Текст книги "НепрОстые (сборник)"

16. Сам Лоци всю жизнь рисовал одно и то же – деревянные стойла – для каждой коровы отдельные – в долине Шеса, дощатые улочки между ними и гигантские заросли щавеля, постепенно поедавшие свое пристанище.

А поскольку был галерейщиком-профессионалом, то никогда не выставлял своих работ. Зато в чужие часто влюблялся. Картины-любовницы он на некоторое время брал домой и жил в их присутствии, перенося с собой из спальни в кухню, из кухни в кабинет, из кабинета на галерею, из галереи в ванную.

И сама жизнь Лоци в значительной степени зависела от картины, которая тогда жила у него.

17. В галерее многое делалось необычно. Ежедневно Лоци перевешивал картины, полностью меняя их диалоги. Часто покупатели, выбрав какую-то картину в один день, не могли узнать ее на следующее утро. Потолком галереи служил стеклянный резервуар с дождевой водой. Освещение зала Лоци менял, накрывая ту или иную часть резервуара смерековыми ветвями. Но самое важное – картины можно было брать напрокат, как книги в библиотеке. Заказы самого дорогого отеля Лоци комплектовал сам, согласно запросу и текущим возможностям.

18. Лоци был единственным в Яливце, у кого созревал сортовой виноград. Виноградник шел вдоль тропы между домом и галереей. Проходя по тропинке, Лоци обязательно срывал хотя бы одну гроздь винограда. Так продолжалось с момента, когда появлялась завязь, до окончательного созревания. В сентябре кистей оставалось всего несколько, зато они становились зрелыми, как в Токае, полностью используя виноградные силы, которых уже не требовали уничтоженные грозди.

Хотя Франциск дружил с галерейщиком, даже он не догадывался, что Лоци работает на Непростых.

19. Однажды французский инженер пересказал Францу, что слышал от Лоци.

Тот рассказал, как в галерею пришел один помещик из Тересвы и попросил нарисовать ему картину, на которой было бы видно, что происходит слева за рамой в сцене битвы под Хотином, которую он приобрел здесь год тому назад. Помещик подозревал, что оттуда может ударить пушка просто по арьергарду уланов, и это не давало ему покоя.

Это как раз то, чем анимация лучше живописи, сказал французский инженер.

20. Франциск придумал более точную методику. Он снимал значительно увеличенную репродукцию какой-то известной картины – что становилось второй частью каждого фильма. Для первой и третьей он дорисовывал кадры на пятнадцать секунд перед изображенным на картине, и на столько же – после. Для пробы служил свежий пейзаж Труша «Днепр под Киевом», хотя думал Франц преимущественно о Рембрандтовом «Ночном дозоре». Затем он оживил несколько натюрмортов старых голландцев (хотя тут же уничтожил все, кроме работы Яна ван де Велде – той, где колода карт, трубка на длинном чубуке и лесные орехи) и знаменитую «Драку» Адриана ван Остаде (какая-то корчма, пьяные крестьяне, бабы держат двух мужиков с безумными взглядами, которые размахивают ножами, все перевернуто вверх дном, кто-то убегает, а остальные попадали на землю).

После того взялся за Мамаев.

Живая живопись имела такой сумасшедший успех, что на каждую премьеру в Яливец съезжались десятки зрителей со всей Центральной Европы, о них писали столичные журналы, а Франц уже не успевал делать серьезные фильмы.

21. Еще перед тем, как Непростые обнаружили чрезвычайные особенности снов Анны, Франциск мечтал о фильме, в котором все происходило бы на сонном ландшафте.

Он заметил, что механизм снов заключается не в чем ином, как в сочетании хорошо известного по принципам неизвестной логики – так, как не могло бы быть на одном ландшафте. Это означает, что ключом к данной логике является сочетание ландшафтов. Причем последовательность сочетания является определяющей. Если скомбинировать такой ландшафт, то заселится он самовольно. А тогда уже и все персонажи проявят не свойственные им черты. И – что самое главное – персонажи будут занимать пространство очень плотно. Безответственная последовательность плотная.

