Текст книги "Я останусь, если хочешь"

– Попрошу вас не преследовать моего мужа.

Фраза застает Надю врасплох.

– Я вашего мужа не преследую… Кто вам такое сказал?

– Мне никто ничего не говорит, я все решаю сама. Вот что, милочка, не такие рассчитывали занять мое место.

– Я не рассчитываю, – лепечет Надя, теряясь.

– Рассчитываете. – Валентина ухмыляется. – Вы замужем, но для таких, как вы, не существует ничего святого.

– Для таких, как я? А что со мной не так?

– Все не так. – Она пожимает плечами.

Надя чувствует, как стынет кровь в ее жилах, она готова перегрызть Валентине глотку, но не может оторвать взгляд от пунцового рта, безукоризненно ровных жемчужных зубов, и как сквозь сон до нее доходит, что ей делают больно. И кто? Какая-то красная тварь…

– Не смейте так со мной разговаривать. – Дыхание сбивается, но она в состоянии четко вымолвить каждое слово.

Валентина достает из кармана ключи от машины, и ее лицо искажает тихая ярость, глаза сверкают, губы сжимаются, сквозь плотный слой пудры проступают красные пятна.

Пятьдесят первый оттенок красного, думает Надя.

– Ты работаешь бухгалтером в компьютерном колледже? – Голос Валентины звенит металлом, она натягивает пурпурную перчатку на холеную руку.

– Да. И что?

– Я знаю твоего директора, – многозначительно произносит она, любуясь перчаткой.

– Да? И что?

Хотела добавить: «Вам обоим мужья изменяют», – но передумала.

Между Валентиной и директрисой было одно отличие – директриса на десять лет старше, но одевается так же ярко и так же любит похвастаться тряпкой или золотой побрякушкой. У них эта тяга к цыганщине, видимо, впиталась с молоком матери – у обоих они были представительницы харьковской «элиты», оба папаши до последнего вздоха оставались в партийных начальниках. Валюшка вышла замуж за Борю, а у директрисы семейная жизнь сложилась не так гладко. Первый раз она вышла замуж на втором курсе политехнического института за сынка директора ювелирного магазина и сразу принялась за обновление гардероба. Она моталась в Москву за шмотками с такой частотой, что семья ювелира не выдержала, сынок подал на развод, а ее вернули родителям. Родители тогда на нее сильно разозлились. Еще бы – упустить такого мужа. И отказали в деньгах. Мол, живи с нами, питайся, а остальное – сама! Она подумала и пошла по комиссионкам не покупать вещи, а сдавать. Получая деньги, она снова ехала в Москву, снова стояла в очередях в ГУМе, «Белграде» и «Софии» и во время одной из таких поездок, перекусывая в ресторане, зацепила уже немолодого болгарина-винодела. Вернулась в Харьков, бросила институт и укатила в Болгарию, подложив свинью папе: несмотря на то что «курица не птица, Болгария – не заграница», его сильно понизили в должности из-за зятя-иностранца. Зять оказался весьма состоятельным, и каким-то чудом в советской Болгарии у него не отобрали ни большой дом, ни виноградники. Еще у него был замок с виноградниками в регионе Бордо, самом прославленном винодельческом регионе мира, и вилла на Французской Ривьере южнее Антиба. Все это еще в начале двадцатого века купил его дед. Будущей директрисе быстро наскучила довольно одинокая сельская жизнь в замках и виллах, и она упросила мужа пожить на Ривьере. Муж, занятый делами, надолго оставлял ее одну, и она снюхалась с молодым чистильщиком бассейна. Муж поймал их на горячем и отправил изменницу в Киев малой скоростью, то бишь поездом и без дорогих вещей, а на дорожные расходы дал ровно столько, чтобы по дороге до родного Харькова она не умерла с голоду. Она звонила мужу, угрожала подать в международный суд, но не тут-то было – факт измены был зафиксирован, да к тому же выяснилось, что болгарин весьма хитро составил брачный контракт и даже в случае его смерти она получала шиш. Погоревав, она попросила отца восстановить ее в институте и после его окончания вышла замуж за перспективного чиновника с состоятельным папой. Перспективный сейчас большая шишка в горисполкоме, не пропускал и не пропускает ни одной юбки, все знают о его похождениях, знает и директриса, но сидит тихо – уж больно любит свое положение и деньги.

