Текст книги "НепрОстые (сборник)"

Чрезмерные дни

1. Утром Франциск проснулся от какого-то совершенно неизвестного запаха. Сначала ему показалось, что произошло чудо и вместо ожидаемой зимы, которая должна была принести какой-то смысл, наступила пора июньских дождей и чрезмерности зелени. Но когда Анна зашла под утро в их комнаты, Франц завел новый календарь запахов, в котором сезоны имели другой порядок.

Реальность существует для тех, кому недостает Анны.

2. Себастьян в первый и последний раз в своей жизни занимался любовью с женщиной, которую знал всего несколько часов.

Даже в Африке было не так. Хотя женщин, которые становились его, он определял с первого взгляда, все равно всегда был убежден, что заняться любовью они не успеют. Хотя будут дольше заботиться друг о друге, разговаривать о детстве и пересказывать книги так, что количество прочитанного каждым удвоится, давать друг другу пищу, мыть и греть тело, показывать увиденное с разных сторон дороги. Лишь позже выяснялось, что в таком сосуществовании заложено одно непреодолимое направление. Поскольку оно означает любовь не к себе, а к другому, то предполагает и расширение доступа на территорию того другого. И можно дойти до места, откуда распространяться дальше возможно только вовнутрь, только под кожу. Так происходило с Себастьяном.

Что касается женщин, то, увидев Себастьяна впервые, ни у одной не возникало безудержного желания заняться с ним любовью. Неотвратимость этого проявлялась постепенно – достаточно было немного пожить непосредственно рядом с ним. Так, собственно, происходило в Африке. В конце концов, Себастьян такие вещи только об Африке и знал.

Лишь заночевав в Яливце, Себастьян окончательно убедился, что его Европа существует.

3. Ночью выпал снег и началась зима, которая в том году продлилась до середины апреля. Из-за способности зимы быть разнообразнее, чем все времена года, каждый ее день был совсем иным.

И не было два раза одинаково хорошо.

4. Анна не могла поверить, что такое неправдоподобное сходство бывает – изогнутые линии повторялись, вгибались или выгибались точно вслед за выгибами и вгибами, накладывались так, что две поверхности чувствовали не себя и не другую, а появление третьей, такой тонюсенькой, что сгибалась, прогибалась, перегибалась самостоятельно.

И случайно таких единств не бывает. Какая-то законченная утонченность, утонченная законченность, которая так легко передается от одного к другому и на несколько поколений вперед.

Любовь не предполагает взаимности, сказала Анна, и Себастьян молчал, потому что понял, что в ответе она тоже не нуждается. Ему показалось, что что-то в мире сдвинулось, что мир зашевелился из-за него. И хотя любовь не имеет будущего, не допускает использования будущего времени, только с Анной он смог представить себя в старости.

Анна открыла окно. Теперь шелеста винограда не было слышно, потому что ветви, качаясь, просто залетали в комнату. Но ветер утих не из-за отсутствия ветромера – начал падать такой тяжелый снег, что постепенно прижал его к земле и прикрыл собой. Так же уравновешенно и неторопливо снег залетал в комнату, оседал на кровати. Таким образом, там царило шесть жидкостей: слюна, кровь, вода из снега, пот, влага Анны и семя Себастьяна.

5. Утром завтракали втроем. Сидеть пришлось рядом вдоль узкого длинного стола, придвинутого одним боком к окну. Себастьян почти не пах Африкой. А с пальцев не стирался запах Анниных слизистых, поэтому Франциск решал, как им в дальнейшем садиться: он – Анна – Себастьян, он – Себастьян – Анна или Анна – он – Себастьян.

Анне принесли письмо от старого Бэды, на этот раз обертка была от того самого чая, который она сделала мужчинам на завтрак. Она думала, что написать Бэде, если никаких вопросов у нее больше нет.