22. А еще, – размышлял Франц, – удачные сны похожи на хорошую прозу со сравнениями, почерпнутыми из различных систем координат, избранными выделениями некоторых деталей в потоке панорамы, прозрачной вседозволенностью, незабываемым ощущением присутствия, одновременностью всех тропизмов, стремительностью неожиданного и бережливой риторикой сдерживания. И на хорошую траву, которая не приносит ничего своего, но обрывает то, что держит, и переводит решетку пропорций времени и расстояния из кристаллического состояния в газообразное.

23. Однако решиться на такой фильм было труднее, чем на «Ночной дозор». Поэтому со временем он даже перестал беречь сны на потом, лишь наслаждаясь ими полностью по ночам.

24. В июле 1904 года Анна рассказала один сон.

Я стою на ровной крыше двухэтажного длинного дома. Дом стоит в воде. Вода доходит до верха первого этажа. До конца его высоких арок. В воде плавают три головы, и стоит цапля. Одна голова заплывает под арку. Другая хочет выплыть оттуда. По лестнице из окна второго этажа идет к воде голый пузатый мужчина. Сухая рука из-за угла пытается его остановить. Я тоже голая. Стою на краю. Руки подняты вверх. Сложенные вместе. Я собираюсь прыгнуть с высоты в воду. Сразу за мной стоит круглый стол. А за ним – бочка с кувшином. За столом сидят монах и монашка и что-то пьют. Над столом, бочкой и монахами натянут на сухой ветке тент. Сбоку к дому пристроено полушарие купола с часовенкой наверху. Из трубы часовенки вырывается пламя, а из окна выглядывает старуха. Она смотрит на меня. Далеко за куполом – широкая река, зеленый лес и высокие синие горы, как наши. С другой стороны дома пристроена круглая башня. На ее стенах нарисованы человечки. Человечки танцуют, скачут и кувыркаются. Один достает с неба какую-то книгу. Двое несут на плечах огромную малину на палке. Верх башни разрушенный и щербатый. Между обломками растут маленькие деревца и пасется коза. Вода перед домом заканчивается длинным островом. Остров голый, из красной глины. В конце острова стоит ветряная мельница. За островом снова вода. За той водой город. К самой воде подступают две башни. Между ними каменный мост. На мосту огромная толпа людей с поднятыми вверх с копьями. Некоторые стоят у перил и смотрят через воду и остров в мою сторону. На одной башне горят ветки. Под башнями плавают какие-то звери. Мужчина с мечом и щитом сражается с кем-то из них. Дальше за башнями пустое песчаное место.

Посередине стоит двухколесный воз. Еще дальше сам город. Дома с острыми крышами, высокий костел, стена. А вдали – высокие холмы или низкие зеленые безлесые горы. На самом горизонте – большой ветряк. Справа от меня, за водой и островом, стоят на берегу какие-то фигуры. Ко мне спинами. Некоторые сидят на лошадях и каких-то непонятных животных. Один в латах и шлеме, а у другого на голове пустой пень. Между ними растет сухое дерево. Половина дерева накрыта красной завесой. В огромной трещине в стволе стоит голая женщина.

На верхней ветке сидит дятел, но очень большой. Какой-то мужчина приставляет к дереву лестницу. Довольно далеко за ними сидит на камне бородатый человек в монашеской рясе с посохом в руке и рассматривает книгу. Он похож на моего святого Антония.

Через окошко в круглой башне, о которой я уже говорила, я вижу, что за башней происходит что-то важное. Но ничего не могу различить, и это очень угнетает. Но все равно очень хорошо, что я среди этого движения. На секунду смотрю через плечо и вижу далекий пожар. От него становится горячее коже спины и ногам сзади. Как-то становится понятно, что от этого надо убегать в воду. Уже собираюсь прыгнуть, но смотрю вниз и вижу натянутую колючую цепь. Не сомневаюсь, что могу перелететь через нее. Но продолжаю стоять. Руки уже слегка затекли, так как все время подняты. Вдруг на спину надвигается тень, и становится холоднее. Смотрю вверх. Как раз надо мной проплывает в воздухе парусник, обитый латами. Я вижу его дно. Это летучий корабль. Он пролетает. Тень исчезает. Снова начинает печь. Уже сильнее. Хочу сделать шаг. Но вижу человека с фотоаппаратом.