– И что с того, что ты знаешь директора колледжа? – спрашивает Надя, делая ударение на «ты» и перетаптываясь – резиновые сапоги ей малы и с такой силой сжимают пальцы, что она едва терпит боль.

Еще она чувствует страшную усталость, и ей холодно в тонком плаще.

– Если для тебя важна работа в колледже…

– Не твое собачье дело, что для меня важно, – отрезает Надя и уходит.

Доковыляв до «Дафи», она прижимается спиной к стенке, при всем честном народе снимает сапоги, бросает на асфальт и становится на них. Так она стоит, пока не проходит жгучая боль в стопах. Потом обувается и, стиснув зубы, быстро идет домой.

Вечером позвонил Борис. Разговор был очень тяжелый. Они договорились до того, что пора что-то делать.

– Мы должны расстаться, – этой фразой Надя закончила разговор, полночи проплакала, а в половине восьмого Боря позвонил в дверь.

…Они занимались любовью на полу в коридоре. Страсть била через край. Надя плакала. Борис говорил, что все будет хорошо.

А потом все надломилось и нужен был критический момент, точка бифуркации, чтобы все рухнуло и исчезло или рухнуло и возродилось вновь. Конечно, Надя хотела изменений, но тут Борис с женой, прихватив Гришу с Агатой, улетели на Мальдивы.

На самом деле жену Гриши зовут Люда, а это прозвище она получила из-за того, что ревнует мужа даже к телеграфному столбу, следит за ним в прямом смысле слова, но он все равно ей изменяет и называет «моя Агаточка» – в смысле Агата Кристи. Только Гриша на порог, как Агаточка тут же совершает процедуру личного досмотра. Однажды в присутствии Бориса она вывернула карманы мужа, исследовала барсетку, но ничего не нашла. Тогда она принялась искать следы помады на одежде и снова ничего не нашла. Обнюхала Гришу и учуяла запах женских духов. Иначе быть не могло – Гриша днем успел заскочить к любовнице.

– А-а-а, – заголосила Агата, – ты был с бабой… Кобель… Подлец… Изменник…

– Я весь день был на работе, потом заехал за Борисом – и сразу сюда…

– Ты был у бабы, от тебя пахнет дешевыми женскими духами…

– Духами? – Гриша поворачивается к Боре и спрашивает: – Слушай, от меня действительно пахнет женскими духами?

Боря старательно принюхивается к запаху довольно дорогих духов – Гриша их сам покупал, посоветовавшись с Борей, – хмурит брови и выдает:

– Это духи моей секретарши.

– Он спит с твоей секретаршей? – Агата упирает руки в крутые бока и сверлит Бориса взглядом.

– Нет, не спит, она для этого старовата, ей уже пятьдесят три.

Несколько секунд Агата сосредоточенно молчит, а потом кривится и, вывернув губы, орет:

– Неправда, он с бабой был, я по роже вижу!

Гриша вздыхает, расстегивает ремень и спускает брюки вместе с трусами.

– Смотри – как утром сложил, так и лежит.

Агаточка посмотрела, куда было показано пальцем, покачала головой, махнула рукой и предложила через пятнадцать минут поужинать. Наверное, это правильно – она вторая жена Гриши и хочет остаться последней.

Надя тоже хотела стать последней женой Бориса, но вместо вальса Мендельсона ее ждало разочарование. Ей пришла эсэмэска: «Улетел на Мальдивы. Хочу только тебя». Несмотря на вторую часть эсэмэски, она жаждет мести, подумывает над тем, чтобы завалиться в постель с незнакомцем и отомстить, но вместо этого пишет: «Жду, люблю». Эсэмэска возвращается ей через трое суток.