6. В ту зиму Франциск спохватился – у него нет ни одной фотографии для статьи о себе в Ларуссе. Можно было пойти в «Хамелеон» и сфотографироваться, но Франц правильно решил, что – поскольку вариантов статьи имеется несколько – даже самый лучший портрет будет случайным. Надо было фотографироваться каждый раз, когда статья писалась заново (ведь придумал же он когда-то такой фильм – фотографировал одного человека каждый день в одной и той же позе и в одном и том же месте в течение двух лет, а затем на различных скоростях прокручивал этот ряд эволюционных изменений – а на фоне эволюции очень выразительными становятся детали).

Поэтому Франц обратился к удивительному способу не просто наверстывать упущенное, но и найти что-то абсолютно неожиданное.

7. После завтрака (в конце Франц решил – правильно, чтобы Себастьян всегда был в центре, смирившись с тем, что Анна будет сидеть только рядом со своим мужем, – сам он должен быть близко от Себастьяна, чтобы хорошо говорить обо всем). Франциск забрал у Анны второй ключ от комнаты Себастьяна, так как комната больше закрываться не будет, а он не станет туда заходить. Перечитал письмо от Бэды и сказал, что рассказывал это когда-то Анне, ибо рассказал ей все, что знал, а написанное старым Бэдой знает. Видно, она была слишком мала, когда озвучивалось собственно это воспоминание, и оттого забыла. Если захочет, то сможет послушать еще раз, когда он – обязательно – поведает всю их историю Себастьяну.

А затем Франц вытащил из постели устланный там на лето зимний тулуп и пошел в гостиницу «Унион», где в номере на втором этаже уже несколько лет жил единственный в Яливце наемный убийца.

8. Штефан очень удивился, когда в его номер зашел Франц, – в Яливце Франц мог убить любого, не нуждаясь в найме убийцы, – все его слишком уважали. Штефан как раз вернулся с удачного дела в Космаче и должен был немного поработать над винтовкой.

Перед тем как пришел Франц, он уже успел побывать на мессе и даже причаститься после нее. Но причастие не проглотил. Принес его во рту в отель и заложил в дыру, проделанную предварительно в стене сверлом. Зарядил ружье пулей, отошел к другой стене и выстрелил, целясь в дырку. Хорошо, что попал. Этот выстрел Франц слышал между первым и вторым этажом, в лифте, который двое рабочих поднимали вверх, вращая ручку под самой крышей. Штефан отложил оружие и начал собирать кровь стены. Франц открыл дверь. Теперь требовалось помазать ружье собранной кровью, но Штефан не хотел этого делать при Франциске.

9. Франциск быстро объяснил свой заказ.

Он хочет, чтобы Штефан незаметно – как он это очень хорошо умеет делать – следил за ним. Выслеживал как убийца. Находил хорошие места для стрельбы и удачные моменты для выстрела. Но вместо ружья у Штефана должна быть фотокамера. Франц дает Штефану три месяца времени. После этого забирает сто своих фотографий и выплачивает деньги. Главное, чтобы ни Франциск, ни кто-то другой его никогда не заметили. Услышав о размерах гонорара, Штефан охотно согласился, не думая о том, что вообще не знает, как выглядит фотокамера.

Между прочим, из-за этой Штефановой безответственности многие оставались живыми. Штефан – как свойственно украинцам – постоянно брал на себя обязательств больше, чем мог выполнить. Поэтому выполнения некоторых заказов приходилось ждать годами, а некоторые просто забывались. Но теперь Штефан понимал, что с Францем медлить не следует. Ему говорили, что Франц знает те восемнадцать слов, от которых дрожит ружье, а цель сама приходит плача и становится так, чтобы в нее можно было попасть прямо из окна.

Франц показал, как обращаться с фотокамерой, и ушел. Штефан быстро смазал кровью со стены все ружье. Знал, что это страшный грех, и он будет принадлежать Иуде, но делал так всегда, чтобы ружье никогда не ошиблось. Особенно после того, как закипит кровью.