Он все время прятался в глухом углу между моим домом и пристроенной башней с нарисованными человечками и окошками. Я не хочу, чтобы меня фотографировали, и кричу на него. Мужчина отрицательно машет руками и показывает на летучий корабль. Во мне все соглашается, что это действительно интересно. Мужчина прячет фотоаппарат в стену. Идет мимо башни и исчезает за поворотом. Я становлюсь на носки. Раскачиваюсь и прыгаю. Вижу перед собой эту цепь. Поднимаюсь всем телом. Пробую ее перелететь. Но тело не сдвигается с места. Я не лечу и не падаю. Начинаю кашлять. Очень быстро лечу прямо на цепь. Ударяюсь о нее пальцами вытянутых рук. И на этом я проснулась.

25. Сон Анны показался Франциску настолько живописным, что он сразу же попытался зарисовать его. Она тут же поправляла рисунок. Когда дошло до людей на берегу около дерева и человека с книгой за ними, Францу показалось, что он уже где-то это видел нарисованным. Лишь точка обозрения была иной. Но стоило Анне разрисовать эскиз цветными карандашами, как Франциск узнал Босха. Без всяких сомнений – «Искушения святого Антония».

В Ларуссе Босх был презентован «Путешественником» из коллекции мадридского Эскориала. Других репродукций Анна не могла видеть, Франц был уверен, он всегда был рядом. Никто никогда не пересказывал «Искушений» за всю ее жизнь, о них Франц точно не слышал даже упоминания или аллюзии еще со времен обучения. Это означало, что произошло так, как говорила прорицательница: сны Анны показывают, как могло бы быть.

Но Франц не угомонился. Он побежал к Лоци и попросил, чтобы тот где угодно срочно заказал альбом Босха. Франц готов был ждать долго, лишь бы знать, что что-то происходит.

Лоци пообещал заказать альбом завтра же. И сказал, что имеет в своей библиотеке Босха, но только одну репродукцию – «Искушения святого Антония».

Анна без колебания показала свою обнаженную фигуру в правом верхнем углу центральной части картины.

Когда же они одновременно узнали Непростых в двух главных фигурах из четырех, переходивших через мост на левом крыле триптиха, то Франциск пообещал себе сделать этот фильм.

26. Работалось как никогда тяжело. Франциска одолевали сомнения. Он непрерывно размышлял, сможет ли передать настроение, колорит, атмосферу, сумеет ли расшифровать все тайные значения, следует ли показывать кому-то такое, не выглядит ли Босх смешно и безвкусно, не грех ли перерисовывать всякую нечисть и содомию, не обидит ли он Непростых, не навлечет ли беды на Анну, не сделал ли он кому-нибудь зла сознательно или неосознанно, имеется ли смысл в искусстве, доживет ли он до окончания работы, не произойдет ли чего-нибудь плохого на презентации, будет ли его смерть мучительной, встретится ли он после смерти с родителями, ждет ли там его Анна, будет ли когда-нибудь счастливым его народ, есть ли что-нибудь в мире лучше, чем наши любимые горы Карпаты, стоит ли так много думать, стоит ли все запоминать, хорошо ли всем все рассказывать, обязательно ли говорить красиво, думают ли растения, существует ли завтра, не состоялся ли конец света раньше, долго ли еще выдержит он без женщины, не находится ли он под властью дьявола.

27. Точный ответ на последний вопрос был бы ответом на многие другие. Несмотря на то, что Франц был убежденным греко-католиком, в частых дискуссиях на джиновом курорте всегда аргументированно побеждал манихеев, катаров, альбигойцев и ничего в мире не боялся, потому что был уверен в правильности Божьего замысла, дьявол за время работы над этим фильмом являлся ему трижды.