Вернувшись, Боря позвонил и назначил свидание. Сама не понимая как, она прождала его на улице целых четыре часа на холоде, на углу Мироносицкой и Каразина, а он не приехал, не позвонил, и вместо ответа в трубке слышалось: «Немає зв’язку…»

Это потом она удивлялась, как могла стерпеть такое, как могла позволить так пренебрегать собой, а тогда она стояла в растерянности, озябшая, ничего не понимая – ни где она, ни какое сегодня число. Может, она ошиблась? Она в десятый раз прокрутила в голове их последний разговор – все правильно. Потопталась и пошла к его дому, посмотрела на его окна – темно. Вернулась на условленное место – вдруг он приехал и ждет? Еще потопталась, отворачиваясь от пристального чекистского взгляда сухонькой старушки – она уже тут раз пятый шныряет… Снова пошла к дому. Свет в окнах Бориса уже горел, а к гаражу вели свежие отпечатки шин.

Домой она возвращалась в растерянности… Что происходит? Почему? Ведь все можно обсудить, а он…

Утром Борис позвонил и сказал, что у него была важная встреча.

– Была так была, – ответила Надя и добавила, что спала плохо и у нее болит голова.

– Я тоже себя неважно чувствую, – устало ответил Борис, – отдохни сегодня, договорились?

– Хорошо…

Ах, это многоликое слово «хорошо»! Его можно произнести с такой интонацией, что собеседника бросает в холодный пот и он подозрительно щурится. Или с такой, что он зажмуривается, на все сто уверенный, что сейчас на него свалится мешок счастья. Его можно произнести так многообещающе, что адресат еще долгое время будет испуганно озираться в темноте, или так, что оно прозвучит как «Пошел ты…».

Что Надя вложила в свое «хорошо», она не смогла бы объяснить даже себе – кажется, она хотела как можно скорее закончить разговор, но Борис тут же сменил интонацию и довольно бодрым голосом предложил встретиться во время перерыва в гостинице.

И она снова наврала главбуху с три короба и помчалась к нему, счастливая. И снова был страстный, неудержимый секс.

Он работал, ездил в командировки, навещал друзей, а она существовала для него в параллельной реальности в надежде, что их параллели сомкнутся. И еще она все чаще спрашивала себя: нужно ли ей все это? И когда ей это почти не было нужно, он звонил и она летела к нему как на крыльях. Он ласкал ее, шептал нежные слова, а потом одевался и… уезжал. Она не сразу приходила в себя, не сразу расправляла крылья, и чем дальше, тем больше времени на это требовалось. Чем дальше, тем чаще и горестнее она плакала. И однажды сказала:

– Я чувствую, что мы очень скоро расстанемся.

Он приподнял брови:

– Все зависит от тебя. Если ты захочешь, мы расстанемся…

А потом…

Потом наступило двадцать восьмое апреля.

Глава 2

2017 год, 28 апреля

…В пятницу вечером, двадцать восьмого апреля, Надя вышла из метро «Студенческая» и пристроилась в хвост очереди на троллейбус – идти пешком не хотелось. Она прижимала к боку сумку, висящую на плече, и млела от предвкушения майских праздников. Впервые в жизни. Приятельницы звали на Печенежское водохранилище, на базу отдыха, бывшую базу имени Соича, но она отказалась. Было немножко не по себе – впервые за почти два года она не будет сидеть дома в выходные дни.

Позавчера, в день ее рождения, Боря прошептал:

– Я хочу провести с тобой майские праздники.

– Все? – спросила она и оцепенела от свалившегося счастья.

– Все.

– А что ты сказал дома?

– Не важно…

Не важно так не важно. Она воспрянула духом…

– Мы уедем из города. Туда, где нас никто не знает. И там ты получишь подарок ко дню рождения… Извини, сама знаешь, я очень занят, не успел купить.

Подарок – это чепуха, он ей не нужен. Четыре дня с Борей – вот это подарок… Они еще не провели вместе ни одной ночи, а теперь будут неразлучны трое суток! Какая она дура, как она могла подумать, что Боря охладевает к ней? Он просто много работает, вот и все.

Очередь удлинилась почти в два раза, а троллейбуса все не было. Надю это совершенно не беспокоило, она смотрела на окружающих, и ее губы радостно подрагивали. Она прилагала невероятные усилия, чтобы с них не сорвался счастливый крик или смех. Она держалась из последних сил, а так хотелось поделиться долгожданным счастьем и рассказать всему миру, что она проведет с любимым столько времени… Очередь волновалась, возгласы становились все более резкими. «Они злятся, а я спокойна, из-за пустяков не нервничаю», – думала Надя. Все, кроме любви, – пустяк. Она больше никогда не будет злиться на Борю, пусть опаздывает, пусть не звонит – значит, не может иначе. Он ведь все равно придет. Она больше ни на кого не будет злиться, потому что Боря ее любит. И она его любит.