10. Каждый день Франц брал Себастьяна на прогулки по Яливцу. Морозы были сильные, и катки не подтаивали даже в солнечные дни. Наконец-то Францу было с кем поговорить: оказалось, что Себастьян как настоящий стрелок умел видеть так же много, как и он. Казалось, должны были быть какие-то бесконечные важные беседы, потому что проблема Центральной Европы – стилистическая, но нет – несколько слов, ссылка на увиденное.

Когда они заходили в какие-нибудь бары, то пили джин, разбавленный кипятком, а запивали только свежим соком, сделанным из подмерзших яблок, оставленных осенью на деревьях и только что сорванных прямо из-под снега.

Иногда ходили к месту, где погибла самая первая Анна, и Франц рисовал на снегу схемы каждый раз иных версий семейной истории. Есть вещи важнее судьбы, говорил он. Возможно, культура. А культура – это род, осознанное пребывание в нем. Франциск попросил проследить, чтобы дети Себастьяна и Анны обязательно побывали на этом месте. И еще там, где Франц встретил Себастьяна (он чуть было не добавил сюда буковый лес с неуничтоженным фильмом, но вовремя удержался, потому что не так уж много знал о Непростых), а другие места будут появляться со временем. Ведь время – это экспансия рода в географию.

11. Бывали дни, когда Себастьян брал с собой африканскую винтовку. На особо трудных склонах на нее хорошо опираться. В один из таких дней они говорили о своих мечтах. Ничего удивительного – мечта Франца оказалась более сложной.

Себастьян мечтал быть старым, жить на маленьком островке-скале в теплом море, целый год ходить в одних парусиновых штанах, но ходить мало, в основном, сидеть на каменной лавочке возле белого пустого домика, целыми днями пить красное вино и есть сухой козий сыр, и смотреть на кустики томатов, а не на море, в котором купался бы каждую ночь, пока благоухают маттиолы.

Франциск же мечтал о женщине с несколькими парами грудей.

Вдруг Себастьян согнулся, толкнул Франца головой в живот, Франц покатился с холма, а Себастьян кувыркнулся на земле через плечо и, лежа на спине, выстрелил из забитой снегом винтовки. На далеком холме что-то звякнуло. Немного полежав, они сходили туда и нашли простреленного Штефана с разбитой камерой.

Себастьян принял блеск объектива за отсвет оптического прицела. Штефан прошляпил главное: чтобы тебя никто не заметил, – сказал Франциск. А за провороненное надо уметь отвечать.

То уже другое дело, что Франциск так и остался без фотографий для энциклопедии. К счастью, редукция все еще его интересовала.

12. После этого случая Анна захотела научиться снайперскому мастерству.

13. Сначала нужно полюбить свое тело, сказал Себастьян.

И местность, где все будет происходить.

Ибо тело – врата мозга.

Если хочешь думать правильно и быстро, врата должны быть всегда открыты.

Чтобы мысли могли входить и выходить свободно.

Мысли – это только то, что профильтровывается с местности сквозь тело и через тело вытекает.

Раскованность донорно-акцепторных связей.

Лежать в воде и не ощущать ее запаха.

Смотреть под траву и не чувствовать ее вкуса.

Чувствовать взглядом вкус того, что чувствуешь на ощупь.

Врата открываются только тогда, когда любишь их.

Отворись, ты же всегда так хорошо открываешься.

Ногтями можно царапать, но ими можно и удерживаться.

Продолжай взгляд, удерживай взгляд, выдерживай взгляд.

Перенеси желание тела быть там, куда не достанешь, на ружье.

Если полюбишь местность, она будет расползанием твоего тела.

Стреляешь не ты, а рельеф.

Думает не голова, а тело.

Долетает не пуля, а мысль.

Каждая мысль является желанием, которое сумело войти и выйти через врата.

Что можешь сделать сама, делай без посторонней помощи.

Говори то, что подумалось, а думай так, как почувствовала только в это мгновение.

Плачь от нежности, иначе никогда не будешь такой сильной.

Следи за дыханием, потому что только оно может установить диктат ритма.

Постоянно принимай во внимание деревья, они исчезают и появляются самым надежным образом.

