

Александра Владимировна медленно снимает очки и откладывает их в сторону вместе с ручкой. Заметку в таблице напротив моего имени она так и не делает.

– Нам нужен эффектный номер.

– Жаль, что я не умею петь или показывать фокусы, – с притворной грустью вздыхаю я, но преподша ведется.

– Именно поэтому тебе нужна хорошая речь. Подумай над ней до следующей недели, потом обсудим.

– Но я уже сказала все как есть. Нового ничего из себя не выдавлю.

– Тогда придумай. Никому не понравится слушать о книге писательницы, которой, оказывается, нечего сказать даже о себе.

На меня будто выплескивают стакан холодной воды.

Хорошо, что этот разговор никто не слышал.

Встаю из-за стола и, ничего не говоря, иду к двери. Касаюсь дверной ручки, и в этот момент меня окликают.

– Ангелина, я уверена, что тебе есть, что сказать. Ты ведь не просто так хочешь, чтобы книгу прочло как можно больше людей? Книги – это твой голос. Наверняка есть какая-то цель, ради которой жаждешь, чтобы он звучал громче. Просто ты сама еще не до конца это поняла.

Толкаю дверь и вылетаю в коридор. В кабинет входит следующая счастливая претендентка, и это еще больше на меня давит. Возвышенные цели, глубокие морали…

У меня есть голос, но я не знаю, зачем «пою». Может, тогда грош цена моему творчеству?

Спускаюсь в гардероб за курткой, размышляя о том, что настроения на построенные планы нет. Сегодня я собиралась сходить к Богдану, чтобы поговорить. Написать или позвонить не выйдет – он заблокировал меня везде. Остался только вариант прикрепить сообщение к банковскому переводу, но и тот я испробовала. Под переводом в один рубль написала «Надо поговорить», но не получила ни ответа, ни своего рубля обратно.

Я рассказала Мари все, что случилось на встрече с Дашей, в тот же день. Утаила только слова девушки о рехабе и зависимости, которые та обронила случайно. Теперь Мари настаивает, что нужно встретиться с Богданом и обсудить все лично, ведь мы оказались в одной лодке. Понимаю, но настроиться все равно не могу. Несколько дней собиралась с силами, хотела пойти сегодня, но тет-а-тет с преподавательницей выжал из меня все соки.

В другой раз.

Покидаю стены университета вместе с последними солнечными лучами и выхожу на заснеженное крыльцо, где и замираю. Фил сидит на перилах и с улыбкой смотрит на меня. Из-под красной шапки вниз, к телефону, зажатому в смуглой руке, бегут наушники. На коленях он держит большой бумажный пакет.

Чувствую, как от его теплого взгляда заряжается моя внутренняя батарейка. Хочу согреть его ладонь нежными касаниями и дыханием, но боюсь, что это неуместно. В последнюю нашу встречу мы наговорили друг другу много лишнего.

Я часто думала об этом и поняла кое-что очень важное.

Я обижалась на Фила за его скрытность, хотя он сразу дал понять – он сделает все, дабы не пустить меня на темную сторону своей жизни. А я все рвалась, долбилась в запертую дверь, искренне считая, что чувства растопят неприступность Фила и он откроется мне.

Ждала, что Фил подстроится под идеальный образ в моей голове, чтобы мне было спокойно и комфортно. И как же тошно осознавать, что пыталась прогнуть Фила под себя. А ведь он предупреждал – просто не будет. Сказка в моих фантазиях никогда не станет явью.

Не хочу думать, что поспешила с решением. Неужели слишком домашняя, привыкшая к спокойной жизни, я зря пытаюсь разделить судьбу с тем, кому покой только снится?

Но вот Фил встает, протягивает мне руку, и я понимаю, что другой выбор сделать просто не могла.

– Прости меня, – выпаливаю вместо приветствия и порывисто обнимаю Фила.

В грудь упирается что-то жесткое внутри пакета, который Фил держит перед собой. Он ласково отстраняет меня, поглаживая по щеке. Пальцы холодные, но их касания все равно обжигают.

– Осторожно, Ангел. Не сломай свой подарок. И за что ты извиняешься?

«За то, что просила о невозможном. За наивность».

– За то, что нарушила наше правило. Ты установил его, чтобы избежать лишних ссор, но я все равно ее затеяла.

Я настолько глубоко ныряю в печаль и стыд, что до меня далеко не сразу доходят слова Фила.

– Погоди. Подарок?

– Ну наконец-то спросила!