– Девушка, что вы стоите, как столб?

Ее толкают в спину. Надя приподнимается на цыпочки, чтобы уберечь от ударов каблуки французских лаковых туфелек, купленных за половину зарплаты, и втискивается в троллейбус. Она хочет домой, она не хочет идти пешком. «Интересно, мы сразу уедем или Боря захочет поужинать? – думала она, прижавшись к стеклу. – Что у меня в холодильнике? Остатки борща, колбаса, плавленые сырки, немного сметаны и помидоры».

Половина шестого… Она успеет перекусить, искупаться и сделать прическу. Ее прическа незатейливая – прямые волосы до середины спины, надо только приподнять их на макушке. Боре нравится такая прическа, он называет ее а-ля ББ – Брижит Бардо.

Толкаясь, часть пассажиров покидает переполненный троллейбус, но дышать все равно тяжело – дает о себе знать уже начинающаяся духота с дорожной пылью и выхлопными газами. Выйдя на своей остановке, она забегает в супермаркет за коробкой любимых конфет Бориса «Вишня в шоколаде» и мчится домой.

Слава богу, лифт работает. Она всегда знает, когда он ездит. Особенно хорошо его слышно ночью, и тогда она еще больше прислушивается в надежде, что лифт доползет до ее этажа, а потом тишину разорвут два длинных звонка в дверь – так звонит Боря. Когда лифт сломан, она прислушивается к редким шагам на лестнице.

Она хочет не так уж много. Хочет встречать его после работы, кормить вкусным ужином, расспрашивать о том, как прошел день. Потом он сядет у телевизора или с книгой, а она уберет кухню, вымоет посуду, примет душ, наденет халатик и сядет рядом. Потом придет ночь и она будет самой счастливой женщиной в мире. Утром она встанет пораньше, приготовит завтрак, разбудит его поцелуем, они позавтракают и вместе поедут на работу. Она хочет работать в его компании, хочет во всем ему помогать. Хочет детей, хочет стать его миром. Неужели это слишком много?

Ее руки дрожат, пока она роется в сумочке. Чертовы ключи, вечно куда-то заваливаются… Ах, вот они… Надя открывает дверь, бросает сумку на столик, снимает туфли и улыбается счастливой женщине, отразившейся в узеньком зеркале, – скоро они с Борей будут навсегда вместе. Четыре дня – это первый шаг. А сколько их впереди! Она бежит в кухню, припевая и приплясывая, включает чайник, кружит по кухне и садится у окна. Чайник уже выключился, а она все сидит и мечтает о том, какой хорошей женой она будет. Она прячет в холодильник «Вишню в шоколаде» – Борис любит холодный шоколад.

Надя не пьет кофе. Чтобы унять счастливую дрожь в теле, она ложится в горячую ванну с ароматной пеной. Скоро она будет провожать его на поезда, на самолеты, собирать его чемодан, летать с ним в удивительные страны, плавать на огромных кораблях.

Она выбирается из ванны и умащивает тело кремом без запаха. У нее от любого запаха болит голова. Не сразу, а минут через десять, и нос отекает. Когда-то она взяла в парфюмерном магазине пробники и надушилась. Боря сказал, что духи пахнут ужасно и что нет запаха лучше, чем запах ее тела. Он любит смотреть, как она одевается, но редко говорит: «Я люблю тебя». Надя уже прочла книгу по психологии и знает, что такие мужчины есть: они любят всем сердцем, но никогда не скажут об этом. Там был даже такой пример приведен: на десятилетие свадьбы жена требует, чтобы муж наконец сказал: «Я тебя люблю». Он долго пыхтел и выдал: «Ты любима мною».