Когда очень утомлена, то переставай быть несокрушимой и засыпай.

Дотянись губами к своей середине.

Стрелять в окно – как заглядывать в окна.

Попробуй понять, как чернокожие делают джаз.

Открытость. Щедрость. Благодарность.

14. Чтобы изучить все эти и множество других тонкостей искусства снайперства, необходимо беспрекословное соблюдение строгого режима – постоянно заниматься любовью; и только на открытом воздухе. Долго, легко, сильно, быстро, нежно, упрямо, неуклюже, ладно, мудро, внимательно, очень внимательно, мудро и красиво. На земле, на листьях, во мху, на деревьях, под деревьями, на холмах, в ямах, на ветру, под снегом, на льду, вдоль дороги, поперек моста, над мостом, в сумерках и ночью, на рассвете и днем, перед, после и во время еды, молча и с криками. Стоять. Ходить. Сидеть. Лежать. Так, как можно было успеть за самую длинную зиму 1914 года.

Всю эту долгую зиму, которая продолжалась до апреля 1914 года, Себастьян с Анной почти не заходили в помещения. Анна говорила, что подумалось, а думала, как чувствовала только в то мгновение. Она плакала от нежности, потому что никогда в жизни не была такой сильной. Порой, когда Себастьян был в ней, то казалось, что надо еще ближе, а иногда он был очень близким через несколько ночных сорочек. Когда она сгибалась, то он был уверен, что что-то заставляет сгибаться и его. Будто вокруг кожи образовался еще один слой тугой оболочки.

Чрезмерные дни.

Третья старая фотография – разве что в Ларусс

1. Этот фотоснимок Себастьян – если бы его вдруг спросили – ни за что не смог бы описать подробно и точно, хотя видел его множество раз и ничего сложного на нем не было запечатлено.

Возможно, именно законы редукции, запоминания и забывания, которыми так восторгался Франциск, срабатывали в случае взаимоотношений Себастьяна с этой фотографией полностью.

Лица – самые лучшие сюжеты, – говорил Франциск.

Франциск говорил – сюжеты не заканчиваются и не исчезают. Они могут время от времени забываться.

Сюжет лица Франца упоминался Себастьяном по-разному в течение жизни, но всегда не так, как на этом снимке.

2. Он был сделан на похоронах Франциска в мае 1915 года.

Франциск лежал на устланной покрывалом лавке возле ямы на кладбище за Яливцом. Снимали так, чтобы можно было рассматривать самого Франца, а не похороны. Он, одетый в вышиванку, пояс и красные гачи, сложил руки на груди, держа крест из двух карандашей, связанных пучком полонинских трав (так придумал Лоци). Перстень с речными камешками, который Франциск сам себе сделал, годами носил не снимая, а потом снял и не выбросил, но отказался надевать, торчал среди карандашей. Отверстие для головы и шеи на сорочке накрыто шелком-китайкой.

Сама голова лежит (точнее – стоит) отдельно чуть дальше на лавке. Черная борода и седые длинные волосы расчесаны так, что, кроме глаз и носа, лица почти не видно.

3. Себастьян на похоронах не присутствовал и ничего этого не видел. Маленькую девочку – дочь его и Анны, внучку Франциска, о которой он не успел ничего разузнать, принесли вчера. Францу отрубили голову позавчера. Себастьян был при этом. Затем ждал, пока стечет кровь, мыл и чесал Франциска, обряжал его в рубашку и гачи. Голову положил в корзину, накрыв папоротником. А на следующий день курьер доставил младенца убитой Анны.

Целый день, пока в Яливце торжественно хоронили Франца, Себастьян не отходил от его внучки, у которой, видимо, болел животик и она беспрестанно плакала.

Себастьян не мог запомнить фотографию, может, потому, что не представлял себе, как все было на похоронах, но слишком хорошо знал, что было раньше.