Фил открывает пакет и вынимает из него нечто упакованное в крафтовую бумагу. В моих руках оказывается что-то жесткое снизу, не слишком тяжелое. Хочу потрогать запакованный сюрприз сверху, но Фил перехватывает мою ладонь:

– Не-не! Не стоит. Давай лучше помогу.

Он отгибает бумагу, чтобы я могла видеть, что под ней прячется, и довольно выпячивает грудь. Я смеюсь, а Фил гордо спрашивает:

– Нравится? Специально для тебя выбирал.

Не могу сдержать звонкий хохот, который Фил принимает за высшее проявление восторга. И мне на самом деле нравится: на лимонном деревце, сидящем в ярком зеленом горшке, висят еще молодые плоды. Скоро при должном уходе они станут желтыми, как аскорбинка. Я бы хотела увидеть, как это происходит на моих глазах.

Но еще больше я бы желала подглядеть, как именно Фил украл этот горшок с растением из продуктового, в который мы с одногруппниками порой бегаем на перерывах за соком и слойками с ветчиной.

– Спасибо! Это незабываемый подарок! Даже не представляю, где ты взял это деревце.

Мы спускаемся по лестнице и выходим на тропинку, ведущую к остановке. Фил прячет дерево обратно в слои крафтовой бумаги, чтобы то не замерзло, а затем подозрительно щурится.

– Погоди. Ты что…

– Все поняла, – заливисто хохочу я. – Не волнуйся, ругаться не буду! Парни из группы давно на Куксю посматривают… Если бы не ты, то они бы его забрали.

– Куксю?

– Мы так дерево прозвали. Часто в тот магазин ходим и заметили, что его почти не поливают. Вряд ли растению это нравится, поэтому и имя такое.

– Хорошо, что щенку я имя сам выбрал, а не обратился к вам, – добродушно выдает Фил и переплетает наши пальцы. – Вы бы его Заморышем обозвали.

– Во-первых, не назвали бы! Я пишу книги, забыл? А потому знаю, как важно красивое имя. А во-вторых, с чего это ты вдруг щенку имя дал? Я думала, ты отдашь его в приют, как только мелкому станет лучше.

После того вечера, когда Фил подобрал щенка, выяснилось, что у малыша воспалены глазки и ранена передняя лапка. Фил сказал, что в таком состоянии щенка в приют лучше не передавать. Кто знает, как о нем там будут заботиться? Смогут ли выходить или вовсе откажутся от проблемного питомца?

Он решил, что займется щенком, пока тому не станет лучше. Но теперь, судя по тому, что у белого комочка появилось имя, вряд ли Фил сможет так легко с ним проститься.

– Я решил оставить Пломбира себе.

– Пломбир?! Ты назвал пса в честь мороженого? – Из горла вырывается смешок, но долго хохотать не получается. Мое веселье тонет в сладкой лужице умиления, едва представляю, как Фил возится с мелким…

Я так хочу увидеть это своими глазами.

– А что такого? Он белый, как ванильное мороженое. А когда мы его подобрали, был таким же холодным.

Ну все. Это выше моих сил.

Красивый парень, который любит животных? Поцелуй меня. Здесь и сейчас!

Дергаю Фила за воротник куртки, заставляя наклониться, и вжимаюсь своими губами в его. Сначала он будто не понимает, что происходит, но уже в следующую секунду отвечает мне так же горячо и трепетно.

– Ты тоже меня прости, – вдруг отстранившись и прижавшись лбом к моему виску, шепчет Фил.

– За что? – влажные губы щиплет от холода.

– За то, что не оправдываю ожиданий.

Стираю недопонимание между нами еще одним поцелуем. Хочется прижаться к Филу, спрятаться в его руках, но этому мешает лимонное дерево.

Украденное. Лимонное. Дерево.

И либо со мной что-то не так, либо я просто устала бороться с тем, с чем справиться не в силах, но я не испытываю ни стыда, ни огорчения. Фил украл для меня дерево? Что ж, это странно, и однажды мы над этим посмеемся. Но пока я хочу наслаждаться тем, что имею.

– Нужно занести дерево в тепло, – поглаживая мою щеку подушечкой большого пальца, напоминает Фил. – Если хочешь, завезем дерево к тебе, а потом погуляем?

– Мы бы могли просто пойти к тебе. Это ближе и…

И мои родители не станут устраивать сцен.

– И я хочу поиграть с Пломбиром.

Я жду, что Фил откажет. В конце концов после того осеннего вечера, когда мы признались друг другу в симпатии, я в квартире Фила больше не появлялась. Слишком живы были еще воспоминания о побоях на его теле. Мне не хотелось возвращаться туда, где все окончательно рухнуло.