Вытирая волосы полотенцем, она смотрит на закат, на дома, на людей, на детский садик. Дворик садика как на ладони – на скамейке сидит воспитательница, а в песочнице под грибочком суетятся четверо мальчишек. Их курточки горкой сложены на скамейке – сейчас тепло, а по утрам еще довольно холодно. Среди них мальчик из ее подъезда, темноволосый любознательный кроха с огромными синими глазами, его мама приходит с работы почти в семь. Однажды мальчика укусила оса. Его мама взяла чайник, полный кипятка, и пошла в садик, чтобы залить осиное гнездо, но малыш не позволил этого сделать. Он бежал впереди и кричал, что осы не виноваты, что он сам полез в их домик, а они правильно сделали – защитили свой дом. Неужели мама убьет осиную семью? Убьет маму, папу, бабушку, дедушку? И деток тоже убьет? Братиков и сестричек? А если у какой-то осы в животике сидит осенок, она его тоже убьет? Соседка не залила гнездо кипятком, это потом сделал кто-то другой. И как же удивились соседи, когда летом в гости к кому-то приехала беременная женщина, животик ее был совсем еще маленький, только опытный глаз мог определить, что внутри него растет жизнь, а этот мальчик подошел, поздоровался и стал разговаривать с животом…

– К кому ты обращаешься? – всполошилась его мама.

– К мальчику.

Будущая мама распахнула глаза, прижала ладонь к животу и наклонилась:

– У меня внутри мальчик?

– Да, – кивнул малыш.

– А что он тебе говорит?

– Он еще не может говорить, – недоуменно ответил малыш, пожимая плечиками и с удивлением глядя на взрослых, – у него еще нет ротика. Он думает…

Надя досушивает волосы феном и делает прическу – вот теперь можно выпить кофе.

До приезда Бориса остается сорок минут. Она допивает кофе, моет чашку, проходится по квартире, нервно смахивая несуществующую пыль, и вдруг спохватывается: она же не собралась… Надя распахивает двери шкафа и, шаря глазами по полкам и вешалкам, просчитывает в уме варианты. Три ночи… Она выбирает три комплекта белья – черный, бежевый и… Нет, красный уже никуда не годится, а больше ничего более-менее не застиранного нет. Значит, будет два комплекта. Надо взять длинный шелковый халат, она заказывала его у портнихи. Халат этот нравится Борису, потому что на нем нет пуговиц: потянул за поясок – и все… Платье для ужина есть, она недавно купила, Боря его еще не видел. Оно роскошное: трикотажное, цвета молодой зелени, тонкую талию подчеркивает широкий пояс, а длинную шею – глубокий вырез лодочкой. В дорогу она наденет голубые обтягивающие джинсы, малиновую трикотажную кофту и французские туфли. Ой, их надо начистить… Зазвонил телефон, это был Валера. В грудь будто копытом ударили и отшвырнули назад, в прошлое…

– Привет, как дела?

– Спасибо, хорошо…

– Давно не говорили.

– Давно.

– Как жизнь?

– Нормально.

– Ты получила мое поздравление?

– Да. Спасибо.

– Что делаешь на выходных?

– Уезжаю за город.

– С кем?

– С другом.

Пауза.

– Кто он?

– Бизнесмен.

– Сейчас все бизнесмены, – хмыкает Валерка. – Как его зовут?

– Боря.

– Каким бизнесом он занимается?

– Страховым.

– Агент?

– Нет, не агент, он директор компании.

– Надо же… Я рад. Пришли фото.

– Зачем?

– Интересно…

– Хм… Пока.

– Пока.

С минуту она стояла посреди комнаты, а ее сердце не могло успокоиться, но потом снова забегала по квартире, запихивая в сумку тюбики и баночки. Ой, а туфли! Начистила туфли и села на диван. Она не могла смотреть телевизор, не могла читать – слушала щелчки лифтового мотора и думала о Валерке. Зачем он позвонил? Он даже на день рождения не звонил, а прислал открытку. Только душу разбередил…

В восемь ноль пять она уже не могла усидеть на месте и металась по квартире, то и дело посматривая то в дверной глазок, то на телефон. Время от времени она проверяла домашний телефон – а вдруг мобильная сеть перегружена? Такое бывает. Тогда Боря будет звонить на домашний.

Когда-то домашний телефон был спаренный с квартирой на шестом этаже, с парикмахершей, а она болтала часами или из вредности клала трубку рядом, чтобы Надя не могла звонить, потому что они в ссоре.