4. Весной 1914 года Анна могла стрелять лучше, чем Себастьян. Теперь он снова чаще бывал где-то с Франциском, из-за того что Анна брала оружие и отправлялась на несколько дней в горы. Там она выслеживала животных, смотрела на них и доучивала о снайперстве то, чего не мог знать Себастьян, – как выглядит снайпер с противоположной стороны ружья. Не убивала никого, кроме слепней, которые постоянно пытались сесть на вымя полонинским овцам.

Я так тебя сильно хочу, – говорила Анна, – что неизвестно, могла бы вообще заснуть, если бы не так хотела спать рядом с тобой. И засыпала, требуя, чтобы под головой была Себастьянова рука. Я хотела бы быть твоей дочерью – чтобы ты был моим отцом. Папа нужен для того, чтобы мог потом сниться.

5. Весна началась только в апреле. За зиму набралось огромное количество снега, и он начал таять одновременно весь, несмотря на северные и южные склоны и высоту над уровнем моря.

Где-то внизу текли грязные и переполненные реки, разливались наводнениями в разных городах, но там никто не знал, как сходят снега с гор.

Яливец тоже стекал. Каждая каменица[14]14
  Каменица – каменная постройка, кирпичный дом.


[Закрыть] той весной немного размывалась. Все из-за глубины зимнего обледенения.

На каждой улице города горели костры, где жгли листья и ветви, которые внезапно вынырнули из-под снега. Сожжение весны пахло иначе, чем осени, – в огонь попадали обрезанные стебли винограда, уже захваченные соками.

6. Всю весну Себастьян со страхом ждал атаки аллергии – как в предыдущие годы. Но аллергии не было. Эта местность приняла его без сопротивления.

Зато отметил во время ожидания, что деревья распускаются на рассвете, сразу же в конце ночи.

О Себастьяне уже знали все в Яливце. Не раз он, зайдя с Францем в какой-нибудь бар, должен был рассказывать в разном обществе об Африке. Одно и то же, но каждый раз дольше. Его даже приглашали в один пансионат инструктором по выживанию, но Себастьян отказался из-за нехватки времени.

7. Поскольку именно тогда Себастьяну приснился один сон.

Они с Анной шли по улице города, которой на самом деле не существовало в Яливце. Улочка образовывалась двумя рядами домов, стоявших на голом склоне. За домами – лишь альпийские луга и звериные тропы. Улица вела стремительно вверх. На нижних этажах домов размещались только всевозможные бары. Столики стояли и во внутренних двориках за прикрытыми воротами.

Они заходили в каждый бар, по очереди подходили к другим стойкам, залпом выпивали по стакану белого, запоминая вкус разных лет на различных виноградниках, им говорили что-то малозначащее, но очень интересное десятки знакомых, которые сидели во всех барах. Наконец, с одними знакомыми, также мужем и женой, задержались подольше. Женщины о чем-то разговорились, а мужчина предложил Себастьяну искупаться.

Они вышли из бара и пошли еще дальше вверх по улице. Улица резко закончилась заснеженной вершиной горы. Они перешли через нее на противоположный склон. Там был большой открытый бассейн. Себастьян первым вошел в него. Нырнул и поплыл под водой, чувствуя, что в бассейне есть какое-то течение, – его сносило немного в сторону. Он вынырнул и, держась на воде, убедился, что так сносит еще сильнее. То же самое происходило и с приятелем.

Они дрейфовали к той стороне бассейна, которая заканчивалась не стеной, а шнурком, натянутым на поверхности воды. Чем ближе к краю, тем сильнее затягивал водоворот, будто вся вода собиралась вылиться за тот шнур. Когда их вынесло к границе, они едва успели ухватиться за него. Ноги понесло вперед, и они лежали на спинах, уцепившись за шнурок. За ним исчезали маленькие белые черепахи, которых несло отовсюду. Так Себастьян продержался несколько минут. Руки болели, как никогда в жизни, и он решил отпустить и нырнуть за черепахами. Но сначала поднял голову и заглянул за шнурок. Там вода обрывалась огромным водопадом, образуя гладкую и высоченную, нерушимого вида стену. В самом низу пропасти Себастьян увидел все, что может быть на свете. Но вдруг течение полностью утихло, а потом сразу же понесло его в противоположную сторону, больно выбросив в конце концов в том месте, с которого они сходили в воду. Все тело Себастьяна с удивительным сожалением вспоминало недолгую купель.