Но теперь я будто переломила что-то внутри себя и оставила это позади. Я готова.

– Поехали, – кивает Фил и ведет меня к остановке.

* * *

Квартира с голыми стенами и почти полным отсутствием мебели уже не кажется такой пустынной благодаря Пломбиру. Он выбегает в коридор, когда мы даже порог переступить не успеваем. Счастливо тявкает, виляет крошечным хвостиком и лижет все, до чего может дотянуться: сначала мои сапоги, а потом руки, которые протягиваю к нему.

– Все. Он теперь не отстанет от тебя, – смеется Фил. Но едва он разувается и направляется в глубь квартиры, Пломбир семенит за хозяином.

Неторопливо снимаю верхнюю одежду и оглядываю знакомый интерьер: обшарпанные стены со старой побелкой, потрескавшаяся краска на плинтусах, выцветший линолеум и минимум еще советской мебели сгущают в душе тучи. Здесь витает ощущение неопределенности, какое испытываешь, стоя на пороге переезда. Будто оставляешь позади один этап и готовишься шагнуть в другой.

Только вот жизнь Фила застыла в одном эпизоде. Он стоит будто на границе между прошлым и настоящим, но никак не может вырваться из темных пут.

– Ангелина! Хочешь есть? У меня есть жареная картошка, – кричит с кухни Фил, а ему вторит Пломбир.

Вот кто голоден больше всех!

Пока Фил накрывает скромный ужин, я вожусь с Пломбиром. В вечер, когда мы нашли его и спасли от мелких хулиганов, я даже не успела толком рассмотреть щенка. Белый дрожащий комок – и только. Теперь же я не могу уследить за белой пушинкой, что неуловимо скачет туда-сюда – только ушки подскакивают.

– Лапа уже почти зажила. – Фил ставит передо мной тарелку с ароматным картофелем. – Ему бы не скакать, но разве ж заставишь?

Пломбир звонко гавкает и, вильнув хвостом, скачет к миске. У него тоже ужин.

– Глаза тоже вроде нормальные, – подмечаю я, но Фил качает головой:

– Воспаление еще есть. Рано прекращать лечение.

Наши тарелки медленно пустеют, и я часто посматриваю на Фила из-под ресниц. Я так восхищаюсь и горжусь им! Хочу подарить это тепло ему, сказать, что из Фила бы вышел прекрасный ветеринар… Но понимаю, что эти слова только расстроят нас обоих.

– Ты молодец, – вместо этого говорю я, вкладывая в простые слова всю искренность, всю свою любовь. – Не каждый бы поступил, как ты.

– Ерунда, – качает головой Фил, но я вижу, как довольно и счастливо он улыбается.

Следующий час мы проводим в настоящей идиллии. Как раньше, болтаем о музыке и кино, обходя стороной острые темы. Я не напоминаю Филу о деньгах и о брате, а он не заикается про книжный мир. Я так устала от всей этой суеты, от продвижения, которое кануло в Лету вместе с моей репутацией, от интриг и скандалов.

Я просто хочу отдохнуть.

Мы играем с Пломбиром в догонялки. Носимся по полупустынной квартире, перескакивая через матрас, расстеленный в центре одной из комнат, и огибая стулья на кухне. Пломбир звонко тявкает и виляет хвостом, как пропеллером, а я визжу всякий раз, когда Фил догоняет меня и ловит в объятия.

Когда это происходит снова, он крепко-крепко прижимает меня к себе и говорит:

– Вот обниму тебя так во время вальса на конкурсе, и никакой тренер меня не остановит.

– Мы испортим общий номер!

– Зато они не испортят нам романтичный вечер.

Трусь щекой о грудь Фила, глубже вдыхаю аромат его тела – теплые перечные нотки сплетаются с ярким цитрусом.

– Ты такой эгоист! Ребята готовятся не одну неделю! Давай лучше станцуем как надо?

Мягко высвобождаюсь из-под рук, оплетающих меня, точно крепкие корни. Кладу одну ладонь на плечо Фила, а вторую вкладываю в его.

– И… раз-два-три!

Мы вальсируем на кухне, и вместо сияния софитов на нас ниспадает ярко-желтый свет лампы. Но я закрываю глаза и позволяю волшебству пропитать каждый миг этого вечера.

Вскоре мы замедляемся и вовсе останавливаемся. Фил сжимает мою левую ладонь и прикладывает к своей груди. Под кончиками пальцев гулко бьется сердце, и я знаю, что мое стучит в унисон.