28. В первый раз он не показывался, только очень лаконично обнаружил одно свое свойство. Он был как магнит.

Францу снилось, что он лежит на полу. Вдруг, не делая никаких движений, даже не напрягаясь, он двинулся по полу к стене. Затем – в другую сторону. Потом еще и еще, с перерывами, быстрее и медленнее. Как будто он – металлическая пылинка на листе бумаги, а под бумагой двигают магнитом. Один раз его понесло даже вверх по стене – так же лежа – и аккуратно опустило на пол.

После того дьявол попросил внимательно следить за тем, что будет. Он двинул Франца в угол. Оказалось, что там спит его учитель. Франца подтолкнуло к учителю и сразу же потянуло назад. Учитель, не прикасаясь к телу Франца и не пробуждаясь, поехал за ним. Видишь, сказал дьявол.

Гóлоса Франц не слышал, но то, что дьявол говорил, откуда-то знал.

29. Во втором и третьем снах дьявол использовал разновидности одного и того же приема.

Второй сон был коротким. Франц стоял на улице в Яливце (место было настоящим, он его хорошо знал). Ждал свою Анну, которая уже показалась в конце улицы. Вдруг к нему подъехал броневик Бэды. Из верхнего люка выглянул Бэда и сказал, что он привез кое-кого, с кем они сейчас выпьют джина. Из боковой двери вышел какой-то господин и подошел к Францу. Анна была все ближе. Человек стоял спиной к Анне и броневику. Он вынул из внутреннего кармана бутылку, вытащил пробку и протянул бутылку Францу. И тут все произошло. За те несколько секунд, пока и Анна, и Бэда подошли к ним, Франц успел заметить смену нескольких тысяч различных ликов на голове господина, сотен жилеток под распахнутым пиджаком, десятков форм бутылок и оттенков напитка. Когда он и Франц оказались не вдвоем, калейдоскоп остановился. Господин улыбался, улыбались Бэда с Анной. Франц выпил первым. Вкус напоминал ренклоды. Бутылку передал Бэде, а тот – господину (Бэда их так и не познакомил). Когда очередь дошла до Анны, Франц почему-то выкрикнул, что она не пьет. Никто, кроме Анны, не удивился и не упрашивал. А Франц незаметно, но очень сильно сжал ей палец. Он уже знал – кто это.

30. После третьего сна Франциск пошел на высокий мост и рассказал Непростым о Босхе. Все ж таки в башне, – сказал верхоблюд[8]8
  Верхоблюд – знахарь-визионер.


[Закрыть]. Франц спросил, показывать ли кому-нибудь уже законченный фильм. Это зависит только от твоего желания, ответили Непростые. Хотя подумай, может, не пристало показывать наши лица там, где вам померещилось. А пока иди домой и приглядывай за Анной, мы должны немного попутешествовать по мирам, но скоро она станет женщиной и будет знать, где нас найти, сказал баильник[9]9
  Баильник – знахарь, излечивающий заговорами и заклинаниями.


[Закрыть].

31. Дома Франц сжег рисунок, на котором был набросан сон Анны.

Для того чтобы быть счастливым, – сказал он ей, – надо прожить без тайн, а из чужих знать только те, которые можно рассказывать под пытками.

Он очень боялся, что Непростые рано или поздно могут прийти за фильмом, поэтому завещал Анне никогда не вспоминать о том, что он существовал. Но если бы кто-то захотел узнать что-нибудь с помощью пытки, то следует сразу же рассказывать все, что хотят. Не пытаться обмануть, а говорить правду. Поэтому ты должна знать, что я все уничтожил.

Франц упаковал фильм в капшук[10]10
  Капшук – кисет для табака, изготовленный из козьей шкуры.


[Закрыть] и вышел за город, чтобы сжечь его, выбросить в пропасть или утопить в буркуте[11]11
  Буркут – местное название источников углекислых минеральных вод на Закарпатье.


[Закрыть].