Они оделись и быстренько вернулись тем же путем в бар, отметив, что на домах появились балконы, которых прежде не было. В баре было пусто, только две бабульки играли в шахматы за столиком, качавшимся каждый раз, когда одна из них переставляла фигуру на шахматной доске. В многочисленных бутылках на полках за стойкой не было ни капли напитков. Они уже хотели уходить, когда бабки оставили шахматы и подошли к ним. Впоследствии выяснилось, что эти бабульки – их жены (Себастьян едва узнал Анну), которые ожидали своих мужей, никуда не выходя, ровно сорок лет.

8. Себастьян был настолько поражен, что на вторую ночь пытался снова вернуться в продолжение сна. Но вместо этого ему приснилось только то, что он – чай с молоком, смешанный в пропорциях, которые дают самый лучший оттенок.

9. Анна спокойно выслушала эту историю и сказала, что, может быть, и так, но в основном выглядит совсем иначе, потому, что в действительности наслаждение гнездится не в вестибулярном аппарате, а где-то в легких, что-то с дыханием, наполнением, опустошением, давлением воздуха. Когда-то Франциск говорил ей то же самое.

10. Вечером Анна сняла с Себастьяна рубашку и надела ее на голое тело. Посадила его на бидермаерово кресло, выбранное среди всех кресел в доме, нашла в шкафу начатую пачку капральского житана и вложила ему в руки. Оторвала от дерюги четыре небольших клочка, взяла бутылку чернил «пеликан» и села к столу. Себастьян закурил капрала, а Анна обмакивала палец в чернила и чертила на двух обрывках дерюги примитивные и корявые рисуночки – солнце (круг с несколькими крупными лучами во все стороны), елку (вертикальная линия посередине, а от нее в стороны отходят симметричные короткие, покосившиеся вниз палочки), человека (палочку, сверху и снизу – раздвоение, между поднятыми руками маленький кружок, между расставленными ногами – штрих в сторону земли), цветок (большой круг, плотно облепленный меньшими полукольцами).

Между страницами Ларусса Анна отыскала сухой цветок сортовой конопли и засунула его в узкую стеклянную трубочку, читая тихо какие-то фразы из энциклопедического словаря. Закончив, вытащила из Францисковых брюк пояс и скрутила Себастьяну руки за спинкой кресла так сильно, что грудные мышцы стали почти плоскими. Своим шейным платком так же крепко завязала глаза. Вынула из кармана, сразу раскрывая одной рукой, бритву и, не останавливаясь, трижды надрезала Себастьяна: на плече, между ребрами и поперек живота. Надрезы мгновение побыли тонкими черточками, затем их края расползлись, раны открылись, и потекла кровь.

Сняла окурок житана с Себастьяновых губ и раскурила от него цветок в трубке. Сделала несколько медленных затяжек, долго держа в себе дым после каждой. Наконец, взяла трубку в рот той стороной, где тлела конопля, и выдула одним выдохом понемногу дыма на все раны. Вновь затянулась остатком, прижалась ртом ко рту Себастьяна и выпустила все, что держала. От неожиданности Себастьян закашлялся и стал облизывать губы – капральский житан создавал другой вкус на губах.

Только тогда Анна залепила порезы разрисованными дерюжными заплатами. И развязала Себастьяна, который решил ни о чем не спрашивать.

11. В ту ночь Себастьяну приснилось, что они с Анной идут по улице, которая выводила из Яливца. Только на ней вместо яливцов и жерепа росли две шеренги огромных цветущих лип, о которых было известно, что они вот-вот начнут говорить, и тогда надо либо вообще ничего, кроме приветствия, не говорить, либо отвечать очень точно. Деревья должны были что-то оценивать по известным только лишь им показателям. С боков и сверху, сквозь все трещины крон светило безальтернативное солнце – так морская вода проникает в дырявый корабль, разбегается по нему, набирается во все уголки и опускает на дно.