– Ангел, ты знала, что выдры часто держатся за лапки, когда купаются? Они делают это, чтобы течение не разлучило их.

Умиленно улыбаюсь и заглядываю в любимые глаза:

– Тогда не отпускай мою руку, – говорю твердо, но нежно. – Никогда.

Звонит мой телефон, и мне приходится отлипнуть от Фила как раз в тот момент, когда он наклоняется за поцелуем. Облегчение прокатывается по телу расслабляющей волной, когда вижу имя Мари.

– Не знаю, где ты, – тараторит подруга, едва отвечаю на звонок, – но я сказала твоим родителям, что ты у меня и скоро пойдешь домой. Так что не засиживайся и шевелись!

– Почему они звонили тебе, а не мне? – так же торопливо спрашиваю я, нервно вышагивая по кухне.

– Может, ты исчерпала их доверие?

Это похоже на правду. Я бы ни за что не сказала маме или папе, что гуляю с Филом. И тем более – что сижу у него в гостях. Не после того, как выяснилось, что они против наших отношений.

– Спасибо, что предупредила. Скоро поеду домой.

– А где ты? С кем?

– У Фила, – слышу раздраженный шепот и быстро добавляю: – Мы смотрим, в чем он может выступить на декабрьском балу.

– Рада слышать, что хотя бы один из вас точно в одежде.

– Мари!

Но она сбрасывает трубку, оставляя меня в недоумении смотреть на погасший экран. Щеки горят, будто кто-то углями их натер. Как Мари может такое говорить? Да даже думать?! Мы с Филом… Мы…

Встречаемся. И нет ничего странного в том, чтобы сблизиться еще больше.

– Твою ж! – рычу я и ускакиваю в ванную комнату.

Фил провожает меня недоуменным взглядом, а я с грохотом захлопываю перед его носом дверь. Включаю холодную воду и пытаюсь остудить лицо.

– Все в порядке? Что-то случилось? – стук и голос снаружи.

– Все отлично! Просто… ресница в глаз попала.

Ресница. Как же.

В глаз мне попала горячая фантазия, о которой раньше я даже думать не смела. Наши отношения с Филом такие нежные, чувственные и в чем-то даже хрупкие, что я даже представить себе не могла, будто между нами возможен… секс.

Да что ж такое-то?!

Едва мысль кометой проносится в голове, та идет кругом. Мне становится страшно от самой себя. Как можно так четко представить без одежды человека, который оголял передо мной максимум руки по локоть?!

Так, Ангелина, успокойся. Фил на тебя не давит. Грязных намеков не кидает. Ты подумала о близости с ним только с подачи Мари… И, черт, лучше бы подруга молчала!

Отключаю воду и запрокидываю голову к покрытому трещинами потолку. Холодные капли текут по вискам и шее, и я представляю, что это пальцы Фила гладят меня.

Нормально ли, что думаю о нем… в таком ключе? Думает ли о том же Фил? И когда все должно случиться между нами, чтобы это было… правильно?

«Не бывает здесь никакого правильно!» – кричит внутренний голос, но я затыкаю его. Хватит подначивать! Вытираю воду полотенцем, от которого пахнет хозяйственным мылом, выравниваю дыхание и выхожу.

Правда, сердце вновь подпрыгивает к горлу, когда вижу Фила. Он так обеспокоенно смотрит на меня, что хочется расцеловать каждый миллиметр его лица, чтобы успокоить.

– Ты плакала?

– Что? Нет! С чего ты взял?

– Ты слишком резко убежала в ванную, и я ничего не понял. – Он ерошит волосы на затылке, и я впервые невольно обращаю внимание на рукав футболки, который скользит вверх по его бицепсу.

Мышцы выступают под смуглой кожей, и я представляю, как они могут быть напряжены во время объятий.

Хватит! Снова ведь зардеюсь, как спелое яблоко! Тогда-то Фил точно поймет, о чем думаю! Как же стыдно, мамочки…

– Все нормально, Фил, – пытаюсь совладать с волнением в голосе я. – Просто родители меня потеряли, навели суеты. Так что мне уже пора ехать.

– Заберешь дерево с собой?

– Пусть будет у тебя. На один повод больше, чтобы вернуться. Только поливать не забывай!

Фил целует меня в висок, и мы вместе идем в коридор, чтобы одеться. Ничего не спрашиваю. И так знаю, что он проводит меня до самого подъезда, несмотря на время, которое придется потратить на дорогу.

Пломбир скулит, провожая нас, но я обещаю, что скоро вернусь.