Они поссорились в первые дни. У этой парикмахерши какая-то безумно дорогая кухня, она не хочет ее пачкать и все время просит соседок приготовить у них что-нибудь. Соседки соглашаются – она их потом стрижет по дешевке.

Только Надя расставила мебель, разложила вещи, как вдруг пришла парикмахерша с тушкой гуся в тазу и просит пожарить его в духовке. Веселая такая, приветливая… Ага, знаем мы эту приветливость…

– Так он же нечищеный, – говорит Надя, не впуская соседку в квартиру.

– Ну да, его надо почистить, – соседка кривит лицо.

– А что с вашей духовкой? – спрашивает Надя.

Таня уже рассказала ей про суперкухню.

– С первого дня не работает, – соседка улыбается.

– Надо ремонтировать, – Надя растягивает рот шире парикмахерши, – моя тоже не работает.

– Как? – парикмахерша выпучивает глаза.

– Как и ваша, – отвечает Надя и захлопывает дверь.

Двери лифта закрылись, и гусь уехал. Надя выходит на площадку и слушает. Лифт останавливается на шестом этаже.

– Какого черта? – слышен пьяный голос мужа парикмахерши.

– Эта уродина меня не пустила…

– А что, больше пойти не к кому?

– Не к кому, ты уже всех за…

– Это ты всех за…

Потом старушка с шестого этажа рассказывала – она сначала в глазок все видела, а потом в щелку высунулась: муж выхватил из таза гуся и, матерясь, нетвердой походкой направился к мусоропроводу. Таз с грохотом упал на пол, парикмахерша бросилась на мужа, гусь поскакал вниз по ступенькам, а муж бил по нему ногами, как по мячу. Перья, медленно планируя, покрывали лестницу. Муж и жена сцепились в драке, позабыв о гусе. Они о нем вообще забыли, а любопытная соседка подобрала.

Почему Бориса до сих пор нет? Надя прижимает ладонь ко лбу. Ну вот, лоб горячий. Неужели температура повысилась? Прижимая ладонь то ко лбу, то к пылающим щекам, она смотрит на пухлую сумку, на лаковые туфли – и тут щелкает лифт. Надино сердце заходится от радости.

Ему не пришлось звонить – Надя распахнула дверь, схватила его за лацкан пиджака и втащила в квартиру. Вырвала из руки портфель, бросила на пол и, дрожа всем телом, прижалась щекой к его щеке.

– Соскучилась? – Он отпрянул. – Ты горячая. Простудилась?

– Нет… – шепчет она, сбрасывая с плеч халат, – я горячая, когда жду тебя… – Она обвивает руками его шею.

Какое наслаждение вдыхать его запах… Она осыпает его лицо поцелуями. Жар спускается вниз живота. Она срывает с Бориса пиджак и тащит в комнату.

– Подожди. – Он упирается рукой в дверной откос и разрывает поцелуй.

– Не нужно в душ… – выдыхает она, – не нужно, иди ко мне. – Она тянет его за собой.

Он сопротивляется. Надя смотрит на него с удивлением, отпускает руку, поправляет растрепавшиеся волосы…

– Что случилось?

– Ничего. – Он ослабляет галстук. – Я приехал предупредить: планы немного изменились, я сейчас должен срочно встретиться с коллегами из Киева, а после встречи приеду к тебе.

Надя ничего не отвечает и почему-то вспоминает четыре часа на углу Каразина и Мироносицкой. Она возвращается в коридор, поднимает халат с пола.

– Надя, перестань… Лучше свари нам кофе. – Он улыбается и увлекает ее в кухню.

Пока она варит кофе, он молчит. Борис быстро выпивает кофе и вытирает губы салфеткой.

– Мне пора.

Она провожает его:

– Всего хорошего.

– Не куксись. – Он надевает пиджак. – Жди меня. Отдохни, посмотри телевизор. После встречи я отвезу гостей на вокзал, они сегодня уезжают, и сразу к тебе. – Он берет портфель. – Обещаешь не нервничать?

Надя смотрит на него.

– Ну, что ты так смотришь? – Борис взмахивает свободной рукой и отходит от входной двери. – Ты что, хочешь сорвать переговоры?

Она опускает глаза в пол.