Он шел по этому коридору так уверенно, будто что-то давило на затылок. Рядом ходили какие-то неизвестные люди, но если бы сделать фотографию улицы со всей толпой, то все равно было бы понятно, что фотография о нем.

Себастьян видел несколько наперед – под деревьями еще лежали кучи сметенной листвы, а он уже смотрел, как из них идет первый дым.

Он знал, что будет этим тоннелем идти всегда, постепенно растрачивая себя из-за трения о свет, пока не погрузится в вечность, окончательно став светом.

12. Анна была благодарной ученицей и научила Себастьяна задавать и дарить тематические сны, используя самую большую в мире силу – вибрацию. Для достижения такого наслаждения нужно лишь немного фантазии, чтобы самому научиться угадывать вибрацию в том, о чем не умеешь подумать, что должен бы это знать.

13. Все начало лета Анна и Себастьян развлекались, играя, будто Анна беременна.

Они стали заниматься любовью деликатно. Спали долго. И долго не вставали, ласкаясь снова и снова. Неторопливо ходили на пастбища за молоком. Назад возвращались просекой, срывая ближайшие ягоды, и еще последний раз занимались любовью там, где заканчивались ежевичники. По дороге вспоминали свои первые дни вместе, всегда находя какие-то, не замеченные ранее тонкости. Обедали всегда дома на веранде, а ужинали где-то на людях, но всегда заказывали здоровую пищу, а сервируя стол, создавали изысканные натюрморты. Примеряли в магазинах платья, которые бы подходили беременным. Переставляли вещи в комнате и планировали, каким образом обустроить ребенка. Покупали в магазине детские книги на несколько лет вперед, и Себастьян читал их Анне на ночь. Себастьян мыл Анну в ванной, вытирал ее и натирал ароматными маслами. Перед сном гуляли в самых живописных местах Яливца, поливали нагретой дождевой водой тыквы, которые выращивали в дырявом котле на балконе, и пили чай из целебных трав. Уже лежа, Себастьян гладил под мягким одеялом ее живот так, чтобы усыпить и выйти на балкон ради последней сигареты. Среди ночи Анна будила его, и они долго не спали.

14. 28 июня Анне захотелось побыть целый день одной. Она должна была успеть дописать письмо Непростым и передать его со старым Бэдой, заехавшим в Яливец лишь на несколько дней, потому что Непростые нуждались в нем, задумав какое-то гигантское дело.

Себастьян не отходил от Франца. Они говорили, прогуливаясь Яливцом один пешком, а второй – вплавь по каналам. После инструктор по выживанию сделал снимок и таскался с ними до самого утра – сначала у Бэды, а позже уже бог знает где попивая крыжовниковое вино, джин и предсказывая страшные опасности неосторожному Себастьяну.

15. В конце сентября Анна поехала в Мезетеребеш и записалась добровольцем в легион Украинских Сечевых Стрельцов.

Накануне в город наконец пришли Непростые. Анна встречалась с ними у французского инженера, ночевать легла рядом с Себастьяном на галерее, а утром ее уже не было. Не стало в Яливце и Непростых. Франциск был уверен, что или она пошла с ними, или они ее с собой забрали. Себастьян хотел куда-то идти, что-то выяснять, только бы делать что-то, что кажется необходимым (через полгода он будет благодарен мертвой Анне, которая передала младенца как раз тогда, когда не стало Франциска и надо было что-то делать, чтобы не сойти с ума от одиночества).

Между прочим, бежать наугад и расспрашивать каждого встречного, разыскивая потерянное, не так уж бессмысленно. Потому что в наших горах, где воды собирают все и сами собираются в трех местах, выследить потерю очень легко – если она не лежит под снегом или камнем. Да и так неизвестность продлится не дольше, чем несколько лет.