По дороге он подумал: как бы Анну ни мучили, она будет говорить правду – фильма нет. Парадоксально, но это будет единственной правдой, в которую палачи не поверят и пытки не прекратятся.

В таком случае жаль уничтожать фильм. Может, он как раз когда-нибудь пригодится. Пусть найдется кто-то такой, кто посмотрит, проанализирует, хорошенько подумает и поймет – что это за Непростые и как они вертят миром. Ведь всегда постепенно выясняется, как все-все в мире соединены со всем – переходами, которых не больше четырех.

32. Франциск зашел в буковый лес, где в каждом дереве имелось дупло под корнями. Он накинул на глаза лацкан длинного суконного плаща, чтобы видеть только, куда ступать, и стал вслепую бегать по лесу. Несколько раз налетал-таки на деревья, но ничего, потому что глаза были защищены. Бегал вверх и вниз по склону, пока под капюшоном все звуки мира не сменились хрипом из глубины легких. Только тогда он остановился, не открывая глаз, нащупал дерево, нашел между корнями дупло и засунул капшук с фильмом в дыру, глубже чем на полтора локтя. И уже медленно вышел из леса. В тех местах это легко сделать не глядя: надо идти вверх, ориентируясь по наклону земли. Наверху Франц сбросил обледеневший капюшон и посмотрел на лес. Все деревья были одинаковые и незнакомые, между ними вились бесконечные переплетения линии следов, глаза болели от бесстыжего лунного освещения.

33. Естественно, была зима. Конечно – шел снег. Можно было возвращаться, хватая снежинки пересохшим ртом.

34. Дома Франциск не почувствовал запаха дочери и подумал, что действительно живет после конца света, который недавно состоялся. В доме было слышно лишь переливание воды в глубинах канализации, сжатие металла в дверцах остывшей печи, ультразвуковые вибрации стекол, пахло серой и углем – менялось давление.

Франциск решился выглянуть в незапертую дверь на балкон. Одеяло, расстеленное в саду, выглядело болезненным пятном. На одеяле спала припорошенная снегом маленькая девочка, которая еще никогда не засыпала без папы. Для того чтобы образовался сквозняк, требуется некоторое время. Поэтому Анной запахло почти через минуту. Франциск понял, что не хотел бы, чтобы она становилась женщиной.

35. После той ночи Непростые действительно ушли из Яливца, каким-то образом смотав висящую лестницу на верху виадука. Французский инженер остался, ни на день не прекращая свою работу. Франциск перестал заниматься анимацией. Теперь он вместе с Анной и сербом Лукачем, который все свои перемещения отмечал посаженными лесами, занялся обустройством города. Немного пил (частенько перечеркивал круглый столик в баре экватором полных бокалов и никуда не выходил, пока не опорожнял весь ряд), но от каких бы то ни было джиновых процедур отказывался.

Построил себе оранжерею, где разводил тропические растения. Наблюдал за меняющимся сходством детей пса Лукача, которого вынужден был убить в оранжерее. Время от времени брал в обе руки по бартке[12]12
  Бартка – национальный гуцульский топорик на длинной рукоятке.


[Закрыть] и бежал аж на Менчил. Оттуда приносил свежую брынзу, перебросив, как коромысло с ведрами, бартку с привязанными бербеницами[13]13
  Бербеница – деревянная кадушка для брынзы.


[Закрыть] через плечо. Интервью давал неохотно, но старательно. В основном настаивал на том, что делал разные фильмы, чтобы так по-разному пожить.

36. В 1910 в Яливец специально приехали послы венского парламента Микола Лагодинский и Василь Стефаник, чтобы уговорить Франциска вернуться к творчеству. Тот ничего не отрицал и ничего не обещал. Депутатов принимал не дома, а в отеле «Ч.П.Т.», что означало Черемош, Прут, Тиса.

Лагодинский позже вспоминал, как Франциск Петросский сказал, что украинское государство возможно только тогда, когда карпатский вектор станет основой его геополитики, карпатская космогония – моделью идеологии, а сами Карпаты – естественным резервуаром (Франц не слишком верил в то, что говорил, потому, что ненавидел гуцульское стремление вырубать в течение жизни как можно больше древесины и гуцульское непонимание того, что появляется все больше мусора, который нельзя выбрасывать в воду).