– Да что с тобой такое?

– Не знаю… – Она пожимает плечом.

Он ставит портфель на пол и обнимает ее. Ее руки висят как плети.

– Ну? – Борис смотрит в глаза.

Она улыбается уголками рта.

– Ну вот и отлично! – бодро восклицает он и бросает на часы озабоченный взгляд. – Все, я побежал.

В дверях он задерживается, будто что-то забыл. Швыряет портфель на пол и срывает халат с плеч Нади…

…Борис выходит из квартиры, на ходу затягивая галстук. Надя слушает щелчки лифта. Она хочет, чтобы кабина остановилась, не спустившись до первого этажа, и поползла вверх. Но механизм работает исправно, и громкий щелчок извещает, что все идет как должно. Она останавливается у зеркала и одним движением руки разрушает и без того уже разрушенную прическу а-ля ББ, включает телевизор и смотрит совсем не смешную советскую комедию.

Десять часов вечера. Одиннадцать. «…Немає зв’язку».

Чтобы не уснуть, Надя вяжет шарф – она начала вязать его в марте. Лет семь эти нитки были свитером, но свитер изрядно надоел. Два часа ночи. Телевизор выключен. Она продолжает вязать, понимая, что такой длинный шарф ей не нужен, но остановиться не может. Она прекращает вязать в половине четвертого, когда заканчиваются нитки. Ее душе уже не больно – ей пронзительно тоскливо. Она гонит плохие мысли, но они настойчиво возвращаются, заставляя сосредоточиться на последней сцене, и внутренний голос говорит ей: «Раскрой глаза!»

Раскрыть глаза? Хм… Уперев руки в бока, она взад-вперед шагает по комнате. Так… Боря стоит у лифта, давит на кнопку, двери открываются… Вот оно… Он бросает на нее короткий настороженный взгляд. Взгляд этот говорит: я тебя обманул, а ты не поняла…

Надя быстро идет в кухню, наивно думая, что перемещение в пространстве направит ее мысли в доброе русло, русло надежды и веры в то, что Борис вот-вот придет. Или утром. В непривычно тихой кухне – все спят, лифт никому не нужен – она садится на табурет и, ссутулившись, грызет кусочек черствого черного хлеба, который всегда лежит в холщовом мешочке в шкафчике.

– Утро вечера мудренее, – произносит она вслух, вытирает тряпочкой и без того чистую поверхность стола и ложится спать, не почистив зубы.

Утром стало ясно, что майские праздники она проведет сама. Надя набрала номер Бориса. Связи нет. Она позвонила на домашний, но трубку не сняли. Она забралась с телефоном в постель и лежала, пока осознание подленького предательства не скрутило ее желудок. Она не успела добежать до туалета, ее вырвало в коридоре, прямо на дверь туалета. Она села на пол, прижавшись спиной к стене, нагретой лучами солнца, и поняла, что все… Конец… Ее прошиб холодный пот. Стало жаль себя. Она не думала о Борисе, ей было глубоко безразлично, что с ним, в ее сердце будто свищ образовался, и через этот свищ медленно испарялась любовь. А была ли это любовь – или же желание убежать от себя и от реальности?

«Никогда не делай мне больно, – стучало в висках. – Как ты мог?..»

Она подтянула колени к груди, уткнулась в них лбом и горько заплакала от обиды и одиночества. Сколько это продолжалось, она не знала, замечала только, как по линолеуму ползет солнечный лучик, как он покидает ее левое колено и греет правое, но очень скоро оставит его и уползет на стену. Надя потрогала пальцами слипшиеся волосы, посмотрела на ноги, забрызганные рвотой, легла калачиком на пол и закрыла глаза.

Надя просыпается от холода – она лежит на полу. Половина солнечного диска еще висит над девятиэтажкой напротив. Через открытое окно доносятся веселые детские голоса, шум автомобилей, смех.

Она с трудом поднимается на ноги – все тело будто налито свинцом – и садится на стул в коридоре. Набирает мобильный Бориса – результат тот же. Домашний не отвечает. Телефон ни в чем не виноват, но Надя с остервенением лупит по нему трубкой, пока трубка не рассыпается на части. Как робот, она собирает осколки и выбрасывает в мусорное ведро. Она моет пол, отскребая высохшую блевотину, моет двери и стены – на них тоже попало, принимает душ, стягивает влажные волосы резинкой.