Но Франциск высмеял Себастьяново нетерпение и приказал сесть камнем и ждать. Потому что ждать – самое радикальное, что можно порой сделать. Действительно, через три недели снова пришли Непростые и потребовали, чтобы Франциск пустил их к Анне. Себастьяну впервые полегчало.

16. В октябре в Яливец приехал с фронта раненый боснийский капитан. Завалами Бучацкой цитадели ему раздавило ноги. Их ампутировали, но места фантомных ног так болели, что капитану порекомендовали лечиться в Яливце. Потом надежды врачей оправдаются, капитан перестанет завывать и даже напишет первый том коротких воспоминаний о начале войны – все же джин является испытанным анальгетиком.

Между тем в октябре, когда капитана принесли на носилках в Яливец, он всем рассказывал о своей операции, которую делали в Горонде. Хирург все свое свободное время проводил в славной горондевской корчме среди старшин Украинских Сечевых Стрельцов. Там он встретил самую красивую из виденных им женщин – Анну Яливецкую с Карпат. Она была любимым снайпером четаря[15]15
  Четарь – командир четы (примерно соответствует взводу), прапорщик.


[Закрыть] Пеленского из сотни Дидушка и посоветовала хирургу отправить босняка в Яливец (очень скоро после того сотня покинула Горонду, двинувшись к Веречкам Нижним). Это было не только вторым облегчением Себастьяна, но и окончательным – Франциска. Анна свободна. Она не с Непростыми. Есть вещи важнее судьбы.

Оказывается – война, а значит, и смерть.

17. В третий раз Себастьяну могло полегчать, когда принесли ребенка, однако он себе этого не позволил и жил с этой тяжестью до конца жизни, разве что делясь ее крохами, перекладывая их с Анны на Анну.

18. Как Франциск прожил последние месяцы своей жизни, Себастьян точно не знал, потому что видел Франца только издалека. В самом простом значении этого слова. И только снизу вверх. В начале очень теплой зимы Франциск окончательно переселился на балкон, уединившись там и не контактируя ни с кем. Себастьян встречался с ним только раз в неделю в баре, куда тот являлся за полным бурдюком джина. Встречи измерялись временем, необходимым для выпивки стакана яливцивки с калиновым сиропом. Франц был трогательно дружелюбен, но о семейных делах даже не вспоминал. Себастьян слушал, а Франц рассказывал самые свежие истории перемещений мировой войны так ярко, будто не он, а Себастьян сидел безвылазно на балконе (или у него был такой бинокль, что видит во все стороны на сотни километров, заглядывая даже за каждое дерево). Себастьян не понимал, как Франц узнает военные тайны обоих воюющих блоков, не мог знать, как он живет на балконе – препятствовали ветви винограда, плющ и кроны молодых кедров.

19. Еще в Африке Себастьян заметил одну интересную деталь: люди очень охотно рассматривают то, из-за чего им надо опускать взгляд, и совсем невнимательны ко всему, когда – поднимать вверх.

Летом они с Анной особенно много времени провели на том балконе, где поселился теперь Франциск, – выращивали тыквы, курили, целый день пили холодный мате, залитый с ночи горячим в серебряный жбан. Они видели все, что происходило на улице. Даже могли угадывать разговоры по жестикуляции и артикуляции. Зато никто никогда – Себастьян уверен в этом, потому как не пропускал незамеченным ни единого взгляда на себя, – не видел, что они делают на балконе, что они – на балконе. Ведь надо глаза поднимать (здесь, видно, что-то связанное с анатомией, – думал Себастьян).

Теперь, глядя на балкон Франца, Себастьян терзался, что не научил Анну главному правилу снайперства в городе: прежде всего – балконы.

(Много позже генерал Тарнавский пересказывал Себастья-ну чьи-то воспоминания о проигранной уличной войне во Львове в ноябре 1918, и Себастьян снова подумал о снайперах и балконах, где те снайперы, возможно, до войны жили.)