37. Что касается Стефаника, то он рассказывал венским знакомым Франциска больше. Каждый человек, – так говорил Франциск, – может сделать за свою жизнь книжку. Я говорю «книжку», хотя мы начали говорить о фильмах. Каждый – но только одну. Те, кто думает, что написали много книг, ошибаются – это все продолжается делание одной. За свою книжку не выскочишь, что бы ни менял. Можно подделать, но не создать. Твоя единственная книга ограничена твоим тембром, интонациями, артикуляцией. Судьба – это способ говорить. Хотя книжек на свете множество, на самом деле хороших – ограниченное количество. Должно быть ограниченное, а всех вообще – множество. Так учат растения. Если бы хороших книг было бы не счесть, мир бы остановился или спился. Я свою книгу написал. Не знаю, хорошую или нет, но написал. А с этим дело обстоит так, что уже не имеет значения – дописал или не дописал, переписал или только вознамерился. Не имеет значения, в одну страницу твоя книга или в шкаф томов. Голос есть – достаточно. Сюжеты нужны для собственного любопытства. Сюжеты не придумываются, не исчезают. Они просто есть. Только могут забываться. Все, чему я научился и что запомнил в жизни, – несколько ландшафтов, означавших радость мышления, несколько запахов, бывших чувствами, несколько движений, впитывавших в себя ощущения, несколько вещей, предметов, которые были воплощением культуры, истории, страданий, много растений, которые – суть, доступ к красоте, мудрости и ко всему тому, в сравнении с чем нас просто не существует в мире. И много-много интонаций. Неповторимых близких интонаций, о которых не знаю – что они означали. Может, благодаря им мы будем узнаваемы там, где ничего, кроме голоса, не остается.

38. Еще Стефаник радовался, что – когда Лагодинский ушел отдыхать – они начали всячески на себя наговаривать: попрошайка, халявщик, белькастый, внебрачный, гундосый, болтливый, заика, косоглазый, сопливый, бездельник, интриган, лиходей, танцор, стекольщик, приблуда, непутевый, торбешник, нищеброд, всадник, сушняк, бойко ты, лэмко ты, гуцул ты – и уснули.

39. Двумя годами раньше Франциск впервые повел Анну на место, откуда вернулся один пятнадцать лет тому назад. Побывать там хоть раз Анна еще не успела. Но так началась единственная в их семье традиция.

Осенью 1913 Анна еще не была женщиной. А вскоре через Яливец полетели в Африку птицы. Франциск почувствовал: еще немного – и заплачет. Ничто самое главное не происходит по собственной воле, подумал он и попросил Анну сварить много кофе и отжать сок четырех грейпфрутов, крупных, как небольшие тыковки.

Франциск поймал себя на том, что не может, закрыв глаза, точно вспомнить очертания всех близлежащих гор, как раньше начал забывать все те незабываемые женские груди, с которыми был знаком. Поэтому должен взобраться на скалу, посмотреть на то, что так любил. А удостовериться, что сваренный кофе с соком будет ждать его дома, хотел перед тем, как выйти на прогулку.

40. Домой он вернулся, напомнив себе все вершины, вместе с Себастьяном. Франц предложил ему попробовать пожить в Яливце. Анна постелила еще одну постель в свободной комнате. Второй ключ от комнаты почему-то с утра был у нее.

Франциск чувствовал, что запах Анны перестает быть детским, и Непростые могут прийти очень скоро, ибо кровь гостя, словно ветрянка, начала смешиваться с кровью женщин его рода уже в воздухе.

Себастьян так хотел спать, что с благодарностью принял приглашение Франца пожить в Яливце.

А Анна думала, что Себастьяну будет нелегко все время успевать быть другом для отца и мужем для дочери.

Голые виноградные ветви стучали в окно, под которым стояла кровать. Себастьян заметил, что ритм их ударов может служить ветромером.