Надя снова звонит на домашний Бориса с мобильного, но слышит: «Недостатньо коштів на рахунку…» Она одевается и топает к супермаркету. Возле телефонов стоит очередь из пенсионеров. Те, что уже добрались до таксофонов под прозрачными колпаками, кричат: «С наступающими праздниками… Счастья… Здоровья, успехов в труде…»

Она наливается злостью и негодованием от ощущения, что придет время и они с Борисом все равно поговорят. Интересно, что он скажет? Как будет смотреть? Или ничего не скажет, а сорвет с нее одежду? И она все простит? Ее захлестнуло негодование, и она пробурчала:

– Скотина…

Она поймала на себе встревоженный взгляд старика в льняной кепке и отвернулась – это слово и ее лицо резко контрастировали с праздничными физиономиями в очереди. Видимо, ее лицо было злым – впервые за все годы она четко знала: Борис жив и здоров. Он все подстроил, чтобы Надя никуда не рванула – преданная собачка в отсутствие хозяина должна сидеть дома и ждать, не сводя глаз с двери, а когда он вернется, то снова завалит ее на стол или на диван. И она будет визжать от счастья…

А пока Надя ужасалась: как она, умная, образованная женщина, опустилась до таких отношений?

Сколько раз он из себя выдавливал:

– Я не мог вырваться.

Или:

– Я должен был кое-что сделать.

Отлично звучит, правда? Ни тебе «прости», ни «извини», а только взгляд, красноречиво говорящий: «Давай об этом не будем», – и сразу страстный, неудержимый секс.

Теперь будем. Да, она очень долго молчала. Она ни разу ни словом не обмолвилась о ее будущем, но рядом с ними всегда присутствовало его будущее. Оно присутствовало даже в тех треклятых гвоздях, за которыми она ездила по просьбе Бори на такси на другой конец города – они нужны были кровельщику. У маминой дачи, видите ли, крыша прохудилась! Она потратила на такси последние деньги, а он даже не спросил…

И покатилось… Очередь двигалась медленно, и она вспомнила все, от чего тщательно открещивалась.

«Господи, неужели все это со мной?» – думала она, горько усмехаясь. Конечно, а с кем еще такое может быть? С вон той девушкой с белой пушистой собачкой такого быть не может. Боря, оказывается, отличный психолог, а она дура. У таких дур все на роже написано. Что одинокая, что будет в рот заглядывать и терпеть явную ложь. Только она могла по просьбе Бореньки ввести внутриматочную спираль. Врач сразу сказала, что спираль используют уже рожавшие женщины и для Нади это чревато разными заболеваниями, но разве может что-то сравниться с просьбой любимого? Валечку он точно бережет, ее надо беречь, а Наденьку – нет…

Домашний телефон Бориса снова не ответил, но Надя исступленно продолжала набирать номер – уж очень хотелось все высказать. Она в двадцатый раз нажимала на кнопки, когда под колпак сунулась тетка, похожая на старую таксу, и пролаяла:

– Хватит. Выходи. Нам тоже надо звонить. – Тетка потянула Надю за рукав.

Надя отдернула руку, нажала на рычаг и снова принялась набирать номер.

– Слышь, ты, умница. – Рядом с теткой нарисовался мужчинка в спортивной кофте. – Пошла отсюда, а то я быстро научу людей уважать.

Надя покосилась на очередь и поняла, что за ними не заржавеет, поэтому вышла из-под колпака, оставив трубку висящей на проводе.

– Сучка! – просипела старуха в вязаной накрахмаленной панамке и с бидоном в руке.

Недолго думая, Надя ударила ногой по бидону, как когда-то ударила по стопке книг в руках сокурсницы из-за того, что та взяла моду распускать о Наде грязные сплетни, да и не только о Наде. Крышка со звоном покатилась в одну сторону, бидон – в другую. Люди как по команде повернули головы в ее сторону, и очередь превратилась в толпу единомышленников. Надю это не испугало, она хотела драки и физической боли, хотела, чтобы физическая заглушила невыносимую боль, в клочья разрывавшую ее душу.